Сердце скульптора

Здание из белого мрамора, лёгкое и словно устремлённое ввысь, где находилась городская канцелярия и где собирались судить Иннидиса, было частью великолепной главной площади. С колоннадой, галереями, ажурными арками и изысканными статуями у входа, оно походило на храм, и раньше Иннидис любил это место. Сегодня оно вызвало у него отвращение. Его привели в просторную залу, светлую, как и всё здесь, усадили на низкую мраморную скамью, а напротив, на помосте, стояли скамьи повыше и пошире, на которых восседали трое судей. Справа от них торчал, опираясь рукой о балюстраду, тот лысый вельможа, Гриссель Лирри, выступающий как обвинитель от лица господ из Аккиса. Ведь это именно они узнали в освобождённом рабе царского невольника Вильдэрина и, проявив должную бдительность, собрали доказательства, что вельможа из Лиаса, Иннидис Киннеи, пренебрёг законом, поступился честью и совестью, подделал документы, незаконно даровал свободу преступнику и помогал ему прятаться. Хотя захворавший Иннидис плохо соображал, но, услышав это, всё-таки вздохнул с облегчением. Значит, им не удалось отыскать Ви: любовник успел скрыться, хвала Лаатулле! Сразу за этой обнадёживающей мыслью пришла мысль пугающая: они могли найти и схватить Вильдэрина, а затем втайне, никому не сказав, доставить его в свой дворец. Ведь эти вельможи сами не слишком-то уважали закон, судя по сделке, которую они ему предлагали через своих людей. В таком случае это судебное разбирательство могло быть просто-напросто их местью Иннидису за то, что он водил их за нос. Гриссель Лирри говорил долго и ревностно, обвиняя его в укрывательстве чужого невольника, незаконной выдаче ему вольной, а после уже в сокрытии убийцы, которого следовало бы казнить. Тихлес Хугон клялся, что своими глазами видел поддельный поступной лист и что обвиняемый избавился от него, отдав беглому преступнику Вильдэрину. Он также признался, что предлагал Иннидису выгодный сговор, якобы чтобы вывести его на чистую воду, но обвиняемый, мол, и тут умудрился солгать, намеренно направив его по ложному следу: должно быть, он лжив по самой своей сути. Ясно, что охотник за рабами придумал такое объяснение своему беззаконному предложению, чтобы не дать Иннидису возможность использовать это для встречного обвинения. Однако зря мужчина так беспокоился: Иннидис сейчас не способен был не то что обвинить других, но даже достойно защитить себя. Следом кто-то зачитал слова Роввана Саттериса: вельможа в своём донесении рассказал всё как есть, не пытаясь ни обелить Иннидиса, ни потопить его. Признался, что купчую оформил задним числом, уже выплатил за это нарушение некий штраф, и что имя Вильдэрин в этой купчей не упоминалось, и об истинной личности раба Ви он осведомлен и уведомлен не был. Слово получили и знавшие Иннидиса местные вельможи — некоторые прибыли лично, некоторые, как и Ровван, отправили своих доверенных людей с письмами и устными посланиями. Их задачей было описать и дать оценку ему как человеку и иллиринскому подданному, из чего судьи должны были сделать вывод, заслуживает ли он доверия. Тучный Мессимот, которого Иннидис когда-то задел на пиру, намекнув на его бессилие, не отказал себе в удовольствии явиться лично и пройтись по обидчику со всей желчью. Мол, он ни во что не ставит своё сословие, пренебрегает обществом, не гнушается оскорблять вельмож, зато заигрывает с чернью и рабами, и оттого Мессимот ничуть не удивлён, что такой человек как Иннидис Киннеи презрел закон, чтобы освободить раба-убийцу и предаться с ним грязным плотским утехам. Красноречиво и многословно в защиту Иннидиса выступили Реммиена и Яккиден, несколько добрых слов высказали и двое из его заказчиков, прочие же вельможи были довольно сдержанны и не сказали о нём ни особенно худого, ни особенно доброго. К концу всех этих выступлений он уже с трудом улавливал смысл слов: в ушах стоял гул, голова трещала, мысли путались, и он только хотел, чтобы от него отстали. Должно быть, именно поэтому, и ещё потому, что говорить было попросту больно, да и почти бесполезно, в свою защиту он только сказал, что не считает себя виновным. Этого было недостаточно, учитывая, что обвинитель и свидетели утверждали обратное, представили какие-никакие доказательства, да и в целом были куда убедительнее Иннидиса. По крайней мере, громче. По завершении суда он почувствовал облегчение просто оттого, что скоро его оставят в покое. Пусть даже покой этот он встретит в темнице. Только бы лечь куда-нибудь, закрыть глаза и забыться тяжёлым сном. Судьи совещались недолго. Не прошло и получаса, как они огласили приговор. Тихлес Хугон как в воду глядел, а может, он и нашептал судьям правильное решение, которое удовлетворит господ из Аккиса. Иннидису назначили штраф в троекратном