Карминовый красный и сапфировый синий

Любопытные события, послужившие сюжетом этой истории, начались еще в ранней юности наших героев. Эти события, как и все в мире берут свое начало из детства и были просто неуместны для семьи, в жизни которой они развернулись, ибо как все родители Таргариены или Хайтауэры из века в век преследовали свои цели и стремились к тому, чтобы их дети заключали только выгодные союзы. Так было принято, хотя первые не чурались и кровосмесительных союзов. Алисента была выдана за Визериса I Таргариена в юности почти против воли по настоятельной рекомендации десницы короля сира Отто Хайтауэра. Ее почти «подложили» овдовевшему королю в постель и после представили в качестве невесты. Алисента не противилась решению десницы короля и после стала новой королевой. В браке с королем Визерисом I она стала матерью четверых детей: будущего короля Эйгона II, принцев Эймонда, Дейрона и принцессы Хелейны. Надо признать, тот факт, что от Отто Алисента взяла едва ли не самые негативные черты и стала достаточно «уродливой» в стремлении укрепить свое положение за счет своих детей, ибо бывшая ее подруга и старшая дочь Визериса I Рейнира рожала бастардов, чем и ухудшала свое положение в глазах общественности, хотя король пресекал любые попытки своего окружения хоть на минуту выказать сомнение по поводу чистоты крови внуков, и тем не менее Алисента подчёркивала, что Рейнира и ее дети не имели права претендовать на престол так как Рейнира была девушкой, а сыновья ее были бастардами. Своих же детей Алисента считала наследниками, ибо принесла королю трех здоровых мальчиков и странную девочку, чье увлечение членистоногими и пророческий дар скрывался или вовсе и игнорировался, ибо ей суждено было стать королевой Эйгона II. Конечно, как и любая мать наследника Алисента не исключала и того, что в случае гибели Эйгона Хелейна станет королевой Эймонда или Дейрона, но верила, что такого не произойдёт и стремилась как можно скорее отдать Хелейну замуж, чтобы заняться поисками невест для Эймонда и Дейрона. Не с разу, а лишь по прошествии известного времени королева стала думать о том, что с помолвкой Эймонда тоже нужно было спешить, потому что от внимания женщины не ускользнула глубокая привязанность и нежность между Хелейной и Эймондом, которая ставила под угрозу все. Она стала замечать те же искры, что были между Рейнирой и Дейманом на турнире и что Эйгон не интересовался сестрой вообще. Эйгон предпочитал проводить время с девушками из публичных домов, служанок или вовсе заниматься мастурбацией у открытого окна, нежели ухаживать за Хелейной в то время как Эймонд напротив считал сестру красивой, умной и интересной, поддерживал с ней долгие беседы, не боялся ее дара и даже поощрял интересы, был уверен, что она станет прекрасной королевой даже если сама Хелейна не желает того. Разве кого-то волновали ее желания? Разве для кого-то из них она не выступала в качестве разменной монеты? В сущности, эти вопросы не требовали ответов, ибо Хелейна все понимала и осознавала. Эймонд воспылал к ней любовью лишь потому, что она была добра к нему, никогда не смеялась и не шутила над стремлением молодого принца получить дракона, ведь когда ей исполнилось одиннадцать она стала всадницей дракона по кличке пламенная мечта.

***

На первый взгляд Эймонд кажется очень опасным. С самого своего детства молодой принц стремился создать образ опасного и смертоносного человека, которого следует бояться. Есть в нем что-то от дракона. Но в его взоре, который время от времени был устремлён на Хелейну была глубокая нежность и трепетность, которую порою было сложно скрывать от окружающих. Она была его слабостью и ему следовало бы держаться от неё как можно дальше, но она словно околдовывала его, словно знала больше, чем могла осмыслить или озвучить. Ему казалось, что Боги наложили на прекрасную сестру проклятие старой Валирии, которому не было названия и именно поэтому никто кроме него не мог понять ее. Он же обладал той властью, которая была у Эйгона завоевателя. Для него Хелейна была словно Рейнис для Эйгона – воплощение мечты мужчины, которому суждено завоевать мир. Валькирия, сирена, нечто хрупкое и трепетное, способное превращаться в сталь, если это необходимо. Мать всю жизнь пыталась вылепить из Хелейны музейный экспонат. Красивое произведение искусства, совершенное, но лишённое хоть какой-либо жажды жизни и устремлений. Покладистое