#дотрахалисьфест

Андрей, чертыхаясь, пытался открыть дверь гостиничного номера, одновременно поддерживая бесчувственного Миху. Тот, разумеется, ничем не помогал: руки плетьми висели вдоль туловища, колени грозили подогнуться в любой момент. Князь мысленно проклинал остальных членов группы, которые прекрасно видели, в каком состоянии находится Миха, но, тем не менее, оставили их наедине. Особенно сильно досталось Балу и Поручику — те жили буквально в соседнем номере, но вместо того чтобы помочь, пожелали спокойной ночи и свалили к себе в комнату. Андрей набрал в лёгкие воздуха, собираясь заорать на весь коридор, чтобы хоть кто-нибудь, уже неважно, кто, вышел и поддержал, блядь, Горшка, потому что ему совершенно не улыбалось сажать того на пол, а потом ставить на ноги, рискуя сорвать поясницу. Словно почувствовав его намерения, Миха вдруг поднял руки и ухватил Андрея одной за плечи, а второй — за талию. В таком положении Князь смог наконец сунуть в скважину и повернуть ключ без риска уронить лучшего друга. Андрей втащил свою драгоценную ношу в комнату, бросил на кровать и остановился, чтобы перевести дух. Промышлявшие в этом городе (Новосибирск? Новокузнецк? Новый Уренгой?) организаторы решили сэкономить и поселили всех в двухместных номерах. Администратор на стойке регистрации долго извинялась — номеров с раздельными кроватями на всех не хватило, и кто-то должен был жить в комнате с двуспалкой. Наверное, стоило позвонить оргам и спросить, какого, собственно, хуя они не сумели проконтролировать даже такую мелочь, но после ночного переезда между городами ни у кого не было на это сил, так что Андрей, раздвинув толпившихся у стойки музыкантов, устало сказал: «Князева и Горшенёва в этот номер поселите». Андрей запер дверь, зашел в ванную, плеснул себе в лицо холодной водой и уставился в зеркало. В нём отражался невероятно уставший человек, на лице которого были написаны все тяготы последних недель. Бесконечный тур почти без отсыпных, ночные переезды между городами, неумеренные дозы бухла, проёбы организаторов, нескончаемые срачи с Гордеем… И, конечно, Миха. Миха, которого надо было пасти, чтобы он не вмазался. Пасти, если вмазался, — чтоб не захлебнулся собственной блевотиной или не отъехал ещё по какой причине. А если не вмазался, как вот сегодня, — всё равно пасти, чтобы добрался до гостиницы живым и невредимым… Андрей резко выпрямился и стукнул кулаком по выключателю. Миха раскинулся на кровати в позе звезды, грудь слабо вздымалась. Интересно, вёл бы он себя так же, если бы не знал наверняка, что может пить хоть до зелёных чертей — и всё равно проснётся в своей кровати, живой и невредимый?.. Впрочем, Андрей знал ответ. Он вытряхнул Миху из косухи, расшнуровал гады, расстегнул ремень, стащил штаны. Чуть помедлив, снял и футболку тоже. Сам тоже разделся до трусов, вытянул из-под Михи одеяло — естественно, единственное в номере — укрыл его и сам устроился рядом, отчаянно убеждая себя в том, что в происходящем нет ничего особенного. Все люди спят в трусах, особенно если до того отчаянно потели, а потом переоделись в футболки не первой свежести. Все люди, если им приходится спать под одним одеялом, ложатся близко друг к другу, чтобы не оказаться за пределами этого самого одеяла… Да блядь. Он просто не хотел упускать шанс прижаться к Михе, по-настоящему, кожа к коже, чтобы вспомнить, как это бывает, как это было когда-то, в прошлой жизни… Когда они только бухали (и то, как он теперь понимал, не особенно много, потому что на «много» попросту не было денег), когда Андрей притаскивал пьяного Миху на продавленный матрас в эрмитажной квартире, а Миха льнул к нему, лез целоваться, прижимался… теплый, мягкий, расхристанный. И разрешал ему… всякое. Всё разрешал, на самом-то деле. Потому что по пьяни Миха расслаблялся и позволял хотеть — себе и себя. Наутро он отводил взгляд, и Андрей не решался начать разговор, опасаясь разрушить происходящее между ними. Потому что по трезвяку Миха никогда не позволял себе ничего такого — даже когда они спали на том же самом матрасе, даже когда ночевали у Андрея дома. В такие ночи Андрей пробовал как бы невзначай придвигаться ближе, закидывать на Миху руку, утыкаться лбом ему в плечо — но тот совершенно никак не реагировал. А пару дней спустя их жизни снова озарялись пивом или чем покрепче — и, стоило двери «Михиной» комнаты закрыться за ними, как он робко, будто впервые, прижимался к Андрею со спины, начинал шарить руками по телу, а когда Андрей поворачивался в его объятиях — приникал губами к губам и целовался как в последний раз. А потом… потом Андрей ушёл в армию. А когда вернулся — всё изменилось настолько, что даже подумать о чём-то таком стало