размере стоимости раба: Вильдэрина оценили в двадцать тысяч аисов, и это ещё с учётом увечий, иначе наложник царицы мог стоить, как утверждалось, от тридцати до пятидесяти тысяч. Его также приговорили к символической порке плетью на главной площади Тиртиса, что значило, что вместо него у столба привяжут чучело. Это должно было свершиться завтра утром, а значит, ему предстояло провести ночь в подвале канцелярии, в одном из тюремных помещений. Эта часть наказания, судя по всему, не вполне устраивала обвинителей, потому что сразу, как её озвучили, Гриссель Лирри подошёл к одному из судей и что-то настойчиво зашептал. Судья в ответ на это гневно поднялся с места и отчеканил: — Не обсуждается! Гриссель поджал губы и, проходя мимо Иннидиса, смерил его хмурым и рассерженным взглядом. И хоть Иннидис чувствовал себя неимоверно усталым и больным, но не мог не ощутить толики злорадства: похоже, его обвинители надеялись, что плетью он будет наказан буквально, а отнюдь не символично. И вообще рассчитывали на более суровое наказание. Они, впрочем, не могли не понимать, что не слишком богатому вельможе вроде Иннидиса сложно будет выплатить штраф в шестьдесят тысяч, не обеднев при этом, но, наверное, на то и был расчёт. Иначе зачем бы после суда к нему подошёл Тихлес Хугон и прозрачно намекнул, что ему помогут погасить всю сумму штрафа, если невольник вдруг найдётся. Иннидис притворился, будто не понял намёка, тем более что в своём состоянии и правда понял его не сразу и ничего не ответил Тихлесу. Он покорно дал стражникам увести себя из залы вниз по лестнице, в одну из тесных каморок в подвале. Там ему выдали жировую свечу — укрепили в подсвечнике на стене, поставили на пол кувшин с водой и заперли дверь, оставив его в одиночестве. На Иннидиса обрушилась темнота, лишь слегка разгоняемая слабым светом свечи, и навалилась тишина, нарушаемая разве что шелестом чьих-то шагов вдалеке. Но сейчас это было именно то, чего он хотел. Иннидис алчно припал к кувшину с водой, а напившись, растянулся на узкой кровати, покрытой толстым сукном. Судя по всему, его поместили в помещение для знатных заключённых. В каморках для простонародья кровать бы уж точно не стояла. В лучшем случае лежал бы драный вонючий тюфяк, а то и вовсе куча соломы вперемешку с грязным тряпьём. Он уснул почти сразу — рваным, беспокойным, тяжёлым сном. Но и такой сон был лучше бодрствования, в котором изводила простудная хворь, и грызли гнетущие мысли. Проснувшись, Иннидис почувствовал себя не лучше, а хуже: теперь у него вдобавок ломило кости и ныли мышцы, как это бывает во время горячки. Сколько сейчас времени и настал ли рассвет, он понятия не имел: в каморке без окон было одинаково темно хоть днём, хоть ночью. Только когда за ним явились стражники, чтобы отпустить домой, он понял, что уже день, и плетью его чучело уже отходили. Хиден ожидал его на повозке снаружи и повез в Лиас, но в пути сознание Иннидиса поплыло и померкло, окутанное тьмой. Сколько прошло времени, прежде чем оно вернулось, Иннидис понятия не имел, но, судя по самочувствию, немного. Он попробовал приподняться, но был остановлен властным окриком Хатхиши: — Двинешься — убью! На его груди лежали какие-то горячие примочки, а присутствие здесь женщины говорило о том, что запрет на посещения больше не действовал. Это понятно: суд свершился, приговор исполнен, так что он больше не в заключении. Жаль только, что вряд ли надолго. Как только он сообщит, что не способен полностью выплатить штраф, его снова запрут, и уже не в собственном доме, а в долговой тюрьме, где он вынужден будет выполнять какую-нибудь работу в пользу Иллирина. Но до этого ещё было время — на выплату штрафа обычно отводилось до месяца. — Сколько прошло… — начал Иннидис и, сотрясаясь, закашлялся. Ну хотя бы голос к нему вернулся! Иннидис всё ещё хрипел, но теперь, по крайней мере, его можно было услышать. — Сутки, — ответила Хатхиши, догадавшись, о чём он хотел спросить. — Тебя сильно лихорадило, ты бредил. Вчера под ночь, хвала богам, жар ушёл. — Она устало вздохнула, а потом разразилась тирадой: — Нет, ну ты подумай, что за мрази! Они тебя никак прикончить хотели, раз продержали в темнице хворого и в горячке. Такое только подлостью можно объяснить! — женщина помолчала, нахмурившись, потом фыркнула: — Ну или тупостью. Уж не знаю, что хуже. — Неважно, — прохрипел Иннидис. — Как… Аннаиса? — Ревёт. Точнее, ревела, когда тебя привезли, а потом уже ничего, пришла в себя. — Надо бы с ней увидеться. — Не сейчас, — отрезала Хатхиши. — Сейчас ты выпьешь много снадобий, а потом снова уснёшь. Но я передам ей, что ты пришёл в себя, чтоб не волновалась. — Хорошо… Спасибо. — Уже думал, что будешь делать дальше? — Да, но ничего стоящего не придумал. — На самом деле большую часть