Композиция VI

16:26 Я его потерял видимо Диск в смысле

Третьим сообщением Марк хотел написать «пиздец», но решил, что в контексте данной коммуникативной ситуации это слово несло бы чересчур выраженную эмоциональную нагрузку с ошибочно сильной негативной коннотацией. Пиздец. Нет, правда, Женя бы с ума сошёл, если бы узнал о таких логических и не очень цепочках у него в голове. У Жени там, конечно, своих терминов хватает, но они, ну, уместнее, что ли. 16:27 Сейчас в окко в любой момент посмотреть можно Марк уже примерно представлял, с каким серьёзным лицом Женя бы об этом вслух сказал. Может, ещё глаза бы потёр перед этим.

16:27 Я знаю Но пересмотрел на сайте каком-то сейчас Там ещё реклама эта дурацкая в начале Ставки на спооорт

Женя тут же прислал стикер со смеющимся ёжиком. «Моего соседа Тоторо» Марк пересмотрел на каком-то абсолютно рандомном вайбе, чтобы отвлечься перед вечерним мероприятием. Аня обещала отвести его куда-то ещё неделю с лишним назад, но потом сказала, что поторопилась и что спектакль — а она собиралась его отвести именно на спектакль — был запланирован на следующее воскресенье, а она просто всё перепутала. У Марка планов ни на одно воскресенье в целом не было, так что он тогда просто кивнул, мол, да, хорошо, как скажешь. Пойдём. Следующее воскресенье пришло, а вместе с ним — почему-то — и нервячок какой-то. Вроде ничего особенного: моноспектакль на квир-тему, современный взгляд на театр, что-то негромкое и локальное. А вроде предчувствие того, что… Короче, что ударит как-то по больному, вот. Марк не знал, о чём конкретно был спектакль и читать ничего про него заранее не хотел. Да и вряд ли нашёл бы какую-либо точную информацию — это же не про сюжет, это про чувства всякие. Личный опыт. Но да. Накрывало уже заранее. Нужно было заземлиться каким-нибудь не самым очевидным способом. Позалипать на рисовку Миядзаки вот, например.

16:30 Картинка успокаивает В Тоторо

Сюжет Марку меньше нравился. Может, потому что он особо в него не вникал, а может, потому что это просто было не совсем его. 16:31 Включу на фон когда буду микробиологию делать 😄 Точно. Ворох домашек со сложными словами. Это Марк особо не парился: на предстоящую неделю они задания поделили на группу, а зарубежку читать не хотел. Потом разберётся. Женю он решил больше не отвлекать — пожелал удачи и отправил стикер с обнимающимися рыжими котами. Женя тут же поставил на него реакцию в виде красного сердечка. Ну, реакция и реакция. Другого цвета сердечек в обычном аккаунте нет, а коты хорошие. Хотя бы они пусть в их общении обнимаются: Марк с Женей по-прежнему здоровался стандартным рукопожатием, хотя — хотя в эту среду Марку на какой-то миг показалось, что Женя как-то задержался и не прочь был бы… да какая разница, блин. Не обнялись. И вряд ли в перспективе обнимутся. Так бывает. И не надо об этом столько думать. Женя вот наверняка не думает — какой ему смысл себе этим голову морочить? И Марку не надо. Общаются — и ладно. Прикольно. Какие тут объятия, ну ей богу. С Аней вот обнялись в метро, на платформе, по привычке. Аня сегодня накрасилась красиво, волосы в хвост низкий убрала. — Предупредила бы, что нарядишься, — чуть перекрикивая вой подъезжающего поезда, возмутился Марк. Сам он сегодня надел чёрную толстовку с небольшой надписью «this is karma». Удобная. Ну, и куртку тоже простую самую, просто чтоб не мёрзнуть. Без выпендрежа. — Какое нарядишься? — возмутилась Аня в ответ и чуть одёрнула светлое пальто. Марк бы вообще назвал его длинной курткой, но приходилось мириться с… превалирующей терминологией. Нет, на нервах в мозги определённо начинала лезть всякая дурь. В поезде Марк старался не думать — ни в таких категориях, ни вообще. Аня показывала на телефоне видео с животными, Марк тихо смеялся, а потом поглядывал по сторонам, когда Аня отвлекалась на сообщения в чатах. Интересно, Жене бы понравились такие? Там капибары всякие, красные панды. С Женей они вроде только про котов и собак пока говорили, и в стикерах тоже как-то преимущественно они мелькали. И попугаи. На «Спортивной» Марка чуть не передёрнуло: показалось, что в вагон зашёл Петя. Марк замер, вцепившись сильнее в поручень, проморгал — вошедший развернулся. Лицо другое. И всё-таки пониже был, кажется. Причёска просто похожая немного, почти как у Бена Барнса в том фильме про Дориана Грея. У Пети раньше не такая была, а теперь вот так стричься стал. Ему шло. Очень. И Марк бы очень хотел ему об этом сказать, вот только больше ничего подобного ему говорить было нельзя. Аня это сиюминутное замешательство Марка заметила, дёрнула за рукав, снова показала экран телефона: на этот раз там было видео с малышкой-пандой из московского зоопарка. — Но это старое видео уже, — громко сказала Аня, поясняя. — Попалось опять. — Забавная, — ответил Марк. На видео маленькая панда ползала в корзинке, а в описании было сказано, что она открыла глаза на сорок второй день жизни. Только она ещё ничего не видела: зрение должно было прийти к ней к концу октября, в два месяца. Сейчас бы пандой этой стать. И не видеть всякое. Особенно то, чего и так не было. Но Марк видел всё и даже жалел, что надел сегодня линзы. Нет, без них был бы совсем караул, но иногда хотелось почувствовать себя слепым котёнком. Аня бы просто вела его за руку, а он бы просто шёл следом, и… Впрочем, оно всё равно так и происходило. Марк не знал, куда идти, Аня не знала тоже, но её незнание было меньше, чем его — ориентировалась. Вела по одновременно знакомым и таким незнакомым здесь и сейчас улицам и переулкам. За руку только не держала, но и ладно. Это же что-то интимное совсем такое, когда ладонь к ладони, пальцы к пальцам. С Петей вроде так ни разу за руки нормально и не подержались. В какой-то момент — уже на месте, когда пробирались в зале через импровизированные ряды к своим местам — Аня всё-таки ухватила Марка за руку, просто за предплечье, чтобы остановить у нужных стульев. Марк огляделся по сторонам: зрители были плюс-минус их возраста. Стало чуть спокойнее. И от того, что несколько парней пришли с шопперами, почему-то тоже. Марк притянул к себе свой на коленях, накрывая руками цитату из «Мастера и Маргариты». Интересно, Женя попытался почитать что-нибудь ещё из Булгакова? Марк задумался, но быстро самого себя оборвал: Женя бы об этом рассказал, наверное. Нет у него времени на такое. Он сам упомянул, мол, период сейчас такой жизненный, где не до развлечений, а чтение для него — в теории — именно развлечение. Ему же не нужно тексты препарировать, как Марку. Он всё-таки для другого. И не для театра тоже. Хотя уже с самого начала то, куда Аня его привела, театром не ощущалось. Она что-то рассказала о том, что это временное помещение, что организаторы ищут другие варианты, но пока вот так. Марк же про себя понимал, что вилами по воде это всё писано и вообще хорошо, что хоть так получилось. Что и дальше кочевать будут. Независимое — оно не особо к выживанию приспособлено. Он и сам вот тоже по-своему независимый. Живёт один, иногда даже что-то сам зарабатывает написанием текстов каких-то — ну, или зарабатывал. Уже несколько месяцев как не брал никаких таких заданий. Чувствовал, что не вывезет. По дороге Аня всё-таки ещё немного пояснила, что их ожидало. — Там и на тексте основано малоизвестном, и на личном опыте актёра, — объясняла она, обходя лужи: дождь давно не шёл и не должен был идти вплоть до завтрашнего дня, но что-то от него оставалось. — Он раньше играл в театре, но потом его… вроде бы его выгнали из труппы. — Выгнали? — удивлённо переспросил Марк: не во всё, что Аня набалтывала по пути, вникал, но этот момент зацепил. — Это ещё четыре года назад было, он в митинге поучаствовал в защиту журналиста одного, и… — Понятно, — тут же отреагировал Марк. Сопоставил в голове два и два, вспомнил, понял, о чём шла речь. Надо же. Ещё чуть позже Аня его огорошила информацией о том, что актёра звали Евгений — спасибо, что фамилия максимально непохожая (Вайсберг, белая гора, претензия на международность), но уже от такого переплетения было немного забавно. Нет, ничего такого, имена повторяются, это нормально, но… Но