и уступчивое на радость какой-то потенциальной видной партии. Но за тугими корсетами всегда прятался небольшой ураган. Его связывали и усаживали на табурет, требовали вести себя прилично, но он позволял обращаться с собой так лишь до поры. Когда стихия вырывалась наружу, зрелище было восхитительным. Ураган способный стать искушением и пыткой. Ему хотелось обнимать ее, касаться бархата кожи, но она ускользала словно шелк, не позволяла чувствам овладеть разумом, поэтому и он последовал ее примеру. Все его попытки отстраниться от сестры приводили только к тому, что он все острее нуждался в ней. Эймонд осознал, что испытывает к Хелейне чувства в период ее помолвки с Эйгоном. Она пришла к нему первая. Была бледна как убиенная, а щеки ее изрезали реки слез. Глаза покраснели, губы опухли и рдели на бледном лице как открытая рана. Тогда она напугала его. Эймонд всегда с трудом переносил женские капризы. Хелейна была, пожалуй, единственной во всем свете, кому он прощал их так легко и благодушно. Сестра редко использовала это оружие, но еще мальчишкой, в ответ на любые требования, подкреплённые «топаньем ножкой» он умел урезонить ее лаской. Но в тот вечер, когда она пришла к нему в день помолвки он успевает расплыться в привычной, по-доброму насмешливой, улыбке в ответ на ее своеобразное молчаливое требование «забрать ее» отражённое в ее заплаканных фиалкового цвета зрачках. Но эта улыбка так и застывает на его лице, потому что следующий ее вопрос внезапно вспарывает нутро. Словно кто-то подцепил его под ребро большим крюком и вздёрнул куда-то вверх, заставив ноги оторваться от паркета. - Я не хочу, Эймонд! Не хочу! Как ты можешь допустить это и уйти? Уйдешь к лучшим шлюхам Семи королевств пока наши родители объявят, что я невеста Эйгона? Ты так легко воспримешь это и отступишь? Что если я не хочу, чтобы ты шел к ним? Почему он так безошибочно определяет, что именно она хотела этим сказать?! Эту фразу можно интерпретировать как угодно, но никакие сомнения он не сможет притянуть, даже если очень захочет. [Потому что он был на ее месте.] Ему нечего ей ответить. По целому ряду причин. Одна из самых главных – он не обязан оправдываться за свои романы перед сестрой. Одна из самых главных и самых несостоятельных одновременно. Ему ли не знать. Он вглядывается в коридоры ее глаз, отчаянно желая увидеть ответ, и не желая его знать в то же самое время. [Потому что он давно его знает.] Все эти годы он сходил с ума от чувства вины за то, в чем и уверен-то не был. Все эти годы обтекал этими гадкими, липкими обвинениями. Но ни разу в жизни он не подпустил к себе и близко мысли, что винить в этом можно было бы двоих. Внутренности его сейчас уместились бы в напёрстке. Проще не верить. Проще предположить, что он безумец и слышит что-то совсем далёкое от реальности. Ищет смыслы, которых Хелейна не вкладывает в свои слова. Просто не может. Но сестрицу уже не остановить. Хорошо знакомый ему ураган вырвался на свободу. Сметает все на своем пути и в час по чайной ложке, но разрушит мир, если его не усмирить. Эймонд проваливается в какую-то кроличью нору, окончательно теряет способность мыслить рационально. Но против его воли все вдруг встаёт на свои места. Кусочек за кусочком разбитой мозаики, собираясь в цельную картину. В которую Эймонд отказывается верить. Он словно очнулся и реальность, которая держит за руку боль навалилась на него с новой силой, а Хелейна продолжала буравить его несчастными глазами. - Я не хочу… - шепчет она одними губами словно заклинание. Собственный вопрос испугал ее. Она настаивала на том, чтобы он остался. Имела ли она на это право? Нависшая над ними тишина отражалась стуком сердца в ушах. — Что тогда? Останешься? Ей внезапно надоело, что Эймонд избегает ее, находит дела, чтобы не оставаться с ней. За эти месяцы они стали близки почти как в детстве и ее это пугало и привлекало одновременно. Что мать, что Эйгон не хотели смотреть на то, что Хелейна проводила слишком много у Эймонда и даже ревнует его, закрывали на это глаза и объясняли все тем, что это волнение, которое свойственно всем женщинам перед браком. — Посмотри на себя, вырядился и для чего? Чтобы уйти и с кем-то встретиться? Скажи, оно того стоит вообще? Может ты перестанешь строить из себя камень? Не подумал о том, что я пришла сюда, чтобы поговорить с тобой, а ты так возьмёшь и уйдёшь? Гнев сыграл злую шутку. Блондинка