pertinent ad vos

— а ты молодец, — чонгук едва ли не оступается, когда слышит глухой голос аргуса, который снова провожает его, но теперь до их маленьких захудалых комнат в бараках. у него всё ещё трясутся руки от напряжения, щёки неприятно стягивает от подсохших слёз, а глаза, влажные и покрасневшие, щиплет от соли и лёгкого зуда в самых уголках. когда он моргает, то под веками почти сразу всплывает образ мужчины и его угрюмое, но всё ещё очень красивое, пусть и недовольное лицо. и чонгуку от этих видений не по себе. — будешь у ким тэхёна как сыр в масле кататься, если, конечно, тебя его жена не отравит или ночью не задушит. чонгук непонимающе смотрит в чужую спину и чувствует, как внутри просыпается волна негодования от его слов. почему он молодец? потому что сглупил и проигнорировал главное предупреждение аргуса? потому что, возможно, своей болтливостью опозорил хозяина перед гостями и теперь его обязательно накажут? — о чём ты говоришь? аргус раздражённо вздыхает и останавливается. он оборачивается и бросает на юношу взгляд, который заставляет того нервно сцепить руки между собой. — не могу поверить, что ты действительно такой, что ты действительно не понимаешь, что происходит вокруг тебя, — парень замолкает и заглядывает в растерянные чёрные глаза. чонгук уязвлённо сжимается, чувствуя себя несмышлённым ребёнком. что он должен ответить на это, если он и правда многого не понимает? если в своей прошлой свободной жизни никогда с подобным не сталкивался? отец и старшие братья учили его быть сильным, и помогать слабым. учили, что мужчина только для женщины, а рим ещё не опутал его в своих порочных сетях, ещё не успел показать свою развращённую изнанку. разве можно его за это винить? всё, что он увидел за этот месяц в лудусе — это каждодневные и выматывающие тренировки. это засохшая кровь, усталость и ломота в теле. это натруженные мазолистые ладони, недоедание и сковывающий страх перед грядущим боем. страх перед: «либо ты, либо тебя». возможно, что-то болезненное и загнанное мелькает во взгляде чонгука, потому что раздражённость аргуса даёт трещину, а его тонкие светлые брови сводятся к переносице. — ты понравился богатому и влиятельному римлянину, чонгук. понравился, как мужчине может понравиться женщина. это не порицается, но тэхён и так не скрывает свои предпочтения от окружающих. он не скрывает их даже от собственной жены. ему просто всё равно. он захотел тебя, и теперь ты его, а согласится игнатиус или не согласится, для него это значение не имеет. тэхён просто ставит перед фактом, а ты слушаешься. не можешь по-другому. чонгук гулко сглатывает. после чужих слов в голове почему-то пусто, а в груди отчего-то тяжело и слишком громко. он вспоминает жгучий взгляд тэхёна, его большую тёплую ладонь, властные пальцы и горячее дыхание, полоснувшее порозовевшее лицо в первые секунды неожиданной близости. — и сколько у него было таких, как я? это не то, что хотел спросить чонгук, но вопрос сам срывается с его языка. такой обидный, жалкий и колко царапнувший по внутренностям вопрос. ему почему-то хочется, чтобы он был такой один, за которого мужчина прямо на пире, перед своей женой и другими знатными гостями начал откровенно торговаться. аргус пожимает плечами. — я рассказал тебе всё, что знаю и что видел своими глазами. может, у него и были постоянные любовники, но вряд ли они задерживались с ним надолго, — парень замолкает на мгновенье и презрительно бросает: — с его-то женой. чонгук больше ничего не спрашивает, чувствуя какую-то непонятную опустошённость где-то глубоко в грудине. что у тэхёна за отношения с улиссой, которая явно в курсе всех похождений своего мужа? римлянка определённо любит мужчину, он помнит её ревностный взгляд и влажные серые глаза с подступающими слезами. он помнит её тонкие бледные руки, вцепляющиеся в крепкую руку, и аккуратные женские ладони, пытающиеся обратить внимание тэхёна на себя. чонгук уже сейчас начинает испытывать к улиссе праведный страх, скапливающийся в животе горячим узлом. он тянет, крутит, давит там, внутри. испуг выступает на его теле холодным потом и мелкой дрожью, бегающим взглядом и онемевшими подушечками пальцев. он думает, что не так уж и далёк аргус от истины. улисса вполне может его убить, и ей за это ничего будет.

