Я никогда не буду твоим

Яркий свет, к которому шел Антон ослепил его, и он погрузился в кромешную тьму. Но спустя время этот свет опять загорелся так ярко, что Антону пришлось открыть глаза. Он увидел белый потолок и белые стены. «Неужели так выглядит рай.» — так он подумал до того, как увидел рядом сидящего Эдуарда. — Ты очнулся… — Я не хочу просыпаться… — он опять закрыл глаза. — Что это ещё за выходки? — Выграновский схватил его за горло и начал душить. Антон не ожидал этого и схватился за руку альфы, стараясь ее убрать и сделать глоток воздуха. Шастун начал хрипеть и задыхаться. — Я не дам тебе умереть… — убирает свои руки с горла. — Ты если сам жить не хочешь, хоть о детях подумай. Малый срок и ты решил вскрыться после нашей брачной ночи! — Я заранее ненавижу этих детей и их папашу! — Я тоже тебя люблю, дорогой муж. Руку тебе зашили, дети в порядке. Я договорился с глав. врачом. Утром могу тебя забирать на продолжение медового месяца. — Иди к черту со своим медовым месяцем. — Знаешь, нужно с тобой провести ряд воспитательных работ. Научу тебя как нужно с мужем разговаривать. За бранное слово получишь хорошую порку из ста ударов ремнем. — от такого количества ударов у Антона глаза на лоб лезут. — А если урок не усвоишь, то две сотни. Буду тебя учить пока не станешь правильным мужем. Кто знал, что ты невоспитанный и не умеешь с мужем обращаться. Надо быть покорным и ласковым, если постоянно избитым ходить не хочешь. Понятно? — Понятно. — Ладно. Отдыхай. Дома продолжим разговор. — Скруджи покинул палату, а Антон заревел в голос. — Он меня забьет и детей забьет… Я должен хоть им жизнь хорошую сделать… Как мне быть… Нам быть с детками… Они не виноваты, что у них отец Эдуард, которого ненавидит папа Антон…

***

Как и обещал Эдуард, утром омегу выписали. Антон умолял врачей оставить его под наблюдением хоть пару дней, — так сильно он не хотел возвращаться «домой» — но его выписали и отправили к мужу. Скруджи встретил супруга с больницы с букетом цветов, на людях так и строил из себя любящего мужа, но как только они остались вдвоем в машине, он сразу изменился. — Ну, любимый, поехали? — стальной голос напугал Антона, и он вздрогнул. — Поехали. — Нужно говорить: «любимый муж» — Я не лгун и не лицемер, в отличии от тебя. — Значит, всё-таки профилактическая беседа необходима. А я не хотел же этого. Все ты меня заставляешь. — Я не боюсь тебя и твоих разговоров. — Не доходит через голову, дойдет через попу. Познакомишься с моим ремнем, — угражает Эд. — Я уже знаком. Или забыл как связал меня им и изнасиловал? — Не изнасиловал, а полюбил. А что касается ремня, так вы мало друг друга знаете, — спокойно отвечает Выграновский, продолжая смотреть на дорогу. — Полюбил… Мразь ты, Выграновский! Ты меня не любишь, а насилуешь. — А тебе не нравится? — Нет! Представляешь! — кричит омега. — Значит, я буду работать активней, чтобы удовлетворять своего омегу. — Какой ты тупой… — За словечки ответишь. Будешь умолять меня прекратить. — предупреждает альфа. — Ты испытываешь мое терпение! — Силы много, а мозгов нет, чтобы понять, что тебя не любят. — Я и вижу, как ты меня не любишь, особенно тогда, когда течет из твоей дырки! — Не люблю тебя! Слышишь? Не люблю! — От любви до ненависти, как говорится, один шаг. — Придурок! Ненавижу тебя! — Посмотрим, как ты запоешь после порки. — Эд нажимает на педаль газа, и они на высокой скорости едут домой. Страшное слово заставило Шаста замолчать и не разговаривать до конца поездки.