не сдержалась. — Вам вообще есть дело до кого-то кроме себя? Вы все такие правильные, хорошие, не ошибаетесь, а я так! Посиди одна да? Выйдешь замуж и все пройдет? Твой удел принести наследников королю! О! Конечно! Иди, тебя заждались!! Никто тебя не держит! Могу вообще не приходить, хочешь? А что? Не особо то и заметишь. К своему удивлению Хелейна сорвалась на ни в чем невиновного брата просто потому что внезапно для себя осознала, что не желает оставаться одна. - Может хочешь знать правду? Что ему лезет в голову? Эймонда подмывает спросить в ответ колкое «А что насчет тебя? Стоило ли оно того, чтобы не иметь сил отказаться?», но последних крупиц уцелевшего разума хватает, чтобы не произнести этого вслух. Он все еще пытается быть старше и мудрее. Поступать, как должно и правильно. Хотя горели бы оба эти словечка в аду. — Говори?! — глухо предлагает он в ответ на все сразу. Потому что он сам сейчас не свяжет и двух слов. Потому что он не хочет, чтобы она замолкала. Даже если этот ураган уничтожит их обоих. Лучше бы он поискал способ устроить ее будущее с Эйгоном, ведь еще тогда, когда ему было десять он сказал Эйгону, что Хелейна станет королевой и он [Эйгон.] должен любить ее и заботиться о ней, но брат лишь усмехнулся и назвал свою теперь уже невесту идиоткой. - -говори? А ты еще ничего не понял? Я хочу, чтобы ты не уходил! Хелейна сделала шаг по направлению к старшему брату оставив позади распахнутую дверь. Он скользнул взглядом единственного глаза по дверному проёму, и сердце его почти остановилось. — правда в том, что мне все равно на то, кто тебя ждет. Пусть ждет хоть вечность! Я против того, чтобы ты уходил! Если для этого мне нужно будет запереть все окна и двери, я сделаю это. Не смотри на меня так! Эймонд, я не ребенок! Это не каприз маленькой девочки! Все намного сложнее ! Столько лет ты сбегаешь от меня. Сам то можешь объяснить почему? Думаешь легко любить т… — блондинка недоговаривает, в глазах ее неприкрытый страх, она касается ладонью щеки мужчины. Он смотрит на нее внимательно. Она здесь, в его мрачных покоях, - низенькая, пышнотелая и пышногрудая, величавая, как и свойственно принцессе. Даже в этом золотом платье напоминающим чешую дракона она не могла скрыть своей нетипичной красоты. Сейчас она была похожа на преступника, приговорённого к смерти и на палача одновременно. Казалась неуверенной и озабоченной. — ты тоже эгоист, Эймонд. На меня столько всего навалилось, а ты даже если услышишь всю правду, не поверишь. Давай иди раз так, а то твой наряд не успеют оценить! Она же не создаст проблем как я! Таргариен не могла угомонить свою обиду. Ей казалось, что если он захочет уйти, то она отпустит его, отступит, промолчит, но собраться и промолчать не получится. Она не дожидается ответа. — ты хочешь правду? Так она такова, непригодна и уродлива. Хелейна вместо ответа поднимается на носочках и осторожно целует брата словно Эймонд не ее брат, словно он ее возлюбленный. Отпустив его, она делает шаг назад. — я не хочу, чтобы ты уходил, но и не желаю, чтобы ты считал меня сумасшедшей! Я все скажу, если ты останешься. Ты останешься? Теперь Таргариен младшая даже в глаза мужчине не смотрела. Она уже видела перед собой осуждающий взгляд Дейрона, который умён, добр и крепок. Он владеет и лютней, и мечом и хоть многие девицы о нём вздыхают сердце его не тронуто любовью, и он чаще встаёт на сторону матери. Она уже слышит причитания матери на тему того, как такая воспитанная девушка смогла допустить все это. Курок спущен. Он сам пригласил палача, сам оплатил его услуги и сам почти смиренно принимал от его орудия смерть. Пути назад нет. Вся один сплошной нерв Хелейна вспоминает их детство. Стоять так близко ей не просто, она ощущает его парфюм, напоминающий лес после грозы. Он сам недоступный ей потому что брат, потому что годами вбитое — недопустимо, а теперь он так нагло говорит ей о том, что его ждут. Она уже сделала шаг — чувства, запертые под десятком замков открыты и выпущены на свободу как истина, выбравшаяся из колодца с плетью и теперь их уже не скрыть. Они пугали и тянули одновременно. Все они были правы. Те, кто говорили, что они с Хелейной одинаковые. Стихии, по нелепой случайности запертые в человеческих телах. Кто вправе сдерживать и ограничивать их?! Эймонд заворожённо любуется этим смертоносным вихрем, зарождающимся в паре дюймов от его носа. В его груди уже зреет очень