江山如有待 | It Seems the Hills and Rivers Have Been Waiting | Горы и реки живут ожиданьем моим

Следующие несколько дней Фань Динсян очень загружены. Судя по всему, требуется много шагов, связанных с внезапным продвижением человека из «кухонного работника» прямо в «старшего ученика», и большинство из них приходится изобретать, поскольку такого буквально никогда раньше не случалось. Некоторые из них довольно простые: она получает новую спальню, на этот раз в павильоне заклинателей, а не слуг. Кровать там побольше размером, и из окна открывается вид на озеро. Это приятно. Ей нравится эта перемена. Однако некоторые другие перемены… – Это действительно необходимо? – Фань Динсян старается не демонстрировать своё раздражение. Портной в этом не виноват. – Это традиция, – говорит мужчина, указывая на форму заклинателей Пристани Лотоса, с которой она уже знакома: пурпурный шёлк, ниспадающие рукава и прочее. Фань Динсян вздыхает. – Послушайте, – говорит она, наклоняясь вперёд и делая лицо как можно более серьёзным, – мы с вами оба знаем, что я не совершенствующаяся. Портной кивает. – Поэтому у меня нет настоящих способностей совершенствующихся, – говорит она, просто чтобы убедиться, что они друг друга понимают. Портной снова кивает. – Поэтому я не могу волшебным образом удерживать свои рукава подальше от вещей, – она складывает ладони вместе перед собой в умоляющем жесте. – Я пыталась. Я не могу этого сделать. Я цепляюсь ими за палочки и мебель, а также попадаю краями в чернила и еду. Это кошмар. Я не смогу достойно представлять наш орден, если у меня на рукавах будут пятна от пищи, – кажется, её слова достигают цели, потому что портной явно пребывает в ужасе от мысли, что над его творениями будет совершено подобное надругательство. – Можем ли мы просто что-нибудь придумать с такими рукавами, как здесь? – спрашивает Фань Динсян, указывая на свой нынешний наряд служанки, разработанный в первую очередь с учётом практичности. – Я уверена, что такой талантливый творец, как вы, найдёт способ сделать их красивыми и производящими хорошее впечатление об ордене Юньмэн Цзян, – дело сделано: мужчина краснеет от гордости и вызова, а Фань Динсян с облегчением подчиняется его измерениям. Ей подбирают меч – получше, чем тот игрушечный клинок, который она носила с собой, но не требующий наличия духовной силы, и она присоединяется к младшим ученикам на уроках по фехтованию, что, честно говоря, восхитительно. Фань Динсян любит детей, и бесконечно весело посещать одни занятия с группой людей, которые ростом едва достигают её талии. Также очень забавно научиться на самом деле правильно обращаться с вещью, которую она использовала в качестве маскировки более десяти лет, а особенно интересно придумывать, как адаптировать те движения, которые она в силу отсутствия развитого ядра не может выполнить. Например, заклинатель иногда делает такой трюк, когда он как бы прыгает вперёд и словно плывёт к противнику по воздуху, выставив вперёд меч. Это выглядит очень элегантно. Фань Динсян просто бежит на людей, что, очевидно, выглядит одновременно и внезапно, и пугающе. Когда она впервые несётся на своего наставника, тот на самом деле шарахается от неё в сторону. (Фань Динсян делает всё возможное, чтобы не показаться слишком довольной этим.) Ещё одна важная вещь, которую она не может делать с мечом, – это полёты, и это нормально. Она просто пропускает эти уроки, точнее, пока уроки полётов проходят в одной части Пристани Лотоса, Фань Динсян находится в другой, тренируясь в стрельбе из лука или спаррингуя со своими друзьями. Её вызывают для разговора с главой оружейной и кузнецом, чтобы она могла предоставить им характеристики верёвочного дротика и кабаньего копья. Затем, после того, как им удаётся изготовить достаточное количество базовых версий каждого оружия, Фань Динсян поручают обучить остальных их владению. Обучение слуг – это странно, но хорошо, однако когда настоящий заклинатель впервые называет её шицзе, Фань Динсян оглядывается, чтобы увидеть, к кому он обращается. Через пару дней кто-то кланяется и называет её «Фань-гуньян», и она на ходу врезается прямо в опорную колонну, поддерживающую крышу. – Я не гуньян! – плачется она позже Ху Юэкэ и Чжан Луань, но тихо, так как они сражаются, и она не хочет, чтобы кто-нибудь подумал, что она по-настоящему ранена. – Ты такая же гуньян, как и любая из нас, – предательски отвечает Ху Юэкэ, потому что, хотя она и замечательный друг, она совершенно не понимает боли Фань Динсян. – Люди называли тебя Фань-гуньян на ночных охотах раньше, – отмечает Чжан Луань, бросаясь вперёд, чтобы проверить навыки защиты Фань Динсян. Так как Фань Динсян в данный момент использует меч вместо копья, они не слишком хороши, но ей удаётся отразить удар. – Это другое, – настаивает она, отбивая следующую атаку Ху Юэкэ ножнами своего меча. – Я притворялась гуньян, поэтому они просто подтверждали мою фальшивую личину. Теперь настоящие гуньян и гунцзы называют меня гуньян, и это так странно. – Как печально для тебя, – скучным голосом говорит Ху Юэкэ. – Какая трагедия: наконец-то получать то уважение, которого ты заслуживала годами, – она проскальзывает сквозь защиту Фань Динсян и обезоруживает её своим следующим движением – изящным лёгким взмахом меча, который каким-то образом вырывает рукоять из руки Фань Динсян, как если бы она была смазана маслом. – Думаю, тебе просто придётся привыкнуть к этому, – добавляет Чжан Луань, шлёпая Фань Динсян ножнами по заднице. – Идите вы обе на нефритовый столп, – фыркает Фань Динсян, пытаясь скрыть улыбку. – О, это было бы что-то новенькое, – задумчиво говорит Чжан Луань. – Я имею в виду, мы с тобой обе пришли к выводу, что между нами не пробежала искра, но если бы Ху Юэкэ тоже участвовала, возможно, всё было бы по-другому. – Ты жената, – шипит Ху Юэкэ, в то время как Фань Динсян давится от смеха, прикрываясь подолом юбки. – Я не стану помогать тебе изменять своей жене с Фань Чжуэр. – Хорошая идея, – Чжан Луань хмурится, глядя вдаль, после чего решительно кивает. – Моя жена просто обязана быть там. Может быть, если мы придвинем друг к другу кровати, то все поместимся. – Я ухожу, – объявляет Ху Юэкэ и топает прочь. Когда Фань Динсян наконец удаётся перестать смеяться достаточно надолго, она оглядывается и находит свой меч. Больше всего переход к полноценной позиции совершенствующегося означает, что у Фань Динсян внезапно появилось свободное время. Как бы… много свободного времени. Она придерживается своего прежнего режима тренировок, хотя и переносит бо́льшую его часть с ночи на день. В расписании отведено время для медитации, и иногда она присоединяется к ней, но не получает от этого тех же преимуществ, что и настоящие заклинатели, поэтому в основном она просто медленно дышит с закрытыми глазами в течение четверти шичэня, а затем уходит, чтобы поработать над талисманами. Теперь для неё доступна вся имеющаяся библиотека, и она тщательно исследует её, чтобы неспешно прочитать каждую из книг. Фань Динсян тренируется, преподаёт, привыкает к тому, что её называют шицзе, и по-прежнему ненавидит, когда её называют гуньян. Она даже привыкает к тому, что Цзян-цзунчжу крутится рядом всё чёртово время, пристально глядя на неё, пока она практикует формы меча, или обучает работников кухни владеть копьём, или тренируется на небольшом участке доков, который она очень медленно и тайно оборудовала для этой цели. (Там есть хороший, прочный брус, на котором она может висеть, подтягиваться и скручиваться, и почти никто туда не ходит. За исключением, видимо, Саньду Шэншоу. Как грубо с его стороны.) В конце концов, разумеется, кто-то решает вести себя с ней странно и указать ей на её истинное место. Это какой-то выпендрёжник, потому что разумеется. Он, вероятно, уже несколько лет не является младшим учеником; из тех заклинателей, которые достаточно взрослые, чтобы периодически возглавлять ночные охоты, но недостаточно опытные, чтобы руководить ими постоянно. Фань Динсян занимается своими делами в углу тренировочного двора, как грёбаный разумный человек, когда он громко прочищает горло. Она вздыхает про себя, завершая упражнение, которое она выполняла с помощью своего верёвочного дротика, и оборачивается. – Итак, – говорит он, окружённый по бокам двумя другими мужчинами-заклинателями, которых Фань Динсян не знает и которые ей сразу же не нравятся. – Ты просто разгуливаешь вокруг, как будто это место принадлежит