Причина моего беспокойства

      Осень окончательно вошла в свои права, и сворачивать с намеченного не планировала — с самого раннего утра шел страшный ливень, ледяной ветер пробирал до костей, а небо было настолько темным и плотным от туч, что больше напоминало пыльный бархатный балдахин над скрипучей бабкиной кроватью. Каменные дорожки блестели от обилия влаги, будто покрытые глазурью, а жухлая осенняя листва, безвольно плавающая в каждой луже, налипала на обувь и мешала идти. Я всеми силами старался не обращать на это внимания — слишком уж торопился, спешно топая по направлению к нужному корпусу. Натягиваю темно-красный шерстяной пиджак на голову, лишь бы скрыться от настырных дождевых капель, и изредка окидываю недовольным взглядом до колен пропитанные влагой брюки. Куртку перед выходом не надел. Уже не скажу точно, почему именно — то ли потому, что просто забыл, то ли потому, что температура не до конца спала и мне до сих пор было жарко. В целом, видок потрепанный, и я бы с радостью поныл сейчас, какой я неудачник, и как уродливо я выгляжу, и как в принципе судьба ко мне несправедлива, если бы у меня были на это время и силы. Я и так проебался везде, где только мог, феерично и играючи, с грацией обосравшегося пекинеса. Все, что я могу сейчас — лишь попробовать все это наверстать, и поебать, что желания, как такового, у меня и нет.       Как, по вашему мнению, обычно проходят выходные обычного среднестатистического старшеклассника? Тусовки, клубы, друзья, выпивка? Ага, хуй там ночевал — любой блаженный морок быстро рассеивается, и наступает реальность, оставляя за собой туман в голове и настырную тошноту. Все, что я помнил после выходных — месиво из голосов, рук и действий, которые я совершал, явно не отдавая себе в этом отчета. Попить воды, прогуляться до сортира, поблевать, вернуться в комнату, подремать, попить воды, прогуляться до сортира… И так по кругу остаток субботы и все воскресенье. Помню Элли, успокаивающе поглаживающую меня, склонившегося над унитазом, по спине. Помню Олли и Шнайдера, попеременно дежуривших в коридоре и мониторивших, чтобы никто из администрации школы не заметил странного состояния одного из студентов. Помню Тилля, таскавшего от Флаке все новые и новые бутылки минералки. И помню Круспе, силком удерживающего сопротивляющегося меня на одном месте и насильно заливающего эту минералку мне прямо в глотку.       По ощущениям, в эти выходные я должен был сдохнуть, не иначе. Все-таки, нам не врали, когда говорили, что наркотики — зло. Мой организм так быстро поддался всего одной таблетке, что я уже был готов заподозрить свое же тело в предательстве. Но, тяжело не признать, что я сам все по пизде послал, когда залил эту таблетку парой-тройкой литров алкоголя. В любом случае, я выжил, к счастью или сожалению, а подобные перформансы повторять точно не буду. Не понравилось.       Понедельник я встретил болезненно, тупо и внезапно. Кажется, остатки моего полумертвого воскресного трипа не отпускали до сих пор. Проснулся я каких-то жалких десять минут назад, обнаружив, что день уже близится к полудню. Вероятно, я проспал бы весь остаток дня, но все мое нутро вдруг воспротивилось, заставляя подняться и пойти на уроки. Точнее, то, что от уроков осталось — если я верно помню свое же расписание, то до конца учебы всего пару занятий осталось. Кому не похуй? Как оказалось, мне. Даже сейчас, пока я шел, изредка окидывая взглядами окрестности Ландхайма, мне казалось, что все объекты вокруг меня скачут с места на место, бесконтрольно двигаются, деформируются. Может быть, я просто не до конца проснулся, и мой организм так негодует, заставляя снова отправиться баиньки, но я игнорировал все его сигналы, упорно топая на учебу. Уж не знаю, откуда такая тяга к знаниям, но ноги сами несли меня в нужный корпус, будто я просто необходим там сейчас.       Захожу в здание, отряхиваясь от дождевой влаги, и следую по пустым коридорам к кабинету истории. Тишина, разрываемая лишь моими отрывистыми шагами и приглушенными голосами преподавателей, ведущих свои уроки в аудиториях, резала уши — странно понимать, но сейчас шум и грохот воспринимались роднее и комфортнее. Не знаю, почему — может, просто в гвалте и неразберихе я не слышал собственных мыслей, которых в моей бедовой башке сейчас просто дохуя. В моменте жалею, что одной таблетки экстази оказалось мало, чтобы прикончить мой жалкий организм — иначе бы не пришлось сейчас купаться в собственных же порядком настоебавших размышлениях.       Я пару раз ударил костяшками пальцев о косяк двери нужного класса, сразу же распахивая ее перед собой.       — Простите за опоздание, Фрау Сойер. Можно войти?       Одноклассники, до этого смиренно писавшие скучную лекцию, переключили все свое внимание на меня, принимаясь активно шептаться. Игнорирую этот резкий прилив всеобщего интереса, окидывая взглядом аудиторию. Останавливаюсь на предпоследней парте первого ряда — Олли и Шнайдер, сидевшие вместе, как-то испуганно глядели на меня, словно вовсе не ожидали меня сегодня увидеть. Хмурюсь, отмахиваясь от этой мысли и примечая, что как раз за ними парта пустовала.       — Все-таки решили, что образование для вас важнее безделья, Ландерс? — с упреком тянет моложавая учительница в сером плотном пиджаке, который, казалось, сняла с какого-то деда, и стреляет на меня грозным взглядом поверх очков в массивной роговой оправе, — Садитесь. И подойдите ко мне после урока, дам вам дополнительное задание.       Киваю, бросая ей небрежное «спасибо», и следую к нужной парте. Никак не могу отделаться от ощущения небывалого интереса к моей персоне. Меня провожали внимательными взглядами, будто в класс вошла какая-то мировая звезда, отчего провалиться сквозь землю хотелось только сильнее. Историчка, заметившая, что такую небывалую степень любопытства класс уделяет далеко не ее предмету, пару раз ударила карандашом по поверхности рабочего стола, привлекая внимание. Я от ее вмешательства особого эффекта не заметил — ощущение слежки, конечно, немного ослабло, но не исчезло бесследно.       — Ты какого хера здесь забыл? — шепотом спрашивает Ридель, поворачиваясь назад, стоило мне только занять место прямо за ним.       — Да, мы думали, ты отсыпаться будешь, — подхватывает растерянный Шнайдер.       — Учиться пришел, — отвечаю грубо, стараясь не смотреть своим друзьям в глаза, — Точно так же, как и вы, к слову.       — Учеба потерпела бы денек, пока ты в себя приходишь, — бормочет обеспокоенный Олли, — Как себя чувствуешь хоть?       — Просто охуенно, — огрызаюсь, с грохотом опуская на парту учебник истории.       Открываю книгу на рандомной странице, даже не вникая, какую тему мы сегодня проходим. Не похуй ли, правда?       — Ты выглядишь так, будто только что из мертвых восстал, — пытается шутить Кристоф.       — Чувствую себя примерно так же, — бубню в ответ, не удосуживаясь другу даже в глаза заглянуть.       Принимаюсь корчить из себя прилежного ученика — в тетради передо мной старательно вывожу сегодняшнюю дату и, бросив взгляд на доску, переписываю тему урока. Отделаться от ощущения пристального внимания не выходит. Особенно когда две пары глаз до сих пялятся на меня почти в упор.       — Оно и видно, — продолжает мямлить Шнайдер, — Где ты только наебенился так? Я же всего на пару минут отошел.       — Как будто он этого не сделал, если бы ты рядом был, — нахмурившись, ворчит Олли. После секундного молчания он обращается ко мне: — Ты же не сам их купил, да? Тебе их кто-то дал. Рихард пытался у нас узнать, но мы же…       — Блять, может, отъебетесь наконец, а? — имя этого человека обжигает слух, и я не знаю, каким усилием воли сдерживаюсь и не вскрикиваю нервно, стараясь держать голос на пониженной интонации, — Не похуй ли, где я ее взял? На дороге, блять, нашел.       Поднимаю взгляд на товарищей, впервые за сегодня. Шнайдер как-то испуганно нахмурился, а Оливер, смерив меня нечитаемым взглядом, демонстративно отвернулся. Обиделся.       — Ну, Пауль, правда, это серьезно, — начинает Кристоф, игнорируя мой усталый вздох, — Тебя все выходные кочевряжило, ты же мог…       — Шнайдер, Ландерс, — слышится грозный голос фрау Сойер, — я вам не мешаю?       Учительница попеременно смиряла строгим взглядом то меня, то Кристофа. Скрещивает руки на груди — от этого острые плечи ее бесформенного пиджака поднимаются, и она выглядит более угрожающе.       — Как вы могли такое подумать, фрау Сойер? — пытается сгладить ситуацию Крис, беззаботно проговаривая и отворачиваясь от меня, — Мы с Паулем как раз обсуждали… — замявшись, он щурится, приглядываясь к записям на доске, — почему Карл V был против Реформации. Разошлись во мнениях.       — Как интересно, — с мало скрываемой иронией проговаривает преподавательница, — И к чему же вы в итоге пришли?       Ну спасибо, блять, Шнайдер, тебе на добром слове. Стискиваю зубы, силясь не выругаться и в принципе голоса не подавать — он сам эту ебалу заварил, пусть сам с ней и разбирается.       — Ну, это же сложный вопрос, — тянет тот задумчиво, — как будто вы не знаете. Там же целая совокупность факторов, — по тону его голоса понимаю — готовится «лить в уши», уж я-то этот его голос знаю, — Простых времен в принципе не бывает, и это…       — Так, ладно, — пресекает его бубнеж фрау Сойер, — Послушаем вашу дискуссию на следующем уроке, — переводит взгляд на меня, — Это и будет вашим дополнительным домашним заданием, Ландерс. А Шнайдер будет вашим напарником.       Отмахнувшись от возмущенного «мне-то за что дополнительную домашку?» со стороны Шнайдера, учительница продолжила урок. Выдыхая успокоенно, что от меня отъебались, я подпираю голову рукой и снова остаюсь наедине со своими мыслями.       В очередной раз задаюсь вопросом, как именно я себя чувствую. Физически — вполне нормально. Голова не трещит, мышцы не ломит, кожа от дискомфорта не зудит. Я полностью готов к труду и обороне, несмотря на абсолютно кошмарные выходные, за которые ни капли не отдохнул. Но напряжения и усталости было просто дохуя, и все это не растекалось по телу, сковывая и обездвиживания, а тяжелым комком концентрировалось у меня в голове. Я буквально чувствовал, как мой мозг обмяк, превращаясь в склизкий злаковый пудинг, которые у нас в столовке каждое утро подают на завтрак. Мои мысли вязко копошились в этом месиве, как тараканы, чавкая и шипя. Мне казалось, что я сейчас нахожусь не в душном кабинете истории, а прямо у себя в голове и никак не могу решить, что же сделать — взорвать здесь все к чертям или же залить бензином и поджечь. Все больше и больше начинает казаться, что моя жизнь — это мультики про дураков, которые меня насильно заставляют смотреть. И я рад бы выключить, только не получается никак.       Жуткие отголоски событий последних двух дней вспыхивали флешбеками прямо из глубины моего подсознания. Я морщился каждый раз, когда перед глазами возникал какой-то новый эпизод, и не мог понять — это правда происходило в реальности или само мое мышление генерирует эти картинки, чтобы меня потроллить? Я бы так хотел, чтобы эти воспоминания были ложными. Иначе я просто отказываюсь верить, что весь этот пиздец я творил единолично, что все эти отвратительные реплики вылетали именно из моего рта. Конечно, я и раньше ангелочком не был и среди ромашек не жил, но никогда до этого момента и не предполагал, что могу быть настолько мерзким. И в данном случае состояние измененного сознания, скорее, отягчающее обстоятельство. Хочется цокнуть языком вслух — теперь вся школа думает, что мне хуй пристроить негде, вот я от недотраха и ебнулся.       «О, Рихард. Что, хуев насосался, на сигареты перешел? Да ладно тебе, не прикидывайся. Пошли, может, перепихнемся по-быстрому? Ты же вряд ли против будешь. А я, гляди, при виде тебя уже весь мокренький.»       Отворачиваюсь к окну, презрительно морщась, когда мое подсознание озаряет новый флешбек. Если бы я мог вернуться в прошлое и утопить самого же себя в затхлой воде остановленного фонтана на площади — я бы это сделал. Прикрываю глаза, и снова вижу перед собой Круспе — молчаливого и сосредоточенного, медленно закатывающего промокшие рукава черной кружевной рубашки и смиряющего меня растерянным взглядом. Новая вспышка — и я вижу его же, напираюшего на удивительно мягкую и податливую в его руках фигуру Арне. Он целовал его с таким желанием и упоением, словно это было его единственной искренней мечтой за последние несколько лет. Стискиваю кулаки, сопротивляясь возникшему вдруг желанию содрать кожу со своего лица — почему-то от одной мысли, что я могу это сделать, мне становилось легче. А еще больше мне хотелось покалечить кого-то из них двоих. Точнее, я бы покалечил Келлера — сломал пару-тройку костей, разодрал эту самодовольную рожу в клочья, выколол глаза. В общем, с этим обмудком я бы проявил фантазию и отыгрался за все годы унижений. Но только с Келлером, не с Круспе — он не заслуживает, чтобы я на него столько времени тратил. Его бы я просто на месте прикончил.       Неужели я правда поверил ему? Разомлел, как дама в кружевах, повелся и опрометчиво перестал ждать подвоха. Лучше бы он меня пиздить продолжал, так хотя бы мне понятны его намерения. Ненависть — вполне понятное чувство, и мне ни разу не приходилось гадать, чего Рихард от меня хочет. Бьет — значит, хочет сделать больно, правильно? И как бы Круспе не исхитрялся все это время, именно сцена, свидетелем которой я стал позавчера, въебала больнее всего. Возможно, эффект неожиданности так сыграл, все-таки, два сосущихся парня на школьной тусе — дело не самое привычное. Да и я иначе отреагировать просто не мог. Терпеть не могу таких, как они — это ненормально и противоестественно, и меня выворачивало от осознания, что я наблюдал за этим своими глазами. Но помимо всего, что меня так тригеррило, было что-то еще — то, что злило и заставляло закипать, желая наконец вскрыть глотки им обоим. И я уверен, что сорвусь, как только увижу хоть одного из них в диапазоне десяти метров от себя.       Нервно хмыкаю себе под нос, потирая ледяными пальцами шею — интересно, их отношения всегда имели такой подтекст? Последние пять лет Круспе и Келлер были не разлей вода. Куда один — туда и второй. По Ландхайму даже шутки ходили, что они и телок на пару ебут. Забавно теперь понимать, что телки в этой схеме, очевидно, отсутствовали. И удивлял меня не сам факт произошедшего, а то, что я до этого не догадался раньше. Это же очевидно, зная, сколько времени они раньше проводили вместе. Когда-то давно их невероятно быстрое и такое крепкое душевное слияние меня удивляло — помню же собственное замешательство каждый раз, когда отхватывал от этих двоих в первый год своего обучения здесь. Это же был мой друг, мой Рихард, которого я знал так близко, но почему-то больше не узнавал.