похожий. Древние люди были готовы отдать последние ценности, чтобы задобрить силы природы, способные смести их. И принц легко сейчас пожертвует всем. Он лучше других знает, стихии не нужны подачки. Она берет свое, не спрашивая. — Я здесь. С тобой. — выдыхает он. [Твой. И всегда им был.] Ему кажется, что ее пальцы сейчас способны оставить ожоги на коже. Но так холодная вода омывает старые шрамы, забирая боль. Он понимает, к чему все это идет в последний момент. Чует нутром, но сам до конца не верит. Он сам вспоминает детство и тоже спрашивает себя о том, остановился бы он тогда?! Если бы с неба разъярённой птицей не обрушилась на них Алисента?. Остановился бы он сам, или пошел бы до конца? Он сам не знал своих желаний. Он не уверен в них даже сейчас, когда чувствует, как дрожат его руки. Но если бы знал. Отдавал бы себе в них отчет. Хватило ли бы ему смелости? Когда-то они с Дейроном и Эйгоном смеялись, что вопреки распространённому заблуждению и обманчивой внешности, Хелейна бесстрашнее их троих. Лишь бы цель была достойной, и маленькая их сестренка шагнет в любое пламя. Эймонд успевает любоваться ей, проживая все свои прежние жизни. Непригодная и уродливая Правда воспламеняет лёгкие. Но в отличие от тех идиотов, что вечно мечтают выкрасить весь мир в белый, принц знает, что только такой правда и бывает. Плевать на пропасть, что разверзлась под ногами. Плевать, что миру, который они знали, теперь конец. Он чувствует, как плавится нутро. Как внезапно становится мала ему его одежда, и этот дом, город и весь мир. Он отвечает. На крохотные доли секунды. За мгновение до того, как она отстраняется. От осознания случившегося его прошибает холодный пот. Он чувствует, как по спине под рубашкой сбегают ледяные капли. Эймонд ожидает увидеть на ее лице что-то, что даст ему понять, что всему пришел конец. Они пересекли какую-то черту, непоправимо. Хелейна не смотрит ему в глаза, но выглядит куда спокойнее, чем он. Словно она, в отличие от него дурака, поняла все так давно и кристально ясно. Словно ничего вовсе только что не произошло. И принц боится сказать хоть слово, чтобы это не спугнуть. Ему кажется, что мир тут же рассыплется на огромные осколки. Он сжимает кулаки, чтобы унять дрожь и вспоминает, что нужно дышать. В нем навсегда закончились слова. Эймонд делает шаг, так легко преодолевая пропасть между ними, и обнимает худые плечи. Сердце предательски колотится как безумное. На мгновение он чуть отстраняется и, не спрашивая согласий, выпутывает из ее волос шпильки, что держат ее волосы, что длиной до бедер. Шпильки он тут же отбрасывает в сторону. Он повторяет что-то из прошлого. Кажется, что может даже ощутить прохладу их старого сада. Эймонд сплетает руки за ее спиной, словно она снова та обиженная девчонка-подросток, и прикасается губами к горячему лбу. Закольцовывая и останавливая время. [Устанавливая новый порядок вещей.] — Ты же мой брат, Грэм. Мой старший чертов брат — говорит всадница дракона совсем тихо, словно прощала его за это. Ей вдруг захотелось укрыться в ванной, по всему телу прокатилось возбуждение. Но она ждала, не двигаясь с места. брат обнимал ее грустный, и серьёзный, и красивый, губы приоткрыты, будто хочет что-то ей сказать, но просто не может и поэтому вместо ответа осыпает ее поцелуями. — Ты глупый, если думаешь, что я люблю тебя как брата! Срывается с ее губ мысль, которую она всегда прятала, оберегала. — Мне недостаточно того. что ты любишь меня как сестру. Посмотри на меня, Эймонд! Посмотри внимательно! Я не только твоя сестра! Хелена снова хотела коснуться его, узнать его, но она все еще боролась с собой, чувствуя в его сердце какую-то неясную угрозу. Молчание тянулось бесконечно. — У тебя еще есть шанс отступить, у меня его нет и украденное у тебя я не собираюсь возвращать даже если бы это было возможно! Принцесса не замолкала, стук сердца кажется наполнил все помещение вытиснив остальные звуки. Блондинке хотелось вновь коснутся его губ, позволить себе и больше, но она боялась потревожить чувство, спустившееся на него в этом доме. Она и помыслить не могла, что вечно ледяной Эймонд будет обнимать ее вот так, распустит ее волосы и сердце его будет стучать не тише ее собственного. Всего мгновение назад она могла остановить себя, дать ему уйти и не переходить черту, но она не стала сопротивляться этому. Так что же пугало ее сейчас? Ответ на этот вопрос был слишком размыт.