тебе, да? О, прекрасно. Какое благоприятное начало. Фань Динсян кланяется, останавливаясь ровно до того, как это на самом деле стало бы вежливым поклоном, и говорит: – Гунцзы, – её тон ровный и скучающий. Скоро у неё по плану обучение подростков, и у неё нет ни времени, ни энергии на это всё. – Я действительно знакома с планировкой Пристани Лотоса, – продолжает она. – Ты нуждаешься в указаниях? Он сжимает челюсти. – Ты… – начинает он, и Фань Динсян внезапно понимает, что класть она хотела на всё это нефритовый стержень. Её не волнуют ни статусы, ни вежливость, ни протоколы, ни попытки ублажить эго этого дерьмового парня. – Хорошо, – говорит она, грубо прерывая всё, что он собирался сказать. – Послушай, чувак, я не знаю, к какому именно конкурсу по измерению члена ты стремишься, но у меня занятия через четверть шичэня, так что мне некогда ждать, пока ты перейдёшь к делу, – он открывает рот, и она немного повышает голос, продолжая: – Мы заключим пари, ты и я, и если я выиграю, ты согласишься игнорировать меня, насколько это возможно, и относиться ко мне с долбаным элементарным уважением, когда ты не можешь игнорировать меня, и мы будем жить как разумные люди. Он усмехается, уродливо искривляя уголок рта. – А если я выиграю? Он не выиграет, но Фань Динсян не говорит ему этого. – Чего бы ты ни захотел, – пренебрежительно отвечает она. Фань Динсян всё ещё говорит достаточно громко, и другие совершенствующиеся уже начинают стекаться к ним. Хорошо. Будет проще, если у них будет аудитория. – Ладно, – говорит он. – Если я выиграю, ты станешь моей личной служанкой, где тебе и место. – Отлично, – говорит Фань Динсян. Она собирается раздавить этого человека и его скучно запугивающую задницу. Её взгляд скользит по растущей толпе, и она устанавливает зрительный контакт со своими шицзе и шисюнами, спрашивая: – Всем всё понятно? – раздаётся ропот согласия, и Фань Динсян снова поворачивается к Чуваку С Дерьмовой Ставкой. – Итак, вот каким будет наше пари, – сладким тоном говорит она ему. – Ты заблокируешь свою духовную энергию, после чего мы посмотрим, кто из нас сможет сделать больше отжиманий. – Что? – очень предсказуемо выплёвывает Чувак С Дерьмовой Ставкой. – Ты хочешь, чтобы я что?.. – Заблокируй свою духовную энергию, а затем попробуй победить меня в состязании по отжиманиям, – громче и отчётливее формулируя слова, повторяет Фань Динсян. Ху Юэкэ, стоящая где-то за левым плечом мужчины, жадно смотрит ей в глаза. Она знает. Фань Динсян сохраняет выражение лица нейтральным и наклоняет голову в сторону Чувака С Дерьмовой Ставкой. – Хочешь отступить? Гунцзы думает, что не сможет победить? Толпа бормочет, обсуждая это; различные заявления об обязательствах и исполнении, а также предположения о том, что, возможно, он не думает, что сможет победить, гуляют в воздухе. Фань Динсян спокойно ждёт, пока Чувак С Дерьмовой Ставкой выслушивает абсолютно все сплетни, становясь всё более и более взвинченным, а потом наконец рявкает: «Хорошо!» и совершает пасс руками, делая одну из тех самых Штук. Фань Динсян в действительности ничего не чувствует, но это явно что-то значит в глазах всех остальных, а Чувак С Дерьмовой Ставкой внезапно выглядит измотанным, поэтому она верит, что он вправду сделал это. – Отлично, – спокойно говорит она и кивает подбородком наугад на человека из толпы. – Окажете ли вы честь вести подсчёт, гуньян? – женщина выходит вперёд, кланяясь и бормоча о согласии. Фань Динсян снова поворачивается к Чуваку С Дерьмовой Ставкой – чьё имя она намерена никогда не запоминать, даже если узнает, просто назло – и кланяется ему. – Приступим? – будучи загнанным в угол, выпендрёжнику ничего не остаётся, кроме как отдать свой меч одному из своих друзей и присоединиться к Фань Динсян на земле. – Отжимаемся до тех пор, пока один из нас больше не сможет продолжать, – говорит Фань Динсян, просто чтобы сделать ситуацию полностью ясной для их наблюдателей. Она поднимает взгляд на женщину, которая согласилась считать, и добавляет: – Скажите нам, когда начать. Заклинательница выжидает в течение одного вздоха, чисто ради формальности. – Начинайте. Что Фань Динсян и делает. Она отдаёт должное Чуваку С Дерьмовой Ставкой: поначалу он не отстаёт от неё. Тридцать повторений даётся им обоим легко. К сорока или около того повторениям он демонстрирует довольно неплохой темп. К тому времени, когда они достигают пятидесяти повторений, он начинает утомляться, уже не успевая за ней. – Может быть, нам стоит привлечь ещё одного человека для подсчёта, – легко предлагает Фань Динсян, не обращая внимания на его тяжёлое дыхание. – Чтобы нам не нужно было подстраиваться под скорость друг друга. – Да иди ты сама знаешь куда, – шипит он, когда один из его друзей выходит вперёд, чтобы взять на себя бремя подсчёта его значительно более медленных отжиманий. – Попроси меня вежливо, – певуче отвечает ему Фань Динсян, – и я всё равно откажусь. – Хррнг, – откликается он, но они приближаются к семьдесят пятому повторению, и, похоже, на большее ему уже не хватает дыхания. Точнее, это Фань Динсян приближается к семьдесят пятому повторению. У него, кажется, шестьдесят с чем-то. Заклинатели. Как только у кого-то появляется золотое ядро, он перестаёт помнить о необходимости работы над тем, в чём это ядро находится. Как печально для Чувака С Дерьмовой Ставкой, что он осознал свою ошибку таким образом. На девяностом повторении (для Фань Динсян) Чувак С Дерьмовой Ставкой рушится на землю. Он пытается продолжить, пытается довольно много раз, на самом деле. Это как наблюдать за маленькой птичкой, застрявшей в грязи, что, честно говоря, довольно грустно, за исключением того, что маленькие птички не заслуживают застрять в грязи, – поэтому Фань Динсян всегда их спасает, – а этот парень сам напросился. Она продолжает отжиматься, чувствуя приятное жжение в руках, прессе и мышцах верхней части спины, делая мысленную пометку уделить немного больше времени растяжке сегодня вечером и нанести ту мазь, которая пахнет жжёными травами. Нужно ли ей ещё этой мази? Нет, она пополнила свои запасы сразу же после ночной охоты на кабана-монстра, она молодец. Фань Динсян завершает своё сто пятое отжимание и плавно переходит в боковую планку, чтобы как следует посмотреть на Чувака С Дерьмовой Ставкой. – Мы закончили? – без необходимости спрашивает Фань Динсян. Она снова поворачивается к земле и делает боковую планку в другую сторону, для ровного счёта и просто из вредности. – Я могла бы продолжить, – охотно говорит она, глядя на нескольких ухмыляющихся заклинателей, – но у меня действительно скоро занятие, и я думаю, что уже достаточно выразила свою точку зрения, – поднявшись на ноги, она протягивает Чуваку С Дерьмовой Ставкой руку, которую тот, вероятнее всего, отвергнет, глядя, как он потеет, краснеет и гневно смотрит на неё изо всех сил, но вот в чём дело… Фань Динсян выдерживала суровые взгляды Цзян-цзунчжу на протяжении целой ночной охоты. Этому парню придётся вставать по утрам гораздо раньше, если он хочет научиться смотреть свирепее, чем Саньду Шэншоу. – Что ты такое? – он пытается усмехнуться, игнорируя её руку, как и ожидалось, и делая то, что, по-видимому, возвращает ему его магию. – Я фермерша, – весело говорит Фань Динсян. – И, поскольку я выиграла наше пари, ты можешь называть меня Фань Чжуэр, – она добавляет остроту своей улыбке. – Фань-гуньян, если тебе хочется быть противным. Он фыркает и отворачивает, что значит: «Неважно». Что действительно важно, так это то, что всё случилось на глазах у толпы, и они увидели, на что она способна, а также увидели, как она поступает с подобными засранцами. На самом деле, кое-кто аплодирует, а на некоторых учеников, которых она не знает, случившееся явно произвело впечатление. Фань Динсян, возможно, в какой-то момент всё равно придётся бросить Чувака С Дерьмовой Ставкой в озеро, но она решит эту проблему, если это потребуется. Прямо сейчас она должна научить некоторых младших учеников, как не бить себя по лицу детскими верёвочными дротиками. Она надеется на максимум два окровавленных носа в этот раз. Занятия по верёвочным дротикам для младших учеников всё ещё находятся на стадии разработки. . . . Пару дней спустя Фань Динсян находится на границе тренировочной площадки, занимаясь собственной практикой. Неподалёку проходят занятия для младших учеников по стрельбе из лука в воздушных змеев, но у взрослых заклинателей есть нечто вроде