***

— знаешь, сколько он заплатил за тебя? чонгук не отвечает, да и вряд ли игнатиусу так уж и нужен его ответ. он только слегка приподнимает голову, когда его уже бывший хозяин проходит мимо. игнатиус мерит таблинум большими шагами и перекатывает в руке увесистый бренчащий мешочек. монеты, которые юноша заработал за свой первый и последний бой. — он заплатил за тебя, как за целый лудус с несколькими гладиаторами. чонгук поджимает губы, по-прежнему не понимая, как должен реагировать. радоваться? чувствовать гордость за то, что стоит, например, дороже, чем… чем что? почему-то юноше вдруг вспоминаются рассказы аргуса и других гладиаторов, которые проводили свои выходные дни в лупанарии. рассказы про женщин, что безмолвно и безропотно отдают своё тело в пользование мужчинам. вот только тем женщинам за это платили, а что будет получать он? косые взгляды домашних рабов тэхёна? ненависть его рыжеволосой супруги? стыд за свою беспомощность перед этим мужчиной? слабость перед его карими глазами? у чонгука от этих мыслей в сердце начинает зарождаться глухое раздражение и робкий ропот. как и от счастливого, но такого отталкивающего лица игнатиуса. никак он не поборет в себе это внутреннее негодование и мучительное смущение, опаляющее щёки и стягивающееся где-то под пупком. он ведь не женщина, как тэхён, может его хотеть? — подумать только… целый лудус… — игнатиус довольно усмехается и подкидывает мешочек в руке. — а я ведь знал, что ты принесёшь мне много денег. чонгук по-прежнему молчит, но неожиданная злость задевает его чёрные глаза и полные губы, скривившиеся острыми уголками вниз. почему он вообще должен слушать этого человека, что больше не является его хозяином и его пустой трёп про деньги, которые он даже не увидит? тэхён сказал, что приедет за ним сегодня, и только это и остаточный страх получить наказание за непослушание заставляет юношу оставаться на месте, а не идти к себе. Возможно, игнатиус наконец скажет что-то стоящее. и он говорит. правда говорит то, что чонгук и сам прекрасно знает. — за тобой придут. ступай. но за ним… за ним не приходят. уже темнеет. все гладиаторы потихоньку расходятся по своим комнатам, а юноша сидит за задёрнутой занавесью и крутит в руках маленькую деревянную фигурку одина, единственное, что осталось у него от прошлой жизни. её выстругал для него отец ещё в детстве. она вся засаленная и замызганная, чонгук слишком часто держит её в руках, вертит, гладит, водит пальцами по гладким скосам, по хмурому волевому лицу и густой бороде, но он так давно ему не молился, так давно ни о чём не просил всеотца. в домусе были молельни и чонгук знает, что рабы могут спокойно приходить туда и молиться своим богам, приносить им разные подношения и дары. это не воспрещается, вот только страх лишний раз показаться на глаза своим хозяевам и дикая усталость после каждой изнуряющей тренировки всегда тащили его мимо, в купальню гладиаторов, где успокаивалось тело, но, к сожалению, не душа. в ней у чонгука полная сумятица и раздрай, растерянность, болезненно грызущая нутро, и робость перед тем, что будет с ним дальше. юноше страшно и ужасно волнительно. руки снова начинают влажнеть, а во рту предательски пересыхает. всё, что рассказал ему аргус про тэхёна, кажется невероятной глупостью и бредом. он всё ещё не хочет верить в то, что мог