***

За всю свою жизнь Эймонд никогда всерьез не влюблялся. У него были продолжительные увлечения, но едва ли это было похоже на то, о чем писали лирики. Женщины, так уж вышло, никогда не были главной его страстью. Они скорее были естественной частью происходящего. Почти само собой разумеющимся. Эймонд никогда не был одержим идеей найти ту единственную, с которой свяжет свою жизнь. К любви, воспетой поэтами, он всегда относился со здоровой порцией скептицизма. Был убежден, что так только честнее. Он ценил красоту и желал ее. Он хотел ласки и умел ее получить. Еще в юности он шел на компромиссы с истиной своей натурой, подыгрывал общепринятому порядку вещей. Флиртовал с девушками, потому что так делали все парни. Целовал чьи-то тонкие шеи, забирался ловкими пальцами за шелк и кружева. Это надолго стало естественной частью жизни. Очередные пассии появлялись не потому, что он терял рассудок от их красоты или благодетели. Ему казалось, что так принято и должно. Он находил в этом свои плюсы, и не сильно расстраивался, когда очередным отношениям приходил конец. Ни к кому из них он никогда не был всерьез привязан. Все, что когда-то было поистине ценного в его жизни, сейчас в его руках. Он может ощутить, как рвущейся прочь птахой, трепещет ее сердечко. Слышит ее дыхание и запах. Этот запах он теперь так глупо будет искать в других. С женщинами он теперь, вообще, будет не очень честен. Довольно быстро перестанет размениваться при этом на стыд. Он будет целовать чьи-то ключицы, думая о другой. Зарываясь носом в волосы на виске, будет искать там другой, слишком хорошо известный ему, запах. Иные из них будут это чувствовать. Он продолжит выжигать эту идею. Измором. Без нежности и без эмоций. Чертов брат. Отлично его описывает. Всегда им был. Не мальчишка, рожденный матерью, а подброшенная лесными фейри, нечисть. Во что он ее втянул?! Единственное хорошее, что было в его жизни. В их проклятой семейке. — Ты глупый, если думаешь, что я люблю тебя как брата! Ее слова вспарывают грудную клетку. Он грустно усмехается. Покорно отстраняется назад, чтобы посмотреть ей в глаза. — Ты куда большее. — легко соглашается он плохо слушающимся голосом, печально улыбаясь. И добавляет еще тише: — Но я все еще твой чертов брат. Еще в детстве у младших Таргариенов возник негласный уговор. Когда кто-то из них совершал что-то «незаконное», кто-то из них почти всегда ввязывался в это тоже. Это было по-детски наивной попыткой сказать: «Я на твоей стороне. Мы всегда заодно, я тебя не выдам.» Они и так никогда не выдавали секретов друг дружки. Каждый из них скорее бы взял вину на себя, чем сдал бы провинившегося взрослым. Но это надолго вошло у них в привычку. Стало своеобразным шифром или паролем. Подтверждением того, что они все еще на одной стороне. Что бы не случилось. Поэтому, когда Хелейна упоминает шанс отступить, принц Эймонд не сомневается ни мгновенья. Все это ужасно неправильно. Все это сродни тех жутких историй из старых книг об уродцах, порождённых на свет в семьях королей, которые пренебрегали правилами. Но сейчас он не может отступить. Не желает. [Просто не готов.] Сейчас он готов поверить, что он не человек. Не ее родной брат. Он дух леса, подброшенный Таргариенам в младенчестве, и сбежавший в леса при первой же возможности. Он касается ее губ куда смелее, чем это сделала она. Забывая обо всех правилах. Забывая, что он ее брат, принц и вообще человек. Это его способ показать ей, что он на ее стороне. Всегда был и всегда будет, чтобы она не сделала. Какую бы черту не перешла. Это его способ снять с нее вину за произошедшее. Переплюнуть и оказаться хуже, если нужно. Но все эти «хуже» звучат сейчас исключительно чужими голосами. Голосами тех, кого Эймонд никогда особо не желал слушать. То, что происходящее сейчас неправильно — лишь чьи-то чужие убеждения. Сейчас он не готов согласиться с ними ни умом, ни тем более сердцем. Его руки все еще на ее талии. Сейчас он не разомкнёт их даже если она попытается вырваться. Это сложно объяснить. Почти невозможно. Как одновременно они существуют в дюжине ипостасей сразу. Как Хелейна в одно и то же время может быть той, кого он помнит смешной, крошечной девчонкой, которая деловито вкладывала горячие пальчики в его мальчишескую ладонь, чтобы он сопровождал ее на прогулке по саду, и остроплечей девочкой-подростком, чью красоту он впервые отметил совсем по-иному. Эймонд подумал тогда о том, как она красива и мысленно попытался примерить ее красоту на кого-то другого. Кого-то, с кем он просто еще не знаком. И по какой-то нелепой иронии впредь он будет снова и снова встречать только Эймонд, с которой прежде не был знаком. Неожиданно легко быть одновременно старшим ее братом, переживающим за разбитое девичье сердце, и тем, кто теряет голову от этих линий ключиц и скул. Столько лет он был уверен, что