да. Спасибо ещё, наверное, что не Пётр. Ни Первый, ни какой-либо ещё. Евгений, как Марк увидел уже в зале, был невысокого роста — показалось, что чуть выше него самого. У него тоже кудрявились волосы, только они были светлее и лежали по-другому. А ещё на нём был чёрный свитшот с надписью, которую Марк сначала не разглядел со своего места, но который сразу напомнил ему его собственный, в котором стихи свои читал на поэтическом вечере. И Евгений тоже со стихов начал — ну, это не сразу понятно стало, и обычному зрителю вообще понятно не стало бы, но вряд ли такие сюда добрались. Марк не запоминал строчки, не запоминал словосочетания точь-в-точь — внимал словам, и слова складывались заново. Евгений зачитывал наизусть, почти не делая значимых пауз, потоком пробрасывая: границы и тела, святость и разрушения, наказания — за факты прошлого. Свет в зале выключили: только в условном пространстве сцены горели торшер и настенная лампа. Дуализм. Осмысленный, наверное. Не было сил думать. Марк покосился на Аню: она вслушивалась в каждое слово, сцепив руки в замок и чуть вытягиваясь вперёд, чтобы то ли лучше видеть, то ли лучше слышать. Евгений тем временем стал показывать какую-то бессмысленную презентацию — Марк только в этот момент заметил небольшой проектор и экран на стене — ну, белое полотно, которое было всё это время свёрнуто. Презентация бессмысленной была намеренно, а потому, разумеется, смысл всё-таки имела. Какие-то бытовые кадры на ярком фоне — фотография плиты, снимок с какой-то из сталинских высоток, картина с Мадонной авторства Леонардо да Винчи. Изображения сменяли друг друга: вот уже мелькали фотки с Тверской — Марк бывал там так часто, что просто не мог не узнать — и с какой-то детской площадки, на вид полузаброшенной, а может, просто очень старой. В этот момент Марк особо не вслушивался в то, что Евгений говорил: не получалось сконцентрироваться. Или картинки, или голос, текст, буквы — иначе хотелось зажмуриться и спрятаться от того, чего было так много. От мыслей. От ассоциаций. Евгений не замолкал. Тут вообще других звуков, кроме его голоса, толком и не было. Пару раз только кто-то отодвинулся куда-то вместе со стулом, и этот скрежет — скрежет? — в речь Евгения вмешался, но не помешал. В целом Марк слабо понимал, почему это должно было называться спектаклем. Нет, в целом объяснимо, но всё равно было очень похоже на какую-нибудь банальную творческую встречу. Петя так и сказал бы наверняка. А может и не так — прошло столько времени и километров, что с полной уверенностью Марк уже ни о чём говорить не мог. Знал, что Пете не нравится опера. Марку тоже не нравилась никогда. Пересечение. У Евгения был звонкий голос и почти кошачья походка — изображал диалог, переходил от одной стены к другой, размахивал руками. Разыгрывал какой-то разговор с бывшей девушкой лирического героя. В этот момент Марк уже слабо различал, было то вымыслом из текста или же реальной ситуацией. — И Костя спрашивает, — продолжал говорить Евгений, ярко, громко, с выражением, — Ну ведь случилось что-то, да? Уточняет, мол, не могло не случиться же, и она молчит так в ответ ещё, а я смеюсь, смеюсь, под ноги смотрю, а ноги — пританцовывают… И он задвигался так хаотично в такт словам — пританцовывал, да так, что танцем это не назовёшь. Отстукивал какой-то ритм кроссовками по полу на фоне цвета фуксии на экране. Там ведь тоже такой свет был. И танцы были. И кроссовки — ну, по крайней мере Марк пришёл именно в них. Да и торшер подобный был наверняка. И Аня была. Всё было. Ничего не будет. Евгений успокоился. Процитировал что-то про чайку. Может быть, Чехова. Марк вспомнил песню — про Чехова и Чайковского. Банально до невозможности. Петя такую песню вроде бы как не знал. Хотя Марк ещё тогда, весной, сопоставлял: Петя — и Пётр Ильич. Красиво. Пете балет нравился, он говорил. Всё логично, как последовательность слайдов в презентации Евгения: там появлялись тексты, там появлялись картины, всплески красок. Марк не вчитывался в буквы, но зависал на смешении цветов. Марку хотелось, чтобы цветов не