времени он размышлял, как так сделать, чтобы Ви успел уехать из Иллирина прежде, чем его отыщут. А вот позаботиться о своём будущем почти не пытался. Так стоило ли недоумевать, что ни одной умной мысли в голове так и не родилось? — Кажется, меня ждёт долговая тюрьма… Хатхиши вздохнула и ничего не ответила. Да и что она могла сказать? Спустя неделю Иннидису стало заметно лучше. Простудная хворь ушла, голос вернулся, и он чувствовал бы себя полностью здоровым, если бы не остаточная слабость. Но главное, вернулась ясность мыслей, и он наконец решил сделать хоть что-то и собрать хотя бы часть штрафа. Тех его сбережений, которые не имели отношения к наследному имуществу Аннаисы, набралось чуть больше десяти тысяч. Ещё несколько тысяч можно было вывести из торговли, что он и так собирался сделать, ещё когда надеялся, что успеет уехать в Сайхратху. Оставалось найти сорок с лишним тысяч, и это казалось безнадёжной затеей. Даже когда Реммиена решила помочь и заплатила за своё пока ещё не законченное ростовое изваяние целых шесть тысяч, что было раза в три больше его стоимости, даже когда немного помогли друзья, оставшаяся сумма штрафа все ещё выглядела неподъемной. Когда подошёл срок его уплаты, Иннидису не доставало тридцати с лишним тысяч, и взять их было уже неоткуда. Аннаиса сама просила продать имущество, чтобы вывести деньги из её наследства, и он сделал бы это, если б был уверен, что потом сможет восстановить если не всё, то большую часть потраченного. Однако уверен он в этом не был, а ввергать племянницу в разорение из-за недальновидных решений опекуна было по крайней мере нечестно. Соразмерно неуплаченной части штрафа Иннидису назначили два с половиной года долговой тюрьмы и работ по реставрации горельефов и мозаики в древнем храме Кууррина, что на окраине Тиртиса. Два с половиной года! Как ни странно, в первые минуты Иннидис воспринял это известие со смиренной обречённостью. Вероятно, потому что успел подготовиться к мысли о будущей несвободе. Однако в следующий час им овладело возмущение, граничащее с гневом. В ярости он даже смахнул с полки глиняные скульптурные эскизы — большая часть из них разбилась, и оттого он разозлился ещё сильнее. Будь прокляты эти ублюдки из Аккиса! Ведь яснее ясного, что это по их прихоти ему назначили откровенно завышенный штраф, в том и заключалась их месть. Как ни претило Иннидису рассуждать о Ви как о предмете, однако, если смотреть отстранённо, для получения взыскания оценивать раба должны были по средней стоимости подобных ему невольников, независимо от того, кто и чьим наложником был. А изувеченный раб для утех никак не мог стоить двадцать тысяч аисов. Десять — самое большее. И вообще-то штраф в таких случаях далеко не всегда назначался в тройном размере. Чаще всё-таки в двойном. Но проклятые Геррейта или их доверенные расстарались, видят боги! Иннидис не знал даже, на кого больше злится: на этих вельмож за их подлую месть, или же на себя за то, что заболел так не вовремя и потому не смог как надо защититься в суде. А теперь уже было поздно, гневом ничего не исправить. Как и непреходящей тоской, в которую его ввергало даже не то, что он проведёт взаперти два с половиной года, а то, что не сможет уехать к Ви и даже сообщить ему об этом. И парню неясна будет причина, и может быть, он решит, что его тревожные сомнения были вовсе не надуманными, и Иннидис действительно решил отказаться от него, и не так уж он Иннидису был дорог. Если б не эти мучительные раздумья, мысль о заключении воспринималось бы легче. В конце концов, почти наверняка его поместят в приличные условия, да и работать он будет не на каменоломнях с приисками. За это в который уже раз следовало поблагодарить своё благородное происхождение. Будь он простолюдином, и срок оказался бы длиннее, и заперли бы его в каком-нибудь тесном зловонном бараке вместе с десятками других таких же несчастных, и работать пришлось бы в таких местах и так, что выжить к концу срока было бы большой удачей. Но, к счастью, он всё-таки родился вельможей и находился под защитой негласной традиции: знатных людей, если только они не совершили чего-нибудь по-настоящему страшного, нельзя было содержать в совсем уж дурных условиях и убивать работой. Ведь стоило поступить так с одним господином, и у других уже не останется уверенности, что при случае так не обойдутся и с ними. Сановники же и судьи, равно как и высшие законники, и главные распорядители казней и тюрем сами принадлежали к высокому сословию и были не враги самим себе. Иннидису даже милостиво дали сутки на сборы — он мог выбрать несколько небольших предметов, в том числе из одежды, которые дозволялось взять с собой в заключение. Ему не пришлось долго думать: он взял много бумаги, угля для рисования, пару книг и сменную