понравиться такому мужчине, в таком смысле, но его сверлящие пристальные взгляды и действия были красноречивее любых слов. чонгук тяжело вздыхает и прячет фигурку одина под пояс туники. ожидание делает его нервным и дёрганым, но он всё равно упрямо держит мокрые от пота ладони на своих коленях, лишь изредка постукивая татуированными пальцами по обнажённой коже. едва он успевает собрать все свои скудные пожитки в холщовый мешок, как в его небольшую комнатку заходит парень. его прищуренные лисьи глаза тут же цепко оглядывают растерянного чонгука и в ответ на его недоумённый взгляд он только небрежно взмахивает рукой. — оставь здесь. господин всё равно не позволит тебе ходить в этом. — а он… — занят, — коротко бросает парень. — я юнги, — он замолкает и ещё раз внимательно осматривает чонгука, который послушно оставляет на постели мешок и, одобрительно хмыкнув, продолжает, — и я отвезу тебя в твой новый дом. юноша не понимает, что чувствует по этому поводу. внутри ворочается что-то тёмное, похожее на глухую обиду. он так страшится своего будущего и так стыдится своего нового положения, но обижается на то, что за ним приехал не тэхён? а с чего бы ему вообще лично приезжать за каким-то рабом? чонгук тихо фыркает. но тогда зачем он сказал об этом игнатиусу? чтобы добавить веса собственным словам и намерениям? вряд ли кто-то из присутствующих в тот момент мог в них усомниться. тэхён был убедительным и требовательным, и именно эта его требовательность заставляет юношу испытывать трепет где-то глубоко внутри. даже сейчас, когда всё, что есть у чонгука, это воспоминание о вчерашнем вечере. — знаешь, что это? — интересуется юнги, когда замечает с какой осторожностью и искренним любопытством юноша смотрит на оставленные возле ворот носилки. рядом с ними стоит десяток рабов, и чонгук почему-то чувствует жуткий стыд и вину за то, что те понесут на себе такого же раба. он чувствует в этом неправильность, но вслух говорит: — нет, господин. парень рядом только насмешливо хмыкает и качает головой. — я такой же, как и ты, чонгук. не господин. юноша невольно хмурится, чувствуя внутри противное шевеление, а на щеках липкий жар. такой же это какой? так же делит ложе с тэхёном? принадлежит ему телом? почему-то мысли об этом начинают злить и природа этих мыслей тоже. что-то похожее на ревность? чонгук не уверен, но и это неожиданное чувство, резко вспыхнувшее в груди и опалившее щёки и кончики ушей насыщенно-алым — тоже его злит. — это лектика. дорогое удовольствие, как для раба. впрочем, и ты не из дешёвых. последние слова юнги заставляют чонгука вздрогнуть. они не звучат, как насмешка над ним, потому что от юноши совершенно ничего не зависит, и парень это понимает. просто… просто чонгук до сих пор не может смириться со своей участью, с тем, что его как вещь могут купить, а могут запросто продать. смириться с тем, что он действительно теперь вещь. вещь тэхёна. без собственных стремлений и желаний. без права выбора и без свободы. без будущего, потому что будущее его теперь в руках мужчины. иногда в нём теплится надежда на возвращение домой, до тех пор, пока он, захлёбываясь в слезах, с тоской и скорбью по родным не вспоминает, что его дома больше нет. юноша осторожно залезает на носилки и сжимает подрагивающие пальцы в кулаки. хотя чего он удивляется. это ведь рим. всё ещё рим.