было, чтобы цвета исчезли вовсе, как в одном фильме фантастическом. Чтобы он сам мог всё раскрасить по-своему. И все вокруг — тоже. Но цвета были, цветов было много, от цветов вперемешку с буквами даже становилось трудно дышать, как будто то были не цвета, а цветы где-то в лёгких — это что-то из японского, да? Женя, наверное, в курсе. Евгению — который на сцене — сокращение имени такое почему-то не шло. В нём — в Евгении — претенциозность какая-то, что ли. Что-то от Ярика ещё как будто — если бы они встретились, то или подружились бы, или не смогли бы друг с другом сосуществовать ввиду убийственной похожести. Других вариантов не было: Марк в этом не сомневался, хотя сам с таким не сталкивался. Все вокруг были слишком другие, и даже имевшиеся пересечения не были достаточными для того, чтобы… Чтобы либо сблизиться — так, чтобы мыслить в унисон, либо разойтись — так, чтобы навсегда. Евгения не хотелось называть Женей, потому что Женя — это красный и белый, мягкий бежевый и прозрачно-бирюзовый, как река. Женя — это спокойствие и рассудительность. Евгений — что-то резкое и отрезвляющее — и одновременно до ужаса пьянящее. Пётр вот — тоже резкое. Петя — приглушённое. Такое, что шёпотом. Робкое движение кисточкой по холсту. — И вот мне дали эту роль — художника, — продолжал тем временем Евгений, присев на вынесенный в центр сцены высокий табурет, всё это время стоявший в тёмном углу. — Художника, который постепенно сходит с ума. Он пишет картину, вернее, репродукцию одной большой картины. Вы её знаете все, конечно. Ну, там женщина сидит такая, смо-о-отрит, улыбается. Под каким углом ни подойди, всё смотреть будет. Евгений замолчал, как будто ожидал реакции из зала. Но это же не творческая встреча. Это монолог. Крик отчаяния. В слове отчаяние есть что-то от чайки. — Но он пишет и сходит с ума, потому что не может уложить в себе две страсти, знаете, — вкрадчиво проговорил Евгений. — Или даже не так, подождите, тут же классическое — конфликт между чувством и долгом. Вот он должен написать репродукцию этой несчастной Джоконды, потому что ему заказали. Но он не может воссоздать Джоконду. И не потому что он не да Винчи и не гений. Он снова замолчал, и Марк поймал себя на мысли, что первый раз за всё действо стал по-настоящему вслушиваться. — А потому что он одержим, — чуть тише, но так, что наверняка было слышно из любого угла, сказал Евгений. — Он одержим одним человеком, с которого в итоге эту несчастную Джоконду и списывает, а потом ужасается. Се ля ви. И Марка снова затянуло куда-то в собственную сеть, многоголосие, палитру. Потому что одержимость — это что-то очень близкое. Потому что роль Евгения — это что-то очевидно близкое ему самому. Потому что Марк и сам писал и сходил с ума, пусть и не картины, а нескладные стихотворения, и какие-то из них, безусловно, списывал с одного человека, с которого давно пора было бы сдвинуться. Се ля ви. — Не хочешь подойти познакомиться, поговорить? — предложила Аня после спектакля. Марк не сразу сообразил, что она имела в виду. Потом увидел, как некоторые зрители подходят к Евгению, говорят ему что-то, жмут руку и хлопают по плечу. Нервно сглотнул. — Нет, я… Нельзя. Схлопнется вселенная — такое почему-то чувство возникло. Аня наверняка расстроилась. Аня наверняка хотела бы подойти. Но Марк не знал об этом точно, как не знал о том, понравилось бы это всё Пете. Аня была тут, рядом, Аню можно было взять за руку, но головой — головами они сидели на разных концах земли и думали о разном. На улице у Марка снова включился режим слепого: уже было темно, а ещё и мысли эти все… связь с реальностью окончательно была потеряна. Аня его в итоге повела в какой-то бар неподалёку, потому что ехать домой она ещё не хотела, а Марку было в общем-то всё равно. Внутри было людно и шумно, гремела музыка на русском языке, но Марк не понимал ни слова. Ловил глазами всё новые и новые цвета — зелёные, синие блики. Снова фиолетовые. Пурпурные? Малиновые в тени? — Не хочу ничего, — пробормотал Марк, когда сели за стол. Аня ещё посверлила взглядом его, но