одежду. Оставшуюся часть суток потратил, прощаясь с садом, в котором уже облетели персиковые деревья, зато зелень олив стала ярче. Прощался он и с домом, где ему было так хорошо, и со статуей Ви-Лиирруна, при взгляде на которую щемило сердце, и, главное, с домочадцами. Он ещё долго их не увидит. Городские стражники пришли за ним на следующее утро и весьма почтительно сопроводили до повозки и дальше — в небольшой крепостной замок, построенный ещё несколько веков назад (возле него тогда и стал разрастаться Тиртис), а ныне превращённый в тюрьму. Там Иннидиса поместили в небольшую комнату с грубыми каменными стенами, зарешеченным окном и двумя вполне сносными кроватями. Здесь также имелся стол со скамейкой, а к стене крепилась чаша для умывания. Его соседом и товарищем по несчастью оказался конопатый парнишка, ещё даже не достигший совершеннолетия, которого заперли здесь по воле его же родичей и, как утверждалось, для его же блага. Чтобы образумить. Он рассказал Иннидису, что вёл очень весёлую жизнь, делал ставки на аренных боях и играл в кости, частенько ездил гулять в столицу, кутил с приятелями в тавернах и расплачивался за всех, дарил дорогие подарки девицам в публичных домах… И всё это за счёт тётки и дяди, у которых жил после смерти своих родителей. Помимо тех денег, которые они ему выделяли, он у них ещё и подворовывал, и оба время от времени не досчитывались своих драгоценностей. Когда поняли, куда деваются они и прочие дорогие вещицы из дома, то подали на собственного племянника в суд, и его на год заперли в долговую тюрьму. Для острастки. Ясно было, что за год, через день работая в городской канцелярии и выполняя мелкие поручения, ему всё равно было не выплатить всю сумму долга. И заперли его здесь, чтобы он якобы понял, что деньги достаются не просто так. — Такая чушь! — возмущался парень. — Можно подумать, они сами что-то делают! Получают доход со своих земель и живут в своё удовольствие. Так ещё и моё наследство в их власти! Это же нечестно! Почему чтобы сидеть в долговой тюрьме или становиться конным воином я достаточно взрослый, а чтобы распоряжаться своим имуществом — нет? По сути, своими действиями я всего лишь восстановил справедливость! Воспользовался деньгами, которые и так должны были принадлежать мне! Вот и Иннидис думал, что просто восстанавливал справедливость… Он и сейчас был в том уверен и чуть не расхохотался, сопоставив свои и парнишки размышления. Хотя смех вышел бы горьким. Должно быть, зачастую преступники вполне искренне считают себя невиновными, и Иннидис тут не исключение. Но, положа руку на сердце, он и правда подделал документ и пошёл на нарушения, когда оформлял купчую и последующее освобождение. А потому с позиции бездушного правосудия был ещё как виновен. Но если бы он продолжал следовать закону даже тогда, когда над Ви нависла настоящая опасность, то на Иннидиса легла бы вина уже в его собственных глазах. Пареньку оставалось сидеть в заключении всего месяц, и он вовсю мечтал, как выйдет, дождётся совершеннолетия, и «тогда они узнают». Что именно они должны будут узнать, он, впрочем, не уточнял. А вообще у Иннидиса сложилось впечатление, что в канцелярии были бы только рады наконец-то избавиться от навязанного судом работника, который вечно что-то путал или забывал. С долговыми тюрьмами для знати часто возникали подобные несуразности. Было непросто подобрать для благородных господ работу, не унижающую их достоинство и с которой они бы при этом справлялись. Ладно, если аристократ владел каким-нибудь искусством, как Иннидис, или был врачом, учителем, хорошим переводчиком или каллиграфом — тогда проблем не возникало. А вот если в долговую тюрьму попадал землевладелец, живущий только за счёт своих земель, воин или некогда богатый наследник, промотавший состояние, то подобрать им занятие оказывалось куда сложнее. Вечно недовольный скучный стражник, который всем своим видом демонстрировал, как ненавидит свою унылую службу и знатных заключённых, с которыми даже не понаглеешь и попробуй только ударь или нагруби, каждый день сопровождал Иннидиса к старому храму, а потом обратно к крепости. Два этих древних здания находились не очень далеко друг от друга, примерно в получасе ходьбы, так что добирались до них пешком, но Иннидиса возможность прогуляться только радовала. Если бы не безутешная, неотвязная тоска по Ви и не разлука с домочадцами, подобное заключение он счёл бы мягким. Таким оно, по сути, и было. Труд по реставрации горельефов под началом главного зодчего провинции Якидис оказался небезынтересным, а работа над мозаикой, совершенно для него новая, и вовсе увлекла так, что ради этого занятия он готов был задерживаться в храме до темноты, а приходить туда на заре. Однако у приставленного к нему стражника были