свободного времени для самостоятельных тренировок в течение этого шичэня, и теперь к ним относится и Фань Динсян, что всё ещё так странно. Она делает свой второй подход скручиваний корпуса, лёжа на земле, когда на её лицо падает тень, и она прищуривается, глядя на силуэты нескольких совершенствующихся, размытые из-за солнца. Ей, вероятно, действительно следует поклониться, но Фань Динсян не собирается прерывать свой подход, поэтому во время следующего скручивания она складывает руки перед собой и кивает им. – Я могу вам чем-то помочь? Заклинатели переминаются с места на место, как иногда делают младшие ученики, когда учитель задаёт им вопрос во время занятия, и все они надеются уйти от ответа. Они тихо переговариваются между собой, а затем один из силуэтов подталкивает другой на несколько шагов ближе, и этот силуэт кланяется. – Эмм, Фань-гуньян? – спрашивает силуэт, оказываясь девушкой. – Это я, – подтверждает Фань Динсян во время своего следующего скручивания. Заклинательница кланяется ниже. – Мы хотели узнать, можнолинамквамприсоединиться, – произнося вторую часть предложения, она ускоряется, и Фань Динсян размышляет, не одна ли это из её шимэй. Фигура девушки на фоне солнца не кажется настолько широкоплечей, насколько могла бы быть, будь она постарше. Мгновение спустя смысл её слов достигает сознания Фань Динсян, и, завершив своё последнее скручивание, она позволяет себе упасть спиной на землю. – Вы хотите ко мне присоединиться? – переспрашивает она, позволяя мысли осесть в её разуме. – Да, Фань-гуньян, – говорит девушка, снова кланяясь, и четыре других силуэта совершенствующихся тоже кланяются. – Для… упражнений? – Фань Динсян сейчас не занимается ничем другим, так что это всё, что приходит ей на ум. – Если шицзе позволит нам, – отвечает заклинательница с ещё одним поклоном. Это самое большое количество поклонов, которые когда-либо получала Фань Динсян, находясь при этом в горизонтальном положении. Это очень странно. Фань Динсян некоторое время обдумывает эту просьбу. – Я не против, – решает она, – но, честно говоря, не знаю, как много пользы вы из этого извлечёте, – она пожимает плечами, всё ещё лёжа на земле. – То, что я делаю, предназначено для тела, а не для ядра, – из-за того, что она щурится, где-то за глазами у неё начинает формироваться головная боль, поэтому она машет на них рукой. – Можете отойти в сторонку? Вы сейчас для меня выглядите как кучка теней в ханьфу. Группа становится ещё более смущённой, и они услужливо шаркают вокруг, пока Фань Динсян наконец не может разглядеть их как следует. Это на самом деле некоторые из её шиди и шимэй, уже вышедшие из младших учеников, но ещё не совсем готовые называться старшими. Девушка, которую выдвинули на роль их представительницы, слегка кивает головой в извинении. – Нас интересует то, чем вы занимаетесь, Фань-гуньян. – У вас такие большие руки, – замечает кто-то в середине группы, немедленно зарабатывая удар по ноге от кого-то другого. Однако он прав. Руки Фань Динсян действительно большие. – Мы тут подумали, – нерешительно говорит представительница, – что, возможно, если мы заблокируем наши духовные силы, вы сможете научить нас быть более похожими на вас. Хм. Хммм. А это идея, не так ли? Насколько Фань Динсян удалось понять, блокирование своего золотого ядра кажется довольно дерьмовой штукой, когда вы привыкли, что оно постоянно вас поддерживает. Ей воображается это чем-то похожим на погасший костёр в разгаре зимы, только внутри своего собственного тела. Эти дети хотят сделать это добровольно? Чтобы они могли тренироваться с ней? Это необычайно, дико лестно. Фань Динсян польщена, немного впечатлена и внезапно ощущает очень сильное защитное чувство по отношению к этим маленьким заклинателям, пришедшим к ней (к ней!) для обучения. – Ага, хорошо, – говорит она, поднимаясь на ноги. – Хотя вы, вероятно, возненавидите это. Пять ярких улыбок сияют ей в ответ. – Всё в порядке, шицзе, – говорит ученица-представительница. – Мы ненавидим много тренировок, но всё равно делаем их. – Я слышала, что вы можете разбить яйцо локтем, – говорит ещё одна шимэй из группы. Её глаза алчно блестят. – Я хочу научиться делать это. – Если будешь это делать, то лучше над миской, – тут же говорит Фань Динсян. Нет смысла зря тратить яйца. Все кивают, как будто это самый важный совет, который они когда-либо получали, и Фань Динсян мысленно улыбается. Хорошо. Физкультура для детей. Это будет весело. Так и выходит, и через две недели количество пришедших к ней на обучение совершенствующихся вырастает настолько, что они занимают половину тренировочного двора. Фань Динсян приходится разбить всех на группы по разным видам упражнений и определить очерёдность, а тем временем ученики Цзян, которых она не знает, продолжают присоединяться, блокируя свою духовную энергию и пытаясь в точности повторять за ней все движения. Конечно, они периодически терпят неудачу, но никто не совершает одну и ту же ошибку дважды, и это всегда означает, что, возвращаясь в следующий раз, они ведут себя немного скромнее и с приличным чувством юмора. Плюс она может кричать на них по поводу правильной техники приседаний, что очень удовлетворяюще. Не все заклинатели присоединяются к ним, но это нормально. У Фань Динсян всё равно нет места, чтобы тренировать их всех, и если такие люди, как Чувак С Дерьмовой Ставкой, хотят избегать её, она не против. Самое замечательное в этом то, что это работает. Те, кто продолжают возвращаться, очевидно, становятся сильнее, даже если их золотые ядра не задействуются. Фань Динсян задаётся вопросом, почему ей, Ху Юэкэ и остальным никогда не приходила в голову эта идея, а затем вспоминает, что они тренировались в тайне от остальных, и у них в любом случае раньше не было на это времени. Что ж, теперь у них есть время, и Фань Динсян намерена использовать его с толком. . . . Фань Чжуэр задумала что-то странное. Цзян Чэн не знает, что именно, но уверен, что ему это не понравится. Разумеется, он слышал про соревнование по отжиманиям – он же грёбаный глава ордена, хорошо, он интересуется потенциальными проблемами среди своих людей, он компетентный. Цзян Чэн вынужден признать, что это было хорошим решением. Юньмэн Цзян не относится терпимо к внутренним склокам, и есть особые правила для поединков, призванные не допустить, чтобы они становились заменой массовой драки. Он также слышал, что Фань Чжуэр сделала сто пять отжиманий. Безостановочно. Он слышит об этом безостановочно с тех пор, как это произошло. Очевидно, это всё, о чём люди хотят поговорить – подробно и во всю глотку – каждый раз, когда он обходит Пристань Лотоса. Агрх. (Она остановилась на ста пяти отжиманиях, по собственному желанию, а затем провела полноценный урок по владению верёвочным дротиком. Цзян Чэн задаётся вопросом, какой у неё личный рекорд, а затем подавляет эти мысли, чтобы сосредоточиться на письме от Оуян-цзунчжу, который является куском дерьма. Однако каким-то образом ему удалось вырастить довольно неплохого парня. Он встречал Оуян Цзычжэня всего несколько раз, но тот достаточно дружелюбен с Цзинь Лином, и это не похоже на уловку, целью которой является завоевание расположения новоиспечённого главы ордена. К тому же, однажды он крикнул своему отцу заткнуться и пойти отдыхать в лодку, что было чертовски весело. Цзян Чэн отдаёт должное ребёнку, который способен дерзить авторитетным фигурам в своей жизни.) Уже полдень, и Цзян Чэн прогуливается по докам Пристани Лотоса, не занимаясь делами ордена хоть один долбаный раз, а желая потратить время на то, чтобы просто… взглянуть на вещи. Проследить за тем, что вообще происходит. Честно говоря, он старается казаться доступным, насколько он способен на это, потому что, если есть проблемы, о которых ему нужно знать, он хочет, чтобы его ученики могли с ним поделиться. Это часть его долга как главы ордена. Он восстановил Юньмэн Цзян и положил всю свою жизнь на то, чтобы увидеть его процветающим, но этого не случится, если где-то в центре притаилась гниль, медленно разъедающая себе путь на поверхность. (Цзян Чэн думает о Башне Карпа и улыбке с ямочками, скрывающей злой умысел. Он стискивает зубы. Никогда больше.) Он поворачивает за угол на тренировочную площадку и останавливается; подол ханьфу от резкого движения задевает его икры, пока он пытается проанализировать открывшееся ему зрелище. Половина из увиденного им имеет смысл, а именно та половина, где различные