***

в домусе тэхёна они оказываются глубокой ночью. чонгук успевает задремать по дороге, разморенный мерным покачиванием лектики и приглушённым гулом улицы. юнги с ним больше не заговаривает, да и сам юноша не горит желанием начинать разговор. он не задаёт вопросов, даже когда оказывается в красивом одноэтажном здании, тянущемся вдоль двора, в котором, очевидно, ему придётся теперь жить. и только любопытным взглядом скользит по роскоши внутри и богатому убранству. по снующим рабам, которые кланяются юнги, по выбеленным стенам, обнажённым статуям и огромным окнам. позолоченные кубки, посмертные маски предыдущих хозяев и невероятной красоты цветы, что тут же завладевают вниманием чонгука. он думает, что юнги покажет ему его комнату, а сам боится лишний раз моргнуть, чтобы ничего не упустить из виду. страх столкнуться в коридоре с улиссой становится почти осязаемым. она ведь и его хозяйка тоже. но юнги, время от времени поглядывающий на него из-за плеча, ведёт его явно куда-то не туда. — с личными рабами господина я познакомлю тебя завтра, — парень замолкает, на секунду задумавшись. — или послезавтра, если ты будешь не в состоянии. — не в состоянии? — тревога снова медленно подбирается к горлу, заставляя юношу дышать более тяжело. о чём тот говорит? что ещё он должен будет пережить в этом доме? — скоро поймёшь, — размыто отвечает юнги, и голос у него ехидный, хоть и совершенно беззлобный, но чонгуку всё равно кажется, что парень над ним просто насмехается. над ним и над его невежеством, в котором он не виноват. юноша не выдерживает и резко останавливается, сверкая на юнги сердитыми глазами. он никогда не позволит себе такое поведение рядом с тэхёном, никогда не покажет ему своего недовольства и свой характер, который в детстве был слишком буйным и задиристым, но сейчас перед ним стоит юнги, и это многое меняет. — почему ты так отвечаешь? почему не можешь сказать, как есть, а не говорить загадками? ты же видишь, что я не понимаю. парень оборачивается и видит, как чонгук от его молчания начинает злиться ещё сильнее. это заметно по тому, как сжимаются его полные губы, как хмурятся густые чёрные брови и как двигаются желваки на скулах. — теперь понятно, почему ты понравился тэхёну, — юнги мягко улыбается и примирительно протягивает подобравшемуся юноше руку. — идём, грозный гладиатор, тебя нужно привести в порядок, а после я обязательно отвечу на все твои вопросы. и почему-то именно после этих слов с чонгука будто вся спесь сходит. усталость даёт о себе знать, наваливается на поникшие плечи, и пререкаться, чтобы показать свой гонор, копившийся в течение нескольких недель, больше не хочется. вместо этого юноше хочется завалиться на кровать или любую другую горизонтальную плоскость плашмя и проспать до утра, но только осознание того, что он всё ещё не видел тэхёна и толком не знает, что ему теперь придётся делать, не даёт полностью расслабиться. в нём снова поселяется этот вездесущий и грызущий страх, но не тот, что сковал его по рукам и ногам, когда он подумал о том, что может встретить улиссу, а другой, что сжимает свой костлявый кулак где-то глубоко в брюшине. страх перед неизбежным и перед собственной беспомощностью. всё его естество требует сопротивляться, потому что до сих пор помнит вкус свободы, безжалостно отобранной, до сих пор не смирилось со своей судьбой. судьбой подневольного. простого раба. но можно ли действительно назвать чонгука простым рабом? один из влиятельнейших людей рима обратил на него своё внимание и пожелал себе. может, в другое время юноша даже возгордился бы этим, а после радовался бы тому, что больше не придётся проливать кровь на арене, каждый день рисковать жизнью и мучить собственное тело изнуряющими тренировками. вот только сейчас ему странно осознавать, что теперь его битвы превратятся в постельные. и не с женщиной они будут, а с мужчиной.