невозможно. Он перевернул Миху на бок, спиной к себе, всё ещё ища оправдания: если тот начнёт блевать, то в такой позе точно не захлебнётся рвотой и его не заблюёт. Потом обнял его, зарылся носом в волосы — и наконец перестал себя обманывать. Миха пах табаком, потом и ещё чем-то неуловимым, родным, переносящим на десяток лет назад… Миха пах Михой. Андрей прижался крепче, ощутил равномерное движение грудной клетки, провёл рукой по коже, задевая соски… С-сука. Его член тоже перенёсся на десять лет назад и сейчас упирался Михе в задницу. Андрей не сдержался — двинул бёдрами, оттягом проехавшись между ягодиц. Блядь, как же хочется… И тут он вспомнил. Они всё-таки говорили обо всём этом. Один раз. Они лежали в той же позе, что теперь, Андрей двигался резко и размашисто, крепко держа Миху за бёдра. Тот тихо стонал на каждом толчке, рассыпая по телу Андрея искры концентрированного счастья. Хотелось вжаться лицом Михе в волосы и шептать, какой он хороший, как Андрей его хочет, как любит и никуда от себя не отпустит… Но страх, что, дав происходящему название, он спугнёт Миху, был сильнее. Поэтому он просто целовал его шею и одними губами вышёптывал: «Миха, Миша, Мишенька…» Вдруг Андрей осознал, что Миха перестал стонать ещё с полминуты назад. Он двинул бёдрами ещё раз — резко, глубоко, как Михе нравилось — но не услышал ни звука. От внезапного беспокойства начала прочищаться голова, и до Андрея дошло, что тот не только замолк, но и обмяк в его объятиях, и дышал теперь не так тяжело и возбуждённо… бляха-муха, Миха попросту спал! Первой мыслью было, конечно, придержать его в той же позе и закончить начатое: член и не думал опадать, да и у Михи вполне наличествовала пусть ослабевшая, но эрекция. В конце концов, Андрей уже почти подошёл к финишу и слишком хорошо знал Миху, чтобы сделать ему больно… В памяти вдруг всплыл подслушанный на какой-то вписке разговор. Точнее, плач, который он услышал, когда, продрав глаза, направлялся в ванную в поисках целительной жидкости. За дверью ревела какая-то незнакомая девчонка — судя по всему, в жилетку своей подружке. Суть случившегося заключалась в том, что, очнувшись с утра, она обнаружила, что прошлой ночью какой-то чувак, весь вечер подливавший ей водки, воспользовался тем, что она нажралась до беспамятства, и… Андрея передёрнуло. Ему самому девочки отказывали редко, но если это случалось — у него и мысли не возникало сделать что-то подобное. О чувствах девушек в подобной ситуации он, правда, никогда не думал — просто в его представлении идея секса заключалась не в том, чтобы кончить в человека, а в том, чтобы почувствовать, что тебе хотят доставить удовольствие, и доставить его самому. Узнать, что у девушек остаются такие ощущения от секса в невменозе, было стрёмно, даже несмотря на то что он никогда ничего подобного не делал. Миша, конечно, не девушка, но… от мысли, что он заставит Мишу хоть на секунду почувствовать те отчаяние и безысходность, которые звучали тогда в голосе незнакомой девчонки, Андрею делалось тошно. Он с грустью вытащил всё ещё твёрдый член и, прикрывшись футболкой, отправился додрачивать в ванную. Утром Миха, как обычно, прятал глаза — но в этот раз в его поведении было что-то новое, что-то, что заставило Андрея насторожиться. Миха как будто хотел что-то сказать, но всё никак не мог решиться. Андрея вдруг прошила мысль: а что если он ничего не помнит? Не только про вчерашнее, но и вообще, про все разы, когда они?.. Что если Андрей всё это время делал то же самое, что тот неизвестный мужик?.. А Миха молчал и продолжает молчать, потому что девушке в такой ситуации посочувствуют, а ему... В животе зашевелился липкий ужас. Если всё так, то он... он завтра же пойдёт в военкомат, попросит отправить его во флот и никогда больше не сойдёт на берег. Потому что ходить по одной земле с Мишкой после того, как сотворил с ним такое... Неизвестность всегда хуже правды, какой бы она ни была, поэтому Андрей сглотнул и решился: — Мих, ты чёт сам не свой сегодня. Случилось чё? Миха повернул голову и впервые за всё утро взглянул на него: — Можешь рассказать, чё вчера было? Ужас затопил Андрея целиком. Он с трудом подавил в себе желание отвести взгляд и ответил: — Да чё, мы нажрались до чёртиков, потом сюда пришли, легли... в той комнате. А потом ты вырубился, ну и я следом. Сказать правду всё-таки оказалось выше его сил. Нужно прямо сейчас ехать домой собирать вещи, чтобы завтра в девять утра быть на пороге военкомата. Миха снова отвернулся. Уставился в окно так, будто там было что-то кроме грязно-жёлтой стены соседнего дома, и почти шёпотом сказал: — Ты это, если я вырубаюсь... не стесняйся, доёбывай. Я же чувствую, что ты вчера, ну... Наверное, Андрею