Приобщение

      — Мужик, скажи, куда ты меня везёшь, — третий раз повторяет Юра раздражённо.       — Константин, друг твой, сказал, сюрприз тебе устроил, — отвечает таксист нараспевку и щербато улыбается. — Просил не говорить. Да мы рядом уже, вон точка на карте, — машет пальцем в сторону телефона.       Юра смотрит сквозь лобовое стекло — ну, они подъезжают к Арбату. Ничего необычного, главная улица города, парень работает недалеко отсюда. Так в чём сюрприз?       Автомобиль останавливается перед главным входом в театр. На лестнице и у дверей стоят люди, наверное, кого-то ждут, чтобы вместе культурно провести вечер. Татищев мажет их взглядом безынтересно.       — С вас двести пятьдесят, — водитель цокает языком и жмёт на кнопки в приложении. — Поставьте пять звёзд по-братски.       Юра роется в карманах куртки, из одного достаёт три смятые сотки и тянет мужику, из другого — любимый Нокиа, машет им перед рябым небритым лицом.       — Мобилу видел? С неё тебе звёзды ставить?       Таксист игнорирует двусмысленный вопрос, тянет безразлично:       — У меня сдачи нет, — и с усмешкой пялится на парня.       — Что ж, печально. Ну, тогда скажи, сколько я тебе даю, и разбежимся, — Юра копирует пренебрежительный тон водилы.       — Триста, — тот спешно выдёргивает купюры из тощих пальцев.       — Отсоси у тракториста!!! — Татищев орёт так, что все стоящие перед театром удивлённо оборачиваются, и с грохотом захлопывает дверь калины, удовлетворённо наблюдая охуевшее ебало мужика. — Надо иметь при себе палтос, чтобы так не позориться, — добавляет, не надеясь, что тот услышит, и пожимает плечами. — Ауфидерзейн!       Проследив за удаляющейся тачкой, Челябинск довольно разворачивается на носках, поскальзывается на тонком слое льда и летит башкой в асфальт. Но траектория внезапно изменяется, и Юра с охом приземляется на что-то умеренно мягкое:       — Господи, что за-       — Причём тут Господь, когда спас тебя я, — хрипло возмущается знакомый голос.       — О, Катюха, — парень переориентируется в пространстве, садится на корты перед недовольным другом; тот, видимо, услышал Юрины выкрики и подошёл сзади, а Татищев на него ненарочно свалился. — Я как снег на голову, да?!       — Скорее как мешок с картошкой, — Костя потирает ушибленный затылок.       — Ой, ну не надо тут.       Юра опускается на колени, тянет руку к припорошенным снегом двуцветным волосам. Ощупывает пальцами кожу на наличие шишек, не то чтобы нежно, но участливо.       — Вроде всё ок, — отнимает ладонь от головы друга и неловко поднимается на ноги. — Хватайся, — протягивает правую руку Косте.       Тот берётся, но почти не тянет — помогает себе левой, упираясь в асфальт. Встаёт и отряхивает угольно-серое пальто.       — Ты какой-то слишком нарядный. Вроде просто расслабиться выбрались, — Юра смотрит чуть ниже подбородка, на вязанный свитер с горлом, выглядывающий из-под воротника. — Кстати, в чём сюрприз-то? — вспоминает.       Екатеринбург кивает в сторону лестницы в театр оперы и балета имени Глинки:       — «Лебединое озеро». Культурный отдых. Саша посоветовал, — комментирует тезисно.       Юра переводит взгляд с друга на массивные двери и обратно. Молчит секунд десять.       — То есть. Ты. Повёл. Меня. На балет, — резюмирует отрывисто, параллельно пытаясь переварить произносимые слова. — Не в бар. Не в клуб. Не в караоке… На балет, — хохочет нервно.       — Не хочешь? Я взял хорошие места, за пять-       — Пять косарей?! Прикалываешься?! Надеюсь, это за двоих… А билеты вернуть ещё можно? — Татищев наивно заглядывает в карие глаза, ясно выражающие «нет». — Блять.       Пялится на свои убитые кроссы, ругается под нос. Потом задирает голову, говорит страдальчески:       — Ну, раз пять штук, надо сходить. За такие деньги там должны показать восьмое чудо света, или мы идём жаловаться, — и быстрыми шагами направляется в сторону входа, жестом зовя друга за собой.       — …Восьмое чудо света, да? — повторяет шёпотом Екатеринбург.       