Соната на крови

      Невыносимый стыд, словно кислота, растёкся внутри, под солнечным сплетением скрутило тошнотой, и вот теперь действительно захотелось сбежать. Но Сола не могла пошевелиться. Даже дышать толком не могла.       Что она наделала? И, чёрт возьми, как? Почему она, почему чаша дождалась именно её рук, чтобы треснуть? Сола прогнала эту мысль — да какая разница! Главное, она в любом случае виновата в том, что очевидно важная вещь для факультета разбита. При всех: студентах, преподавателях, декане.       Но если вдруг чашу можно… каким-то образом починить? И вернуть в неё Вдохновение? Она бы что угодно для этого сделала!       Повисшая тишина наполнилась тихим рокотом голосов, перешедшим в неразборчивые, но явно недовольные восклицания. Сола догадывалась, что на неё сейчас смотрят все, но не могла отвести взгляда от своего декана. А тот молчал, нахмурившись.       — Простите, пожалуйста, — одними губами прошептала она, едва протолкнув слова сквозь сомкнутое спазмом горло. Ну что за глупость! Как будто извинения могли тут помочь. — Синьор Карстен, я не…       Малодушно захотелось оправдаться, рассказать про свой сон, про то, что чашу разбил кто-то другой, но это было совершенно бессмысленно.       Декан качнул головой, посмотрел в сторону зрительного зала и наконец сказал:       — Посвящение окончено, можете расходиться. С преподавателями я поговорю позже. Нильс, Юта, не забудьте подойти к главам ваших кафедр по поводу расписания, — он снова перевёл взгляд на Солу, и от тёмного багрянца его глаз она едва не поёжилась. — Ты пока останься.       Это прозвучало зловеще. Ей придётся как-то… искупить это всё? О, она согласна! Но вдруг это что-то ужасное? Что за наказания могут практиковаться в волшебной Академии?       А потом её наверняка выставят отсюда. С позором и навсегда.       — Как же мы без чаши? — выкрикнула из зала незнакомая девушка.       — Как и всегда, — спокойно ответил декан. — До следующего сентября она бы нам в любом случае не понадобилась.       Вот теперь зал взорвало возмущением, и Сола наконец оглянулась. Люди повскакивали с мест, что-то громко заговорили — наперебой, так, что было не разобрать слов. Наверное, и к лучшему: не хотелось представлять, что после произошедшего звучало в её адрес.       — Успокойтесь, — глуховатый голос декана, как оказалось, мог быть достаточно громким. — На вашу учёбу это никак не повлияет.       — Но Вдохновение! — раздался другой голос, юношеский и нервный. — Оно же…       — Если вы надеялись на чашу в течение года, — перебил декан, и это прозвучало раздражённо, — то зря. Вам бы всё равно никто не позволил.       Возмущённые возгласы сделались ещё явственнее, а сбоку вдруг послышалось движение и мелькнула тень. Сола обернулась, увидела синьора Джуда — и тут же постаралась избежать его взгляда. Впрочем, тот смотрел не на неё.       — Карстен, — почти прошипел он, — паника на факультете пресекается не так. Лучше уведи Солу.       Она вновь метнула взгляд на декана. Тот нахмурился ещё сильнее, но кивнул. Быстро подобрал обломки чаши, указал глазами на угловой спуск со сцены и, резко развернувшись, зашагал туда. Сола рванулась за ним, а позади раздался звучный и уверенный голос синьора Джуда:       — Не беспокойтесь раньше времени. Такое наверняка уже случалось. Мы поищем записи и со всем разберёмся. А пока…       Что именно «пока», Сола уже не расслышала, почти бегом выскользнув вслед за деканом из зала. Тот шёл не останавливаясь, и у неё не сразу вышло догнать его и подладиться под быстрый шаг.       — А такое действительно уже случалось? — едва не задыхаясь, спросила Сола.       Синьор Карстен покосился на неё и сбавил скорость.       — Насколько я знаю, нет. В дневниках начала семнадцатого века есть история о том, как Академия преобразовала сосуд факультета воплощения в череп. — Сола посмотрела вопросительно, и декан пояснил: — В честь Шекспира и бедного Йорика. А чтобы сосуд был повреждён… нет, такого не припомню. Но, возможно, Джуд прав и стоит поискать ещё записи.       — Я могу и сама! — горячо заверила Сола и тут же осеклась: вряд ли ей позволят быть в Академии после всего этого. Но вдруг разрешат… пусть не учиться, но хотя бы на время остаться здесь и попробовать исправить то, что натворила?       — Не уверен, — у неё тут же упало сердце. — Библиотека Академии довольно… хм, хаотична. У нас никогда не было архивариуса, и сложно разобраться даже тем, кто работает здесь много лет. Всё давно перепуталось, и со временем проще не становится.       Декан говорил так, словно проблема была в самой библиотеке, а не в том, что туда не пустят. Или она просто цепляется за призрачную надежду? Хотелось уточнить, но голосовые связки не слушались. Сола попыталась успокоить саму себя: в конце концов, если придётся уйти из Академии, ничего страшного не произойдёт, она просто продолжит жить прежнюю жизнь, которая была вполне неплохой. Работа, семья, Амедея, родной город…       Но чёрт возьми, как же ей не хотелось обратно в обычную жизнь! Мысль о возвращении в Венецию — в прекрасную, любимую… постылую Венецию — обдала холодом.       Ведь она уже слишком размечталась, как станет учиться здесь: сполна погрузится в музыку, которой ей так не хватало, сможет сколько угодно любоваться горными просторами, лесами и лугами, водопадом и замком, а рядом будут те, кто всецело поглощён творчеством. Отказываться от таких надежд было невыносимо.       Синьор Карстен повёл её к лестнице и вниз, и взгляд поневоле выхватывал красоту вокруг: колонны и скульптуры, портреты известных музыкантов на стенах, высокие стрельчатые окна… Фортепиано в эркере, горстка разноцветных медиаторов в полупрозрачной вазочке прямо у деревянных перил, барельеф лиры у поворота лестницы… Они с синьором Карстеном спустились к вестибюлю и пошли наискось, и стук каблучков Солы звучал синкопами к мерному эху шагов её декана. Она подстроилась так, чтобы двигаться в унисон, и тихо проговорила:       — Я правда не понимаю, как так вышло, — Сола подумала даже, а не рассказать ли про сегодняшний странный сон, но отбросила эту мысль. Она и сама в вещие сны не верила, так с какой стати поверит кто-то другой?       — Я тоже, — синьор Карстен дёрнул затянутыми в чёрное плечами, помолчал и посмотрел на неё, слегка замедлив шаг. Длинные волосы мазнули по худому бледному лицу. — Не переживай слишком сильно, Сола. Это действительно красивый обычай, не более. Не думаю, что в нём есть практическая польза.       — Нет пользы от здешнего Вдохновения? Оно же волшебное… — Сола отчего-то смутилась и пояснила: — Мне так вчера сказали.       — Вдохновение, даже волшебное, переоценено, — глуховатый голос отчего-то прозвучал устало. — Усердие гораздо важнее.       Спорить с этим было бы глупо, но чем тогда Академия отличалась от обычной, например, консерватории? Честно учиться и стараться можно — и нужно! — где угодно, не скрываясь в специальном магическом замке.       — Усердие важно, конечно, — осторожно подбирая слова, проговорила Сола. — В том же вокале, ведь это сплошная техника. Но если писатели? Или композиторы, как вы? Нужно же… не знаю, озарение. Поток. Когда не вымучиваешь из себя каждое слово или ноту, а льётся само. Иначе… ну, текст как мёртвый. Наверное, музыка тоже.       Синьор Карстен поморщился так, будто хлебнул перебродившего на солнце вина.       — Озарения — следствие самодисциплины. Это без неё ничего не будет, особенно достойного результата. Рецепт прост, Сола: не халтурить. И всё получится даже без глотка из волшебного сосуда.       Получится у неё — здесь, в Академии? Или он имел в виду не её саму, а говорил вообще? Но спросить опять не повернулся язык.       Они пересекли вестибюль и нырнули в галерею, точь-в-точь похожую на ту, что вела к музыкальному факультету.       — Синьор Карстен, а куда мы идём?       — К Мейсону… декану рукотворчества. Надеюсь, он поделится с тобой Вдохновением из их амфоры.       Сола глубоко вздохнула. Мысль, что вокруг неё столько суеты, что из-за неё побеспокоят ещё одного человека, причём наверняка занятого, была неуютной.       — Зачем? Вы ведь сказали, это всего лишь обычай.       И что же — её всё-таки не выгонят?       — Который лучше соблюсти, если получится. Возможно, тебе так будет проще здесь.       Горькая мысль пронзила запоздало, и у Солы вырвалось:       — Меня теперь возненавидит весь факультет.       Синьор Карстен остановился у выхода из галереи, и серебро обломков звякнуло в его руке. Он посмотрел Соле прямо в глаза, и она снова залюбовалась, какие они у него — словно свежепролитая кровь.       — Точно не весь. Кто-то не отвернётся. А мнение остальных не имеет значения.       Она только кивнула. Невольно скользнула взглядом по строгому контуру рубашки — тёмный глянец пуговиц блеснул у ворота. И каким же её декан был неестественно бледным, едва ли не в синеву.       — Идём, Сола, — он подал ей руку перед порожком у выхода из галереи. Его пальцы оказались очень холодными.       Остаток дороги они шли в молчании. Коридор, лестница, подвал… Стены здесь были из тёмного камня, и золотистые блики светильников плясали по высоким барельефам. Синьор Карстен довёл её до массивной деревянной двери и остановился, постучал по косяку костяшками бледных пальцев — длинных пальцев музыканта, — но ответом была тишина.       — Придётся подождать, — он посмотрел на неё и поправил манжету рубашки. — У Мейсона тоже посвящение.       — Ничего страшного, — и вдруг Сола вспомнила, о чём надо было наконец спросить. — Синьор Карстен, а как в реальности найти мелодию своего Зова?       Он приподнял брови:       — В каком смысле найти? Ты не знала мелодии?       — Не знала… А что, должна была?       — Хм, да. У вокалистов это что-то знакомое. Что уже пели или могли бы спеть. У инструменталистов аналогично. Незнакомые мелодии слышат только композиторы. Вернее, наброски и подсказки, — Сола тут же вспомнила похожие слова Дебры, — как смутный сон. Отрывки, которые нужно вспоминать и серьёзно дорабатывать. Интересно… Ты увлекаешься сочинением музыки?       — Нет! Синьор Карстен, я в жизни двух нот связать не могла. И… постойте, отрывки? То была законченная мелодия… ну, почти. Такты связные, но развитие темы оборвалось, и я не услышала кульминации. А так хочется…       Багряный взгляд скользил по её лицу изучающе, и от этого что-то щекотало внутри, по самым кончикам нервов. Синьор Карстен склонил голову к плечу, перехватил обломки поющей чаши в другую руку и потёр подбородок.       — Очень интересно. Можешь напеть ту мелодию?       Сола распахнула глаза, и в голове пронеслись все возможные возражения: она помнит лишь обрывочно, и обязательно сфальшивит, и совсем не распетая… Ей определённо не следовало отвечать, что может, — но стоило ли иначе? Вероятность остаться в Академии всё ещё представлялась довольно призрачной, а что она за студентка кафедры вокала, если не может напеть несколько тактов! Пускай и сложных…       Она разомкнула губы, судорожно соображая, что же ответить, как вдруг неподалёку раздались шаги. По коридору шёл мужчина — высокий, худощавый, в серых брюках и рубашке. Его тёмные волосы были короткими, а на висках блестело что-то изумрудное. В руках он держал высокую бронзовую амфору, и мерцала она тем же золотистым светом, что и разбитая чаша.       — Карстен? — его голос прозвучал низко и вкрадчиво. — Я думал, ты заглянешь вечером.       — Мейсон, мне нужна твоя помощь.       — Вот как, — декан рукотворческого факультета перевёл взгляд на Солу, и она вдруг сообразила, что блестящее изумрудное на его висках — это чешуя. — Помощь нужна тебе или твоей спутнице?       — Обоим. Это Сола, моя первокурсница. Впустишь нас?       — О, минуту.       Синьор Мейсон перехватил амфору одной рукой — Сола вздрогнула, на миг испугавшись, что снова что-то пойдёт не так, — и отпер дверь. Сола вошла в сумрачное помещение вслед за синьором Карстеном и с интересом огляделась. Напротив входа стоял массивный деревянный стол, а по углам — ещё два, и один из них явно был предназначен для какого-то мастерства. Для резьбы по дереву, судя по деревянным фигурам всевозможных размеров и форм: от небольших статуэток на каминной полке до внушительного дракона, распахнувшего крылья в дальнем углу.       «…И прочие мастера прикладных искусств», — вспомнилось Соле вдруг.       Вдоль стен высились книжные шкафы, на полу лежал тёмный ковёр, по углам расположились ещё два стола, а ближе к центру комнаты — несколько кожаных кресел болотного оттенка. Синьор Карстен немедленно устроился в одном из них, сложив обломки на столик у подлокотника, и указал Соле взглядом на соседнее. Кресло оказалось успокоительно мягким, и она едва подавила порыв забраться туда с ногами. Синьор Мейсон поставил амфору на центральный стол и остался стоять, прислонившись к столешнице. Тёмный взгляд скользнул по ним с синьором Карстеном, и захотелось поёжиться, забиться поглубже в кресло. Декан рукотворческого факультета производил какое-то неуютное впечатление, хотя чешуя на его висках была очень красивая. А ещё он моргал определённо реже, чем это обычно делают люди.       — Что за помощь вам нужна? — голос синьора Мейсона прошелестел в полумраке комнаты, и захотелось ответить, что нет, ничего не надо, но Сола прикусила язык.       — Я был бы благодарен, — ответил синьор Карстен, — если бы ты позволил Соле пригубить Вдохновения из вашей амфоры.       — Твои студенты успели опустошить поющую чашу?       — Чаша раскололась, — синьор Карстен кивнул на серебряные обломки, — и Вдохновение испарилось.       Синьор Мейсон посмотрел туда и как-то недобро прищурился.       — Раскололась? Каким образом?       У Солы перехватило дыхание, стоило вспомнить ужас тех долгих мгновений, но она заставила себя ответить:       — Я взяла её в руки, увидела трещину, трещина быстро расползлась, и… — она запнулась. — Но я ничего с ней не делала, честное слово!       — Весь факультет видел, что не делала, — успокаивающе напомнил синьор Карстен. — Ты не виновата.       Захлестнули одновременно облегчение от его слов — он не обвинял, он верил! — и мучительный стыд. Ведь что-то она точно сделала не так, если чаша разбилась именно в её руках.       — Это очень странно, — протянул синьор Мейсон. — Никогда о таком не слышал.       — Жаль. Я надеялся, что хотя бы ты что-то знаешь.       — Увы.       Синьор Мейсон смотрел на обломки чаши, едва мигая. Неспешным движением сложил руки на груди — на ладонях угадывались царапины, а на левой неярко блеснуло кольцо. Сола вглядывалась в его лицо, надеясь разгадать мысли, хотя что там было разгадывать! Он ведь не согласится. Не станет рисковать благополучием своего факультета. И будет прав.       