ученики Цзян повторяют формы меча или легко сражаются друг с другом. Другая половина? Половина с людьми, лежащими на земле, или поднимающими нечто вроде вёдер, наполненных водой, или подтягивающимися на каком-то деревянном каркасе? Эта половина? Эта половина и есть проблема. Естественно, посреди всего этого стоит Фань Чжуэр, со своими рукавами служанки, заплетёнными в косы волосами и смехотворно широкими плечами. Кажется, именно она руководит этим гуй-его-знает-чем, потому что, конечно, это будет она. Почему должно быть иначе? Цзян Чэн уже чувствует, как к нему подкрадывается головная боль. Может быть, ему стоит просто уйти. Он мог бы это сделать, не так ли? Прерогатива главы ордена. Ему не нужно расследовать это, чем бы оно ни было. Это, скорее всего, что-то законное. Фань Чжуэр, вероятно, не стала бы практиковать демоническое совершенствование посреди тренировочного двора, так что, пока это не так, у него нет причин туда идти. – Цзян-цзунчжу, – приветствует его Фань Чжуэр с поклоном, стоя прямо перед ним, поскольку, очевидно, он пошёл туда, когда именно этого решил не делать. Она выпрямляется и одаривает его пытливым взглядом. – Может ли эта быть полезной? Цзян Чэн смотрит на неё, а затем на потных, ругающихся заклинателей (и нескольких слуг, как он отмечает), выстроившихся вокруг неё и охотно подвергающих себя различным самоистязаниям. Он позволяет своему взгляду вернуться к ней и поднимает одну бровь. Что это за чертовщина? – безмолвно спрашивает он. Фань Чжуэр поднимает одну бровь в ответ. Что вы имеете в виду? – ясно отвечает она с невинным выражением лица. Вторая бровь Цзян Чэна присоединяется к первой. Ты точно знаешь, что я, чёрт возьми, имею в виду, не притворяйся, что это не так. Он смотрит на неё настолько яростно, насколько это возможно. Вторая бровь Фань Чжуэр поднимается вверх; её лицо широкое, невинное и загорелое. Уверена, что не знаю, он практически может слышать, как она это говорит. Возможно, Цзян-цзунчжу сможет выразиться яснее? Проклятье. Ладно. Цзян Чэн вытягивает одну руку, обводя ею всю причудливую сцену перед собой. – Как ты объяснишь это, ученица? – спрашивает он вслух. Ты, маленькая засранка, добавляет он про себя. Фань Чжуэр оглядывается вокруг. Он предполагает, что она сделает вид, будто не понимает, о чём он спрашивает, пока не видит, как она прищуривается, глядя на заклинателя, делающего… приседания? Вероятно? – Сожми задницу! – кричит она, и не только заклинатель, к которому она обращается, внезапно ужесточает свою стойку, но и половина толпы тоже. Это словно смотреть, как по пруду расходится рябь, только из поджатых задниц. Цзян Чэн, которому определённо не пришлось ни мгновения сопротивляться желанию подчиниться приказу, выкрикнутому с такой властностью, с нетерпением ждёт, пока она повернётся к нему и ответит на вопрос. – Это, – торжественно говорит она, – практика совершенствования. – Совершенствования. Фань Чжуэр кивает. Цзян Чэн снова оглядывается вокруг, на море из красных лиц и шторм из хриплых вздохов. Он переводит взгляд обратно на Фань Чжуэр. – Какого именно совершенствования? Фань Чжуэр усмехается. – Мы совершенствуем мышцы, Цзян-цзунчжу, – с этим жизнерадостным и необъяснимым заявлением она поворачивается к нему спиной. – Меняемся! – кричит она. – Выпейте воды перед следующим упражнением! Если вы потеряете сознание или вас вырвет, я совершенно точно опрокину эти вёдра вам на головы, так что сделайте правильный выбор! – несколько учеников Цзян падают на землю, стеная, в то время как другие с трудом поднимаются и, шатаясь, направляются в сторону тыкв-горлянок с водой. Цзян Чэн наблюдает за всем этим, обеспокоенный чем-то, что он не может объяснить, а затем осознание прилетает к нему, словно удар в живот: он не чувствует ничью ци. Не раздумывая, он хватает Фань Чжуэр за плечо и разворачивает её лицом к себе. – Что, гуй задери, ты с ними сделала? – шипит он, чувствуя, как ужас пробивает яму в его животе и впивается когтями в его спину. Они… это его ученики, он их наставник, это его работа как главы ордена – защищать их, что происходит в Пристани Лотоса за его спиной? – Ничего?.. – отвечает Фань Чжуэр; её глаза изучают его лицо, а затем в них появляется нечто очень похожее на искреннее беспокойство. Его ладонь всё ещё впивается в её плечо, слишком крепко, и она тянется к его руке, чтобы, как он думает, убрать её. Вместо этого её собственная ладонь свободно обхватывает его наруч и сжимает один раз. – Все здесь в полной безопасности, – тихо говорит она ему. – Некоторые из младших попросили меня провести занятия по физкультуре, а потом… – она машет другой рукой в сторону своеобразно организованного хаоса вокруг них. – Что случилось с их ядрами? – цедит Цзян Чэн, с трудом выдирая слова из своего горла. Здесь так много его учеников, и он не может почувствовать пульс их духовной энергии, и если Фань Чжуэр тайно плавит ядра, он в прямом смысле убьёт её. – Ничего, – говорит она, на сей раз более твёрдо. – Они в порядке. Ничего не случилось, – не сводя с него взгляда, Фань Чжуэр слегка поворачивает голову и зовёт: – Ху Юэкэ? – Хм? – Ху Юэкэ отталкивается от земли, поднимаясь, и приближается к ним. Она потеет сильнее, чем Цзян Чэн когда-либо видел, включая тот раз, когда они сражались с тем лавой-яо. – Можешь объяснить Цзян-цзунчжу, как проходит обучение? – просит Фань Чжуэр. Она вдыхает и выдыхает медленно и ровно, мягко сжимая его запястье в такт своему дыханию, и Цзян Чэн понимает, что подсознательно подстраивается под этот ритм. – О, да! – говорит Ху Юэкэ; её глаза загораются, и она улыбается, как будто всё в порядке, как будто от того места, где он стоит, Цзян Чэн не может сказать, что её ци не циркулирует должным образом. Она коротко кланяется и, тяжело дыша, продолжает: – Фань Чжуэр тренирует нас с помощью своих упражнений для развития силы и гибкости, и мы запечатали нашу духовную энергию, благодаря чему не можем полагаться на наши золотые ядра и жульничать, – она усмехается, выглядя приятно ошеломлённой, как бывает, по мнению Цзян Чэна, после действительно хорошего поединка или исключительно сложной ночной охоты. – Это ужасно, – говорит она, всё ещё улыбаясь. – Мы становимся такими сильными. Глаза Фань Чжуэр всё ещё прикованы к его лицу, и он не хочет этого, потому что она слишком наблюдательна, а ещё больше не ведёт себя как засранка – она искренна, и он ненавидит это. – Вы запечатали свою духовную энергию? – спрашивает он сквозь головную боль, тошноту и стиснутые зубы. – Добровольно? Ху Юэкэ кивает. – Я понятие не имела, что это будет так сложно, – говорит она. – Фань Чжуэр – настоящий зверь. – Спасибо, Ху Юэкэ, – говорит Фань Чжуэр, продолжая смотреть на него. – А теперь возвращайся к своему упражнению. – Я тебя ненавижу, – жалуется Ху Юэкэ на ходу, но добровольно подчиняется, снова падая в грязь и с проклятиями по-пластунски пробираясь через неё. Цзян Чэну нечего сказать на это, на всё это, его язык приклеился к нёбу. Фань Чжуэр всё ещё сжимает его запястье – единственную часть его тела, которую он действительно чувствует. – Хотите немного воды, Цзян-цзунчжу? – спрашивает она достаточно тихо, чтобы никто не мог услышать сквозь общий шум, царящий на площадке из-за её странных чёртовых тренировок. – Нет, – умудряется выдавить он, сглатывая колотящееся в горле сердце и пытаясь переварить всё, что только что увидел и услышал, пытаясь придать этому смысл. Она снова сжимает его запястье. – Если вы присоединитесь к нам, то сами увидите, что все в безопасности, – говорит она тем же тихим голосом, как будто он испуганная лошадь, которую она старается успокоить. – Хотите присоединиться к нам? Цзян Чэн думает об этом, думает о том, чтобы запечатать свою ци, думает о том, чтобы быть слабым, беспомощным и истощённым перед своими учениками и перед Фань грёбаной Чжуэр, и его охватывает настолько сильный приступ тошноты, что только его золотое ядро сдерживает этот позыв. Он выдёргивает руку из её хватки, разворачивается и стремительно уходит без единого слова. Это не бегство, но недалеко от этого, и он не перестаёт двигаться, пока не оказывается в конце доков в павильоне, где он обычно трапезничал со своей семьёй, когда у него, гуй побери, ещё была семья, прежде чем его ядро было разрушено, а затем восстановлено, а затем всё пошло наперекосяк снова, и снова, и снова. Цзян Чэн сжимает перила так сильно, что его ногти впиваются в дерево, и долго-долго стоит, глядя в