***

      Я так мечтал тут оказаться. Поскорее смотаться из дома, от своих родственничков, и никогда больше с ними не пересекаться. Но предвкушение и радостное ожидание быстро меня покинули. Эта школа совершенно не похожа на лицей. Ни капельки, ни единой деталью и мелочью, ни одной начищенной дверной ручкой и ни одним пишущим мелком. Все тут такое инородно-пугающее, что я еле сдерживал дикое желание спрятаться. Не хочу вести себя, как девчонка, иначе бы давно где-нибудь под парту забился. Мне не впервой переводится в другую школу и быть новеньким, но именно сейчас эта ноша мне казалась практически непосильной. Эта школа меня отторгала, да и я быть принятым этим местом больше не хотел. Те три дня, что я успел тут провести, вполне красноречиво говорили, что прижиться тут мне будет практически невозможно.       Глядя вслед удаляющейся от школы машине, в которой сидела моя мама, выбросившая меня тут, как щенка, со всеми моими вещами, я проклинал все, что мог выдумать своим небольшим подростковым мозгом. Перспектива больше никогда не пересекаться с отчимом радовала, но я никак не мог ждать, что мама поступит со мной подобным образом. Когда-то я прожужжал матери все уши о том, как же сильно хочу тут учиться, но мои мольбы долго игнорировались. До недавнего времени. О том, что я все-таки перевожусь учиться сюда, я узнал всего полторы недели назад, когда мама повела меня снимать мерки для школьной формы. Моего мнения никто не спрашивал и потом, когда домработница пришла собирать мои вещи в увесистых размеров черный чемодан с гербом пансиона. А уж когда меня высадили у кованых ворот с крупными золочеными буквами «Ландхайм», выгрузили вещи, бегло чмокнули в щеку и торопливо удалились, я понял — меня только что послали в жопу. Выкинули, будто я больше им был не нужен.       Я ждал только одного — Рихарда. Я же точно помню, что он учится тут, он несколько раз присылал мне письма в конвертах с этим витиеватым гербом, который красовался сейчас на моем форменном пиджаке. Все мои мрачные дни тут превратились в бесконечное ожидание. Сначала я ждал, что нас поселят вместе, представлял, что войду в комнату и увижу его, счастливо улыбающегося, у одной из кроватей. Этого не случилось — меня поселили с угрюмым и неразговорчивым долговязым парнем из баскетбольной секции, который абсолютно никакого доверия и желания подружиться не вызывал. Но я не оставлял попыток найти Рихарда хоть где-то. Я искал его, заглядывал во все классы, пытался увидеть знакомые черты в каждом студенте этого пансиона, выслеживал своего друга в каждой очереди и каждой толпе.       Так хотелось рассказать Рихарду все, что произошло со мной за этот год. В письмах, что я писал ему, не было ничего из того, что меня на самом деле волновало. На бумаге я рассказывал, как толстяк-Гарри получил нагоняй от нашего физика за то, что чуть не взорвал электрофорную машину на уроке, или про то, как наша учительница по английскому неудачно подстриглась, и теперь похожа на престарелого мопса в парике. Это вполне удачно отвлекало внимание от того, что разрывало мою голову изнутри на самом деле. Я так хотел хоть кому-то высказать все, что копилось: что теперь я знаю, что такое предательство, что с каждым днем ненавижу себя все больше, что я ненавижу свою же семью и что Ральф — мудак и предатель, а мама на все это закрывает глаза. Никто и никогда не сможет выслушать меня так, как это всегда делал Рихард. Он мне поможет, я это точно знаю.       Даже сейчас, когда я семенил вслед за толпой по мощенной дорожке, торопясь с одного урока на другой, я искал в толпе его, хотя забот у меня и так хватало. В стенах бесконечных корпусов этого заведения я до сих пор теряюсь, поэтому чаще всего мне приходится просто идти на поводу у остальных. Надеюсь, им тоже надо на литературу — снова затеряться и пропустить урок не хотелось бы. Миную три невысокие ступеньки, оказываясь на просторной площадке с красивым каменным фонтаном в центре. Шум воды сразу же привлекает внимание. Выглядит красиво — плотные струи воды выбивались из высокой башенки, украшенной вензелями, цветами и фигурами животных, и падали вниз, ударяясь о водную гладь и пуская по ней мелкую рябь. Почему-то захотелось остановиться около него — изучить взглядом, прислушаться к плеску воды.       И, видимо, такое желание возникло не только у меня — вижу, как со стороны одного из отдаленных корпусов в сторону фонтана уверенно следует группа из нескольких парней примерно моего возраста. Трое, идущие впереди, обменивались шутливыми тычками и о чем-то спорили, то и дело оборачиваясь на кого-то, следующего за ними. Прищурившись, вижу еще двоих, идущих чуть в отдалении, но в разговоре участвующих, пусть и не так активно. Наверное, эти пацаны тут популярны — иначе не могу объяснить, почему толпа перед ними расступилась, пропуская к фонтану, и почему эти пятеро вдруг приковали всеобщее внимание. Приходится притормозить вместе со всеми, чтобы пропустить их — недовольно поджав губы, я повинуюсь мнению толпы. Пока эта группа проходит мимо, я прислушиваюсь к их разговору. Обсуждают, как кого-то только что отделали — шутят, как их жертва визжала и как «забавно» он пытался отбиваться. Ну, понятно, точно местные задиры. И вдруг на фоне их резких и громких голосов я узнаю один отдаленно знакомый.       Мелко подрагиваю, присматриваясь — так и есть, я узнаю Рихарда в одном из пацанов. Он, повзрослевший и изменившийся, шел в компании своего нового друга и громко смеялся над какой-то его шуткой, привычно щуря серо-голубые глаза и запрокидывая голову. Чувствую, как дыхание замирает, и я еле слышно лепечу:       — Рихард?.. — провожаю его удивленным взглядом, не веря, что действительно вижу его, и окликаю увереннее: — Рихард!       Он нехотя оборачивается назад, озираясь. Делаю шаг ему навстречу, маша руками и широко улыбаясь. И когда Рихард наконец видит меня, улыбка с его лица вдруг медленно сползает. Замирая на месте, он смотрит мне в глаза растерянно и даже немного испуганно, будто я — последний человек, которого бы он хотел сейчас видеть.       — Рихард, я так рад тебя видеть! — тараторю радостно, приближаясь, — Три дня тебя искал тут, никак не мог найти. Я писал тебе, что меня сюда переводят, но ты мне так и не ответил…       — Рих, это что за крендель? — спрашивает вдруг его спутник.       Вздрагиваю, переводя на него взгляд. Темноволосый парень изучал меня взглядом надменно, не переставая скалиться, отчего черты его лица становились еще более острыми, чем они есть на самом деле.       — Да так, — уклончиво отозвался Рихард ледяным голосом, — Арне, ты иди, — обращается к товарищу, — я подойду, как разберусь тут.       Хитро хмыкнув, парень кивает и удаляется к остальным друзьям, заинтересованно наблюдавшим за нами со стороны фонтана.       — Почему ты не отвечал? — снова подаю голос, стоит этому Арне отойти от нас хоть на шаг, — Ты же обещал отвечать на все письма, а я…       Грубо схватив меня за лацкан пиджака, Рихард встряхивает меня, и рычит:       — Какого хера ты тут делаешь?       Испуганно заглядываю ему в глаза, отвечая:       — Меня сюда перевели, я в футбольную секцию поступил, — мой голос звучит так тихо, что я сам его не узнаю, — Я же писал…       — Мне безразлично, что ты там писал, — непривычно холодно и резко перебивает он, — Если ты думал, что тебя тут ждут с распростертыми объятиями — то спешу тебя разочаровать, — лицо Рихарда нервно подрагивает, — И если ты еще раз окликнешь меня, подойдешь, да даже просто попадешься мне на глаза — я тебя нахуй прям на месте закопаю, ты меня понял?       Не отрываясь смотрю в серо-голубые глаза напротив, с ужасом замечая, что не узнаю их. Да, Рихард стал взрослее, и из мальчика постепенно превращался в молодого парня, но те изменения, которые я видел, никак не затрагивали его внешность. Передо мной был все тот же Рихард, но в его взгляде не было привычной теплой участливости и доброжелательного огонька — этот Рихард смотрел холодно, раздраженно и недовольно, но на фоне всего его эмоционального напряжения яснее всего маячил испуг. Кого или чего он боится?       — Нет, не понял, — растерянный от «радушного приветствия», я решаю ответить в тон своему старому знакомому, поэтому вызова в голосе не прячу, — Почему это я должен обходить тебя стороной? Что с тобой вообще? Ты же терпеть не мог всех этих мажоров, задирающих всех, кто на глаза попадется, — сам удивляюсь, почему так быстро распаляюсь, — Или твои новые крутые друзья так не считают, а ты просто им подвякиваешь?       Рыкнув злобное «ах ты сука», Рихард с силой отталкивает меня от себя, и я, не удержав равновесие, запинаюсь об один из камней тротуара и падаю назад. Еле успеваю сгруппироваться, чтобы не удариться затылком о камни. Парни у фонтана одобрительно гогочат, радуясь приближающейся драке. Приподнимаюсь на локтях, пытаясь проморгаться потемневшими от боли глазами, и смотрю на Рихарда снизу вверх. Он возвышался надо мной, и его лицо искажало такое отвращение, что мне казалось, что его скоро начнет трясти от прилива негативных эмоций. Так хотелось переубедить его, докричаться, но где-то на самых задворках сознания яркой красной лампочкой горело понимание — бесполезно. То, что осталось от нашей с ним дружбы, рвалось, будто тонкая, выцветшая на солнце бумага, и того Рихарда, которого я когда-то знал, больше не существует. Теперь есть кто-то другой — агрессивный, жесткий и такой чужой, что я не верил сам себе, что вообще когда-то мог назвать этого человека своим другом.       — Скажи «спасибо», что я не хочу пачкать руки, — шипит он, нагибаясь и сжимая в кулаке ворот моей рубашки, — Но я бы с радостью по твоей роже прошелся, ты не…       — Эй! — слышится звонкий девичий голос где-то вдалеке, — Рихард, отойди от него!       Круспе шипит себе под нос недовольно «тебя еще тут не хватало», выпрямляясь и делая шаг назад. Судя по звукам, моя неизвестная спасительница семенила по каменной дорожке прямиком к нам, но у меня не было никакого желания взглянуть на нее. Я продолжал ошарашенно пялиться на Рихарда, надеясь наконец понять, что же с ним вдруг стало.       — Чего приперлась? — хмурясь, грубо спрашивает Круспе у приближающейся девчонки.       — Да так, смотрю, как ты снова кулаки о чужие лица чешешь, — останавливаясь рядом со мной, отзывается та, — Тебе не в школу, а в зоопарк надо.       Голос кажется мне отдаленно знакомым, и я вскидываю голову — напротив своего брата, недовольно скрестив руки на груди и насупившись, стояла Эл. Она тоже повзрослела и постепенно превращалась юную девушку. «Красивая», — мелькает у меня в голове. Я раньше и не замечал, что она такая.       — Блять, еще бы кто-то тут твоего мнения спрашивал, — отмахивается Рихард безразлично, брезгливо морща нос, и рявкает: — Идите отсюда оба, и не подходите ко мне больше!       Бросив эти слова, он резко отворачивается и в несколько длинных шагов приближается к фонтану, где его ждут друзья. Тот темноволосый пацан с высокомерным взглядом приободряюще хлопает Рихарда по плечу и что-то быстро шепчет ему на ухо, не прекращая коситься в мою сторону.       — С тобой все хорошо? — обеспокоенно спрашивает Эл у меня.       Вздрагиваю от неожиданности и окидываю девочку быстрым взглядом. Выглядит искренне напуганной, будто сама только что драки избежала. Чувствую нарастающее раздражение. Проигнорировав ее руки, заботливо протянутые навстречу, я рывком поднимаюсь на ноги, грубовато отрезая:       — Со мной все отлично.       Ядовитым комом поперек моего горла застревают злость и обида, смешанные один к одному. Срываюсь с места и иду, совершенно не разбирая дороги. Я не знаю, где моя цель и чего я в принципе ищу, просто хотелось отсюда поскорее скрыться. Мне была отвратительна сама мысль, что я находился именно здесь, в этой школе — ее стены теперь стали для меня не менее, чем тюрьмой пожизненного заключения. И я не хотел признаваться себе, что уже давно знаю своего личного надзирателя. Все равно, что он будет делать и будет ли — само его существование тут для меня будет пыткой. Забавно, но теперь я смело могу открывать счет всем свалившимся на меня вдруг предательствам. Сначала отчим, потом — мама, а теперь, вот, Рихард. Ну, и кто дальше?       — Постой, — слышу сзади цокот форменных туфель Эл по мощенной дорожке, — Пауль, погоди.       Шага сбавлять не собираюсь, поэтому продолжаю свой путь в никуда, даже не оборачиваясь. Поравнявшись со мной, Эл снова принимается обеспокоенно тараторить:       — Прости его, он в последнее время не в себе немного…       — Я заметил, — перебиваю, ухмыляясь едко.       — Ну да, — немного виновато мямлит девочка, — Папе давно говорят, что у него серьезные проблемы с гневом, но его это даже радует, как будто…       — У него не с гневом проблемы, а с головой, — выдыхаю.       Решаю прибавить скорость шага и повернуть за угол в надежде, что дальше она со мной не пойдет. Но Эл, своенравно обогнав меня на повороте, останавливается ровно передо мной и выкрикивает:       — Остановись же ты наконец! — она сжимает ладони в кулаки и истерично топает ножкой. Замираю от неожиданности, впервые за нашу встречу заглядывая ей в глаза, — Лично я тебя ничем не обижала, чтоб ты меня так игнорировал. Поэтому будь добр обратить на меня внимание!       Такую Эл я уже узнаю — настырную, гордую и целеустремленную. Наконец выдыхаю успокоено, понимая, что в этой школе я не так уж и одинок.       — Прости, — мямлю виновато, пожимая плечами, — Я рад тебя видеть.       — Хорошо, — кивает снисходительно, хотя уголки губ подрагивают от сдерживаемой улыбки, — Я тоже рада, что ты теперь учишься тут.       Выждав короткую паузу, девочка протягивает мне руку, и я, не задумываясь, сжимаю ее в своей ладони. Боль от предательства чуть притупляется. Удивительно, но такой невинный и простой жест оказывает на меня целительное действие. Улыбаюсь, проговаривая осторожно:       — Ты не знаешь, в каком корпусе будет урок литературы? А то я тут до сих пор плоховато ориентируюсь.       — О, у тебя литература сейчас? — вздрогнув, щебечет Эл, — Пойдем, я тоже на этот урок иду…