иные распоряжения, и к тому же он вовсе не горел желанием подниматься до рассвета вместе со своим благородным узником или потом вести его назад во мраке. Когда конопатого паренька выпустили, Иннидис остался в тюремной комнатёнке один, и это его полностью устраивало. Порой товарищ по несчастью утомлял пустой болтовней, теперь же вечерами можно было или читать, пусть даже при свете свечи быстро уставали глаза, или мечтать о встрече с Ви. Иннидис неоднократно слышал, что со временем тоска по возлюбленным, когда их долго не видишь, становится глуше, пока не исчезает вовсе. Но, видимо, не в его случае. Томление по Ви с каждым днём только усиливалось. Его бросало от светлых надежд на радостную встречу к мрачной уверенности, что Вильдэрин его не дождётся, а потом вновь окрыляли мечтания. Такие резкие перепады между отчаянием и надеждой сводили с ума и сильно истощали и без того измученный разум. Он тщательно подсчитывал, сколько прошло времени и сколько ещё осталось, отмечая истекшие сутки на отдельном бумажном листе, и для интереса сопровождал каждый день каким-нибудь крошечным символичным рисунком, характеризующим его: дождь, солнце, особенно унылый стражник, вкусная еда, отвратительная еда, красивый рассвет… Двух сторон одного листа хватило на два месяца, и первая сторона второго листа уже также была заполнена. Шёл четвёртый месяц заключения, снаружи вовсю благоухала весна, и ежедневные прогулки от крепости к храму и обратно теперь доставляли Иннидису ещё больше удовольствия, чем прежде. Раз в месяц конюх Хиден привозил письмо от Ортонара: Иннидису разрешено было получать послания от управителя, но только от него и только потому, что он отвечал за дом и хозяйство, пока господин в тюрьме, а следовательно, и за благополучие юной госпожи Аннаисы. Ортонар подробно и деловито докладывал о домашних делах и кратко приводил данные счетовода, который на время получил право распоряжаться оставшимися деньгами Иннидиса в размере, необходимом для содержания хозяйства, домочадцев и оплаты собственных услуг. К лету, как обычно, южным Иллирином завладели зной и духота, и если у себя дома Иннидис мог выйти в тенистый сад, то здесь, в этом крошечном помещении, окно которого выходило на юг, укрыться от жары было негде. За день комната так прогревалась, что не остывала даже ночью, тем более что ночи тоже становились всё более душными. В такое же лето, всего год назад, Ви начал ему позировать, а после они очень скоро стали любовниками. Это могло бы случиться и раньше, если бы не дурацкие страхи и сомнения Иннидиса. Но хорошо, что это вообще с ними произошло и что они были счастливы, пусть и всего несколько месяцев. Они совсем недолго пробыли вместе, но это время для Иннидиса стало настолько дорого, будто речь шла о годах, и он не сомневался, что спустя ещё два года мало что в его чувствах поменяется. Иннидис был не особенно влюбчив, и Вильдэрин оказался всего-то вторым за жизнь, кого он полюбил с такой силой. Возможно, уже последним. Но будет ли и Ви помнить свои чувства к нему спустя столько времени? Ведь любовник ещё молод, очень привлекателен и, если боги были к нему благосклонны, оказался в неизведанной, но интересной ему стране, сразу же свободным и уважаемым человеком. Наверняка у него там уже немало поклонниц и поклонников. А Иннидис к нему не приехал, когда обещал… Пожалуй, в этом случае, не ведая всего, Ви посчитает себя свободным от любовных обязательств перед ним и, в общем-то, будет прав. Иннидис не знал, верны ли его опасения, оправданы ли страхи, но узнать это, по всей видимости, ему предстояло намного раньше, чем он предполагал. Ведь вместо двух с половиной лет он провёл в долговой тюрьме семь месяцев. Но, как выяснилось, он и вовсе не должен был там оказаться. Была середина лета, когда стражник привёл его в канцелярию к одному из низших законников, в небольшое, но светлое помещение, вдоль стен которого тянулись деревянные ячейки со свитками, а из окна в центр комнаты лился яркий свет. Там, у высокой подставки для письма, сидел полноватый желтоволосый мужчина с очень белым лицом и румяными щеками. Поодаль, позади него и спиной к окну, прямо у самого оконного проёма, стоял ещё один, коренастый и черноволосый. Свет падал таким образом, что хорошо обрисовывал силуэт, а вот лицо оказалось в затемнении, и отсюда можно было различить только общие его черты. Белолицый на одной интонации, скучным голосом сообщил, что в связи с полученными из столицы сведениями с Иннидиса снимаются обвинения в незаконном укрывательстве и освобождении раба, а также и в сокрытии преступника. Следовательно, и долга больше нет. Отныне он свободен и может возвращаться в свой дом. От окна, где стоял черноволосый, раздалось покашливание, и полноватый законник с явной неохотой добавил: — От лица всей обвинительной коллегии провинции Якидис и судебной канцелярии я приношу тебе извинения, досточтимый господин Киннеи. — Раз так, то может, мне ещё и уплаченный штраф вернут? — брякнул Иннидис. — Прошу меня простить, но это не в моём ведении, и я не могу отдать подобное распоряжение. Однако если ты, досточтимый господин, обратишься к высшим законникам провинции, то тебе, несомненно… — …Опять скажут, что это не в их власти, — вмешался стоявший у окна незнакомец. — А когда получится попасть на приём к самому важному сановнику, он отошлёт обратно к своим подчинённым. Пока вернёшь то, что уплыло в государственную казну, успеешь состариться и умереть, — хохотнул мужчина, чей голос теперь казался отдалённо и смутно знакомым. — Но вернуть утраченное, определённо, всё-таки стоит, и у меня есть соображения, как это сделать, — загадочно добавил он. — Позволь, я отвезу тебя домой и по дороге расскажу обо всём подробнее. — Ладно… Спасибо… — растерянно пробормотал Иннидис, недоумевая, кто такой этот человек, почему собирается помочь, что хочет получить взамен и откуда его знает (а то, что их пути, по всей видимости, когда-то уже пересекались, он не сомневался). Мужчина отошёл от окна, продвинулся к центру комнаты, и его лицо больше не находилось в тени. Это, однако, не помогло, и для Иннидиса этот средних лет человек с чёрными, прямо как у Ви, глазами по-прежнему оставался незнакомцем. Только когда они вместе вышли на улицу и двинулись к повозке, на которой ожидал улыбчивый возничий, Иннидис наконец спросил: — Досточтимый, мы что, знакомы с тобой? Мужчина встал как вкопанный и медленно к нему повернулся. — Так ты меня не узнал? Моё имя Гролдан. Помнишь? На несколько мгновений Иннидис потерял дар речи. Потом воскликнул: — Гролдан?! Но ты же… — Он несколько раз обвёл руками свой подбородок, как бы показывая бороду. — Вот я и… Гролдан! Но как?! — «Как» что? — хохотнул тот. — Как избавился от бороды? Сбрил. По иллиринскому обычаю, раз уж пришлось здесь осесть. Или как начал служить государству? На это так быстро не ответить… Давай по пути поговорим. И он указал рукой на повозку, предлагая на неё подняться, и Иннидис так и сделал, всё ещё не в силах поверить в столь удивительную и радостную встречу. Гролдан попал к нему десять лет назад, молодым, хоть и старше Иннидиса мужчиной, диковатым и угрюмым, густо заросшим смоляной бородой и с таким пронзительно злобным взглядом из-под косматых бровей, что в первое время Иннидис опасался, как бы выкупленный случайно раб не придушил его посреди ночи. Силы в крепких жилистых руках ему для этого явно хватало. Ви был не единственным невольником, который оказался у Иннидиса по недоразумению. Гролдан тоже был таковым. По большому счёту, он появился у него в довесок к другому рабу: хозяева сделали вид, будто не так его поняли и решили, что он хотел выкупить обоих. А до этого Гролдана сильно посекли и собирались увезти на каменоломни за дурной нрав. Иннидис, как с ним иногда случалось, просто не смог произнести равнодушное «увозите». К тому же его тронуло, что строптивый невольник был родом из тех же мест, что и Эйнан. А Эйнан ведь тоже с точки зрения рабовладельцев отличался злонравием… Так Гролдан с его дурным нравом и оказался в доме Иннидиса в Лиасе, куда он только-только переселился. И поначалу мужчина и правда вёл себя невыносимо: косился на всех опасным взглядом, угрожающе смотрел исподлобья, отказывался отвечать на вопросы и упорно что-то бурчал себе под нос, что-то язвительное. С ним приходилось очень сложно. Только спустя время, уже получив свободу, он наконец поверил, что тут ему зла не желают, и начал вести себя хоть и не идеально, однако куда приличнее. Он хорошо и старательно выполнял свою работу на подворье, а потом, будучи наблюдательным и въедливым человеком, обнаружил, что тогдашняя кухарка Иннидиса тайком сливает вино из кувшинов, заменяя до трети объёма водой, после чего заново их запечатывает. Пришлось с ней распрощаться. Гролдан у Иннидиса тоже не задержался. Как только отошёл от своей злобы на прошлое и начал задумываться о будущем, так и покинул его дом, сообщив, что дальше должен жить сам, не полагаясь на доброту молодого господина. Неудивительно, что теперь Иннидис его не узнал. Не так уж долго мужчина у него жил, это было давно, да и борода, которой теперь не стало, сильно меняла обличье. — Так как же ты стал… законником, да? — спросил он Гролдана, когда повозка тронулась с места. — Не законником. Я не могу рассказать тебе подробностей моей службы. Нельзя. Но я служу Иллирину, хотя это, должно быть, и выглядит странно. Когда я покинул твой дом, то отправился сразу в столицу, и там сначала помогал стражникам… приглядывался и прислушивался в некоторых опасных переулках, и если видел