стоило использовать этот шанс, чтобы подойти к Михе, встать перед ним на колени и сказать всё, что хотелось. Признаться в любви, предложить быть вместе, пообещать, что никто никогда ничего не узнает... Но всё существо Андрея наполнилось таким облегчением и ликованием, что он смог только подойти к Михе, положить руку ему на плечо и сказать: — Спасибо, Мих. А спустя время, когда Миха снова заснул в его объятиях, Андрей вдруг понял, что может не просто закончить начатое, но и сказать наконец всё, чего не произнёс тогда. Он говорил, и говорил, и говорил. Говорил между толчками, говорил после, выцеловывая торчащие позвонки, говорил, не ощущая текущих по щекам слёз, говорил, пока не заснул, прижимая Миху к себе. Наутро встречаться взглядами избегали оба. Андрей прильнул к Михе всем телом. Как бы ему хотелось вернуться на десять лет назад, когда у них не было ни славы, ни стадионов, ни всенародной любви, но было то, другое... когда они могли... когда он мог... Слова "любовь" применительно к ним с Михой Андрей теперь избегал даже в мыслях. Они могли... Он мог... Андрея вдруг затопило жаром. Миха ведь разрешил ему. И никогда своё разрешение не забирал... Конечно, Андрей не станет делать ничего... такого. Он скорее яйца себе откусит, чем сделает Михе больно. Но есть ведь... другой способ. Они делали так иногда, когда хотелось по-быстрому, без прелюдий... Андрей приспустил трусы, щедро сплюнул на ладонь, размазал слюну по члену и ткнулся головкой между Михиных бедер. Это же просто... ноги. Ему ведь не будет неприятно. Он даже не вспомнит ничего... Андрей просунул член полностью и не удержался от стона. Было не настолько тесно, чтобы он мог кончить, но это не имело никакого значения. То, что происходило сейчас, не было сексом. Это было... возвращением домой после десяти лет в Балтийском море. Он двинул бёдрами раз, потом другой, вжался лицом в Михин затылок и зашептал: — Миша, Мишенька... я так скучал, если бы ты только знал... я бы так хотел, чтобы ты... чтобы мы... хотя бы так, по ночам, это ведь как будто понарошку... Мих, Мих, если б я знал, что сделать, чтоб ты слез... я бы всё сделал, вообще всё... Вдруг Миха зашевелился. Андрей замер. Сердце колотилось как бешеное, в голове звенела пустота. Если он сейчас очнётся... Но Миха и не думал просыпаться — только сдвинулся слегка. Его бёдра при этом сжались крепче, заставив Андрея застонать вновь. Он на всякий случай проверил Михин член: пусть его душа ничего не хочет, но, может, хотя бы тело?.. Нет, никакого намёка на эрекцию. Андрей крепче схватился за Михины бёдра, убыстряя движения. Крышу сорвало окончательно, слова смешивались в бессвязный комок: — Мишенька, родной... хороший мой... как я тебя... я ведь всегда тебя... Миииииих!.. Мозги постепенно прояснялись. В голове всплыло воспоминание, как Миха в такие моменты накрывал ладонью торчащую между его бёдер головку, согревая её, пока Андрей приходил в себя. Миха снова шевельнулся, на этот раз совсем чуть-чуть — но этого хватило, чтобы его рука сдвинулась так, чтобы касаться Андреева члена. Андрей на всякий случай проверил ещё раз — но в Михиных трусах ничего не изменилось. Он с сожалением вытащил, принёс из ванной влажное полотенце и как мог привёл Миху в порядок. Потом повалился рядом, напоследок погладил его по волосам и тоже провалился в пьяный сон. Утренний Миха был... обычным похмельным Михой. Бурчал по делу и просто так, минут пять искал стоявшие у кровати ботинки и хлебал воду прямо из-под крана, хотя стаканы в номере имелись. В голове Андрея на повторе крутилась мысль: "Во флот по возрасту уже не возьмут". Он избегал смотреть не то что Михе в глаза, но даже в его сторону. Хотелось начать нажираться прямо с утра, потому что чуйка подсказывала: как только похмелье отступит — станет ещё хуже. Но, как назло, никакого алкоголя не было. Гостиничный завтрак они проигнорировали (Миха — потому, что вообще не жаловал завтраки, Андрей — потому, что боялся, что его стошнит, стоит ему положить в рот хоть кусочек), так что из номера спустились прямо к автобусу. Андрей растягивал сигарету в надежде зайти в него последним, выбрать место подальше от Михи и всю дорогу притворяться спящим. Но Миха по непонятной причине стоял рядом и занимался тем же самым, так что к автобусу пришлось подойти вместе — после того, как на них прикрикнул Гордей. У самых дверей Миха вдруг дёрнул его за рукав и, глядя в асфальт, тихо сказал: — Я это, ну... не особо щас… из-за герыча, понимаешь, да? И вообще я думал, ты давно уже... но если ты хочешь, можешь, ну, как договаривались... мне хорошо, когда тебе хорошо, ну, понимаешь?.. Все корабли Балтийского флота ушли в открытое море. Андрея на борту не было.