***

      Качаю головой, нервно отбрасывая накатившие вдруг воспоминания. Да, я был прав. Рихард и раньше почти болезненно нуждался во внимании и одобрении, но с того момента и по сей день, очевидно, эпицентром этого всего для него стал Келлер. Ему требовался именно его довольный кивок и именно его плечо рядом, чтобы чувствовать себя уверенно. Мне казалось, что Круспе просто нашел друга, о котором мечтал — развязного, самоуверенного, с которым и на краю света не страшно, и просто на уроки ходить не скучно. И в какой же момент для них все перешло в то русло, в котором находится по сей день?       Яростно тру лицо руками, лишь бы выбросить эти размышления из головы. Неужели я правда во всей это грязи решил покопаться? Отвращение накатывает только от понимания, что я действительно был свидетелем этой сцены вживую, а теперь смаковал ее, как одно из ценнейших воспоминаний. Пиздец, дожил.       Слышу, как мой телефон призывно пиликает, возвещая о входящем сообщении. Пошарив по внутренним карманам пиджака, достаю искомое и присматриваюсь к экрану. На главной странице «скопуса», на фоне свежих объявлений о продаже запрещенки и заблюренных фоток разной степени пошлости, высвечивается уведомление о новом сообщении от Элли. Хасеки, 12:38 Ты там как, живой?       Вместо того, чтобы открыть диалог и быстро набрать короткое «живой» в ответ, я смахиваю уведомление вбок. Общение с ней вдруг кажется мне чем-то сложным, почти непосильным. Элли никогда не наседала и давила, поэтому одно это ощущение меня удивило, но противостоять ему я был не в силах. Все эмоции сваливаются в кучу: страх, стыд, обида, дискомфорт, напряжение. И все это я испытывал к своей Элли. Конечно же, я до сих пор ее любил, и никогда не прекращал этого делать, но все пережитое и вдруг накатившее одной разрушающей лавиной не пускало меня к ней. Любое сопротивление самому же себе было смехотворно-тщетным — не знал, что могу быть настолько сильным. Но лишь одно в данный момент я понимал четче, чем когда-либо — я не хочу общаться ни с кем из своих друзей и само мое существование сейчас казалось инородным. Думаю, несколько дней одиночества пойдут мне на пользу.       Уже хочу выключить телефон и нервно отбросить его в сторону, как замечаю в веренице диалоговых окон одно, самое заметное и примечательное. Внутри все замирает, заплывает чем-то ледяным и вязким, когда я вижу ник Грабоида, тоже помеченный значком о непрочитанном сообщении. Смутно припоминаю, что в хэллоуинский вечер мы с ним переписывались о чем-то, но почему-то даже боюсь вспоминать, о чем именно. Переписку открываю, содрогаясь, и сразу же понимаю, о чем вопило и сигнализировало мое подсознание. В самом верху, как грозовые тучи над страдающим от ливня студенческим городком, нависало мое сообщение. Корявое, с кучей опечаток, но пугающее своей откровенностью и беззастенчивостью. В нем я, неизвестно о чем думавший в тот момент, предлагал Грабоиду переспать. С силой стискиваю зубы, чтобы не выкрикнуть досадливое громкое «блять!» прямо на уроке. Противно было от одной мысли, что я в принципе осмелился написать такое другому парню. Я же не такой, откуда в моей башке вообще подобные мысли возникли? Наркотик виноват, определенно — мне самому такое же точно в голову не пришло, так ведь? Иначе меня от самого же себя сейчас вырвет.       Пересилив отвращение к самому себе, пробегаюсь глазами по непрочитанным сообщениям от Грабоида, краснея и морщась все сильнее с каждой увиденной строчкой.

Бубылда, 23:49

Еслм хочегш переспатт приходи а комнаиу 1041д

Я ткбя подождду

Хочеш поебкмся в темноте мее не привыкатб

Грабоид, 23:50 Спасибо за предложение Заманчиво, конечно, но уточни, к именно чему тебе не привыкать? Грабоид, 23:52 Что все это значит? С тобой все в порядке? Грабоид, 23:55 Это не смешно       Мысленно я уже кричал во всю глотку и со злостью швырял свой телефон в сторону окна. Не знаю, что именно я чувствовал в большей мере: неловкость или раздражение. Неловкость — перед Грабоидом за то, что ему в этой грязи по моей милости пришлось искупаться, а раздражение — от самого же себя за то, что совершенно не контролирую то, что вылетает из моего рта временами. И пока я с упоением представлял, как мой смартфон летит в окно, разбивая стекло и осыпая осколками весь класс, мой телефон быстро вибрирует от нового входящего. Грабоид, 12:44 А вот и пропажа Не шифруйся, я же вижу, что ты онлайн Все хорошо?       Вздыхаю досадливо. Как бы я не хотел избежать этого разговора — видимо, не получится. Сам же себя в это положение поставил, чтобы сейчас за последствия собственных же поступков не отвечать. Собравшись с мыслями, принимаюсь формулировать ответ.

Бубылда, 12:45

Да, все хорошо

Прости за это, я не в себе был

Вечеринка же и все такое

Понимаешь?

      Да уж, заебись сформулировал, ничего не скажешь. Тебе, Пауль, только поэмы писать, с таким-то слогом. Хочу удалить сообщения и написать новые, более складные и понятные, но Грабоид опережает меня и присылает ответное сообщение. Грабоид, 12:46 Понимаю Выпил много или потяжелее что-то достал?       Хмыкаю себе под нос — надо же, проницательный какой. Думаю, скрываться бесполезно. Вряд ли он кому-то распиздит, все-таки. Да даже если и не сможет язык за зубами удержать — мне ли не похуй? Я же даже не знаю, кто это, и не в его интересах так банально и тупо себя проявлять. Что сделано — то сделано, и я, кивнув своим мыслям, отвечаю ему.

Бубылда, 12:48

Да, знакомый таблетку подогнал

Я впервые такое пробовал, эффекта не знал

По трезвому мне бы такая хуйня точно в голову не пришла

Прости еще раз

Грабоид, 12:49 Я, вроде, не обижался       Этот его ответ, прилетевший, наверное, через десяток секунд после моего последнего сообщения, выглядел таким резким, даже немного грубоватым, что я понял — видимо, разговор на этом исчерпан. Странно, конечно, что если он не обижается, то почему так отвечает, но это уже не моя проблема. Откладываю телефон в сторону, выключая его, стараясь проигнорировать странный, не самый приятный осадок от переписки. Внутри засело ощущение, будто меня только что нахуй послали, хотя никто ничего такого не сказал. Я же даже интонации, с которой это должно было прозвучать, не слышал, но уже решил, что от меня неприязненно отмахнулись. Удивительно, что меня в принципе трогает, как ко мне может относиться мой интернет-знакомый. Мне должно быть похуй — мы же просто общаемся, чтобы изредка интересно скоротать время, перекинуться парой едких шуток и посоветовать друг другу книгу или фильм. Не более того, никакой дружбы или чего-то в этом роде. Почему тогда меня это так задевает?       Погруженный в собственные размышления, вздрагиваю, когда телефон снова возвещает о новом сообщении. Настораживаюсь, когда снова вижу на экране ник Грабоида. Грабоид, 12:53 Какой знакомый тебе их дал?       Удивленно вглядываюсь в эту строчку на экране смартфона, как будто она в силах поведать мне что-то новое и неизвестное. Вот это сообщение меня уже пугает.