пребывает в полном порядке. Но только в этом огне он способен наконец согреться. Только рядом с ней он по-настоящему жив. Ему кажется, что, если он разомкнёт эти объятья, кто-то из них исчезнет. Либо он тут же рассыпается на части, либо исчезнет Хелейна, оставив его в этой пустоте одного. Вместо всех слов он нежно целует ее в макушку. Это большее, что им доступно. Не доступно и это, будь они более разумны и трезвомыслящи. Но на беду или на удачу… Где-то на задворках сознания он еще убеждает себя, что это шалость двух не повзрослевших до конца детей. Порочная, но безобидная. Он торгуется сам с собой, убеждая, что это лучше, живого призрака, поселившегося в его гостиной. Цена за чудо воскрешения вполне приемлема. Он убеждает себя, что они смогут остановиться здесь. По эту сторону черты. Но Хелейна тут же озвучивает иную версию, и принц на мгновение честно пытается представить, могли бы ли они когда-то зайти Так далеко. Сейчас это кажется невозможным. Они оставят случившееся позади и продолжат жить дальше. Они уже проделывали нечто подобное однажды. — Значит мне не следует этого больше делать. — выдыхает он шепотом в ее макушку. Выходит почти весело. Он подносит руку Хелейны к своим губам и целует ее ладонь. После он прижимает ее руку к собственной груди, туда, где под рубашкой в подтверждение его слов ровно бьется сердце. — Тебе не о чем волноваться. — серьёзно произносит он. Это ответ на все сразу. На все ее опасения, высказанные и нет. На то, что привело ее в этот дом полгода назад. И на то, что сегодня здесь произошло. Это только его — ему не нравится слово Вина — ответственность. И если однажды кому-то придётся за это ответить, это тоже будет он. будто забыла о том, что произошло, когда она впервые пришла сюда. Пламя в камине продолжало потрескивать, дождь уже редкими каплями барабанил по карнизу, а Хелейна вместо ответа снова припала поцелуем к его губам и целовала жадно пьянея как от вина. Теперь-то она запустила пальчики в белоснежные спутанные волосы брата, сняв повязку с его глаза. Это был ее жест, ее способ показать, что они равны, что она в отличие от его женщин не боится видать его настоящим. Насытившись долгим поцелуем младшая Таргариен выскользнула из объятий брата и теперь стоя посреди покоев смотрела прямо и почти с вызовом. — не хочу, чтобы ты был мне братом. Я хочу любить тебя как женщина, хочу, чтобы ты видел во мне не девочку с которой рос. Пусть братьями будут Эйгон и Дейрон. У них это хорошо выходит, а ты другой. Ты всегда был другим, и я тоже. Посмотри на меня, посмотри хорошенько, принц. Разве ты видишь перед собой сестру? Разве ты бы позволил мне поцеловать тебя так, если б я была тебе сестрой, а? Принцесса повернулась, закрыла тяжелую дубовую дверь в покои принца будто вспомнив, что все это время она была открыта и вновь обернувшись лицом к брату высвободила бледные плечи из платья все еще и сама не веря тому, что говорит и делает, дыхание выдавало ее и тем не менее всадница Пламенной мечты старалась держаться спокойно, лишь щеки выдавали смущение смешанное с чем то необъяснимо большим. С чувством, которое она не могла себе объяснить и которое объяснений не требовало. Сейчас женщина стояла перед тем, кого любила и чьей любви хотела не меньше. Платье ее по шёлковой нежно-розовой кружевной сорочке спустилось до талии, а мурашки, промчавшиеся куда-то вниз вызвали гусиную кожу. — это не потому что я изменилась. Я всегда была такой. Всегда хотела признать, что ты мне больше, чем брат. Запомни все хорошенько. Мы не знаем, что нас ждет в будущем, но…но запомни меня не сестрой. Хелейне не нравилось, что это звучало как просьба. Будто она одинока, безумна и потому стоит перед мужчиной как нимфа, сошедшая с пьедестала. Но она говорила правду, говорила о чувствах. Мысли о ненавистном ей браке куда-то исчезли и не ранили. Она снова первая, снова спускает курок выпуская невидимые глазам человека пули, которые ранят их обоих. Теперь уже у ее прекрасного старшего брата точно не будет пути назад. Теперь эта картина с горящей от смущения и полуобнажённой сестры будет стоять у него в памяти даже если он отступится. Теперь и она не сможет смотреть на него как на брата, держать его за руку, висеть на шее, прижиматься к щеке без мысли о том, что стояла перед ним беззащитная. Сердце готово было вырваться и вывалиться горячим куском на ковер. принцесса сжимала подол платья преодолевая смущение и сгорая, тлея. Взгляд ее блуждал по его лицу, губам, взгляду. Раньше принцесса Таргариен не позволила бы себе подобного. Не признайся она в том, что тоже испытывает к Эймонду чувства, то не допустила б то, чтобы он видел ее такой. Смущённо запиралась б, просила подождать, бросала бы подушку, но сейчас она была другой. Ей как любопытной Пандоре открылась тайна чувств. Вот почему она напоминала ему о том, что бывала