Да и стоит ли? Синьор Карстен же сказал: это всего лишь обычай. Но потом сам же признал, что ей было бы проще здесь, испей она Вдохновения. А Сола и без того боялась… не справиться. Если Академия не примет, если её магии не причаститься сполна — будет ли смысл в пребывании здесь? Выйдет ли учиться так, как должно?       — Я видела сон, — неожиданно для себя призналась Сола, и синьор Мейсон перевёл на неё свой жутковатый взгляд. — Сегодня ночью. В нём была поющая чаша, и её нёс кто-то… А затем уронил, и она треснула.       Как глупо и беспомощно это прозвучало! Пытаться оправдать себя сном — что может быть нелепее?       — Ты поэтому испугалась? — спросил синьор Карстен, и она обернулась к нему. Его глаза в полумраке казались почти чёрными, такими задумчивыми. Черты обоих деканов были схожими, но как же различались повадки: резковатые у синьора Карстена и размеренные у его друга. — Когда подошла к чаше. Потому что узнала её?       Неужели он воспринял её слова всерьёз?       — Да. Даже трещина была такая же, как ночью, только… — Сола запнулась, но если быть честной, то уж до конца, — только стала хорошо заметна, когда я коснулась чаши.       — Расскажи про свой сон, — негромко сказал синьор Мейсон. — С самого начала и во всех подробностях.       Сола метнула взгляд на своего декана, и тот кивнул ей, подбадривая. И она пересказала — всё, что ещё оставалось в памяти, хотя образы уже спутались. Но она помнила коридоры, и тень, и чашу… и кусачего ворона. И мелодию, конечно же.       Когда Сола закончила, синьор Мейсон помолчал некоторое время, опять позабыв про моргание, и его тёмные глаза не выражали ничего. Подобная бесстрастность пугала, но отвернуться Сола не решалась. Затем он наконец посмотрел на мерцающую амфору, а после — в сторону синьора Карстена, и едва заметно кивнул.       — Обитателям этих стен порой снятся необычные вещи. С некоторыми они даже происходят. Думаю, мы можем попробовать. Это действительно странная история, но я не чувствую угрозы моему факультету.       — Спасибо, Мейсон. Я был почти уверен, что ты не откажешь.       — Почти, значит, — тот усмехнулся. — А как же Виченцо? Или Марианна?       — Виченцо отказал бы сразу же. Марианна… Она бы захотела помочь, но не уверен, что решилась бы. Прийти к тебе было надёжнее всего.       — Что ж. — Сухой шелест голоса, изумрудный блеск чешуи, запах деревянной стружки и старых книг. — Сола, подойди ко мне.       Она с некоторым трудом поднялась из мягкого кресла, подавив желание в очередной раз оглянуться на своего декана, и синьор Мейсон потянулся к амфоре. А затем вдруг сощурился, не успев дотронуться до бронзового сосуда, и это вновь обожгло тревогой.       — Карстен, давай-ка ты. Сола твоя студентка.       Позади послышалось движение, и она всё же обернулась. Синьор Карстен поднялся из кресла и подошёл к ней, слегка коснулся локтя, мягко подталкивая, и Сола была благодарна за эту поддержку. Синьор Мейсон отошёл от стола и встал в стороне, не сводя глаз с них обоих.       — Не касайся амфоры руками. На всякий случай, — вместо напутствия добавил он. Она быстро закивала, и тут синьор Карстен поднял амфору — стал заметен узор из шипастых роз, как на поющей чаше, — и музыкальные пальцы легли на старую бронзу так… изысканно.       — Хорошей учёбы, Сола, — негромко произнёс её декан и протянул ей сосуд, и Вдохновение замерцало так близко. Словно огоньки фей…       Она позволила себе на миг залюбоваться тем, как золотистые блики отражаются в окаймлённых багрянцем зрачках, а затем сцепила ладони за спиной — для верности — и, не прикрывая глаз, коснулась губами тёплой бронзы.       Синьор Карстен чуть наклонил амфору, и пронзил нежданный трепет: причащаться Вдохновением из рук того, чья музыка ей так понравилась! Мерцание стало ярче, и золотистые блики заплясали по бронзовым стенкам, и лицо опалило жаром — пар от чая, так ведь говорил Нильс? О, это определённо был очень горячий чай — показалось даже, что губы ошпарило, и Сола тут же отстранилась.       