Бубылда, 12:54

А что?

Грабоид, 12:55 У друга день рождения скоро Закупиться хочу, но не знаю, у кого       Не могу похвалить своего знакомого за такую тягу к запрещенным веществам, но, вроде, интересуется и правда чисто из личного интереса. Поэтому без раздумий отвечаю ему.

Бубылда, 12:56

Нил Хоффман, с футбольной секции

Грабоид, 12:57 Ага, понял Спасибо       Отправив последнее сообщение, мой собеседник выходит из онлайна, намекая, что разговаривать больше не хочет, и на этот раз точно. Хмуро сверлю взглядом последнее «спасибо» от Грабоида. Почему мне кажется, что он вовсе не благодарен и мой ответ на этот вопрос его вовсе не интересовал. Вероятно, и нет никакого друга, приближающаяся днюха которого мотивирует его раздобыть контакты местного дилера. Но тогда зачем спрашивал? Просто чтобы диалог поддержать? Даже предположить не могу. За время нашего знакомства я его так узнать и не успел. Мы списывались почти ежедневно, разговаривали о многом, но выудить из него ничего, кроме того, что он парень и знает Ландхайм достаточно хорошо, так и не вышло. Грабоид постоянно спрашивал что-то обо мне, но о себе рассказывать стоически отказывался, избегая каждого вопроса и намека. А мне так хотелось узнать о нем хоть что-то — странно признавать, но меня искренне тянет к этому незнакомцу, будто я знаю его большую часть своей жизни. Может, поинтересоваться потом у Нила, появился ли у него какой-то новый клиент? Велик шанс, что именно так я Грабоида и поймаю — узнаю наконец, кто за этим ником в «скопусе» скрывается.       Бегло посмотрев на время, я убираю телефон во внутренний карман форменного пиджака. Скоро закончится предпоследний урок в моем расписании, затем — тренировка. Через несколько пройдет дней последний матч сезона, поэтому тренер лютует больше обычного. В следующем сезоне уже набор в молодежку, поэтому нас ебут, не вынимая и с особым энтузиазмом. Чувствую, как внутри разгорается дикое желание снова оказаться на поле, и вовсе не из-за непреодолимой тяги к спорту. Нужно ли уточнять, что этот матч, мое потенциальное будущее в сборной и футбол в целом меня сейчас интересуют примерно так же, как глобальное потепление и таяние ледников? Просто физические перегрузки всегда неплохо помогали справиться с моральными терзаниями. Никогда раньше мне не приходилось спасаться с помощью учебы или тренировок, но, видимо, время пришло. Других средств у меня попросту не осталось.       Сигнал об окончании урока оглушает, и я вскакиваю с места молниеносно, стоит мне только услышать звонок. Учебная аудитория вдруг утопает в шуме торопливых сборов учеников, спешащих на перемену. Фрау Сойер пытается перекричать начавшийся гвалт:       — Урок окончен, домашнее задание на доске, — доносится до меня крикливый голос преподавательницы, когда я прохожу мимо нее в сторону выхода. Заметив меня, она бросает вдогонку: — И на следующем уроке Ландерс и Шнайдер представят нам свою дискуссию о предпосылках Реформации.       Пропускаю это высказывание мимо ушей и просто надеюсь, что до следующего урока она просто об этом забудет. Спеша скорее выйти из класса, прибавляю шаг.       — Да-да, пососи у рыбы, — бубнит себе под нос Кристоф, нагнавший меня в дверях, — Не знаю, как ты, Пауль, но я точно ничего делать не собираюсь.       — Я тоже, — отзываюсь сухо, на ходу застегивая пиджак на обе пуговицы. Нам предстоит выйти на улицу, а погода, все-таки, до сих пор не радует. Да и без куртки, все-таки, прохладненько.       — Как хорошо, что мы сошлись во мнениях, — довольно тянет Шнайдер, совершенно игнорируя мой не самый дружелюбный тон. В следующую секунду, словно прочитав мои мысли, он выпаливает: — А ты чего без куртки?       Вопрос решаю пропустить мимо ушей и оставить без ответа. Вместо этого демонстративно поднимаю воротник пиджака и хмуро оглядываюсь назад — Шнайдер топал вровень за мной и не переставал беззастенчиво и настороженно пялится, а Олли плелся чуть в отдалении и в нашу сторону особо не смотрел. Даже капюшон куртки на голову накинул для большей конспирации. Обижается, что ли, до сих пор.       Толкаю тяжелую дверь корпуса и выхожу на улицу, вдыхая тяжелый влажный воздух. Дождь постепенно прекращался, оставляя за собой лишь мелкую прохладную морось и слякоть, крупными мазками облепившую мощеные дорожки студгородка. Не все сейчас стремились на волю — многие ученики пансиона толпились под козырьками зданий, спасаясь от дождя. Те же студенты, что осмеливались выйти, стаями вываливались из учебных корпусов и короткими перебежками спешили, кто куда: то на следующий урок, то на тренировку, то в жилой блок. От резкого и внезапного звука оборачиваюсь назад — только что пробежавшая мимо нас девочка лет десяти, чья спортивная сумка была больше ее самой раза в два, поскользнулась на последождевой слякоти. Она упала бы, если бы Оливер не подхватил ее ловким жестом длинных рук и не поставил на ноги, предварительно легонько встряхнув, как тряпичную куклу. Буркнув ей угрюмое «осторожнее», он уходит, не оборачиваясь, а девочка еще некоторое время глядит ему вслед с долей какого-то детского восхищения.       — Олли себе новую подружку завел, — бормочет Шнайдер смешливо, хитро стреляя глазками на торопливо убегающую в сторону тренажерного зала девочку.       — Да пошел ты, — все так же хмуро отзывается Ридель.       Кристоф продолжает как-то беззлобно подшучивать, но я в его бубнеж не вслушиваюсь. Меня сковывает изнутри что-то липкое и холодное, замедляя движения и вязко заполняя сознание. Нам навстречу со стороны естественно-научного корпуса приближалась группа из трех человек. Во главе шел Линдеманн — он над чем-то ярко смеялся и держал в правой руке забавный нежно-розовый зонтик с объемными кошачьими ушками. Его под локоть держала смущенно улыбающаяся Джо, и мне на мгновение кажется, что она чувствует себя сейчас как минимум дискомфортно. Рядом с ними, небрежно спрятав руки в карманы темно-серых форменных брюк, шел Круспе. Он улыбался, рассказывая что-то веселое, но на своих собеседников упорно не смотрел, продолжая бегать внимательным взглядом по толпе студентов. «Келлера ищет, наверное», — проскальзывает у меня в голове непрошено, и меня простреливает новый приступ немой ярости.       — О, пацаны! — выкрикивает Шнайдер из-за моего плеча, заметив приближающихся друзей, — А у нас тут Ридель малолеток кадрит!       Сквозь пелену слышу, как Олли шипит раздосадованное «да заткнись ты уже!», пока я сам искренне мечтаю Кристофа придушить своими же руками. Уже представляю, как мои пальцы с силой смыкаются на шее моего одноклассника, но на деле я нервно стискиваю руками лацканы своего пиджака, в который продолжал кутаться, спасаясь от холода. За доли секунды мне становится еще холоднее, когда мой взгляд встречается с растерянным взглядом Рихарда. Отмахиваюсь, когда мне кажется, что я вижу в нем мимолетную радость, сменяющуюся на плохо скрываемое беспокойство. Кажется, будто мое появление его ни на шутку испугало. Стискиваю зубы с силой, ощущая, как вся моя злоба, копившаяся и концентрировавшаяся, подкатывает к горлу, скребясь и требовательно шипя. Нет, Шнайдера, все-таки, придется помиловать. Сейчас я своими глазами видел человека, которого действительно бы придушил на месте, пользуясь моментом, пока тот замедляет шаг и даже не пытается отвести от меня внимательных серо-голубых глаз.       — А мы думали, что малолетки — это твоя зона ответственности, Крис, — со смешком отзывается Тилль, но через короткое мгновение снова становится серьезнее: — Ого, Пауль. А ты что тут делаешь?       Не знаю, каким усилием воли я заставляю свое тело двигаться, потому что огненные волны агрессии, накатывающие на меня одна за другой, сковывают тисками. Если бы не та сила, которая меня в данный момент держала, то я бы уже бежал к нему, яростно вопя и готовясь разодрать его в клочья. На секунду прикрываю глаза, уходя от его внимания, и перевожу дух. Я же не собираюсь устраивать концерт прямо тут, на школьной площади? Это, как минимум, неразумно. В моей голове настойчиво роятся мысли, что будь Круспе на моем месте, то он так церемонится не стал и въебал бы на месте. Не хочу уподобляться этому человеку в очередной раз, это выше моих сил.       Нервно дернув головой, я разворачиваюсь на пятках, и, не оборачиваясь, иду в сторону тренажерки. Не желаю сейчас находиться в его компании. Я вообще ни в какой компании сейчас находиться не хочу. Мне просто надо успокоиться и не думать обо всем этом пиздеце.       — Э, ты куда? — окликает меня вездесущий Шнайдер. Отмахиваюсь, настырно топая в нужном направлении. Видимо, поняв, что я не отвечу, Кристоф обессиленно выкрикивает: — Про тренировку не забудь! Скоро последний матч сезона.       Я бы поблагодарил его за напоминание, если бы мог. Вместо этого я лишь коротко киваю собственным же мыслям — вот и найдено то, куда я могу безболезненно и экологично направить все свои негативные эмоции.