что-то подозрительное, то сообщал… Ну а дальше, думаю, ты и сам примерно догадываешься. Иннидис догадывался. Похоже, его бывший подопечный стал одним из тех, кто в тени, кто расследует заговоры, приглядывает за ненадёжными вельможами и выполняет тайные поручения правителей и высших сановников. Вообще-то дотошному и внимательному Гролдану это подходило. И вероятно, именно благодаря своей службе он сумел вызволить Иннидиса из долговой тюрьмы. — Я очень признателен, что ты вытащил меня из заключения… — Считай это моей благодарностью за твою помощь мне десять лет назад, — хмыкнул мужчина. — Потому что тогда я повёл себя весьма бессовестно, даже спасибо не сказал. Я потом часто вспоминал и думал, что надо бы тебя проведать, поблагодарить как следует, хотя бы спустя годы. Да всё было как-то недосуг. А тут вдруг вот как вышло… А Гролдан-то изменился не только внешне! Он теперь даже говорил по-другому. Раньше, помнится, ворчал, выцеживая слова, а чаще вообще угрюмо молчал. Теперь же оказался весьма словоохотлив, часто улыбался и бросал фразы со спокойствием и непринуждённостью. Должно быть, ему пришлось этому научиться, чтобы не выделяться среди большинства иллиринцев не только внешне, но и манерой общения, иначе ему сложно было бы нести свою службу. Между прочим, он и от иноземного акцента сумел избавиться. Иннидис всё никак не мог прийти в себя от удивления и не отрывал глаз от лица Гролдана, толком не глядя на дорогу, где мимо проплывали дома и деревья, и вот уже богатые особняки центра сменились глинобитными хижинами окраин. Еще немного — и Тиртис закончится, начнутся выцветшие и высохшие летом пути, соединяющие два города. Время близилось к полудню, и солнце неумолимо напекало голову. Хорошо, что повозка ехала быстро, и поднятый ветер обдувал разгорячённую кожу. — Как ты вообще узнал, что мне нужна помощь? — Уттас Юссети сказал мне. Интересовался, нельзя ли чем-то помочь. Он не думал, что мы знакомы и что я тут же сам брошусь помогать. Я же увидел в этом возможность вернуть тебе долг и отблагодарить. Тем более что услышал, будто ты пострадал оттого, что освободил раба, как когда-то освободил и меня. — Уттас? А с ним-то вы откуда знакомы? — Бывший любовник, конечно, всегда водил множество самых необычных знакомств, но бывших рабов, а ныне представителей одной из тайных служб, среди них вроде бы не было. — Однажды я допрашивал его по подозрению в некоем заговоре… К счастью для него, он оказался ни при чём. А после этот человек просто задавил меня своим назойливым дружелюбием, — с усмешкой признался Гролдан. — Вот и пришлось стать с ним приятелями, только б отстал. — Узнаю Уттаса, — рассмеялся Иннидис, припоминая, с какой настойчивостью друг порой втягивал понравившихся ему людей в свой очень широкий круг общения. — Но как тебе удалось меня вытащить? Это же не было… «…Незаконно», — хотел закончить он, однако осёкся. Если и было, он не желал об этом знать. Гролдан, впрочем, сам догадался, в чём его вопрос. — Мне понадобилось время, как видишь. Несколько месяцев. Можно было бы вызволить тебя быстрее, если б я кого надо припугнул, кому надо пригрозил разоблачением некоторых… дел. Тогда для тебя нашли бы лазейку, сделали бы послабление… Но всё-таки это было бы не так надёжно, потому что однажды на место тех людей могли прийти другие. Я решил, что лучше потратить время, но сделать всё наверняка и по закону. Поэтому ты теперь не помилован, а полностью оправдан. Почти. Подделка документа за тобой по-прежнему числится, но за неё ты уже с лихвой расплатился. — Но как тебе удалось?! — Ну, для начала я выяснил как можно больше об этом рабе, о Вильдэрине. Пришёл к выводу, что этот паренёк неповинен ни в чём и, по сути, пострадал только из-за своей близости к правящей династии, что совсем не справедливо. А после мне оставалось только добиться встречи с царицей Аззирой… — С царицей?! Ты так говоришь, будто это проще простого… — О, нет, разумеется, это было вовсе не просто. Я ждал не один месяц. Однако царский род обычно расположен к нам. Ведь мы служим династии Уллейта, но никогда не вмешиваемся в её внутренние дела. Зато присматриваем за другими родовитыми семействами. Ну а династия в качестве благодарности старается идти нам навстречу. — А почему ты обратился к царице, а не к царю? — Этот вопрос был уж вовсе праздным, но Иннидис никак не мог отделаться от любопытства, памятуя о том, что рассказывал ему о царе Вильдэрин. — Так я вроде только что объяснил, — недоумённо вскинул брови мужчина. — Мы в первую очередь служим династии Уллейта. А царь никак не Уллейта, а Кханейри. Поэтому я обратился к царице. Но знаешь, — он нахмурился и в задумчивости потёр подбородок, — когда я только начал ей обо всём рассказывать, чтобы убедить, что тот раб невиновен и ты тоже, она