в его покоях пока его не было, вот из-за чего отпускала колкие замечания по поводу встреч с проститутками, вот из-за чего переставала дышать, когда одноглазый принц убирал из ее волос шпильки или веточки, когда они были одни. В этот момент Эймонда не покидает смутное чувство, что все это не по-настоящему. Что все, что происходит здесь и сейчас, невсерьез. Не идет в счет жизни и принятых решений. Не имеет будущего. Такое уже случалось с ним прежде. Так он принимал самые безумные и не всегда верные решения. В состоянии какой-то иступленной эйфории, в которой ты не думаешь о последствиях, правильности или неправильности своих поступков. Не знаешь и не помнишь о существовании морали и норм поведения. Просто поддаешься самому первому порыву. В этом состоянии не существует Завтра. Не существует возможных последствий и раскаяний о содеянном. Последние крохи здравого смысла пульсируют где-то в районе затылка в своей предсмертной агонии. Он старше. Он должен быть мудрее. Хладнокровнее. Он должен оберегать ее. Защищать. От всего, и, если понадобиться, от самого себя. Это лето и так не оставило от нее почти ничего. Что, если все это — лишь продолжение агонии?! Еще один акт саморазрушения. Стихийное бедствие, что поглощает само себя, все остальное – лишь сопутствующий ущерб. Обидненько даже как-то. Но что насчет Него?! В Его жизни не приключалось достойных драм. Что толкнуло Его принять происходящее как должное?! Будем честны, все началось давно. Задолго до этого лета и этого года. Задолго до того проклятого сада. Все это следствие, а не причины. Сердце стучит слишком громко. Кто из них обманывает себя? Хелейна, которая хочет заглушить другую боль, или Он, который все еще убеждает себя в том, что все это невсерьез?! Показалось и придумалось. Детская шалость, о которой они никому не расскажут. У самого разве что ноги не подкашиваются от ее прикосновений. Охотник сам угодил в ловушку. Целым уже не выбраться. Никому. Удивительно, какой властью над ним она обладает. Принц никогда не церемонится со своими женщинами. Не потакает капризам, не теряет головы. Но одной ей не может противостоять. Легкие горят огнем. Все, что он может, это с тихой усмешкой слабо покачать головой в самом несостоятельном и неубедительном своем протесте. Все это – форменное безумие. Он не станет монахом, чтобы украдкой от всех принадлежать Ей. Быть может, не станет принадлежать никому. Но не ради того, чтобы… Облачко ее горячего дыхания тает на губах. Ему кажется, что сейчас сюда кто-нибудь непременно ворвется. Хотя он отлично знает, что это невозможно. Это уже дрянная традиция. В этот раз в груди его все же зреет тихий бунт. Он заметно протрезвел от этого, застигшего их сегодня врасплох, наваждения. Но недостаточно, чтобы остановить ее. Если ты хотел быть старше и мудрее, сейчас самое время. Но огонь из легких стекает вниз. Его Хелейна отдаляется на несколько шагов. Откатывается словно волна от берега, кажется, можно даже звук этот услышать. Принц больше не выглядит застигнутым врасплох. Выглядит скорее внезапно очень серьезным. Смысл сказанного ею он понимает с опозданием. Зато отлично знает, что она делает и зачем, когда Хелейна берется избавляться от платья. У него сводит нутро. Хотел бы он сейчас остаться невозмутимым и равнодушным, но живот его наливается раскаленным свинцом. Это просто смешно. Он же не неопытный подросток-гимназист, что почти теряет сознание при виде обнаженных девичьих ребер и бедер. Взгляд его жадно хватается за линию белого плеча, за тонкую нить бретельки, удерживающую последнюю защиту из тонких шелков, который не в состоянии ничего скрыть. Их разделяет несколько футов, но Эймонду кажется, что он слышит запах ее кожи. Ощущает на губах ее вкус. Чувствует ее под своими пальцами даже на расстоянии. Хелейна будто отлично понимает, что делает. Будто это все изначально есть в ней, будто она с рождения обучена тому, что необходимо знать женщине, чтобы заставить мужчину приклониться. Ее образ выжигается где-то на его сетчатке. На короткое мгновенье одна мысль затмевает все остальное. Сколько еще? Сколько их было?! Других. [До него.] Тех, кто нетерпеливо пробирался сквозь препоны из сатина и лент. Тех, кто оставлял свои следы на этой коже. Тех, кто сотворил с ней то, что привело ее сюда. Его разрывает между желанием преодолеть, разделяющее их, расстояние, и тем, чтобы озвучить свой вопрос вслух. Эймонд может представить, как молча выйдет из покоев. Оставит ее одну, додумывать жуткие версии о том, что ее отвергли. Снова. Все это ужасно нечестно. По отношению к ним обоим. Он наступает на горло своей ревности. Делает несколько шагов навстречу. Кажется, он может слышать, как колотится ее сердце. Его собственное вместе с разумом уже утратили всякий контроль. Взгляд его затуманивается задумчивостью. Он бездумно рисует им маршруты и линии