***

      События последних четырех дней я помню смутно — заставить свое подсознание вычеркнуть их с моей карты памяти было трудно, но вполне осуществимо. Все происходящее сейчас со мной, всегда было написано на моем лице. Агония, взвинченность, раздражение, ненасытность, дикое, почти неукротимое желание на кого-то наброситься с кулаками. Мне казалось, что я могу вспыхнуть, стоит хоть кому-то до меня дотронуться. Хорошо, что все мои чувства и эмоции ярким росчерком пронизывали всю мою физиономию, и поэтому никто подойти ко мне лишний раз не рисковал.       Благо, хоть что-то хорошее из моего состояния извлечь получилось. Тренировался я с усиленным усердием, на что Нойнер не переставал радостно подмечать, что «всегда бы так, Ландерс, и место в молодежке обеспечено». Не то, чтобы я сильно трясся за эту молодежку, как Шнайдер, например — он на всех тренировках выкладывался так, будто на чемпионат мира готовится. Нет, мои спортивные перспективы меня совершенно не волновали, я всего лишь хотел выбить из самого себя весь дух, чтобы сил на рефлексию и самокопание просто не оставалось. Мой график на день был распланирован до каждой, даже самой крохотной мелочи — только учеба и футбол, ничего лишнего. Я не помню, когда последний раз общался с кем-то, кроме тренера и учителей. Ну, в моем положении это даже к лучшему.       Шнайдер всегда присутствовал где-то поблизости, мялся как-то неуверенно возле меня, молча отрабатывал со мною все упражнения, но старался особо не лезть и без нужды не заговаривать — понимал же, что затея это опасная. Тилль вообще на это время из моего поля зрения испарился — с ним у меня до сих пор особого душевного единения не было, и это все чувствовали. Не знаю, что должно произойти, чтобы я начал доверять этому гоповатому деревенщине. Олли меня знал, как никто, поэтому изначально до меня достучаться и не пытался. За столько лет дружбы он уяснил, что если мне понадобится, то я приду сам, буркну виноватое «перебесился», и общение продолжится, будто ничего и не случалось. А вот для Элли эта черта моего характера до сих пор до конца ясна не была, поэтому она стучалась, била в колокола и проклинала меня всеми возможными словами за игнор, и я до сих пор радуюсь, что наши графики настолько не совпадают, и вживую за это время мы так и не пересеклись. С ее драгоценным братцем мне тоже удавалось не пересекаться до определенного момента.       Сегодня ночью я снова видел кошмар. В нем меня продолжали душить и истязать, темным мороком застилая абсолютно все, даже мои надежды выбраться из собственного сна. Наверное, я бы и не смог вылезти из этого ужаса, если бы не внезапный шум, резко выдернувший меня из лап своего мучителя. Я вскочил, рывком садясь на кровати и опасливо озираясь по сторонам, осматривая каждый уголок нашей небольшой, покрытой ночным сумраком, комнаты. Не нахожу никого, кто мог меня разбудить, кроме смирно спящего на соседней кровати Круспе. Невольно засматриваюсь на него — впервые вижу его таким, и отчего-то это даже немного трогает. Скольжу взглядом по его фигуре, по съехавшему в ноги одеялу, по задравшейся черной майке, оголяющей плоский живот. Видимо, совсем недавно Рихард активно ворочался. Левая рука с красной канцелярской резинкой, безвольно съехавшая с края кровати и теперь болтавшаяся в воздухе, то и дело нервно подрагивала и сжималась в кулак. Тут моего слуха касается его неровное, сбившееся дыхание. Быстро перевожу взгляд на его лицо. Из его приоткрытых губ вырывались короткие шумные вдохи, глаза под тонкой кожей век активно бегали, что-то слепо ища в темном пространстве, а съехавшие к переносице брови делали его вид каким-то по-особому страдальческим. Ему тоже снится кошмар — понимаю вдруг я, резко откидывая одеяло с себя.       Пялюсь на него как-то слишком долго, около получаса. Вскоре с его губ срывается невнятное мычание-полустон, словно он пытается кого-то позвать. Понимаю, что за звук меня разбудил. В какой-то момент я даже хочу подняться на ноги и разбудить его. Не знаю, зачем — может, чтобы успокоить, спросить, что же ему снилось, постараться привести его в себя. Быстро отбрасываю эту мысль, как вспоминаю все, что успело произойти между нами. И пять лет издевательств, и попытки втереться в доверие, и недавняя тошнотворно-противоестественная сцена с Келлером. Мне становится противно, и не от Круспе — в нем я давно разочаровался и ничего, кроме ненависти, не испытываю. Максимально мерзотно мне стало от себя, что после всего, что этот человек со мной сделал, я продолжаю ему сочувствовать. Я продолжаю смотреть на него с долей какого-то детского доверия и ждать, что эта рука не грубо ударит, а мягко погладит по голове. Остервенело дергаю одеяло на себя и ложусь, отворачиваясь к стене. Этой ночью я больше не усну, слушая беспокойный сон Круспе у меня за спиной и злобно сверля взглядом гипсокартонную стену.       Бессонная ночь дала свои плоды, и в день самого матча меня все как-то по-особенному бесило. Я, нервно пыхтя, топал к раздевалке у стадиона и злился, что несмотря на ноябрьский холод, на небе неожиданно показало свой огненный нос солнце. Раздражался от хруста покрытого свежим утренним инеем газона. И негодовал от присутствия команды соперников из другой спортивной школы, недавно приехавшей сюда и на добрых три часа оккупировавшей стадион в подготовке к матчу. От моего отрывистого быстрого шага тяжелая спортивная сумка на плече раскачивалась все сильнее, больно ударяя мне по бедру, но мне это даже нравилось — подстегивало мою нервозность. Грозно пересекаю кромку поля на пути к раздевалкам, боковым зрением наблюдая за соперниками. Совсем не помню эту команду, даже не могу прикинуть, что ждать от сегодняшнего матча. Только на удачу надеяться остается.       На ходу вынимаю из кармана телефон, всматриваясь в уведомление о входящем сообщении на экране. Кроткая улыбка сама появляется на моих губах, когда вижу отправителя. Единственный, с кем я продолжал поддерживать контакт — это Грабоид. Он был моей отдушиной, тем стержнем, который держал меня и не позволял окончательно ебнуться от одиночества. Он не спрашивал, что со мной не так и не лез с непрошенными советами. Просто разговаривал со мной, проводил время и давал насладиться его комфортной компанией. Грабоид, 14:58 Ну, как настроение перед матчем?       Закусываю щеку изнутри, стараясь спрятать непонятно откуда взявшуюся глупую улыбку. Не сбавляя шага, неуклюже набираю ответ и радуюсь, что когда-то умные люди добавили в телефоны функцию автоисправления.

Бубылда, 14:59

Паршиво, не выспался пиздец

Грабоид, 15:00 Это плохо Почему не выспался?

Бубылда, 15:01

Сосед по комнате ночные флешбеки ловит

Разбудил меня своими воплями

      Подхожу ко входу нашей раздевалки под трибунами, притормаживая у дверей. Покурить бы, но тренер такой пизды даст, что на матче бегать больно будет. Поэтому просто мнусь на одном месте сиротливо, переписываясь с Грабоидом и слезно мечтая о сижке. Грабоид, 15:02 Ему кошмары снятся?

Бубылда, 15:03

Не знаю и не хочу знать, если честно

Ты как?

      Снова предпринимаю ненавязчивую попытку узнать о Грабоиде хоть что-то, хоть крохотную крупицу информации о его личности. О себе он стоически продолжал говорить сухо и пространно, избегая всех тем, которые касаются не меня. Я никак не мог понять, почему он этого сторонится — мне же правда хочется узнать, кто он и чем дышит, и не из каких-то корыстных побуждений. Пока мне только известно, что он точно один из студентов, что ему нравится Slipknot и у него аллергия на орехи. Как думаете, хоть немного ясности мне это дало? Да людей, подходящих под эти критерии, в школе десятки! Грабоид, 15:04 Да так, потихоньку Решил допы по инглишу проебать, чтобы к тебе на матч попасть       В груди коротко кольнуло, как только я прочитал последнее сообщение. Набираю чуть побольше воздуха в легкие, будто хочу закричать. Медленно выдыхая, собираюсь набрать ответное сообщение, но отвлекаюсь — прямо к моим ногам медленно подкатывается, покрытый влагой от подтаявшего инея, футбольный мяч. Взглянув на него бегло, я, не задумываясь, пихаю его носком кроссовка и отправляю в дальнейшее путешествие по кромке поля. Вновь склоняюсь над телефоном, но вздрагиваю, испуганно озираясь, как слышу где-то неподалеку незнакомый голос:       — Это было вовсе необязательно.       Обернувшись, вижу за своим левым плечом невысокого, но коренастого и крепко сложенного парня в салатово-зеленой форме наших сегодняшних противников. Он приближался ко мне медленно, как-то странно улыбаясь, будто он знает что-то такое, чего не знаю я. Хмуро окинув его взглядом, проговариваю:       — Что?       — Если во время разминки к мячу прикасается кто-то посторонний, то матч неудачно пройдет, — мягко, даже немного нараспев, откликается парень, проходясь ладонью по короткостриженному темноволосому затылку, — Знаешь такую примету?       — Первый раз слышу подобную парашу, — брезгливо сморщив нос, отворачиваюсь от него и возвращаю внимание к прерванной переписке.

Бубылда, 15:05

Ты правда придешь?