***

— Вот мы и дома. Иди в душ, а потом тебя проводят ко мне. Я же не успел тебе экскурсию провести, поэтому пока с прислугой. Долго не задерживайся. — Угу, — промычал Шастун. Он выполнил приказ мужа, пошел с прислугой до комнаты и зашёл в нее. Комната с розовыми стенами, на которых нарисованы пионы встретила Антона. — Что за… — Комната для развлечений. Мы с тобой тут будем много времени проводить. — Издеваешься? — Нет. Я серьезно. Да и тебя никто не спрашивает. — Эдуард ведёт Антона к стене и застегивает на его руках наручники, вмонтированные в стену, приковывая парня ими к стене. Руки далеко друг от друга, глаза упираются в розовую стену. Порез на руке болит от металлического браслета, но он не поддает виду. — Я тебе обещал сотню? Или двести ударов за твой длинный язык? — Антон молчит. — Лучше бы ты болтливым язычком меня в постели ублажал, чем гадости мне говоришь. — Выграновский отходит к кровати и берёт что-то оттуда. Антон не может увидеть, что принес его муж, но потом догадывается, когда холодное лезвие скользит по его скуле. — Я потом тебе новую футболку куплю, даже тысячу… — Скруджи разрезает футболку на спине, разрывая несчастную ткань. Порванная футболка открывает худую спину омеги, продолжая висеть на руках младшего. — Теперь штанишки… — Выграновский стягивает их вниз вместе с трусиками. Он отбрасывает нож в сторону, что сразу успокаивает Антона. Эдуард опять отходит и берет новый предмет. — Ты себя плохо вел. Мне приходится знакомить тебя с ремнём. — Эд водит кожаным предметом по оголенным ягодицам. — Будешь пороть? Серьезно? — Надо, Тоша, надо! — Скруджи делает первый удар столь неожиданно, что Антон начинает скулить от боли. — Не надо драматизировать, я же легонько. — Легонько? Ты сдурел! — Да. — Эд бьёт Антона со всей силой. — Вот это уже больновато, а первый удар так, баловство. — Эдуард бьет Шастуна по бедрам, а иногда и попадая по спине. Антон уткнулся лицом, да и всем телом вжался в стену, пытаясь убежать от ремня. Омега решил не дёргаться и не испытывать терпение альфы, чтобы не усугубить свое положение. От боли слезы текли по его лицу. По ощущениям ягодицы были рассечены от десятка ударов. Если первые двадцать ударов Антон пытался сосчитать, то потом сбился от боли. Он сжал зубы, чтобы было менее больно, но этот метод не работал. Эдуард с разной силой наносил удары по всему телу младшего, пытаясь его получше проучить. Когда струйка крови стекала с рассеченной ягодицы и все тело было в красных следах от порки, Эд спросил: — Как нужно мужа называть? — Антон молчит. — Буду пороть со всей силы пока не скажешь, что я твой любимый муж и что ты меня любишь. —  Выграновский не шутил. Он замахнулся посильнее и попал по спине омеги. Антон молчал, терпел боль и унижение. Он не собирался говорить Эдуарду то, чего он просит. Сил особо не было и омега просто повис на металлических кольцах. — Больно и говорить не хочешь. Ты думаешь я тебя отпущу пока ты не скажешь? Ошибаешься. Я учу тебя говорить хорошее и не говорить плохого. Разве сложно понять? — он молчит. — Ок. — Скруджи выкинул ремень и пошел за чем-то другим. — Кнут хочешь? — Антон не поверил своим ушам и оглянулся. В руках у альфы был самый настоящий кнут. — Я расцениваю твое молчание как согласие. — Антон лишь отвернулся, когда Эд замахнулся. Удар был сильным, разрезая кожу на спине моментально. Антон завыл. Ноги отказали держать и он, еле стоя, продолжал принимать серию ударов на спину. Все тело болело, Шастун боялся представить как выглядит его тело. — Как нужно называть мужа? — Ты — тварь и мразь! Другого обращения ты не заслужил! — Вот дрянь! — Скруджи расстёгивает наручники, и обессиленный Антон падает на пол. — Встал! — Шастун показал ему средний палец. — Ну все! Ты меня довел! — Эд взял опять ремень, положил руку Шастуна на пол, наступая на запястье ногой и пряжкой ремня ударил по пальцам. Омега заревел в голос. — Подумай в следующий раз какие пальцы показывать и какие слова говорить. — Выграновский вышел из комнаты, оставляя омегу одного. Он без сил упал на пол, мгновенно отключаясь. Дверь открылась, но Антон не понял кто зашёл. — Антон, поднимайтесь. Сейчас я Вам помогу. — Шастун не понял кто его поднял с пола и положил на кровать, кто смыл с него кровь и обработал рассеченную кожу. Он помнит, что щипало сильно, что было больно от прикосновений, да и лежать было мало приятно. Радовало одно, что он не сказал Выграновскому «Я тебя люблю, любимый муж» Кто-то одел футболку на Антона и нижнее белье, накрыл Антона одеялом и оставил отдыхать.