воду. . . . Потолок в тёмной спальне такой же скучный, как и тогда, когда Цзян Чэн ложился спать шичэнь назад. Он знает это, потому что пялился на него весь последний шичэнь, вместо того чтобы, знаете, спать. Он тратит ещё четверть шичэня, приказывая себе закрыть свои грёбаные глаза и, чёрт возьми, заснуть, прежде чем сдаётся, откидывает одеяло и сползает с постели. Значит, это будет одна из таких ночей. Цзян Чэну знакомы эти ночи. После Аннигиляции Солнца они у него чаще бывали, чем нет, потом прекратились на какое-то время, а затем вернулись после Безночного города. Они достаточно редки сейчас, тринадцать лет спустя, но Цзян Чэн по опыту знает, что нет смысла лежать в постели и злиться из-за того, что не можешь уснуть. Его уровень развития достаточно высок, чтобы одна бессонная ночь не слишком сказалась на нём, а пойти на прогулку лучше, чем ничего не делать. Он накидывает одну из своих более простых верхних одежд поверх ночного платья, засовывает ноги в сапоги и выходит из комнаты с Цзыдянем, готовым и выжидающим на его запястье. (Цзян Чэн не утруждает себя ношением меча в такие ночи, когда он не может спать и не может оставаться на одном месте, но он никогда и никуда не ходит безоружным. Никогда.) Ночью Пристань Лотоса отличается от того, какой она бывает днём, становясь тише и почему-то теплее. По всей территории рассыпаны фонарики, на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы никто не споткнулся и не полетел в воду, а тени, скапливающиеся между ними, почти уютны. Ночью легче притвориться, что ничего не произошло, когда вся пристань погружается в сон, когда полумрак размывает все цвета и мешает определить, какое здание было сожжено и перестроено, какая балка была заменена. Это дом. Это место всегда было домом, со всеми сложными, мучительными эмоциями, связанными с ним. Пока Цзян Чэн бродит, он вдыхает запах леса, водорослей, зелёных живых существ и влажного воздуха над водой. Его ноги бесшумно передвигаются по пирсам и дорожкам; знакомство до последней щепки позволяет ему пропускать все места, которые нарушат тишину скрипом, и он позволяет себе следовать за своим орденом, а когда воспоминания поднимаются, словно комары от озера, он дружелюбно позволяет им следовать за собой в ответ. Дежурные заклинатели патрулируют территорию, и он пересекается с парой из них. Он вежливо игнорирует их, как и они его, лишь бросая быстрый взгляд, чтобы молча спросить, всё ли в порядке. Цзян Чэн не единственный, кому иногда не удаётся заснуть, не единственный, кто несёт бремя прошлого Пристани Лотоса. Знание этого порождает своего рода тихое товарищество, укрепляет связь между всеми ними. Он прогуливается мимо главных зданий, мимо семейных павильонов, через крыло для прислуги, кухни и сады. Цзян Чэн смутно размышляет о том, куда собирается пойти дальше (может быть, через доки?), когда его уха достигает приглушённый шум. Это не тот звук, который привычно слышать в такое время ночи, поэтому он следует за ним, поворачивая за угол на открытое пространство перед конюшнями. Фигура, раскрашенная в белые и чёрные тона лунным светом, кружится в знакомом ему движении, и в следующий момент его лишённый сна, слегка вялый мозг обрабатывает то, что он видит. Это Фань долбаная Чжуэр, упражняющаяся со своим верёвочным дротиком. Ночью. Во дворе перед конюшнями. Разумеется, почему бы и нет. Он не может сбежать от неё даже во время своих ночных скитаний. С горящими от усталости глазами и скручивающимся по какой-то причине желудком, Цзян Чэн хмуро смотрит на неё, в основном по привычке. На самом деле, она не делает ничего по-настоящему плохого. Она просто… она просто представляет собой осложнение, которое он действительно предпочёл бы не иметь ни в своём ордене, ни в своей жизни. Ему вправду следует выгнать её. Было бы проще, если бы он выгнал её. Он может сделать это в любой момент. Не подозревая о его нелепых мыслях, Фань Чжуэр поворачивается – верёвочный дротик летит вслед за ней, словно продолжение её руки, что до сих пор кажется невероятным – и в итоге оказывается лицом к нему. Дротик летит в его сторону, будто спущенная с тетивы стрела, но Цзян Чэн даже не удосуживается вздрогнуть. Верёвка недостаточно длинная, чтобы достать до него, и, кроме того, Фань Чжуэр замечает его, скрывающегося в тени, и останавливает дротик прежде, чем его сердце успевает отбить два удара. Наконечник падает сбоку от неё, и на долгий момент весь двор замирает, даже гул насекомых не нарушает тишину, тяжело повисшую в воздухе. Фань Чжуэр молча кланяется. Цзян Чэн кивает в знак признания. Они смотрят друг на друга в течение ещё одного невероятно долгого момента. Цзян Чэн задаётся вопросом, кого она видит, глядя на него; видит ли она в действительности кого-то достойного уважения, или она видит доверчивого придурка, принимавшего за истину выдумки своего брата в течение пятнадцати лет. Введённого в заблуждение человека, который думал, что смог чего-то достигнуть своими силами, пока всё не рухнуло снова. Он не знает, что видит, когда смотрит на неё, потому что в ней нет ничего, что имело бы смысл. Кем является ученица, не совершенствующаяся с помощью золотого ядра? Какое место она занимает? Фань Чжуэр задумчиво склоняет голову набок. Цзян Чэн ждёт, по какой-то причине, которую сам себе не может объяснить. Фань Чжуэр предлагает ему свой верёвочный дротик; её руки приглашающе распахнуты, а верёвка и груз перекинуты через них. Цзян Чэн пялится на неё. Он думает о том, чтобы приподнять одну бровь, но она, вероятно, не сможет увидеть этого в темноте. В его голове разворачивается маленькая война. Ему не следует быть здесь… неуместно проводить время с ученицей наедине ночью… она чёртова фермерша… кто она такая, чтобы пытаться чему-то его учить… почему он вообще позволил ей остаться в его ордене? Всё это время Фань Чжуэр терпеливо ждёт; верёвка свисает с её ладоней в безмолвном подношении. Цзян Чэн усмехается над самим собой и пересекает двор, чтобы взять грёбаный верёвочный дротик. Он ведь всё равно хотел попробовать, говорит он себе в качестве оправдания. Это просто первая настоящая возможность, которая ему представилась. Как только оружие оказывается в его руках, Цзян Чэн понимает, что это не её – это один из тренировочных экземпляров. Он ощупывает пеньковую верёвку, уже немного изношенную, с подпаленными случайно выпавшими из плетения волокнами; наконечник намеренно сделан тупым, чтобы никто из младших учеников не мог случайно заколоть самого себя насмерть. Фань Чжуэр делает шаг назад и снимает с пояса свой личный верёвочный дротик, который он прежде не заметил. Стоя так близко, он может видеть, что она также надела один дополнительный слой поверх своего ночного платья, хотя она превзошла его в количестве оружия, накинув ещё и портупею с ножами. Она кивает ему и двигает своим верёвочным дротиком в очевидной демонстрации. Цзян Чэн повторяет её движения, и когда она начинает вращать наконечником, он следует за ней. – Ты куда-нибудь ходишь безоружной? – спрашивает он, удивляя их обоих, потому что он точно не ожидал, что эти слова вырвутся из его рта. Она искоса смотрит на него; уголки её губ едва заметно изгибаются в лунном свете. – Нет, – наконец отвечает Фань Чжуэр. Она что-то делает с верёвочным дротиком, меняя способ его вращения, и он имитирует это с меньшим изяществом. Она демонстрирует это снова, неторопливыми движениями, и Цзян Чэн повторяет за ней во второй раз уже более плавно. – Раньше да, – продолжает Фань Чжуэр, немного удивляя его, поскольку в прошлом она не особенно проявляла откровенность, – но во время войны я научилась, что лучше быть готовой ко всему. Цзян Чэн слегка вздрагивает и пытается скрыть это, снова пробуя то же движение с верёвочным дротиком, переходя от одного вращения к другому почти непринуждённо. Когда инерция снова поворачивает его лицом к ней, он замечает, что Фань Чжуэр просто стоит и держит своё оружие, глядя на него тёмными, оценивающими глазами. – Цзян-цзунчжу, – внезапно говорит она, поднимая руки в самом искреннем вежливом поклоне, который он до этого момента видел от неё. – Эта приносит свои извинения. Разум и тело Цзян Чэна замирают; верёвочный дротик пролетает мимо его бедра так близко, что задевает его одежду. Он смотрит на неё в искреннем недоумении, пытаясь вспомнить, сделала ли она что-нибудь неподобающее за то короткое время, пока он был здесь. – За что? – спрашивает он, когда ничего не приходит ему в