      Набираю сообщение дрожащей рукой, не понимая, почему вдруг: замерз ли я или почему-то вдруг волноваться начал? Пока я молча наблюдаю, как Грабоид печатает ответ, меня не покидает ощущение чьего-то немого присутствия.       — А ты из сборной Ландхайма? — раздается вдруг голос того странного незнакомца из команды соперников.       Да уж, вопрос глупее и придумать сложно. Игнорирую его, даже взглядом незнакомца не одаривая. Тот же настырно продолжает:       — Ну, если у вас в команде все такие дохлые, то победить вас будет несложно.       — Чего тебе надо? — не выдержав, спрашиваю.       Повернувшись, смотрю на него — в карих глазах парня плещется что-то хитрое и насмешливое. Выдержав показательную паузу, он произнес:       — Мне — ничего. Это ты, наверное, секцией ошибся, — довольно наблюдая за моим застывшим в непонимании лицом, парень продолжает: — Тебе бы в фигурное катание. Или на танцах жопой крутить, — незнакомец делает шаг назад, оценивающе зыркая на мои бедра, — А тебе есть, чем покрутить.       — Пошел нахуй! — выплевываю возмущенно, еле сдерживаясь, чтобы не ударить этому мудиле по еблищу.       Моя реакция его только радует. Растекаясь в улыбке, он делает шаг ко мне и приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но не успевает — с поля его окликает кто-то из сокомандников.       — Клаус! Ты про тренировку не забыл?       После этих слов он срывается с места и уходит на поле, не забыв напоследок послать мне воздушный поцелуй. Подавляю рвотный позыв и красноречиво показываю ему вдогонку средний палец. Надеюсь, у меня будет возможность захуярить этому долбаебу мячом прямо по яйцам, чтобы душу себе успокоить.       Отделавшись наконец от незваных гостей, открываю переписку с Грабоидом и с замиранием сердца вчитываюсь в сообщения от него: Грабоид, 15:06 Обидно, если ты думал, что я пропущу это событие Так что помни, что я где-то на трибунах и слежу за тобой)       Мелко поежившись, спешно блокирую телефон и убираю его обратно в карман. Думаю, все равно внятно ответить на это не смогу. Все, что испытываю сейчас, не могу обличить во что-то конкретное и понятное — во мне бушевал целый микс из легкого дискомфорта, предвкушения и чего-то еще, мне непонятного и неизвестного. Неловко потираю затылок пальцами, стараясь стереть с лица какую-то странную улыбочку и попутно сдвигаясь с места, и спускаюсь в подвальное помещение нашей раздевалки.       Резво пересчитываю ногами низкие ступеньки и толкаю тяжелую дверь, заходя в просторное, но душное пространство, заставленное рядами железных высоких шкафчиков и невысокими лавками вдоль стен. Тут пока пусто — так и знал, что приду первым. Когда я уходил из тренажерки, то все мои туда только начинали подтягиваться. Огибаю комнату, подходя к противоположной стене и следуя к дальнему углу, где был мой личный шкафчик, закрепленный за мной последние пять лет. Все это время неотрывно пялюсь себе под ноги, думая о своем, и когда все-таки решаюсь вскинуть голову, замираю на месте. Во мне борются удивление, замешательство и приступ не совсем уместного сейчас смеха. На скамейке возле личного шкафчика сидел одинокий неподвижный Шнайдер. Сгорбившись, Кристоф опирался локтями о колени, а на его лице застыло странное нечитаемое выражение. Длинные кучерявые пряди, неаккуратно выбившиеся из пучка на затылке, падали на лоб. Бездумным взглядом он пялился куда-то в неизвестность, а всей своей позой он выражал крайнюю степень изнеможения. Эта ситуация меня, возможно, и напугала бы, если бы не его пиздатый аутфит. Из одежды на моем друге были лишь забавного вида боксеры в черно-желтую полоску и один форменный кроваво-бордовый гетр, пока второй валялся на полу прямо перед ним.       — Эй, — окликаю друга, вздрагивая, когда тот переводит на меня свой испуганный взгляд, — Ты норм?       Очевидно, увидеть меня тут он не планировал. Резко выпрямившись, он прячет лицо за ладонями и усиленно растирает.       — Норм, — раздается его глухой голос, — подустал только немного.       Боюсь представить уровень этого «подустал» — если я сейчас работал вдвое больше, то Кристоф вкалывал за десятерых. Я бы не удивился, если бы узнал, что Шнайдер, из-за нехватки времени на тренировки, исключил из своего расписания сон.       — Понимаю, — хмуро проговариваю, топая к своему месту, слева от Шнайдера.       Кажется, тишина, которая повисла между нами после этого, была настолько тяжелой и липкой, что от нее хотелось отряхнуться. Взвалив на скамейку свою спортивную сумку, я одним резким движением расстегиваю молнию и принимаюсь доставать оттуда свои вещи, не задумываясь даже, что именно в данный момент держу в руках и нужна ли мне эта вещь в принципе. Мысленно я занят другим, и как оказалось, более важным. Становится стыдно за то, что игнорировал Криса несколько дней. Сейчас, когда он сидел рядом неподвижно, и лишь изредка стрелял в мою сторону каким-то сиротливым взглядом, такой разбитый и потерянный, я не мог отделаться от мысли, что я что-то упустил. Где-то так сильно проебался, что такие ошибки в адекватном обществе прощать не принято. Я же знаю, каким Шнайдер может быть дотошным в плане спорта — столько раз приходилось его урезонивать и силой уводить со стадиона, пока он раз за разом отрабатывал голевые. Понимаю, что он не пиздюк, чтобы я за ним следил хоть как-то, но в этом его состоянии есть и моя доля вины — он так загнал себя, потому что его некому было вовремя остановить.       Кашлянув, решаю разрядить обстановку и проговариваю шутливо:       — Прикольные пчелиные трусишки, — сдерживаю улыбку, стараясь придать голосу больше серьезности, когда Кристоф, непонятливо хмыкнув, переводит взгляд вниз, — Погонять дашь?       Через одно короткое мгновение, за которое до Шнайдера дошла суть сказанных мной слов, он с явной улыбкой в голосе отзывается:       — А ты махнуться хочешь? — выпрямившись, он наконец-то смотрит на меня напрямую, — Не хочешь, чтобы кто-то увидел твои трусики со спанч-бобами?       — Ах ты сука, — брякаю наигранно-возмущенно, улыбаясь еще шире.       Кристоф мою улыбку подхватывает, и я немного успокаиваюсь. Он снова становится похож на моего друга — с огромными мешками под глазами, бледного, измученного и осунувшегося, но все-таки, схожего с тем Шнайдером, которого я успел узнать.       — Выглядишь хуево, — начинает вдруг Шнай, поднимая с пола свою форму, и добавляет насмешливо: — Но тебе так даже лучше.       — Ага, а ты такой же урод, как и был, — снова отшучиваюсь.       Мой друг посмеивается, проговаривая в ответ:       — Нет, ну правда, — кряхтит, неуклюже натягивая на ногу забытый гетр, — Тебе как-будто батарейку в жопу запихали. Откуда такой интерес к футболу вдруг?       — Я действительно от тебя это слышу? — стягивая лонгслив через голову, спрашиваю удивленно, — А как же молодежка, потом — сборная, чемпионаты, кубки, «заветы великого Пеле»? М, не так разве?       — Раньше ты говорил, что «Пеле умер», — пожимает плечами и снова безвольно складывает руки на коленях, — А сейчас так подорвался, будто дух этого Пеле в тебя и вселился, — ловлю на себе его внимательный взгляд, — Что-то случилось?       Кашлянув неловко, отзываюсь:       — Ну, Пеле и правда умер, — слышу, как Шнайдер в ответ на это недовольно цокает, — А со мной все в порядке. Я просто готовился к важному матчу. Или что, по-твоему, должно было произойти?       Напяливаю форменную футболку, нервно одергивая края. Чувствую, как во мне снова начинает разрастаться раздражение, которое, казалось, должно было меня уже оставить.       — Не знаю, поэтому и спрашиваю, — въедливо повторяет Кристоф, вытягивая перед собой длиннющие ноги, — Тебя в принципе после Хэллоуина как подменили. И вряд ли на тебя наркота такое впечатление произвела, — с каждым сказанным словом хмурюсь все сильнее, не обрадованный его проницательностью, — На вечеринке что-то произошло, да?       Избегаю его взгляда и сажусь на лавочку рядом, принимаясь натягивать гетры. Сглатываю ком раздражения, своими колючками зацепившийся за саму глотку, кое-как делая свой голос хотя бы на толику не грубым.       — С чего ты взял? — нехотя проговариваю.       — Я предполагаю, — отмахивается, — Хотя, мы подумали сначала, что ты просто на отходняках до сих пор. Но Рихард сказал, что…       — Бля, Крис, — бесцеремонно перебиваю друга. Слышать это имя еще раз не желаю, и поэтому срываюсь: — Если бы я хотел тебе что-то рассказать — я бы не выебывался сейчас и рассказал, тебе не кажется?       — Окей, понял, — вздыхает Шнайдер, отворачиваясь.       Хочется ляпнуть еще что-нибудь едкое, но я сдерживаюсь, снова занимая свое внимание чем угодно, только не разговорами по душам. Достаю из сумки бутсы и практически выдергиваю шнурки из шлевок, растягивая их чуть сильнее, чем надо было. Снова не могу понять, что именно испытываю и правильно ли это делаю. С одной стороны, вся та желчь, которая копилась во мне столько дней, но вдруг отступившая на короткое мгновение, снова вернулась. И вовсе не я был тому виной — Шнайдер растормошил то, что ему вообще знать, по сути, не положено. А с другой стороны, бесил меня ни разу не Крис и его разговоры. Он же помочь хотел и делал все из тех побуждений, которые и мотивировали его все эти дни приглядывать за мной, хотя я максимально очевидно демонстрировал свое нежелание общаться. Кристоф тут не причем. Здесь виноват только один человек — тот, на чье имя я продолжал реагировать гневом и недоброжелательностью. Разве что не шипел, как вампир при виде серебряных пуль и осиновых кольев. Мне кажется, этот человек просто не умеет вызывать у кого-то хотя бы каплю положительных эмоций, нет у него такой функции в базовой комплектации.       Тяжелая входная дверь снова хлопает, и от противоположной стены раздевалки снова слышатся чьи-то веселые голоса. Пришел кто-то из сокомандников, значит, через пару десятков минут подтянутся остальные. Потом придет взвинченный тренер, наорет на нас как следует, пообещает, что повырывает нам ноги, если проебем матч. А дальше — два часа борьбы за то, чтобы по итогу все-таки остаться с ногами.       — О, так и знал, что вы уже тут, — узнаю по веселому громкому голосу Эрика, — А мы уже Нойнера видели — рвет и мечет.       Идущий следом Нил подхватывает его смех:       — Ага, уже пиздов дал, что так долго из тренажерки идем, — боковым зрением замечаю, как его спортивная сумка приземляется на пол рядом с моей, — Ну, как вы? Настрой на матч боевой?       — Ну, — тяну безразлично, — скорее, на похуе, — выпрямляюсь, поднимая голову и встречаясь взглядами со стоящим напротив Нилом, — Что с лицом?       Тот от моего вопроса нервно сжимается, стискивает зубы, но показывать это стоически не хочет. Стыдится, может, или в принципе не хочет, чтобы окружающие замечали, что с ним что-то не так. А не заметить было очень сложно — некрупный, но внушительный синяк под глазом, рассеченную губу и несколько свежих ссадин, украшавших его бледные щеки, не заметить было трудно.       — Да так, — поджимая губы в несмелой улыбке, говорит Нил полутоном, — Недовольные покупатели разбушевались.       Киваю, хмыкая безразличное «м-м» в ответ. Наверное, мне и самому не мешало въебать ему пару раз. Таблетку же он мне впарил в тот день, и та вспыльчивая и психованная часть меня, которая во мне и бушевала последние несколько дней, была бы только рада новой драке. Но разумом я понимал, что никакого смысла в этом нет. Как минимум, потому что никто не заставлял меня жрать экстази и запивать его водкой. Я сделал это добровольно, пусть и в состоянии аффекта.       Слышу краем уха, как Шнайдер спрашивает у Эрика что-то о команде соперников, тот оживленно отвечает, к их разговору вскоре подключается Нил, превращая обычную беседу в смешливый шумный галдеж. Я решаю в суть разговора не вникать, оставаясь безучастным. Вскоре в раздевалку начинают стягивать остальные игроки, лениво переодеваясь и готовясь к матчу. Гвалта становится все больше, но даже он не в силах заглушить шум, бушующий сейчас в моей голове. Чувствую, как сильному раздражению, из которого я, казалось, состоял целиком, добавляется леденящее, почти сковывающее по рукам и ногам волнение.