***

у чонгука округляются глаза, когда он наконец понимает, куда всё это время вёл его парень. он видит огромных размеров бассейн, над которым клубится густой пар, и прозрачную воду, в которой плавает всякое разнотравье и лепестки цветов. с мраморной кладкой и изящными резными бортиками. купальня для гладиаторов во много раз меньше, а вода там чаще всего еле тёплая и не всегда чистая, но уставшим мужчинам было не до комфорта, хоть юноша и вспоминал с горечью в такие моменты о добротных банях в родных краях. — ты с дороги. тебя нужно помыть, — поясняет юнги. он оборачивается на чонгука и выжидающе смотрит на его неприглядную одежду, начиная медленно и демонстративно раскладывать по краю бассейна небольшие шкатулки. юноша хмурится, настороженно наблюдая за чужими действиями, и складывает руки на груди, пытаясь подавить тревожную дрожь и нервно вздёргивая подбородок. — я могу сам себя помыть. — можешь, — спокойно соглашается юнги, аккуратно зачерпывая пальцами какую-то непонятную вязкую субстанцию и задумчиво растирая её между подушечек. она неприятного бурого цвета, но пахнет вкусно и очень знакомо. хвоей и древесиной. — но потом меня накажут за то, что я ослушался приказа господина. и снова парень одними словами поднимает в чонгуке целую бурю из негодования и ропота. щёки припекает при мысли, что его опять увидят обнажённым. хочется взбрыкнуть, оскалиться, огрызнуться. он ведь сам может, сам, разве нужно много ума для того, чтобы просто помыться? да и кто бы узнал, что чонгук мылся не сам? но вместо этого он лишь гневно дёргает ремешок на своей тунике, чем вызывает у юнги лёгкую усмешку. чонгук недоверчиво смотрит на парня, но в бассейн послушно опускается, подавляя в себе желание прикрыть промежность ладонями. сколько бы он не находился среди мужчин, но привыкнуть к чужим взглядам, скользящим по его телу так и не смог. ароматная вода обжигающе горячая, обволакивает приятно, и расслабляет напряжённое тело почти сразу стоит только оказаться в ней по грудь. — это смола? — смола, воск, смесь специй и мёд из лепестков роз, — юнги указывает на плошку с чем-то белым и вкусно пахнущим. — этим я избавлю тебя от волос, — юноша удивлённо вскидывает брови и вздрагивает от горячего душистого пара, забившегося в ноздри, когда делает очередной жадный вдох. ему тут же захотелось закашляться. — везде. — зачем? — чонгук снова глубоко вдыхает и откидывает голову на бортик. юнги пожимает плечами. — так принято. и так нравится господину. юноша прислушивается к чужим словам, и вспоминает, что не у всех гладиаторов в лудусе были волосы на ногах, руках и в паху. теперь, оглядываясь назад, он думает: а связано ли это с постельными утехами и предпочтениями богатых римлян? чонгук сильнее погружается в воду. пар обволакивает его тело и лижет разрумянившееся лицо, навевая сонливость. хочется спать, но юнги говорит ему приподняться и берётся за его руки, размазывая по распаренной розовой коже пахучую смесь. когда тонкая тёмная плёнка подсыхает, парень быстро сдёргивает её и тихо шикает на вскрикнувшего от боли чонгука. кожа сразу же начинает краснеть и выглядит абсолютно голой, без усеянных на ней тонких волосков. — на ноги уйдёт больше времени. будет намного больнее, чем с руками, но тебе придётся потерпеть. — и почему я должен это терпеть? — злобно выплёвывает юноша, когда юнги снова размазывает по его телу клейкую смолу и со спокойным лицом дёргает, оставляя после себя гладкую кожу. конечно, он понимает, почему должен терпеть все издевательства над собой, но промолчать не может. ему так больно, и ради чего? ради чужой блажи? — потому что, чонгук, у тебя есть шанс на лучшую жизнь. не все хозяева относятся к рабам, как к вещи. и тэхён из их числа. чонгук зло смаргивает скопившиеся в уголках глаз слёзы и поджимает дрожащие губы. с ногами действительно приходится помучиться, потому что жёсткие вросшие волоски юнги с особой тщательностью удаляет пинцетом, заставляя юношу под собой буквально скулить, после чего придирчиво осматривает покрасневшую кожу, оглаживает пальцами, растирая и разминая, и смазывает её успокаивающими маслами, от которых пахнет сливками и чем-то