голову. Фань Чжуэр подозрительно щурится на него. Вероятно, придя к выводу, что он честен, она уточняет: – Ранее. Тренировка, – всё тело Цзян Чэна вспыхивает от гнева, стыда и разочарования, и она продолжает: – Это было явно… – она выдерживает паузу, подбирая слово. – …расстраивающе. – Всё в порядке, – отвечает Цзян Чэн сквозь стиснутые зубы. Это правда. Всё в порядке. Просто его ученики, не заботясь ни о чём, блокируют свои золотые ядра и просят женщину без ядра научить их быть такими же сильными, как она. Совершенно нормально. Почему это может быть расстраивающим? – Я должна была спросить вас, прежде чем начать вести занятия, которые мне не были официально поручены, – говорит она, упрямо подняв подбородок и расправив плечи. – Это не должно было стать неожиданностью. На самом деле, это важный момент, и с её стороны было достойно это признать. Цзян Чэн принимает её извинения резким кивком, после чего, надеясь положить конец разговору, возвращается к размахиванию верёвочным дротиком. Это приятный вес в его руках, сильно отличающийся от использования Цзыдяня, и он начинает немного разбираться, как Фань Чжуэр заставляет это двигаться словно духовное оружие, хотя оно очевидно им не является. Она молча наблюдает за ним в течение ещё нескольких вздохов, а затем присоединяется. Дождавшись, пока их оружие станет двигаться в одном темпе, она демонстрирует технику, которую уже показала ему, а затем добавляет второе движение, заканчивающееся тем, что она смотрит в одну сторону, а верёвочный дротик летит в другую. Цзян Чэн прищуривается, вопросительно наклоняя подбородок, и она вежливо показывает все движения снова. Не нужно ей было извиняться, говорит предательский голос в глубине его головы, который всегда труднее игнорировать по ночам. Это ты повёл себя неразумно. Она не могла знать. Да все, гуй побери, знают, возражает Цзян Чэн, пробуя новую технику и очень быстро терпя поражение. Все знают, что его ядро было разрушено, а глубоко в его животе пульсирует ядро его брата, и это единственная причина, по которой он чего-то добился; всё, чего ему удалось достигнуть за эти годы, было украденными победами. Цзян Чэн сжимает зубы и снова пробует повторить движение. На этот раз его тело делает то, что должно, и в конечном итоге он смотрит в противоположную сторону. Фань Чжуэр удовлетворённо кивает ему и проводит его через ту же технику, но в обратном порядке. Они кружатся туда-сюда, движения становятся изящнее, превращаясь во что-то почти похожее на танец, на лёгкое покачивание маятника. Верёвочный дротик начинает казаться всё более привычным в его руках; пенька гладко скользит по мозолям от меча, создавая ровно столько трения, чтобы согреть его кожу. – Почему ты использовала это? – спрашивает Цзян Чэн, резко нарушая почти дружелюбную тишину. Она смотрит на него, и он поднимает руки, указывая на тренировочный дротик. Её брови взлетают вверх в понимании. – У него не такой вес, как у моего, – отвечает она, воспринимая его вопрос как очевидную возможность для перерыва в обучении, наглядно доказывая свои слова с помощью немедленной демонстрации гораздо более сложной серии движений с помощью своего оружия. – Мне нравится практиковаться с ним, чтобы лучше знать, как с его помощью преподавать. Цзян Чэн мычит в знак согласия и, вместо того, чтобы пытаться повторить что-либо из того, что она только что сделала, принимает гораздо более разумное решение: практиковать то, чему она его на самом деле учила. Что-то всё время зудит в нём; слова, словно не прирученные звери, бродят вдоль клетки его зубов, ища выход на волю, и здесь, в этой сюрреалистической ситуации, под этим лунным светом, их гораздо труднее игнорировать, как он обычно поступает. Он думает… он думает… агрх. Он думает, что должен ей какой-то объяснение. Проклятье. Кошмар. Он ненавидит саму мысль об этом. – Как много ты знаешь о войне, – это должен был быть вопрос, но вместо этого слова вырываются из него в виде разочарованного требования. Фань Чжуэр моргает и показывает следующую часть упражнения, которому она его обучает, прежде чем ответить. – Я знаю, что это было против Цишань Вэнь, – говорит она после того, как он дважды самостоятельно продемонстрировал новое движение. – Знаю, что в это были вовлечены все ордена и кланы. Знаю, что Пристань Лотоса сгорела, ваши родители были убиты, а вы со своими родными пропали без вести, – она пожимает плечами, что совершенно не мешает ей управлять верёвочным дротиком. Цзян Чэн поневоле впечатлён этим. – Знаю, что в конце концов Вэни потерпели поражение, и это, по-видимому, было связано с вашим братом… – сердце Цзян Чэна сжимается; он так давно не слышал, чтобы кто-нибудь называл Вэй Усяня его братом. – …и его армией мертвецов? С этой частью неясно, – её голос становится тише, и она продолжает вращать дротик, пребывая в задумчивости. – Знаю, что должна была защитить свою семью, – говорит она ещё тише, почти про себя. – Знаю, что именно я была вынуждена сделать, чтобы обезопасить их. Цзян Чэн вдруг вспомнил, что ей было… сколько, семнадцать?.. когда она присоединилась к ордену. Семнадцать, кровь пяти взрослых мужчин на её руках, хотя она даже не имела возможности научиться сражаться. Она никогда не должна была оказаться в такой ситуации. Эта мысль хочет привести его к другой, к чему-то, относящемуся к нему самому, и он отбрасывает её прочь с лёгкостью долгой практики. Вместе они проходят через упражнение несколько раз, и движения начинают обретать смысл. Это, очевидно, отличается от форм меча, но это тоже боевое искусство, и оно следует тем же ритмам. Двигайся. Дыши. Почувствуй оружие. Сделай оружие продолжением себя. Цзян Чэн учился этому с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы держать меч. Он знает, что это, по крайней мере, является тем, чего он достиг сам. – Это всё? Если Фань Чжуэр и считает странным то, как он продолжает этот разговор, перемежая его длинными паузами, она этого не показывает, просто снова пожимая плечами. – Я жила довольно далеко от мест боевых действий, – рассудительно говорит она, – а также стараюсь не слушать сплетни, независимо от того, как громко люди ими делятся. Цзян Чэн удивлённо фыркает на это и получает в ответ полуулыбку. Они плавно проходят через упражнение и добавляют ещё одну часть в конце – вращение за спиной, при котором дротик задевает кончики его волос. Возможно, она действительно не знает? Но как это может быть правдой? Это должен знать каждый на Пристани Лотоса. – Где ты была в ту ночь, когда главы кланов узнали о Цзинь Гуанъяо? К её чести, она не делает никаких комментариев по поводу этого вопроса и не уточняет, какие главы и что они могли узнать. Она хмурится, лениво вращая дротик. – На кухне, – отвечает Фань Чжуэр спустя мгновение. – Что, всю ночь? Фань Чжуэр смотрит на него с глубоким недоверием во взгляде. – Я избегала вас, – отвечает она, преувеличенно проговаривая слова, – потому что не хотела, чтобы вы узнали, чем я занимаюсь. Думаете, я горела желанием находиться в одной комнате с целой толпой таких же, как вы? – она машет рукой, изображая толпу и не слишком активно вращая дротиком. – Любой из них мог взглянуть на меня и использовать свои диковинные способности главы клана, чтобы прочитать мои мысли и понять, что я тайком бегаю на ночные охоты! Нет, спасибо. Цзян Чэн моргает, глядя на неё. – Это не во власти главы клана, – немного беспомощно говорит он. – Могло быть, – настаивает Фань Чжуэр, упрямо хмуря брови. – Не хотела рисковать. Цзян Чэн усмехается, потому что он хорош в этом и может справиться с подобными заявлениями именно таким путём, даже если его сбивает с толку и забавляет идея обладания секретными лидерскими способностями, заключающимися в чтении мыслей. Они ещё пару раз повторяют формы, прежде чем она добавляет: – С вашей стороны было очень хорошим поступком нанять Сы-Сы. Он чувствует жар в затылке. – Ей больше некуда было идти, – бормочет он, а затем добавляет, уже громче: – Нам могли снова понадобиться её показания, – она… после того, через что ей пришлось пройти? После её храбрости, с которой она высказалась перед всеми? Кем, гуль задери, был бы Цзян Чэн, если бы ничего не сделал? Уж точно не тем, кем могла бы гордиться его сестра. Фань Чжуэр смотрит на него так, будто ему вовсе не удалось её одурачить. – Это был очень хороший поступок с вашей стороны, – повторяет она. – Сы-Сы талантлива на кухне и божественна в планировании приёмов. Клянусь, она