***

      Наверное, единственное, за что я люблю футбол — это разливающаяся по телу эйфория, жаркая и разрушительная. Казалось, этот азарт смешался один к одному с моей кровью и тек по венам, разжигая во мне то пламя, которое двигало меня и давало энергию. И чувствовал это не только я — команда играла сегодня более слаженно, даже немного агрессивно, что очень резонировало с моим общем настроем. Даже болельщики это чувствовали. На трибунах сегодня намного больше зрителей, чем бывало обычно, и их крики и возгласы, не всегда цензурные и дружелюбные, только подогревали мою эйфорию. Мне даже показалось пару раз, что я слышал высокий голосок Элли, с силой выкрикивающий злобное «разъебите их!» с трибун. Как ни странно, разъебать соперников после этого и правда хотелось сильнее.       Первый тайм отыграли нормально. Даже хорошо. Соперники, конечно, не хотели давать слабины и отбивались разъяренно, разве что ни зубами передачи выгрызая, но нам удавалось над ними властвовать все сорок пять минут. На перерыв мы вышли с вполне приемлемым счетом в 0:1 в нашу пользу. За гол нужно сказать спасибо Шнайдеру — он, на дикой скорости проносясь мимо обороны противников, с такой силой «плюнул» их вратарю в девятку, что тот даже мяч не сразу заметил. У противоположной команды тоже, конечно, тоже были вполне перспективные передачи, но все они разбивались о нашу защиту. Нойнер, удивительно воодушевленный, во время перерыва в раздевалке особо не бушевал — даже похвалил, пусть и в своей манере, немного грубовато и небрежно. В общем, с каждой минутой энтузиазм и мотивация только росли, и я даже начинал вновь проникаться этим видом спорта. Однако, мне было из-за чего беситься.       Единственный раздражитель, который появился у меня во время игры — это тот самый Клаус, с которым я столкнулся перед матчем. Он увидел во мне свою цель на этот матч и рьяно ее добивался, иногда даже пренебрегая правилами. Не знаю, чудилось мне или нет, но он сносил всех, кто попадался ему на пути, расталкивая локтями и лишний раз доказывая, что ему не в футбол надо, а в американскую его версию. Чаще всего он выслеживал на поле именно меня и несся в мою сторону, надеясь, что собьет меня с ног, как и всех остальных. Наверное, его наебала моя, не самая крупная, комплекция, но от недостатка мозгов он не сообразил, что не зря же меня в защиту поставили. В общем, я делал все, чтобы этот матч изменил его взгляды и, кроме как «футболь», этот вид спорта он в дальнейшем никак не называл.       На второй тайм мы выходили заряженные настолько, что почти искрились, как напряженные оголенные провода. Уверенность в себе и своих силах подстегивала, и мы ждали начала нового игрового периода, как лишь одного короткого момента, который отделяет нас от долгожданной победы. Полностью сосредоточившись на себе и своих ощущениях, следую на позицию, к левому флангу, но вздрагиваю, чувствуя чье-то мягкое касание. Оборачиваюсь, видя перед собой Шнайдера. Коротко улыбнувшись, он сжимает рукой мое плечо, бросает негромкое «удачи», и отходит к своей точке. Улыбаюсь ему вслед, чувствуя еще больше уверенности.       Нагибаюсь, несильно постукивая кулаками себе по голеням и разогревая мышцы. Несмотря на неплохую физическую подготовку, я почти уверен, что завтра мое тело охватит вполне ощутимая крепатура. Поднимаюсь и сразу же принимаюсь выискивать на поле моего личного врага. Долго искать не приходится — тот уже занял свою позицию и, уперев руки в боки, покачивался из стороны в сторону. Поймав мой взгляд, он еле заметно мне подмигивает и расплывается в плотоядной улыбке. Сука, обещаю — тебе будут сниться кошмары со мной в главной роли, хуйло. Не зли меня, я и так ебнутый.       Сигнал арбитра вырывает из раздумий, и я включаюсь в игру, забывая обо всех переживаниях. Мяч в игре, и, быстро переходя от игрока к игроку, движется по жухлому газону, участвуя в этой ожесточенной борьбе. С каждым касанием я ощущаю напряжение атмосферы — мне самому было страшно от одной мысли, что мы можем выпустить ситуацию из-под контроля. Соперники не дают нам шанса, и нам приходится бороться за каждую передачу, за каждую позицию.       Первая атака. Гул трибун усиливается, мое сердце колотится, окутываемое настоящей яростью. После паса Эрика я получаю мяч на своем фланге. Прорываясь через оборону соперника, приближаюсь к штрафной зоне, замечая, что ко мне приближается нападающий, тот самый Клаус. И что он вообще в защите делает? Бубню себе под нос едкое «ага, говна поешь!», и решаю обмануть его финтом. Поравнявшись с ним, делаю быстрый шаг вбок, и мяч проходит мимо. С радостью бы понаблюдал за его растерянным еблом, но нет времени оглядываться, и я целеустремленно двигаюсь вперед. Открывается пространство, и я делаю прорыв к штрафной соперника. Спешно выискиваю взглядом сокомандника, которому можно пасануть. Замечаю нашего нападающего, который прорывается через оборону ко мне навстречу. Отдаю инициативу ему, наблюдая за тем, как продолжается передача. Приближаясь к воротам, бьет по мячу — тот движется по заданной траектории на пути к цели, пока его не перехватывает до этого спавший, но вдруг одумавшийся вратарь.       — Да блять! — рявкаю, не сдержавшись.       — Это только начало, сладкий, — слышу чей-то негромкий голос, нашептывающий мне это на самое ухо слишком неоднозначным тоном, — Не сомневайся — мы вас выебем.       Рывком поворачиваюсь к источнику звука. За моим правым плечом стоял этот уебок. Щуря янтарно-карие глаза, он смотрел на меня слишком двусмысленно, а в купе со сказанным им ранее этот взгляд получал вполне однозначный посыл. Ярость во мне закипает вновь, превращаясь из сопернической в личную, очень сильную и разрушительную. Клаус нашел, за что меня задеть.       — Что ты сказал? — шиплю ему в ответ, пялясь злобным взглядом ему в глаза.       Он пожимает плечами, хмыкая и растягивая губы в неширокой улыбке. Провожаю его взглядом, стискивая кулаки — набить бы ему ебало. Проглотив свою ярость, я возвращаюсь на позицию и пытаюсь выровнять дыхание перед началом игры.       — Пауль, молодец! — слышится вдруг знакомый голос с трибун, — Дай им всем пизды!       Рыскаю взглядом по трибунам в поисках определенного человека, потому что обладателя этого голоса могу узнать из тысячи. Удивляюсь, что она правда может быть здесь. Элли вполне доходчиво обозначила свою «любовь» к футболу, когда не показывала носа ни на один из моих матчей, даже когда мы встречались. Нахожу ее на одном из нижних рядов трибун у левого угла поля, рядом с моей позицией. Она стояла, высоко подняв руки, чтобы я ее наконец заметил, и нетерпеливо переступала с ноги на ногу. Рядом с ней стояли Олли и Тилль, явно заинтересованные игрой. Что-то активно обсуждая, они то и дело очерчивали внимательным взглядом поле. Занятый разговором о тактике игры, Линдеманн совсем забыл про Джо, которая неуютно мялась рядом с ним, очевидно, не совсем понимая, что здесь сейчас забыла. Когда я замечаю на трибунах еще одного человека, меня простреливает. Неподвижно и, казалось, совершенно незаинтересованно, чуть поодаль от своей сестры, стоял Рихард. Он спрятал руки в карман темно-красного форменного худи с гербом школы и, не отводя взгляда, смотрел ровно на меня. Стискиваю зубы, непроизвольно кивая ему — сам не знаю, зачем. Отвернувшись, еще долго пытаюсь выкинуть из головы его присутствие здесь и этот въедливый взгляд.       В реальность вернуться не получилось даже после сигнала судьи. Пытаюсь включиться в игру, начать следить за мячом, но меня подводят мои же мысли, витающие где-то непозволительно далеко. Присутствие Круспе, его внимание стали для меня почти осязаемыми. Я чувствовал, как его взгляд прожигает мне спину, неотрывно следя. Это настоящая пытка. Я не успеваю даже дышать спокойно. Ноги сделались деревянными, я перебирал ими по полю бездумно, вовсе не понимая, куда бегу. Мяч словно насмешливо прячется от меня — даже если мне удается его заполучить и сделать пас, то его обязательно перехватит противник.       Что он здесь делает? Какого хуя он вообще пришел? Чего он этим добивается? Столько вопросов я хотел прокричать прямо ему в лицо, выплюнуть едко, потрясти за плечи, выбить из него всю его мерзкую душонку. Лишь бы перестать чувствовать себя так паршиво от одной только мысли, что этот человек существует на свете. Ему нравилось быть моим мучителем. Палачом, что каждый раз заносил тяжелый окровавленный топор над моей головой, но так и ударял, наблюдая, наслаждаясь моей предсмертной агонией. И я бы рад умереть, как можно скорее попасть ад и жариться там в костре целую вечность, вдыхая эту зловонную копоть и слушая вопли страдающих грешников. Нет, меня это ни капли не пугало, ведь я уже был в месте похлеще ада. Меня предала моя же семья, воспользовалась мной, а потом сослала в эту мерзкую школу, где я каждый день должен был сталкиваться с человеком, который издевался и медленно убивал меня последние пять лет. Лучше бы он и дальше меня гнобил — сейчас, когда он медленно проникает во все сферы моей жизни, становится труднее. Когда мне приходится делить с ним комнату, когда мои друзья искренне считают его «охуенным парнем», когда его сестра, до сих пор наивно не разочарованная в нем, умоляет меня его простить. Кажется, что Круспе тихо, нерасторопно и со знанием дела, просачивался мне прямо под кожу и отравлял организм, желая сгноить меня изнутри, разрушить, чтобы я не представлял из себя и капли того, что представляю на сейчас.       В какой-то момент просто не выдерживаю. На мгновение мне кажется, что над стадионом сгущаются тучи, предвещая скорейший шторм, словно мой гнев, вышедший из берегов, грозил накрыть своими мутными волнами всю школу. В попытках переключить свое внимание фокусируюсь на игре. Замечаю Нила, который уверенно и быстро несет мяч к штрафной, пока с правого фланга к нему не приближается один из полузащитников, грозя вырвать преимущество. Прорываюсь вперед, забывая о своей позиции, и спешу к воротам соперника, лишь бы как-то помочь команде. Пока передо мной, кажется, прямо из-под земли, не вырастает этот сучий Клаус, и не преграждает дорогу. Играется со мной, как с пиздюком, копируя движения и упорно не пуская продвинуться дальше. Еле сдерживаюсь, чтобы не сбить его с ног, хотя так хочется. Поднимаю взгляд на его лицо — карие глаза напротив ловят каждую мою эмоцию с упоением, ликуя, и на пухлых обветренных губах расцветает ядовитая ухмылка. Ему, черт возьми, нравится!       И больше мою ярость ничего не сдерживает, даже я сам не в силах с ней совладать. Делаю резкий выпад вперед и ставлю ему подножку, ударяя этому обмудку по ступням. Он валится навзничь, будто холщовый мешок, набитый опилками, и хлопает бесстыжими глазами, тупорыло пялясь по сторонам. В черепной коробке больной мыслью бьется злобный вопрос — ну почему нельзя просто играть, без всяких подстав и заебов? Чувствую, как гнев заполняет мне все нутро. Отдаленно слышу свисток арбитра, останавливающий матч, но меня даже это не сдерживает. Перешагнув через все еще лежащего на земле Клауса, я седлаю его бедра и заношу кулак вверх для удара. Бью его по лицу снова и снова, прижимая свободной рукой к жухлому газону. Он выставляет руки вперед, пытается отбиваться и перенять инициативу, но захватившая меня агония намного сильнее.       — Ненавижу! — выкрикиваю я, и мой собственный голос, кажется, заполняет собой все пространство, — Ненавижу, ебаный пидарас! Сдохните все нахуй, мрази!       — Пауль! — доносится до меня, словно через толщу воды, чей-то голос, напоминающий обеспокоенные интонации Шнайдера, — Остановись! Хватит, что ты делаешь?!       — Не трогай меня! — скидываю чьи-то ладони, обхватившие мои плечи и попытавшиеся поднять на ноги. Отрываю свою жертву от земли за грудки и с силой толкаю назад, ударяя затылком о землю, — Суки, блять, вы всю жизнь мне испоганили!       Клаус уже даже не сопротивлялся — безвольно опустив руки, он лишь тяжело дышал и ждал, когда же эта экзекуция закончится. Но моя ярость не снизилась ни на толику, и я продолжал нещадно его бить, удар за ударом. Видимо, я сломал ему нос, и крови настолько много, что она уже стекает по моим пальцам теплыми вязкими потоками. С трудом понимаю, чья это кровь в принципе — я бью его с такой силой, что напряженная кожа на костяшках и ладонях треснула, теперь из свежих ран сочилась алая кровь. Мир вокруг меня перестает существовать, и отзвуки чьих-то голосов, сигналы судей, гомон разбушевавшихся трибун, кажутся чем-то ненастоящим. Кажется, что эта какофония — продолжение моего собственного безумия.       Ощущаю, как тиски из двух пар рук сжимаются на моих плечах, и меня рывком обрывают от земли, поднимая на ноги. Наваждение начинает спадать и я вижу на земле перед собой результат собственных трудов. Обессилевший Клаус прикрыл глаза и утер тыльной стороной ладони кровоточащий нос, тут же шикая от боли. Попыток встать не предпринимает, лишь с успокоенным выдохом откидывает голову назад и ловит мой взгляд и бегло подмигивает. Сука, да он издевается, даже сейчас! Делаю новый рывок ему навстречу, но на этот раз меня держат крепко. Оглядываюсь на своих конвоиров — Шнайдер и Эрик, удерживающие меня силком, смотрят на меня с ужасом и непониманием. Мне показалось, что Кристоф прошептал одними губами испуганное «зачем?»       Новый свисток арбитра приводит меня в чувство, и я вскидываю голову. За светящимся таблом вижу, как судья поднимает вверх руку с зажатой между пальцев красной карточкой. Вырываюсь из клешней моих сокомандников и удаляюсь с поля, не желая и лишней секунды еще здесь провести. Еле сдерживаю агрессивное желание пнуть все еще лежащего на земле Клауса напоследок. Топаю к раздевалкам, не смотря по сторонам и полностью игнорируя всю окружающую среду. Прохожу мимо ревущего и злобно размахивающего руками тренера, лишь бы не слушать его нотации. Уходя с поля и проклиная всех вокруг, я понимаю — да, я сам виноват, но совершенно о содеянном не жалею.       