Юра ковыряет носком грязного кроссовка лакированный паркет, пока Уралов сдаёт их верхнюю одежду в гардероб. Поднимает глаза на друга и хмурит брови. Костя одет хоть и неофициально, но подходяще для театра — коричневые туфли, брюки в цвет и облегающий тёмно-зелёный свитер. А Юра что? Юра в ебаных растянутых спортивках и чёрной футболке с неотстирываемым пятном от шаурмечного соуса. Класс.       — Знаешь, лучше бы ты не делал из этого сюрприза, — говорит Татищев, когда парень подходит к нему, убирая номерки в боковой карман. — Я выгляжу не по-балетному совсем.       Костя едва заметно улыбается — Юра ему нравится и таким. Да в целом, любым. В своей привычной расслабленной одежде, или в домашней, или в рабочей барменской, или в никакой.       — Ты бы не приехал, — Екатеринбург кивает головой в сторону лестницы, медленно поднимается по уложенным ковром ступеням.       — Факт.       Раздаётся третий звонок, но он не вызывает реакции ни у Кости, ни у Юры. Они всё так же лениво тянутся ко второму этажу.       — Фух блять, — преодолев подъём, брюнет подпирает ладонью стену. — Кать, подожди, у меня в глазах потемнело.       Екатеринбург останавливается, внимательно наблюдает за другом. Два пролёта и дыхание у того уже сбивается. Смешно, что Юра, будучи абсолютно неспортивным, душу готов продать за адидасовскую форму.       — Молодые люди, в зрительном зале уже погас свет, а вы ещё здесь, — в коридоре, у массивной двери, возникает девушка, на чьём фирменном жилете красуется вышивка «Театр имени Глинки», — по всей видимости, капельдинерша. — Какие у вас места?       — Бельэтаж, второй ряд, третье и четвёртое, — отвечает Костя, поворачиваясь на голос. — Не поможете нам с поиском?       Работница театра окидывает парней нечитаемым взглядом и осторожно интересуется, несколько понизив голос:       — Прошу прощения, вы… на свидании?       — На свидании?! — Юра давится воздухом.       — На свидании, — Костя кивает и уточняет: — Это что-то меняет?       — Центральная ложа полностью выкуплена, но её так никто и не занял… Могу предложить места вам. Оттуда лучший вид и целоваться там классно, — девушка обрывает себя на последних словах, смущённо улыбаясь.       — Э-       Костя жестом тормозит Юру и произносит:       — Сколько?       — Что вы, бесплатно, конечно! — Капельдинерша замечает, как бледнеет брюнет: — Выглядите неважно. Может, воды?       Татищев, не переставая охуело пялится в затылок другу, отвечает заторможенно:       — Только если водки.       — Когда это быть пидорами стало выгодно? — выплёвывает Юра через двадцать минут после того, как падает в бордовое кресло доставшегося на халяву вип-ложа.       Он сидит, насупившись как голубь. Скрестил руки на груди, вытянул ноги, смотрит в пол, лишь изредка поднимая взгляд на сцену, где артисты «крутят пируэты». Как их только блевать не тянет…       Костя понимает, что слишком впечатлился словами Романова о «великоискуссной прелести балета». Он честно пытался восхищаться грацией выверенных движений прима-балерины и живой, обволакивающей музыкой оркестра, но уже через пятнадцать минут и танцы, и звуки перестали его увлекать, как он ни старался убедить себя в обратном.       Осев в кресле и подперев ладонью подбородок, парень исподлобья наблюдает за другом — тот скучающе прикрывает глаза и, кажется, в любой момент готов отдаться сну. Зевает и трёт веки.       — Не стоило мне всё-таки выбирать балет, — говорит Костя и смотрит на наручные часы. — Антракт ещё нескоро, но когда он наступит, можем уйти.       Юра подбирается в кресле, обращает взгляд на Уралова, расстроенного и поникшего. Шепчет утешительно:       — Ну, зато ты меня реально удивил, — и ведёт головой в сторону, к сцене: — О! Смотри, там в яме мужик походу музыкантов материт! Так руками машет, пиздец… Они же нормально играют вроде.       Екатеринбург смотрит на парня серьёзно, а потом вдруг понимает:       — Юр, это дирижёр, — улыбается, с трудом сдерживая хохот.       — А, да? Смешной чел, — Челябинск тоже улыбается, видя, как веселеет друг. — И балеруны смешные, в этих своих ублюдских лосинах, — задирает правую ногу в свободной штанине и показывает на неё руками: — «Мы не носим ебаные штаны в обтяжку, у нас только конкретные шаровары для денег».       — Хах, шаришь, мой хороший.       — Опять геёвщина, чувак…       — Это мем какой-то, от Кати узнал.       Юра выдыхает и даже хмыкает:       — Умница-дочка, моя школа. Я тоже знаю овер дохуя приколов.       — Например?       Татищев задумывается на пару секунд, потом произносит:       — Я тебе нравлюсь?       — Да.       — Ха, пидора ответ, — Юра прыщет и тыкает пальцем в рукав свитера. — Хотя стоп, — соображает, нахмурив брови. — Что?..       — То есть ты просто хотел испортить прикол? — говорит Татищев скептически, чиркая колёсиком зажигалки. — Я так и подумал.       Они вышли из театра подышать: Костя воздухом, Юра сигаретой.       — Что, уходим? — спрашивает Уралов, и изо рта вылетает рваное облако пара.       — Не знаю что-то, — Челябинск курит быстро и отрывисто, поясняя между выдохами: — Настроение тусить пропало. Я бы лучше доспал балет, если честно. Потом можем ко мне, в приставку зарубиться. Ты же не играл ещё? Я уже со всеми поиграл, кроме тебя. Хотя подарил ты.       Костя долго не отвечает. Задумывается о чём-то, смотрит сквозь Юру прострационно.       — Кать? — тот машет рукой перед безучастным лицом.       — Просто вспомнил кое-что, — без задержки отзывается Екатеринбург и лезет за борт пальто. — Вот, — достаёт металлическую фляжку с выгравированными инициалами «У.К.П.», комментирует: — Абсент, разбавлен вишнёвым соком. Брал, чтобы тебе не было скучно, и забыл.       — О-о, вот это подгон, — Юра выхватывает фляжку, вертит и трясёт: — Полная, отлично. Какой процент?       — Спирта — семьдесят, разбавлял где-то пятьдесят на пятьдесят.       — Ну, с такого меня вставить не должно, но станет веселее, — парень вытягивает начатую сигарету до фильтра за одну затяжку, бросает окурок на мраморные ступени под неодобрительный взгляд Кости: — Мы в моём городе, так что не возникай, — откручивает крышку, подносит горлышко к носу и вдыхает: — Охуенно.       Уралов снова смотрит на часы — стрелки показывают, что от антракта прошло пятнадцать положенных минут.       — Мы опять опаздываем.       — Побежали тогда, хули, — и, проглотив залпом полфляги, Юра радостно тянет Екатеринбург за рукав в сторону окончатых тяжёлых дверей.       — Вообще абсента не почувствовал, — парень тянет в два подхода опустошённую фляжку её владельцу. — Кажется, сока всё-таки было больше.       Костя кладёт ту на кресло справа и откидывает голову поверх деревянной спинки. Хочется уснуть, скоротать за сновидением оставшийся час постановки, но музыка и аплодисменты между танцами этому не способствуют. Остаётся только погрузиться в свои мысли, подумать о планах на завтрашний день, или о том, что приготовить на ужин, когда они приедут к Юре, чей холодильник всегда девственно чист, или о предстоящей командировке на Ямал, или о- парне слева.       Уралов спотыкается о мысль.       Серьёзно. Можно же подумать о Юре. В контексте сегодняшнего вечера, например.       Костя сплетает их пальцы, огрубевшие за годы работы на заводе и в шахте. У Татищева они словно из металла — ледяные, но от прикосновений постепенно согреваются; а если становится слишком горячо, даже плавятся, увлажняются и размягчаются.       Челябинск не сопротивляется, наоборот — ответно сжимает тёплую ладонь, смущённо отворачивая лицо. Закрывает рукой рот и бурчит невнятное «Люблю тебя». Екатеринбург наклоняется к открывшейся шее, нежно ведёт кончиком носа к уху, выдыхает распаляющее «И я тебя». По анемично-бледной коже бегут мурашки.       Правая рука оказывается на тощем бедре, и Юра, ощущая приятное давление, чуть раздвигает ноги.       — Да, вот так.       — Знаешь, Кать, этот принц такой еблан на самом деле, — голос у Татищева от опьянения тягучий и сонливый. — Как, блять, можно перепутать лебедей, если один белый, а другой чёрный. Дальтоник хуев.       «Ты же как-то путаешь мою влюблённость с дружбой», — невесело улыбается Екатеринбург, но вслух говорит лишь:       — А как бы ты их отличил, будь они в одинаковых пачках?       — Хах, в сигаретных что ли?       — Я про юбки.       — А- Ну… Не знаю. По движениям?       — И что с ними?       — Настоящая танцует как целка, а ненастоящая как шлюха.       — То есть ты всё-таки следишь за происходящим?       — Ага… От жары не спится, — и Юра оттягивает горловину футболки.       — Горячо, — шепчет он, когда Екатеринбург касается языком мочки уха, облизывает хрящик, прихватывает зубами тонкую кожу.       Почувствовав, как мышцы под пальцами напрягаются, Костя успокаивающими поглаживающими движениями спускается к колену.       — Ебаный подлокотник, — шипит Челябинск, наклоняясь к губам Кости и упираясь боком в острый деревянный край.       Рвано и быстро целует, оставляет терпкий запах сигарет в носу и приторно-сладкий вкус вишни во рту.       — Иди сюда.       Подскочив с места, левой ногой огибает колени Кости и падает на брюки, придвигается к ширинке.       — Ты так быстро заводишься, — усмехается Екатеринбург, осёдланный любимым южноуральцем.       — Подвинься, — тот тянет парня за свитер, и он съезжает с кресла вперёд, чтобы Юра мог удобнее устроиться на крепких бёдрах.       — Куда собрался? — Челябинск замечает, как сдвигается Костя, и расценивает движение за намерение встать.       «В тебя».       — Никуда, — Уралов ведёт плечами.       От абсента и тепла театра Юру уже заметно развезло. По всем признакам, он пребывает в стадии «затишье-перед-бурей», находящейся после «костя-лей-ещё» и перед «пора-творить-хуйню». Екатеринбург спрашивает осторожно:       — Как ты?       — Абсент… хороший, — лепечет брюнет. — Расслабляет.       Костин выдох переходит в рык, когда Татищев, удерживаясь в узком кресле исключительно божьими молитвами руками Уралова, трётся задницей в спортивках о выпирающий стояк.       — Тихо, блять, нас же услышат, — Юра испуганно оглядывается назад, на зрительный зал, и неосознанно затыкает непослушный рот любовника ладонью.       Повернув голову вбок, Костя облизывает похолодевшие пальцы, вбирает их в рот, посасывает и покусывает.       — Катя, не надо, они же грязные, — отнимая руку, лепечет потерянно Челябинск.       — Теперь чистые. И влажные.       Юра, с красными от стыда щеками и сбившимся дыханием, неловко перекидывает правую руку через плечо Екатеринбурга, а левой торопливо борется с молнией на брюках.       — Сука, давай же…       — Ох, чёрт, — Костя молниеносно скрещивает ноги, упирается руками в подлокотники. — Так, — мажет взглядом циферблат на запястье, высчитывает: — Ещё сорок минут… Юра?       — М-м? — мычит парень и вытягивается в кресле.       — Я в уборную, не теряй, — спешно поднимается и направляется к выходу.       — Стой, — слышится хрип, и от захлестнувшего возбуждения Костю аж передёргивает. — Возьми… Это… Водки возьми в буфете.       — Ага, — наверное, чересчур громко отвечает тот и скрывается за дверьми.       Упираясь вспотевшим лбом в прохладную пластиковую дверцу кабинки, Екатеринбург неистово дрочит. Быстро и размашисто, сильно сжимая ствол на подъёме и ослабляя хватку на спуске. Округляет спину, расставляет ноги чуть шире для лучшей опоры.       «Докатился. Фантазировать о Юре, когда его плечо в нескольких сантиметрах от твоего. Какой стыд».       Татищев зажимает в зубах ткань футболки и мычит, как помешанный. Двигается в такт резким толчкам, развязно подмахивает бёдрами, насаживаясь глубже. Косте безумно хочется его всего: от прилипших к лицу тёмных волос до судорожно сжимающихся пальцев ног. Хочется чувствовать себя в нём вечно, ласкать податливое тело, играться с сосками, оставлять засосы на шее, кусать порозовевшие губы.       — Кать- М-мх- Поцелуй меня-       Екатеринбург замедляется, приникает к раскрытым губам, жарко сплетает язык с языком Юры, заходясь в безумном танце. Шершавые пальцы Татищева хватаются за мелкую вязь свитера, подушечки с силой упираются в грудь. Парень на ощупь находит затвердившие соски, осторожно сжимает, и Костя в знак одобрения целует его ещё активнее.       — Не- останавливайся- — сбивчиво умоляет Юра, отрываясь от Екатеринбурга и хватая ртом воздух.       У входа в уборную слышится шорох. Костя прикусывает средний палец в попытке заглушить шумное дыхание, прислушивается к звукам.       — Кать, ты здесь? — зовёт не вовремя возникший Татищев.       «Голос из следующей стадии», — отмечает Екатеринбург на периферии сознания.       — Здесь, — звучит непривычно низко.       Юра замечает перемену в интонации друга, спрашивает обеспокоено:       — Чо случилось? Плохо себя чувствуешь что ли?       — Сейчас тот редкий случай, когда тебе лучше уйти, Юр.       План провести время за фантазиями о человеке в его присутствии до этого момента не казался таким уж странным.       Костя освобождает палец левой руки, подпирает дверцу; как бы та не открылась от навалившейся на неё тяжести.       — Да бля, не, я так не могу, — Юра подходит вплотную к крайней кабинке. — Если тебе хуёво, давай помогу как-нибудь…       Екатеринбург выдыхает озабоченно:       — С этим ты мне помогать не станешь, — невесело улыбается.       — Э-э, Ка-ать, — тянет пьяно, — у тебя живот что ли скрутило? Или ты блюёшь там? Давай водоч- водички принесу.       — Самое большее, что ты можешь сделать, это уйти.       — Может, этого… Ну как его… Угля там какого-то?       Был бы Юра трезвым, давно бы свалил — навязываться не в его стиле (только если Ане). Но сейчас он не трезвый, а очень даже пьяный, и готов доебаться до любого, кто даст повод. Может даже в драку полезть — за «Трактор», например.       — Юра, съеби, последний раз прошу, — терпение у Екатеринбурга всё-таки не железное.       — Нет.       — Пидора ответ.       — Ха, подъе-       Костя поворачивает защёлку, в напряжении отшвыривает дверь, едва не пришибая ею Татищева. Хватает того за локоть, тянет в кабинку, толкает спиной к стене — так, что парень и сообразить не успевает.       — Ты чо такой- дёрганный, — у Юры от переориентации в пространстве аж голова кружится.       — Так хотел помочь? Помогай, — раздражённо-возбуждённо Екатеринбург впивается в обветренные губы, лепечущие вопросительное «Катя?».       Без прелюдий проникает в полураскрытый рот. Лижет нёбо, подхватывает язык снизу, ласкает короткими и быстрыми движениями. Сжимает пальцами нижнюю челюсть, тянет Юру ближе к себе.       В угольных глазах от внезапного натиска звёзды кружатся. С каждой минутой действие абсента раскрывается всё полнее, а связь с реальностью становится всё тоньше, и Татищеву приходится значительно напрячь мозг, чтобы сказать по-пьяному возмущённое, но разборчивое:       — Что- ты делаешь?       — Прибегаю к твоей помощи.       — Помощи- в чём?       — В снятии напряжения.       Костя знает, что ему нельзя набухивать Юру. Он, так-то, и не собирался. Просто дома из алкоголя оставался только абсент, начатый пару недель назад. К Уралову тогда прилетал Санкт-Петербург, брал с собой бутылку King of Spirits в качестве гостинца. Учил друга пить культурно — с сахаром, растворяя его водой в чайной ложке над бокалом. Сладкие семьдесят процентов унесли уральца в эйфорию уже через двадцать минут. «Удивительно, но это не наркотик, — комментировал эффект Александр, с несвойственной фривольностью жестикулируя в сторону Кости: — Ещё?»       Екатеринбург нашёл на верхней полке холодильника бутылку, заполненную на треть, аккуратно перелил жидкость с золотистым травяным оттенком во фляжку, разбавил вишнёвым — Юриным любимым — соком. «Ему должно понравится, он же алкогольный эксперт. Двустороннего порядка».       «Возможно, я даже пробовал его как-то, но не у нас — мы такое не наливаем. Фирменные нотки полыни и аниса… Чешский же, да? Неужели королевский?» — размышлял Татищев вслух, пока они с Костей возвращались в театр и шли к гардеробу. Угадал с первого раза — профессиональный алкоголик как-никак.       Пусть в теории он и неплох, на практике успел забыть, как от абсента легко помешаться. Костя хотел его ещё тогда, на стилобате, остановить, но Юра от друга только отмахнулся бы. Зато теперь Татищева не то что руки — язык не слушается. И, кстати, тот, в отличие от безвольно висящих по бокам конечностей, движется во рту: неаккуратно и смазано, периодически выбиваясь из заданной скорости, вылизывает язык Екатеринбурга.       Каждый раз — когда Юра по пьяне забывает о том, что не пидор, и оказывается в Костином рту — ощущается как первый. Что ж, в 2022 они действительно делают это впервые.       Забываясь в мокром поцелуе, Уралов возобновляет прервавшуюся дрочку, ведёт рукой по члену яростнее прежнего, неравномерно распределяя предэякулят. От кислородного голодания в голове всё плывёт, и Екатеринбург прижимает затылок Юры к стене, перемещает пальцы ближе к горлу, сдавливает плотнее.       Чувствует, как парень под ним задыхается. Ладони упираются в тёмно-зелёный свитер, бессильно отталкивают.       Бешеный пульс яремной вены под влажными подушечками кажется Уралову своим. Он достаёт язык из горячего рта, тянет ниточку слюны к подбородку. Рвёт её, опускаясь ниже, к выступающей вене.       Юра наконец получает доступ к кислороду, жадно глотает воздух, по-собачьи вздымая грудь.       Мягкие губы накрывают голубоватую жилку, её стук эхом разносится в голове, звучит в унисон с сердцебиением Уралова.       — Не- останавливайся-       И Косте крышу сносит нахуй.       Он гортанно стонет «Юра-а», зажимает ладонью сочащуюся головку, подаётся вперёд, имитируя фрикцию.       Оргазм накрывает ебейший. Тело безотчётно заходится резкими толчками, и семя извергается в руку, заливая собой липкие пальцы. Едва удерживаясь на ногах от сводящего бёдра и ступни спазма удовольствия, Костя подпирает левым предплечьем стену, дышит часто и глубоко.       Истома накатывает волнами, и Екатеринбург, закончив до последней капли, прижимается к запыхавшемуся Юре, к его груди, вслушивается в разошедшееся ударами сердце.       Когда завтра утром, проснувшись на старом продавленном диване, они с Татищевым обменяются взглядами, и тот коснётся запятнанной розовато-серыми следами челюсти с вопросом «Кать, а что вчера произошло?», Костя будет знать, что ответить.       «Восьмое чудо света, — поднимется из постели и направится к электрочайнику на кухонной столешнице. — Чай или кофе?»       — Так зачем ты пошёл за мной?       — А, это… Да я… Знаешь… Завтра расскажу.       — Если вспомнишь?       — Если вспомню.       Балет заканчивается, и на сцену выходят главные артисты — исполнявшие роли Одетты, Зигфрида и Ротбарта. Зал рукоплещет им. Юра и Костя, уставшие, не шевелят и пальцем.       — До меня не дошло, чем всё кончилось…       — Одетта превратилась из лебедя в девушку, и они с Зигфридом зажили долго и счастливо, — не зря Костя читал либретто.       — То есть он полюбил тёлку в образе лебедя… Зоофил, получается?..       — Наверное, — Уралов смотрит на брюнета, предлагает: — Давай уйдём сейчас, пока у гардероба ещё нет очереди.       — Тема.       Вываливаясь из дверей первым, Юра задевает стоящую там капельдинершу, ту самую, что задаром отдала им с Костей лучшие места.       — Простите… И спасибо. Балет хуйня, конечно, у вас даже толчки интереснее, но всё равно спасибо, — Татищев кладёт руку на сердце и кивает шутливо в знак благодарности.       Костя выходит за ним, вымученно улыбается девушке:       — Простите моего- друга за неуважение к искусству. И, — наклоняется к её уху, чем вызывает румянец на юных щеках, — искренне, спасибо. Места чудесные.       Проводив парней взглядом, работница театра закрывает дверь ложи на ключ и краешками губ улыбается своим мыслям, шагая в комнату для персонала.       Её рабочий день закончился два с половиной часа назад.