может составить схему рассадки гостей даже во сне. – Она хорошо приживается в коллективе? – спрашивает Цзян Чэн, подразумевая: «Кто-нибудь преследует её?» Фань Чжуэр, должно быть, понимает настоящий вопрос, скрывающийся за его вопросом, потому что говорит: – Один из конюхов проводит на кухнях больше времени, чем раньше, а также продолжает находить в садах цветы, у которых повреждены стебли. Такая жалость, не правда ли, они ведь погибнут, не хотела бы Сы-Сы забрать их и поставить в своей комнате? – она улыбается, в то время как верёвочный дротик проносится мимо её лица, взметая волосы, выбившиеся из её кос. – Кажется, он нравится Сы-Сы. У неё не было бы такого шанса, если бы не вы. – Хорошо, – рефлекторно огрызается Цзян Чэн, пытаясь перевести разговор на что-то другое, чтобы отвлечь внимание от него и его якобы великодушной натуры. Фань Чжуэр, судя по виду, слышит то, что он не говорит, потому что она такая засранка, и спокойно демонстрирует, как использовать локоть, чтобы изменить направление дротика. – Значит, ты не… – пытается он снова; слова застревают в его горле, словно распущенный клубок ниток. – Той ночью, ты не… – Цюаньгу-цзунчжу, – перебивает его Фань Чжуэр, позволяя своему акценту звучать максимально по-деревенски. – Я бы хотела, чтобы вы добрались до грёбаной сути вашего вопроса до того, как взойдёт солнце, – она одаривает его улыбкой, неформальной и совершенно неуместной, как будто они друзья или что-то в этом роде. Внезапно все нити, застрявшие в его горле, растворяются, оставляя после себя странный жар. – Моё ядро было уничтожено. Когда сожгли Пристань Лотоса, – признаётся Цзян Чэн, произнося эти слова вслух, возможно, впервые за всю свою жизнь. Он готовится к жалости, к бесполезным чёртовым извинениям, к ужасным печальным взглядам, к ожиданию, что он каким-то особенным образом выразит свои переживания… Вместо этого Фань Чжуэр прищуривается и медленно говорит: – Кажется, это было… плохо. Это настолько благословенно, неожиданно сдержанно, что Цзян Чэн давится смехом. Плохо. Плохо. Святые небеса, она и правда не знает, что значит иметь ядро, а потом потерять его. – Ага, – говорит он, пока странный, истерический смех щекочет его зубы, стремясь на волю. – Да, можно и так сказать. – Ммм, – задумчиво говорит Фань Чжуэр. Она делает несколько вращений дротиком, направляя его локтем в разные стороны с такой лёгкостью, что его взгляд невольно следует за каждым её движением. – Безъядерный, да? – спрашивает она мягким голосом, и внезапно Цзян Чэн отводит глаза, не в силах смотреть на неё. – Я почувствовал, как он расплавил его, – говорит он стене конюшни. – Было такое ощущение, будто я горю изнутри. Я думал, что умру, – он сглатывает. – Я хотел умереть. – Рада, что вы этого не сделали, – Цзян Чэн разворачивается, чтобы посмотреть на неё, и она без смущения встречает его взгляд. – Мне нравится здесь работать, – говорит Фань Чжуэр. – Никто другой не принял бы меня. Если бы я осталась дома, то в конечном итоге вышла бы замуж за сына кузнеца, а он – обрезанный рукав. Цзян Чэн уставился на неё. – Звучит как плохой брак, – слабым голосом говорит он; земля рассыпается у него под ногами, но вместо того, чтобы падать, он словно плывёт в невесомости. – Так и было бы, – соглашается Фань Чжуэр. – Бабушка говорит, что он сошёлся с сыном резчика из соседней деревни, и все ножи, которые они изготавливают, излишне изысканны, – она улыбается с задумчивым взглядом. – Хорошо для них. – Я рад?.. – говорит Цзян Чэн. Это гораздо более странный разговор, чем он ожидал, и по какой-то причине это делает его проще. Возможно, всё дело в темноте. В темноте всегда было легче говорить; раньше, в то время, когда Пристань Лотоса ещё восстанавливалась, Цзян Чэн периодически обнаруживал а-цзе в доках в странные часы с чайником чая и слезами на глазах. Легче признаваться в чём-то, что бродит в мыслях, под покровом ночи, когда реальный мир кажется далёким, а всё вокруг – размытым по краям от усталости. Он несколько раз пробует вращение локтем, в то время как в его лёгких, горле и разуме нарастает давление и он, наконец, выпаливает: – Я хотел умереть, потому что без ядра я был слабым, жалким и бесполезным. Я ничего не мог сделать. Не мог держать меч, не мог возглавить орден и не мог отомстить за своих родителей, – его глаза горят слезами воспоминаний, и он рычит: – Я не хотел так жить. – Ммм, – откликается Фань Чжуэр, слишком спокойно. – Звучит дерьмово. Цзян Чэн поворачивается, чтобы посмотреть на неё, в процессе ударяя себя верёвочным дротиком по бедру. Он изучает её лицо, едва различимое в полумраке, ища жалость, осуждение или насмешку, и ничего не находит, что приводит его в ярость. – И это всё? – шипит он. Тёмные глаза моргают на него в лунном свете. – Чего ещё вы ожидали, Цзян-цзунчжу? – Я… ты… чего угодно! – почти кричит он, настолько громко, что лошадь фыркает и топчется внутри конюшни, и Цзян Чэн понижает свой голос до того уровня, который не потревожит отдыхающих животных. – У тебя даже никогда не было ядра, а ты… – он жестикулирует на неё, дико размахивая дротиком. – …а я был в таком состоянии меньше недели и хотел, чёрт возьми, умереть. Как ты вообще меня выносишь? – какого демона он только что это спросил? Она смотрит на него во внезапной тишине, воцарившейся в наполненном сыростью воздухе, изучает его, как будто он форма меча, которую она пытается выучить наизусть. – Мой отец потерял руку, когда мне было одиннадцать, – вдруг говорит она, но это так отличается от того, чего он ожидал, что Цзян Чэн издаёт неразборчивое заинтересованное мычание из-за отсутствия лучшей реакции. – Она застряла в верёвке, когда он управлялся со свиньями. Её раздавило, – Фань Чжуэр указывает на своё предплечье, отмеряя расстояние в ширину ладони от локтя. – Лекарю пришлось её отрезать. Ничего нельзя было сделать, – её глаза не отрываются от его лица, и он чувствует себя талисманом, пришпиленным к стене и застывшим на месте. – Он злился из-за этого полгода, прежде чем захотел опробовать некоторые инструменты, которые сделал для него кузнец. – Обрезанный рукав? – спрашивает Цзян Чэн, потому что он полностью потерял нить беседы и по какой-то причине эта деталь кажется важной. – Отец обрезанного рукава, – поясняет Фань Чжуэр. – Он уже хорошо умел делать подобные приспособления, потому что в деревне была девочка примерно моего возраста, которая родилась без руки. Это было для неё настоящей головной болью, когда она была ребёнком, как вы можете себе представить, потому что она продолжала постоянно расти, но в остальном она просто привыкла к этому. С большинством вещей справляется так же хорошо, как и остальные, – уголок её рта приподнимается, и она добавляет: – Ей пришлось отказаться от того, чтобы стать ткачихой, как и все в её семье, но я не думаю, что она хотела этого с самого начала, так что это не было большой потерей. Цзян Чэн начинает понимать, в чём суть этой истории, и он не уверен, что она ему нравится. – Папа что-то потерял, – Фань Чжуэр всё ещё не сводит взгляда с его лица, и она говорит с осторожной взвешенностью, как человек, который хочет убедиться, что его слова будут поняты. – Ему потребовалось время, чтобы принять свою потерю, прежде чем он смог двигаться дальше. Ему потребовалось больше времени, чем он хотел, чтобы приспособиться к крюку и другим инструментам, но в конце концов он почти вернулся к прежней скорости. Со временем он привык, как если бы никогда не знал ничего другого, – Фань Чжуэр делает паузу, глядя вдаль, и добавляет: – Он подхватил лихорадку три года спустя и умер той зимой, но я практически уверена, что это не имело никакого отношения к его руке. – Вероятно, нет, – соглашается Цзян Чэн по какой-то грёбаной причине. Он случайно напился перед тем, как пришёл сюда? – Я ни черта не понимаю в ядрах, – говорит Фань Чжуэр, продолжая наступление так же неумолимо, как кабан-яогуай, которого она убила, – но мне кажется, что с вами случилось что-то действительно дерьмовое в то же самое время, когда случилось много другого крайне дерьмового дерьма. Не могу винить вас за плохую реакцию, – она делает паузу, задумчиво посасывая зубы, а затем говорит: – По-прежнему рада, что вы не умерли. Цзян Чэн пошатывается от такого лёгкого принятия. Ему приходилось выцарапывать и бороться за всё в своей жизни, заставляя себя вписываться в образ образцового ученика, образцового наследника и образцового главы ордена, окутывая себя