В раздевалке надолго не задерживаюсь. Решив не переодеваться, я небрежно заталкиваю свои вещи в спортивную сумку и, не оглядываясь, выхожу из помещения через запасный выход. Голова абсолютно пустая — ни единой мысли или соображения, только белый шум и отголоски воспоминаний недавно произошедшего. Руку саднило от яростных ударов, пропитанная потом и кровью футбольная форма липла к телу, но я игнорировал все эти неприятные ощущения. Я вообще ничего вокруг не осознавал, пока перед глазами была густая пелена, а в ушах стоял протяжный монотонный писк, сквозь который до меня изредка доносился гомон разворачивающейся на стадионе игры. Хлопнув тяжелой железной дверью, я спешу поскорее уйти как можно дальше от этого места, только бы не видеть и не вспоминать обо всем, что только что со мной было. Адреналин бушевал, подначивая вернуться назад, закончить начатое, и я не знаю, каким усилием воли я продолжаю двигаться по направлению к корпусу, заставляя себя делать так, как надо, а не как хочется.       — Пауль, стой! — окликает меня кто-то еле слышно. Поначалу мне даже кажется, что мне просто послышалось, пока оклик не повторяется: — Погоди, Пауль, нам надо поговорить!       Оглядываться не хочу. Разговаривать мне не с кем и не о чем. А мое желание разрушений и не до конца вымещенная агрессия могут сыграть злую шутку, и этому смелому некто может не поздоровиться. Меня окликают еще пару раз, но безуспешно. Голоса я так и не узнаю, поэтому считаю себя вдвойне свободным от необходимости торчать тут и выслушивать чьи-то нотации. Вдали уже виднеется мой жилой блок, а это значит, что совсем скоро я скроюсь от внешнего мира и плотно подумаю, что можно сделать, чтобы поскорее съебаться из этой школы и больше никогда в ней не появляться.       — Да постой же ты, — слышится уже совсем близко, и чья-то огромная тяжелая рука ухватывает меня за плечо, удерживая на месте.       Вздрогнув нервно, я рывком оборачиваюсь на месте, бешеным взглядом зыркая на незваных гостей и сжимая ладони в кулаки, готовый к драке. Проморгавшись, вижу перед собой три фигуры. Тилль резко одергивает руку, которой прежде держал меня за плечо и выставляет ее перед собой, ладонью вперед, в успокаивающем жесте. Оливер, как и я, сжимает руки в кулаки, продолжая испуганно и сосредоточенно смотреть на меня, ловя каждое движение — обороняется. И между ними, прямо напротив меня, сложив руки на груди и исподлобья изучая меня взглядом, стоял Рихард. Почти делаю уверенный шаг ему навстречу, но вовремя сдерживаюсь. Ловлю его взгляд и настойчиво смотрю в упор, проверяя, что он сделает дальше. Но Круспе никаких действий не предпринимает — просто смотрит. Удивительно, но только в его взгляде я не вижу ни страха, не разочарования, только привычная мне внимательность и… сочувствие?       — Что за месиво ты там устроил? — басит Тилль, растерянно разводя руками, — Ты бедному пацану рожу расквасил так, что он даже с газона подняться не смог, — закатываю глаза — он правда считает, что это меня может растрогать? Вздохнув, Тилль спрашивает: — Может, объяснишь, какого хуя вообще творится? Были же у тебя причины сорваться.       — Ты уже неделю ведешь себя, как придурок, — как-то досадливо добавляет Олли, — Что-то явно происходит, но ты продолжаешь это игнорировать. Так не делается, вообще-то, — поджав губы, он прекращает свои нотации, уже спокойнее интересуясь: — Расскажешь, что случилось?       Замолкают, пытливо глазея на меня. Ждут ответа, наконец приперев меня к стенке. Делаю глубокий вдох, прикрываю глаза. Не знаю, что меня нервирует больше — то, что меня в принципе заставляют оправдываться, или то, что именно Рихарду, казалось, от меня ничего и не надо. Будто он просто за компанию пришел, за разборками понаблюдать, а может, и поучаствовать — все-таки, чтобы подраться, его лишний раз уговаривать не надо. От несправедливости ситуации сводит зубы. Ведь это он должен объяснять и оправдываться, а не я.       Вдруг понимаю, что время настало. Действительно, почему я молчу, храня этот глупый, грязный секрет, который даже мне не принадлежит. С него же все и началось — с Круспе и его нездоровой тяги к тек, к кому ее быть не должно. Сам не понимаю, почему столько времени молчал. Я так хотел, чтобы Круспе наконец исчез из моей жизни, и возможность послать его нахуй под благовидным предлогом сама пришла ко мне в руки. Кивнув своим мыслям, я победно ухмыляюсь — эту ситуацию с самого начала надо было использовать в своих интересах. Жалко, что людей тут сейчас не так много, чтобы этот слух разошелся по Ландхайму и закрепился в умах учеников. Ну, ничего, пары слушателей мне пока будет достаточно. Хотя, одного человека тут явно не хватает.       — Где Элли? — спрашиваю негромко. Наверное, именно ей я бы и хотел рассказать эту новость больше всего.       — Ее Джо задержала, — растерянно отзывается Тилль, — Ну, ей и правда вряд ли нужно сейчас тут быть.       Хмыкаю — удивительно, что Элли хоть кого-то в этом мире послушалась. Тем более, не кого-то, а именно Джо. Уверенно распахиваю глаза и смотрю прямо на Рихарда напротив. Ну все, вот тебе и пиздец.       — Это все из-за него, — отрезаю без лишних прелюдий, кивая в сторону Круспе, — Это он во всем виноват.       На его каменном лице не проскочило и тени мрачной мысли. Рихард так и остался стоять неподвижно, выжидая, что же я скажу дальше. Продолжаю уверенно пялиться на него, с вожделением ожидая поймать любое, даже крохотное изменение в его эмоциональном состоянии.       — В чем? — с заметным снисхождением переспрашивает Оливер, — Пауль, я понимаю, что у тебя есть все причины не доверять Рихарду, но…       — А с какого хуя поводы ему доверять вдруг появились у тебя, Олли? — рявкаю, стреляя злобным взглядом в сторону друга, — Задумайся о походе к психиатру, у тебя явно проблемы с памятью.       Поняв провал своих попыток убеждения, Ридель поджимает губы и повержено склоняет голову. Линдеманн, непонимающе хлопая глазами, не сдерживается:       — Блять, я ваши загадки уже заебался разгадывать, — переводя пытливый взгляд с меня на Рихарда и обратно, говорит он, — Вы двое друг друга не перевариваете, это я уже понял. Но как-то беспонтово гнать на кого-то без повода, да? — спрашивая это, Тилль поворачивается ко мне, — Чего произошло-то?       — Неужели твой закадычный кореш тебе ничего не сказал, а? — истерично посмеиваясь, развожу руками, — Например, что от него половина школы шарахается, потому что он гнобил и пиздил каждого второго вместе со своими дружками. И последние пять лет именно я был его главной мишенью, — невесело хмыкнув, передразниваю: — Очень «беспонтово» и «без повода».       Тилль удивленно вскидывает брови, поворачиваясь к Круспе. Видимо, ждет, когда тот начнет оправдываться, скажет, что я все вру. Но Рихард снова всем своим видом не излучает ничего, кроме непробиваемого безразличия. Лишь во взгляде появляется что-то болезненное, будто годы пережитой травли задели его лично. Смотрю ему в глаза въедливо и строго, сосредотачивая все свое внимание только на нем. Тилль и Олли, оторопело замершие поблизости, перестают существовать для меня. Я вижу только Рихарда и его усталое безэмоциональное лицо.       — Ну? — киваю я ему, ехидно улыбаясь, — Может, сам расскажешь? Или мне начать?       Круспе приподнимает уголок губ в кривоватой ухмылке и пожимает плечами.       — Удиви меня.       — Как хочешь, — повторяю его движение и дергаю линией плеч в неопределенном жесте, — Как Келлер, кстати? Сколько раз за сегодня ему присунул? Или он тебе, я же не знаю, кто кому у вас жопу подставляет.       Наконец-то на его лице что-то меняется, и вскинув подбородок, Рихард смеется. Строгого взгляда от него не отвожу — очевидно же, что это всего лишь защитная реакция.       — Чего? — подает голос Тилль, еле слышно удивленно лепеча, — Пауль, ты сам осознаешь, что базаришь? Лично я нихуя сейчас не понимаю.       — Главное, что он все понимает, так ведь? — снова обращаюсь к непрекращающему хихикать Круспе, — Как Хэллоуин прошел? Простите, что стал невольным свидетелем вашего легкого петтинга на «центре» — я быстро ушел, иначе был риск заблевать все вокруг, — обращаю внимание на охуевше замерших неподалеку Риделя и Линдеманна, — Ах да, вы ж не в курсе. Круспе у нас по мужикам и на досуге поебывает Келлера. Ну, может, не только его, я не настолько в материале, к счастью, — стискивая зубы от раздражения и сжимая руки в кулаки, поворачиваюсь к Рихарду — тот больше не смеялся, но какая-то вымученная полуулыбка с его лица не сходила, — Ну, скажешь что-нибудь?       Повисает тишина, настолько вязкая и кромешная, что я слышу собственное сердцебиение, отдающееся болезненной пульсацией по всему телу и набатом стучащее в висках. Затаив дыхание, жду, что же он ответит. Отказываюсь верить сам себе — в глубине души надеюсь, что он сейчас скажет, что всего этого не было и мне просто показалось.       — А что мне тебе сказать? — безразлично разводя руками, отзывается Рихард, — Что тебе померещилось? Или что это все была ошибка и я больше так не буду?       Внутри меня в этот момент что-то ломается, с оглушительным треском лопаясь и распадаясь на крохотные осколки. Устав сдерживать свою злость, я делаю шаг ему навстречу, проговаривая негромко в ответ:       — А больше и не надо.       Поднимаю вверх сжатую в кулак руку, желая как можно скорее отпечатать свой удар на этой самодовольном ебале. Окровавленные костяшки, сбитые от рожу того мудилы Клауса, все еще горят от боли, но предвкушают наконец обрушить свой гнев на еще одного врага. Но моему желанию просто не суждено сбыться — я забываю, что помимо нас двоих тут есть кто-то еще. Замерший справа от меня Тилль делает резкий рывок вперед и хватает меня за вскинутую для удара руку, заламывая ее. Сцепив обе мои руки у меня за спиной, он встряхивает меня и крепко удерживает прямо рядом с собой.       — Выпусти меня, блять! — пытаюсь вырваться, но железная хватка Тилля намного сильнее, — Я все равно этой мрази ебло разукрашу!       Набравшись сил, делаю новый рывок навстречу цели — освободиться не получается. Распаляюсь все сильнее, когда вижу, что Рихард продолжает стоять неподвижно, даже не сдвигаясь с места. Руки все так же спрятаны в карманы, подбородок горделиво вскинут, и только на лице написано какое-то горькое разочарование. Будто он вовсе не такой реакции ждал.       — Пауль, остановись! — Тилль пытается меня успокоить, — Ты слишком остро реагируешь.       — Чего?! — почти захлебываюсь от нахлынувшего удивления, — То есть, я живу и ночую в одной комнате с пидарасом, и должен на это реагировать спокойнее?       — Да ладно тебе, Ландерс, — колюче ухмыльнувшись, расслабленно тянет Круспе, — Все же в аду гореть будем. Только я за блуд, а ты — за зависть.       — Что ты там, пидрила, пизданул?! — выкрикиваю, брыкаясь и вырываясь еще сильнее.       — Блять, Рихард, ты хоть заткнись! — кряхтит Линдеманн.       У него еле получается удерживать меня на месте. В какой-то момент я почти скидываю с себя его лапищи, но слева меня вовремя хватает плечи Оливер. Теперь меня держат двое, а все попытки освободиться пресекаются на корню.       — Вы правда на его стороне? — истерично восклицаю, — Вы правда считаете, что вся вот эта гейская хуйня — это нормально?       — Пауль, я ни на чьей стороне, — обессиленно вздыхает Олли, — Я просто считаю, что это не наше дело. Нас это не должно волновать.       — Ты сейчас серьезно? — переспрашиваю, не веря своим ушам, — Да выпустите меня уже наконец!       — Только если ты не будешь никого гасить, — как-то неуверенно подает голос Тилль.       Понимаю, что ни одна из моих попыток не будет успешна, поэтому решаюсь наконец сдаться. Отзываюсь смиренно:       — Не буду я никого гасить.       Обе пары рук синхронно выпускают меня из своей хватки, и я раздраженно веду плечами, затекшими от такого положения. На замершего напротив Круспе стараюсь не смотреть, слишком уж велик риск сорваться снова, стоит мне только увидеть его физиономию. Вместо этого поворачиваюсь к Линдеманну — единственному человеку, к совести которого еще есть возможность воззвать.       — А ты? — заглядываю ему в глаза, стараясь найти в них хоть каплю понимания, — Ты же сам мне говорил, что у вас «на районе» за такое бывает и что это «не по-пацански». Не так разве?       На его меланхоличном лице вдруг пробегает тень раздражения. Он хмурит глаза и поджимает губы, терпеливо отвечая:       — «Не по-пацански» — это осуждать людей за то, с кем они спят, — после этих слов мое сердце безвольно падает прямо в пятки от только что потерянной последней надежды, — И «на районе» никого обычно не интересует, с кем ты трахаешься. Там важно, чтобы ты был максимально адекватным и ровным, а ебля на это не влияет.       — То есть, ты хочешь сказать, что я неадекватный? — вспыхиваю.       — Я этого не говорил, — качает головой Тилль, — Но проблема, от которой ты бегал целую неделю — только у тебя в голове и никакого отношения к реальности не имеет.       По моим вискам стекают ледяные, обжигающие своим холодом капельки пота. От разочарования и дикого опустошения все мои внутренности скручивает, тревога берет надо мной власть, и все, что я сейчас хочу — это остаться в одиночестве и никого не видеть. Ближайшие пару десятков лет.       — Класс, — еле слышно проговариваю, — Просто охуенно.       Разворачиваюсь на пятках в сторону корпуса и, не медля ни секунды, ухожу. Ставший невыносимо морозным ветер бьет в лицо, пробирается от свободную форменную футболку и заставляет болезненно ежится. Руки подрагивают, но совершенно точно не от холода — напряжение и тревожность, засевшие в груди, причиняют мне сейчас намного больше боли.       — Пауль, постой, — устало окликает меня Тилль.       — Не надо, — говорит ему Оливер, — Дай ему время. Перебесится.       Не нахожу в себе сил, чтобы обернуться и кинуть напоследок разочарованное «не перебешусь». Не знаю, можно ли назвать произошедшее предательством, но видеть этих людей больше попросту не желаю.       Просто надеюсь, после произошедшего на матче, меня наконец отчислят.