в итоге кивнула. Что она заказала, Марк не уловил. Может, и ничего. Голова уже побаливала. Марк закрыл лицо руками — по ушам продолжали бить незамысловатые биты, а перед глазами — темнота. Отсутствие цвета, или же — цвет бессмысленных букв. — У тебя всё нормально? — чуть перекрикивая на сей раз не шум поезда, а громкую музыку, спросила Аня. Марк не выдержал. Не отнимая рук от лица, закачал головой. Ну вот. Такими темпами не так далеко и от того, чтобы разрыдаться. — Вы с Петей… — начала было Аня, и Марк ещё сильнее мотнул головой. А потом всё-таки руки от лица отнял. — Ничего у нас не получилось, — сказал он куда-то в стол. Поднял голову. Аня внимательно смотрела так. Готова была выслушать. Оставалось только Марку тоже наконец оказаться готовым — рассказать. Сколько там уже прошло, пять месяцев? Пять глав года. Наверное, пора. Пора, потому что цвета вокруг — красные, почти бирюзовые, потому что они вырывали из тьмы, потому что музыка сменилась на что-то не очень резкое и — нужно было выплывать. Ане что-то принесли, Аня отставила это что-то в сторону, а Марк глядел сквозь толпу, от неё отвернувшись — собирался с силами. Среди людей вокруг никто никого не напоминал, но все вместе казались многоцветной массой, набором мазков как на картинах импрессионистов. Волнение ещё такое по телу. Но вместе с тем и осознание: в другом месте в другое время он уже не решится. — Ты… ты как думала, ну… что у нас… Марк, уже снова развернувшись к Ане, попытался задать ей вопрос, но внятного ничего не получилось. Что он хотел спросить, думала ли Аня, что они с Петей встречались? Как видела со стороны их отношения? Всё вместе? — Я думала, что вы какое-то время встречались, — ответила Аня. Марк нервно усмехнулся. — Я не знаю, — сказал Марк. — Я так и не… мы… Марк зажмурился. Давило всё-таки всё вокруг. Выжимало из него слова. От разговоров с Яриком примерно такое ощущение было, если честно. Просто там другое. — Мы каждый день переписывались, гуляли, — стал перечислять Марк, — по музеям там… в антикафе ходили… целовались… Не один раз, конечно же. Не только тогда, после концерта. Было и потом. Целовались почти ночью в парке, пока никто не видел: сидели на скамейке, Марк что-то рассказывал про книжки, кажется, а Петя его вот так перебил. Целовались в лифте в Главном здании: договорились вместе пообедать, ехали в столовую один на один, и Петя наклонился так сильно, чтобы было удобно. Целовались и быстро — так, будто бы и не было вовсе, и долго, тягуче… короче. Всё было — и ничего не будет. — И вы ни разу не говорили о том, кто вы друг другу? Как на передаче уже какой-то. Ток-шоу. Тайны звёзд, секрет на миллион. Аня задавала вопросы вполне нормальные, вот только Марк от этих вопросов трясся, как от дополнительных вопросов на экзамене по зарубежной литературе. Когда знать не знаешь, о чём речь пойдёт дальше и к какому результату это всё приведёт. А может, не от вопросов. — В мае, — выдохнул Марк, точно ступая на землю, уверенности в безопасности которой не было никакой. — Когда ты всех пригласила. Загородный дом, куча гостей… — Я помню, — не дала ему договорить Аня. Посерьёзнела. Вот только Аня не помнила всего. А Марк помнил — тоже не всё, но то, о чём Аня даже не догадывалась. Аня не отмечала день рождения в марте, не получилось состыковать даты, поэтому решила отметить на майских в снятом загородном доме компанией друзей и знакомых. Разрешила звать друзей и не только. Марк Петю пригласил, и Петя, на удивление, согласился. На удивление, потому что у Ани же много людей должно было собраться, это знакомиться со всеми, представляться… но Петя согласился вполне спокойно. Сказал, что это будет интересно. Аня вот вообще такой такой спокойной не была. Она бойкая, когда надо, но в основном всё-таки большие компании не любила никогда. А тут решила выйти за рамки, за границы зоны комфорта. И Марк тогда тоже подумал, что, видимо, можно за некоторые границы выйти. Или попросту их снести. Это Евгений что-то такое зачитывал: снесите наши дома быстрее и, конечно, наши тела и… Петю Марк в итоге