этим, как бронёй, чтобы никто никогда не увидел его настоящего, а теперь эта чёртова фермерша слышит о его величайшем провале и говорит: «Звучит дерьмово». Какого гуя. – О, – тихо роняет Фань Чжуэр, наклоняя голову в его сторону. Её взгляд становится мягче, в нём появляется понимание. – Раньше. – Я не мог почувствовать их ци, – бормочет Цзян Чэн, глядя куда-то за её левое ухо, в то время как злой, смущённый жар заливает верхушки его скул. – Мне жаль, – говорит она, на сей раз гораздо менее формально. – Это должно было быть таким. Хм. Неприятным. Цзян Чэн резко кивает ей в знак раздражённой признательности, чувствуя себя колючим и хрупким, как плохо обожжённая чаша. – Не твоя вина, – умудряется выдавить он сквозь сжатое горло и стиснутые челюсти. Фань Чжуэр смотрит на него ещё какое-то время в напряжённой и неуютной тишине. Кажется, она принимает всё, что видит, потому что кивает и крутит верёвочный дротик. Фань Чжуэр снова начинает делать локтевое вращение и ждёт, пока он присоединится к ней, прежде чем сказать: – Теперь оно у вас есть, верно? Ядро? – он бросает на неё мрачный взгляд, и она пожимает плечами, не впечатлённая. – Не то чтобы я могу это почувствовать. Вы вот не умеете забивать свиней, нам разрешено иметь разные навыки. – Да, – говорит Цзян Чэн, вырезая из себя лезвием каждое слово. – Теперь у меня есть золотое ядро. Она снова посасывает свои зубы, оценивающе глядя на него. – Похоже, за этим скрывается какая-то история. Цзян Чэн ворчит себе под нос. Боги, он чувствует себя так, словно сражался с демоном в течение шичэня, опустошённый, уставший и при этом непонятным образом взбудораженный. Он пытается проработать часть этой странной энергии с помощью верёвочного дротика, позволяя движениям и весу наконечника снова погрузить его в медитативное состояние. – Покажи мне что-нибудь впечатляющее с этим, – говорит он вместо того, чтобы ответить. Уже достаточно Дрянной Несчастной Истории Цзян Чэна для одной ночи, спасибо. Фань Чжуэр вежливо не настаивает. Вместо этого она начинает двигаться с невероятной скоростью; верёвочный дротик размыто летает вокруг её тела, почти как светящийся след заклинания. Она ловит его шеей, вертит и посылает в воображаемого противника. Цзян Чэн вздрагивает, его рёбра всё ещё помнят удар этого дротика. Это, как он и просил, чертовски впечатляюще. – Ещё раз, – говорит он, размахивая тренировочным дротиком. Фань Чжуэр ухмыляется ему и подчиняется, выполняя форму так медленно, как она может, позволяя ему следовать за ней со своими скудными навыками. Он думает, что у него есть представление о том, как это сделать, поэтому он набирает обороты и пробует это сам. Первые несколько движений идут плавно, что позволяет ему наращивать скорость, а затем он вращает шеей и бьёт себя дротиком прямо в грёбаное лицо. Раздаётся хруст – вероятно, его носа – и приходит боль, раскалённая добела и всепоглощающая. Цзян Чэн чувствует вкус крови и буквально теряет способность видеть что-либо из-за шока, роняя верёвочный дротик и инстинктивно прижимая обе ладони к своему лицу. – Чёрт! – громко восклицает он, а затем шипит: – Ой, – а затем, уже тише: – Чёрт! – О нееет, – почти шёпотом вопит Фань Чжуэр. – О нет, ага, такое случается, – она явно пытается подавить смех, и Цзян Чэн рассвирепел бы из-за этого ещё больше, если бы не осознавал, что, увидь он сам, как это случилось с кем-то другим, то смеялся бы точно так же. – Ну же, – говорит она, внезапно оказываясь прямо перед ним и нежно пытаясь оттянуть в стороны его ладони. – Давайте, дайте мне посмотреть, не сломали ли вы его. – Всё в порядке, – хрипло говорит Цзян Чэн, с дискомфортом осознавая, насколько она выше, а также поразительное тепло её ладоней на его почти полностью обнажённых руках – никаких слоёв ханьфу или наручей, чтобы заглушить прикосновение. – Я могу исцелить это, – с его подбородка капает кровь, и он на мгновение сочувствует людям, которым придётся это стирать. Не то чтобы им плохо удаётся вычищать кровь из вещей, но обычно её не бывает на его спальной одежде. Он чувствует, что каким-то образом должен загладить перед ними вину. – Я знаю, что вы можете исцелить это, – говорит она, и за её словами всё ещё слышится тёплый смех, – но я хочу проверить, нужно ли его вправить, чтобы у вас не образовалась шишка, – Фань Чжуэр тянет его, и ноги Цзян Чэна без какого-либо его разрешения движутся вслед за ней поближе к лампе в углу двора. – Дайте мне посмотреть на повреждения, – говорит она, снова потянув его за запястья, и он просто полностью, абсолютно, ко всем гуям сдаётся и отводит руки от лица. Фань Чжуэр обхватывает его запястья своими большими ладонями и опускает их вниз, из-за чего в его животе происходит что-то странное, но затем она очень бережно кладёт пальцы на его челюсть, отчего это странное ощущение становится в разы сильнее. Она запрокидывает его лицо к себе, стоя спиной к лампе; весь её силуэт обрамлён золотом, серебром и тенями. Фань Чжуэр шипит сквозь зубы и очень деликатно проводит большими пальцами вдоль крыльев его носа. – Вы действительно хорошо над собой поработали, – говорит она, поворачивая его голову взад и вперёд, чтобы как можно лучше разглядеть травму в свете лампы. Разум Цзян Чэна совершено опустел, даже боль утихла, теперь как будто отдалившись на большое расстояние или вовсе ощущаясь так, будто принадлежит кому-то другому. Он не думает, что кто-либо когда-либо касался его так. У неё ласковые руки, и мозолистые кончики пальцев, и никто никогда не прикасался к нему так. – Думаю, с вами всё в порядке, – говорит она, держа его подбородок между большим и указательным пальцами и внимательно разглядывая его лицо. Другой рукой она вытаскивает платок из своей одежды и проводит им под его носом, вытирая кровь тканью, всё ещё тёплой от жара её тела. – Если бы вы были обычным человеком, я бы посоветовала вам прикладывать прохладные компрессы, но так как вы волшебник и всё такое, то к утру у вас уже всё пройдёт, верно? Цзян Чэн кивает, осторожно, потому что по какой-то причине не хочет терять прикосновение её рук. – Это хорошо, – говорит она с полуулыбкой. – Вероятно, если бы люди увидели вас таким, то возникли бы вопросы, – Фань Чжуэр с грустью покачивает головой. – Вдобавок к синякам под глазами у вас теперь ещё и сломанный нос, вы чертовски преуспевающий человек. Хорошая работа. – Спасибо, – сухо говорит он, и она смеётся от всей души; звук её смеха вьётся в воздухе, словно рой светлячков. – Ну что ж, тогда вперёд, – говорит Фань Чжуэр, опуская руки и отступая назад. Цзян Чэн напрягает все свои мышцы, чтобы удержаться от внезапного, ужасающего желания шагнуть следом и вновь приблизиться к ней. – Исцеляйтесь. Мы ведь не хотим, чтобы что-то отвлекало взгляд от ваших лучших черт, правда, Цюаньгу-цзунчжу? – Это мои лучшие черты? Скулы? – парирует он, с лёгким внутренним усилием направляя свою ци в лицо и надеясь, что синяки скроют его румянец. – Ммм, – откликается Фань Чжуэр, задумчиво прищуриваясь на него, и добавляет: – У вас также красивые глаза, – с этими словами она разворачивается и уходит к конюшням, предположительно, чтобы убрать тот беспорядок, который он оставил, когда разбил себе чёртово лицо. Цзян Чэн, дважды за один и тот же день, очень осторожно не сбегает. Он просто быстро возвращается в свои покои, плотно прикрывает за собой двери и заставляет себя игнорировать колотящийся в ушах пульс. . . . Два дня спустя Цзян Чэн приходит на Урок Совершенствования Мышц, который ведёт Фань Чжуэр, в одежде, в которой он может свободно двигаться. Он встречается с ней глазами, сжимает челюсти, запечатывает свою духовную энергию и с проклятиями пробирается через сто тысяч унижений, пока она тычет ему под рёбра, чтобы он напрягал пресс, кричит на него (и на всех остальных), чтобы они сжимали свои задницы, и предлагает смесь ободрений и дружеских оскорблений. К концу занятия внутренний слой его одежд пропитался потом и прилип к его телу, его руки дрожат, и у него болят мышцы, о существовании которых он даже не подозревал. – Ну, Цзян-цзунчжу, – говорит Фань Чжуэр, и в уголках её глаз появляются морщинки от улыбки, – мы ещё сделаем из вас безъядерного фермера, – она хлопает его по плечу и уходит, прежде чем он успевает перевести дыхание. Цзян Чэн хмуро смотрит на неё, потому что в противном случае… В противном случае он думает, что может улыбнуться ей. Агрх. Отвратительно. Неприемлемо. Он также приходит на следующий урок.