на этом нежном шелке. Принц Эймонд осторожно прикасается к ткани платья в дюйме от ее бледных пальцев, что так безжалостно сминают материю. В мыслях мужчина представляет, как касается губами ее плеча. Оставляет поцелуи на шее, ключицах, спускается ниже. Он почти может ощутить под собственной рукой изгиб девичей талии за этим шелком. Видит, словно со стороны, как опускается перед ней на колени и прячет лицо в этих складках внизу горячего живота. Но вместо всего этого последние крохи самоконтроля гонят его прочь. — Оденься. Здесь холодно. — заботливо произносит он не своим голосом, рассыпаясь внутри на части. И срывается прочь. Если комнату он покидает довольно спокойно, по крайней мере делает вид, на лестнице он почти переходит на бег. Какое позорное бегство. Он мог бы остаться. Мог сыграть это равнодушие до конца. Так бы он поступил, будь на месте Хелейны кто-то другой. Но Эймонд снова бежит. От всего сразу. Хелейна отмечет его усмешку, сейчас она еще милее, чем раньше, но что-то в ней не то. Что-то на что она и так знает ответ. Знает, но боится признаться в том, что права, что предчувствие не обманывает. Уже поздно. Ей нельзя отступать, она сделала свой выбор, свой шаг и не жалела о нем. женщина замечает каким серьёзным стал Эймонд, как изменился его взгляд, как участилось дыхание, как он отводит взгляд цепляясь за соломинки в виде плеч, шелка сорочки. Он выглядел как утопающий, который режет руки о скалы пытаясь выбраться. Смотреть на это было больно и мучительно. Таргариен младшая не удерживает глубокого дыхания. Сердце ее то падает вниз, то снова взлетает куда-то к самому горлу. Мурашки покрыли кожу. Время будто застыло. Каждое движение казалось ей безумно медленным, не реальным. Она закусывает пересохшую и потрескавшуюся нижнюю губу смотря прямо будто подтверждая свою решимость, подчёркивая, что не лгала. Хелейна уже не глупая девочка, она ощущает, видит усилия, которые прикладывает Эймонд, чтобы смотреть на нее такую. Внутри она задаётся вопросом о том, что он думает? Что сейчас занимает его, когда она стоит перед ним вот такая? От этих мыслей у нее кружиться голова, она забывает как дышать, когда Эймонд сокращает между ними расстояние. Ей кажется, нет. Она уверена в том, что сейчас ее сердце выломает ребра, а сама она потеряет голову. Ей немного страшно от смущения, щеки горят огнем, глаза бессовестно выдают ее чувства и желания. Когда она стала такой? В какой момент "испортилась" и перестала быть его сестренкой, которую он нежно любил и оберегал? Все эти вопросы исчезают, когда он останавливает ее за секунду до того, как он не сможет сам остановиться и станет как она. — «Оденься. Здесь холодно». — заботливо звучит его приговор, и земля уходит у нее из-под ног. Заботливый тон не смягчил его, а лишь сделал только хуже. Хелейна почувствовала, как задрожали ее колени, как она вдруг стала совсем беспомощной. Принцесса смотрела на брата, которому призналась в чувствах, чьи губы пожрала без стыда и смущения в поцелуе. Теперь она стояла перед ним как девочка, которую застали за чем-то постыдным и наказали. Несчастная бретель беспомощно спустилась с плеча и Таргариен спешно прикрыла грудь руками. Она так и застыла с вопросом. который не смела задать. Если бы она открыла рот, если б позволила себе спросить, что что крутилось у нее в голове, то из глаз бы хлынули горячие солёные крупные слезы. — Со мной что-то не так? Я недостаточно хороша и для тебя, Эймонд? Или все дело лишь в том, что я твоя сестра? Может это потому, что я звучала так будто умоляю тебя? — крутилось в голове у девушки. Она поёжилась скорее от стыда. Блондинка не останавливает брата даже тогда, когда он поворачивается к ней спиной. Она лишь шумно дышит, стараясь набрать в грудь больше воздуха, но его не хватает. Хелейна не сходит с места даже тогда, когда принц совершенно спокойно покидает комнату будто ничего не случилось, будто не было поцелуя, будто она не стояла перед ним вот так, будто и он не признавал, что любит в ней не сестру. — Солгал Жужжало где-то и пронзало острым жалом да так, что хотелось кричать. Оцепенение, охватившее ее ранее отступает и Хелейна Таргариен опускается на ковер. Она словно в бреду разбивает лампу и ложиться клубочком в сброшенное ранее платье. Она оправила сорочку прикрыв грудь, но лежала, обняв колени. Сначала она горько плакала, жалела себя, пальцем вырисовывая маслянистые узоры на ковре. Ей было смешно от всей этой ситуации. Она не знала сколько прошло времени, но поднялась и собрала платье и надела его. Стоя перед зеркалом ей показалось, что все это уже было с ней. Точно. Все почти как в детстве, когда Эймонд уезжал, когда их застукала мать. Теперь на нее взирала пустота и кровоточащая рана внутри. Теперь она точно решила. Она скажет: «Да» Эйгону даже если будет ошибка всей ее жизни, но терять ей нечего.