представил как «это Петя», без прочих уточнений. Петя тоже не рвался уточнять, и на тот момент это не напрягало. А ведь должно было, да? Там ведь много кто пришёл парочками. Аня не помнила всего, а Марк и подавно: помнил цвета, помнил частично музыку — от Heads Will Roll до инстасамки. Память как у рыбки. Помнил Петю. Петя пришёл в чёрной футболке, Марк — тоже, просто принты разные. Аня подметила тогда, посмеялась. Не сговаривались. — Это ночью было, — сказал Марк: собрались вечером, прошло, наверное, часа четыре. — Все разошлись уже как-то. Хотя там музыка за дверью орала ещё… Хорошо, что Марк не запомнил, какая именно. Минус триггер. Картинка в голове сохранилась пятнами отдельными. Фиолетовыми. Такие вот синяки на памяти — хорошо, что любые синяки рано или поздно становятся зелёными, жёлтыми, а потом и вовсе сходят на нет. — Мы одни там сидели, — уже чуть громче продолжил Марк, потому что музыка на фоне снова стала орать — почти как тогда. — Я целоваться полез и… Трогать тоже полез, но сейчас Марк так и не понял, сказал ли об этом вслух. Трясло. Так, что до смеха. — Он сказал, что не надо. Вообще не надо. Никогда больше. — Да он же испугался просто, — тут же сказала Аня — таким тоном, будто… будто у неё тоже рушилось тоже. Словно не Марка убедить пыталась, а себя. Марк закачал головой. — Марк, там все были уже… немножко не в кондиции… — Он только сок пил, — тут же ответил Марк. — На трезвую голову говорил. Как и сам Марк здесь и сейчас. — И я на это как-то ему сказал, что я его… Нет, вот это слово Марк уже всё-таки проглотил. Потому что — да, память как у рыбки — его мозг предпочёл забыть точную формулировку. Но Марк бы не удивился, если бы Петя ему сейчас воспроизвёл ту фразу и выяснилось бы, что чувства свои он выразил самыми громкими словами, которые только можно придумать. Если Петя их, разумеется, не выбросил из головы. — А он? — осторожно спросила Аня. Марк вдруг резко пожалел, что решил обо всём этом ей рассказать только сейчас. — Он сказал, что не может так много чувствовать и отношений он не хочет. Аня, кажется, не могла уложить это всё в голове. — Он не злился, — добавил зачем-то Марк. — Сказал, что со мной интересно общаться и общение он терять не хочет. Как будто общение — тоже диск какой-то. Или тема курсовой. Петя правда не злился. Максимально аккуратно с Марком тогда говорил. И за предплечье держал. Марк губы поджимал, пытаясь понять, в чём дело. А Петя не объяснял нормально. Ну так вот. Просто. Не для того, чтобы встречаться по-настоящему. Всё было. Ничего не будет. — Наверное, меня просто нельзя полюбить, — почему-то вырвалось у Марка. Тихо совсем сказал, в сторону. Аня услышала, к сожалению. — Ну ты же понимаешь, что это бред? — тут же отреагировала она. И ещё кучей подобных фраз. И к руке потянулась через стол — сидела же напротив. Ладонь ладонью накрыла. Говорила много. Марк интуитивно понимал, но уже не улавливал. Плыло перед глазами. Не заметил, как тряска и смех перетекли в дурацкие слёзы. Линзы ещё эти, блин… Марк аж вздрогнул оттого, что телефон в кармане зажужжал: забыл уже о нём совсем. Достал, шмыгнув носом. Аня отпустила, чуть отстранилась. Время на экране отображалось ровное такое — 21:21. А ниже сообщение горело. Женя 🦔 Ты как там ? Заплакал Марк в итоге ещё сильнее. Вспомнил слова Жени о том, что он его пока что не обманывал. Утёр глаза тыльной стороной левой ладони и всё-таки открыл диалог — кажется, Аня пристально смотрела за этим всем, но ничего. Объяснит как-нибудь.

21:22 Не очень, но всё в порядке Я тебе попозже напишу, ладно?

21:22 Ладно Марк глубоко вдохнул. Выдохнул. Пытался успокоиться. Положил перед собой на стол телефон с открытым диалогом. Незримое присутствие. — Я тебя люблю, ты же знаешь? — услышал он вдруг Аню и поднял голову. — Знаю, — кивнул Марк. Как лучшего друга. Может быть, даже как брата. Но он имел в виду всё-таки другое. И, снова шмыгнув, пробежался глазами по последним сообщениям, а потом потянулся и заблокировал экран. Попозже напишет. Странно: показалось, что на фоне заиграл какой-то кей-поп.