приторно цветочным. чонгуку даже удаётся привыкнуть. свыкнуться с тупой саднящей болью, растекающейся по телу, до тех пор, пока юнги не заставляет его вылезти наполовину из воды и расположиться на краю бассейна. до тех пор, пока он не говорит, укладывая ладони на его колени: — раздвинь ноги. — ч-что?.. — ноги, чонгук. раздвинь свои ноги. мне всё ещё нужно избавить тебя от волос. от всех волос. чонгук смотрит на парня огромными глазами и не шевелится. молчание начинает затягиваться, и тогда юнги сам берётся за его колени и насильно разводит их в стороны. руки почти не слушаются юношу и предательски дрожат, когда он судорожно вцепляется пальцами в скользкий бортик. его мышцы живота вздрагивают, а неожиданный жар пробирается по разведённым бёдрам выше и замирает между ног. на его вялые попытки к сопротивлению юнги совершенно не обращает внимания, методично щёлкая ножницами, чтобы обрезать более длинные волосы, и осторожно орудуя острой бритвой. чонгук, с разведёнными ногами и с ходящими желваками на напряжённых скулах только зажмуривается крепко, пытаясь не сгореть от стыда, и вздрагивает попеременно, когда холодное железо касается его обнажённой кожи на уже почти гладком лобке. — чего ты так боишься? — юнги немного устало, но очень серьёзно смотрит на сконфуженного и порозовевшего чонгука, чьи дрожащие бёдра он удерживает своими цепкими масляными пальцами и между которыми так удобно сейчас сидит. он откладывает ножницы и бритву в сторону. — мы оба мужчины. у тебя есть всё то, что есть у меня. по крайней мере теперь я в этом точно убедился, — юнги замолкает и щурит лисьи глаза, коротко прицокивая. — разве что краснеешь ты, как девка, но, думаю, господину это даже понравится. чонгук оторопело моргает, хлопая взмокшими от влаги и пара ресницами, и осторожно сжимает пальцами края бассейна, ёрзая и сильнее вжимаясь мягкими ягодицами в потеплевшую под собой мраморную плитку. — я не… — юноша тяжело сглатывает, и его нижняя губа немного выпячивается, начиная мелко дрожать. ему так хочется свести вместе ноги и прикрыть собственную наготу, чтобы скрыться от чужого внимательного взгляда, в котором нет ничего, кроме живого и искреннего любопытства. юнги выглядит так, будто готовится слушать долгую и занимательную историю. — меня никто ещё там не касался. парень приподнимает брови. — хочешь сказать, что ты ни разу не был с женщиной? — чонгук мотает головой, и щёки его с новой силой покрываются липким влажным румянцем. — а с мужчиной? с мужчиной ты был? юноша тяжело сглатывает и отрицательно мычит, на что юнги только задумчиво хмурится. — надо сказать об этом господину, но сначала я закончу то, на чём остановился, а после подготовлю тебя. — подготовишь? разве не этим ты занимаешься всё это время? — не совсем. я растяну тебя, — терпеливо поясняет парень. — чтобы тебе не было больно, — на этих словах чонгук вскидывает на юнги свои огромные чернющие глаза. — почему мне должно быть больно? снова… юнги выглядит немного раздражённым, но его взгляд смягчается, когда он видит, каким напуганным становится юноша и как сильнее начинает дрожать, почти скидывая его руки со своего тела. он вдруг только сейчас в полной мере осознаёт, что чонгук действительно невинный во всех смыслах, и пусть теперь он знает, для чего его купил тэхён, но многое для него всё ещё непонятно и пугающе. многое выводит из равновесия, заставляя нервничать. — не должно, чонгук. я не совсем правильно выразился. не пугайся так. просто повернись ко мне спиной, уложи руки на бортик, раздвинь бёдра, а сам расслабься. поверь, я последний, кого ты должен сейчас стесняться. — а первым будет господин? — уязвлено огрызается чонгук и делает то, что велит ему парень. он сам себя от стыда не помнит, чувствуя, как подушечки пальцев немеют от волнения и как пульс бешено грохочет прямо в ушах. он не слышит, что отвечает ему юнги, возможно, он привычно усмехается или снова смеётся над ним, но юноша из-за собственного громкого сердцебиения этого не слышит. теперь он полагается на одни ощущения и ощущения эти его безумно пугают. чужие ладони и чужие пальцы. масло, стекающее по пояснице к ложбинке между ягодицами