И снова взглянула на синьора Карстена. Тот смотрел внимательно и серьёзно, а затем на короткий миг улыбнулся ей, и в золотистом сиянии Вдохновения показался вдруг не таким мертвенно бледным.       Сола отшагнула чуть назад и расцепила сведённые пальцы, отчего-то тяжело дыша.       — Спасибо, — прошептала она, посмотрев на обоих деканов, но дольше задержала взгляд на синьоре Карстене. — С амфорой всё в порядке?       — Да, — её декан поставил обратно бронзовый сосуд, и Вдохновение по-прежнему светилось внутри. — Насчёт твоего сна у меня нет идей, но, думаю, это касается только нашего факультета. Попробуем выяснить. Если что-то ещё приснится, обязательно скажи.       — Конечно, — закивала Сола, но синьор Карстен вдруг нахмурился. Посмотрел на свои руки, порывистым движением поднёс их к лицу.       — Что такое, Карстен? — прошелестел голос синьора Мейсона, и ей почудилась едва уловимая тень тревоги. Но её декан покачал головой и медленно опустил ладони.       — Ты не одолжишь мне ручку и пару листов?       Сола отошла обратно к креслу, не желая мешать, и с любопытством — и облегчением, Боже, каким облегчением! всё обошлось, по крайней мере пока! — наблюдала, как синьор Мейсон вытащил из ящика бумагу и несколько карандашей, как синьор Карстен взял их и склонился над столом прямо там, где стоял, как принялся что-то записывать. Начав с пяти линий по всей ширине листа.       Её декан начертил нотный стан, а затем принялся покрывать его узорами нот. Внутри всколыхнулся интерес, жгучий и неуместный: что за музыка создавалась здесь, сейчас? Это походило на чудо, на таинство, и золотистое мерцание амфоры словно благословляло происходящее, и захотелось подойти, заглянуть через плечо, различить первые аккорды рождающейся мелодии, считать тональность, и размер, и ритм…       Она, конечно, не решилась. Зато жадно ловила каждое движение своего декана — как он в неудобной позе склонился над столом, едва опираясь на левый локоть, как отбросил мешающие волосы с лица, как торопливо мелькали бледные пальцы — синьор Карстен, не желая упустить мысль, определённо очень спешил. Как жаль, что она увидела это только сейчас, уже отправив редактору статью про него!       А может, и не жаль. Ведь акт творчества — нечто очень личное. Сола подумала даже, не отвернуться ли, но не смогла себя заставить.       Наконец синьор Карстен коснулся запястьем бледного лба и выпрямился, глядя на исписанные листы как-то удивлённо. А затем почему-то снова нахмурился, сложил их вчетверо и спрятал в карман брюк.       — Не думал, — вдруг раздался из темноты голос синьора Мейсона, — что сосуды чужих факультетов могут так воздействовать.       Её декан резким движением одёрнул манжеты.       — Так не воздействуют даже собственные.       — Хм. Да, кстати…       Синьор Мейсон отошёл к одному из шкафчиков, где теснились не книги, а мелкие тёмные пузырьки. Достал парочку — стук тяжёлого дерева, тихий звон растревоженного стекла, — и вернулся обратно к столу, протянул пузырьки синьору Карстену.       — Забери их сразу. На всякий случай.       Тёмные бутылочки исчезли вслед за нотами. А затем синьор Карстен вдруг взглянул на саму Солу, и в багряных глазах светилось что-то странное.       — Надеюсь, дело не в тебе, — непонятно пробормотал он, снова одёргивая манжеты.       — Что?.. — выдохнула она, и сердце в волнении заколотилось сильнее.       — Карстен, не пугай студентку. Всё в порядке, Сола. Думаю, тебе пора вернуться на факультет и зайти на свою кафедру.       — Действительно, — синьор Карстен мотнул головой, словно опомнившись, и шагнул к ней. — Я провожу.       Она лишь кивнула, глядя на него снизу вверх.       — До вечера, Карстен, — прошелестело им вслед. — Не забудь о можжевеловой настойке.       — Увидимся, Мейсон.       Сола тоже попрощалась. Её декан забрал многострадальные обломки, свободной рукой открыл дверь, и вместе они вышли из кабинета.       — Спасибо, синьор Карстен, — как же глупо и наивно прозвучали эти слова! Они не передавали и десятой доли её благодарности, но лучших Сола не придумала, только посмотрела на декана, пытаясь взглядом выразить то, что не получилось вслух.       — Тут не за что благодарить. Академия призвала тебя, и тебе следует быть здесь. Как любому другому студенту. А в том, что произошло, ещё попробуем разобраться. Хотя со здешними тайнами получается не всегда, — его глуховатый голос на этих словах прозвучал как-то совсем задумчиво.       Они поднялись на первый этаж факультета рукотворчества — статуя Венеры в ближайшей нише, гобелен с растительным узором на стене напротив, фреска в духе Микеланджело под балюстрадой второго света, — и синьор Карстен, остановившись, вдруг сказал:       — Ты так и не напела мне мелодию своего Зова. А раз ты и в том сне её слышала, то это тем более интересно.       Сола тихо вздохнула. Она надеялась, что он забыл о том вопросе — да она и сама забыла. Но попробовать и правда стоило, особенно если это действительно как-то связано с чашей. А вдруг Вдохновение, которое она пригубила, поможет ей? Или — каких только совпадений не бывает на свете — её декан со своей музыкальной наслушанностью подскажет, где искать мелодию, хотя бы приблизительно.       — Я не настаиваю, — добавил он и в очередной раз перехватил обломки из ладони в ладонь. — Но был бы рад, если бы ты попробовала.       И Сола кивнула — ей очень не хотелось ему отказывать. Прикрыла глаза на пару мгновений, вспоминая мелодию — хотя бы начальные аккорды, отпечатавшиеся в памяти чётче остальных, — положила ладонь на диафрагму, взяла дыхание, попыталась поточнее уловить внутренним слухом первую ноту…       И, едва приоткрыв рот, не смогла вытолкнуть из себя ни звука. Словно её душили изнутри, словно стянули путами голосовые связки, не давая вырваться воздуху — по крайней мере, окрашенному мелодией.       Едва не раскашлявшись, Сола сглотнула и вдохнула так глубоко, как только смогла, и с трудом выдавила:       — Простите, синьор Карстен. Не получается.       Ей было так страшно увидеть в глубине багряных глаз неодобрение… разочарование? Но декан смотрел без признаков злости, а затем сказал:       — Зажим, значит, — она едва кивнула в ответ, и он добавил: — Думаю, я знаю, кого из преподавателей тебе назначить. Идём на кафедру.       И синьор Карстен повёл её обратно на факультет, явно погрузившись в свои мысли, и Сола не хотела ему мешать. В молчании они миновали третий этаж, поднялись выше — на четвёртый. Синьор Карстен уверенно подошёл к двери, похожей на ту, за которой скрывался кабинет синьора Джуда, но тот вроде бы остался в другом ответвлении коридора.       В кармашке платья вдруг зажужжало, и Сола, извинившись перед деканом, достала телефон. Это оказалось уведомление из фейсбука, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, что за вопрос она задавала Дебре. Ах да — верно ли, что об Академии нельзя говорить посторонним. В скруглённом прямоугольничке поверх обоев с уютными осенними листьями светился ответ:       «Даже если захочешь рассказать, не получится».       Сола закусила губу, чувствуя, как водоворот очередных вопросов завихрился в голове. Но синьор Карстен смотрел выжидательно, и она, отбросив неуместные мысли, сама постучалась к главе своей кафедры.