прервала меня и сообщила, что я слишком многословен. Хотя, клянусь, не в пример тому, как много я говорю тебе, тогда я был очень краток! Но мне показалось, что она всё поняла сразу же, как только я впервые произнёс ваши имена, потому и велела мне умолкнуть. Она сказала что-то непонятное про огонь свечи и что «они не должны были пострадать». А сразу после этогосвоей же рукой написала указ. Там говорилось, что «человек, именуемый Вильдэрином и некогда бывший рабом для утех, известный также под именем Ви, неповинен в гибели владычицы Лиммены Аррити и его следует считать свободным со дня смерти его госпожи, о чём в царской канцелярии надлежит сделать соответствующую запись». Ну а затем, когда указ уже был выпущен, мне оставалось только связаться с градоначальником Тиртиса и потребовать, чтобы тебя выпустили и принесли извинения. — Это что же, царица освободила Ви задним числом? — изумился и обрадовался Иннидис. — Как такое возможно? — Она царица, что для неё может быть невозможного? — пожал плечами Гролдан и усмехнулся. — Там в конце указа так и написано: «Волею богов солнцеликая владычица Иллирина Аззира Уллейта, властная над днями минувшими, сегодняшними и грядущими». Но главное, чтодля тебя этот указ означал то, что ты никак не мог укрывать раба и преступника, потому что на тот момент ни раба, ни преступника уже не существовало. А значит, и на тебе нет вины. — Удивительно… — пробормотал Иннидис. — Кажется, какая бы мне разница, каким именно образом я вышел из заключения? Но отчего-то очень приятно узнать, что это не помилование и не снисхождение, а признание невиновным. — Я рад это слышать, — улыбнулся Гролдан. — Значит, не зря потратил дополнительное время, а то, знаешь ли, сомневался до последнего. А что касается уплаченного тобой штрафа, то его тебе вернут. Но только не иллиринская казна. Как я и сказал там, в канцелярии, вытащить что-то из казныдовольно сложно, да и не нужно. В конце концов, Иллирин ведёт войну, государству нужны деньги, считай это своей помощью стране, — усмехнулся он. — Куда как лучше взыскать деньги с истинных виновников твоего несчастья. С супругов Геррейта. Я тут кое-что о них выяснил. Ничего настолько страшного, чтобы они утратили своё положение, но достаточно серьёзное, чтобы доставить им неприятности. И эти неприятности стоили бы им многого. Куда больше тех тридцати тысяч, которые они согласились заплатить, а точнее, вернуть тебе, и ещё десяти, чтобы возместить время, потерянное тобой в долговой тюрьме по их милости. Разумеется, они были здорово раздосадованы таким моим требованием, но, будучи в целом разумными людьми, поняли, что иного выхода у них нет. — Спасибо тебе, Гролдан! Честное слово, я даже не знаю, как мне тебя отблагодарить… — И не стоит! — замахал руками мужчина и расхохотался. — Иначе так и будем по очереди возвращать друг другу долги. — И всё-таки спасибо, — повторил Иннидис и, помолчав, с интересом спросил: — А что же такого ты о них выяснил? — Ну, я же не могу теперь об этом сказать. Обещал помалкивать, если они возместят тебе ущерб. Вот если они этого в итоге так и не сделают, то ты — и не только ты — узнаешь. Но, сдаётся мне, они не станут рисковать и скоро пришлют к тебе людей с деньгами. Потому на днях жди гостей. Они ещё долго говорили, но уже не о заключении Иннидиса, не о господах из Аккиса и не о службе Гролдана, а больше о каких-то очень бытовых вещах. Бывший подопечный рассказывал, что увлёкся разведением цветов в своём небольшом палисаднике, и это не могло не вызвать у Иннидиса улыбку, уж больно не вязался его суровый облик со столь нежным увлечением. Сам же он признался, что думает покинуть Иллирин и продать особняк, хоть ему и жаль терять свой дом, ведь он вложил в него столько себя, и жаль расставаться со слугами — он успел с ними сродниться. В ответ Гролдан обещал помочь с поисками покупателя, которому понравился бы именно такой дом и который, может быть, согласился бы оставить слуг и управителя в услужении. За беседой они наконец въехали в Лиас, тоже выцветший и поблёкший от зноя, но Иннидис так счастлив был снова видеть знакомые переулки, улицы и дома, что едва не прослезился. Он пригласил Гролдана зайти в дом, но бывший подопечный отказался. Он и так потратил не один день, добираясь сюда из столицы — хотел лично убедиться, что Иннидиса отпустят. Теперь же его ждали обратно в Эртину, и каждый час был на счету. — Ты по-настоящему хороший человек, — сказал напоследок Гролдан, — и у меня сложилось впечатление, что твой друг Вильдэрин тоже. И я был искренне рад помочь тебе, а заодно и ему. От этого и моя жизнь тоже стала немного радостнее. Они коротко обнялись на прощание, и Гролдан, кивнув на ворота, добавил: — Иди же, повстречайся с друзьями и домочадцами, и добро пожаловать домой.