и интимное, почти жёсткое касание, потому что вырваться и отпрянуть чонгуку хочется просто до предательских выступивших слёз. жгучий страх постепенно сковывает его тело, но за страхом теперь стоит что-то ещё. что-то волнительное и новое. то, что обдаёт жаром низ живота, опаляет щёки, и мышцы ног сводит до внутренней стороны бёдер. то что чонгук прежде никогда и ни с кем не испытывал. он не помнит, когда ему всё-таки удаётся полностью расслабиться, перестать сжиматься и вздрагивать от каждого прикосновения к себе, зато помнит тёплую ладонь на выгнутой пояснице и осторожное касание в своём самом сокровенном месте. в первое мгновение ему снова хочется напрячь все мышцы в теле, чтобы убрать это неприятное чувство странной наполненности, которое доставляет юноше одно лишь неудобство и жжение. он начинает ёрзать и поддаваться вперёд, пытаясь отпрянуть от чужих рук, вот только юнги возвращает его обратно, жёстко хватая за тазовые кости. парень удерживает чонгука на одном месте и принимается толкаться одним пальцем в узкую девственную дырку, слушая тихое мычание срывающееся на скулёж. а потом что-то происходит, и бёдра чонгука конвульсивно дёргаются, а сам он звонко вскрикивает, начиная крупно дрожать и сотрясаться. становится приятно. так приятно, что слёзы льются из зажмуренных глаз. юноша тяжело дышит, с трудом размыкая тёмные ресницы и вжимаясь горячей щекой в нагретый бортик бассейна, и снова вздрагивает всем телом, когда через какое-то время чувствует в себе уже два пальца. он блаженно жмурит порозовевшие веки и приоткрывает рот, хрипло выдыхая и принимаясь поддаваться бёдрами навстречу приятным движениям внутри. облегчение внизу живота приходит неожиданно и чересчур мягко. юноша сквозь слипшиеся ресницы наблюдает за тем, как растворяются в душистой воде тонкие белёсые струйки, выталкивающейся из его пунцовой головки, а чувствительный после оргазма член обволакивает мокрой теплотой, когда он опускает приподнятые и распаренные от горячего пара бёдра в воду. чонгук будто на волнах качается. внутри него пусто, он больше не наполнен, ему больше не хочется сжаться изнутри, чтобы вытолкнуть из себя чужие, настырные и умелые пальцы и больше не хочется на них насадиться в попытке урваться за странным томительным ощущением в паху. — что ты сделал со мной? — бормочет едва слышно. — то, что с тобой никогда не сделает женщина, — юнги заливает водой из кувшина плошку с тлеющими травами, разносящими пряный аромат по всей купальне, и снисходительно смотрит на распластавшегося по бортику бассейна юношу. у него губы слегка припухли от того, как он зажимал зубами мягкую плоть, в попытке сдержать свои первые постыдные и довольные стоны, и щёки ещё больше разрумянились от возбуждения. чонгук буквально пышет жаром и удовольствием. юнги на него, такого расслабленного, спокойного и разнеженного приятно смотреть. — давай, приходи в себя, грозный гладиатор, я должен натереть тебя маслом, чтобы не было раздражения после удаления волос и отвести к господину. — и он будет делать со мной то, что делал сейчас ты? глаза чонгука влажно поблёскивают, словно два больших стеклянных шара, когда он скашивает на юнги свой масляный взгляд и смотрит с предвкушением и ожиданием, потому что по покрасневшему лицу видно, как ему понравилось. его порозовевшие и чуть припухшие веки медленно смыкаются и размыкаются в ожидании ответа, а сам он подкладывает под горячую щёку обе ладони. его тело всё ещё помнит, как ощущалось чувство наполненности и тянущее томление в паху, когда чужие подушечки пальцев настойчиво проникали, толкались, массировали, надавливали и вжимались в одну определенную точку где-то внутри него. он помнит, как от этих действий дёргался его член, как стремительно наливалась кровью головка и как после этого она обильнее увлажнялась и истекала смазкой. вряд ли чонгук теперь сможет это забыть. забыть это невероятное чувство. — слишком много болтаешь, — юнги снова снисходительно фыркает, и его губы изгибаются в насмешливой ухмылке, но недовольным или раздражённым он не выглядит. — вставай, я ещё и переодеть тебя должен. чонгук устало хмыкает. разморенный после оргазма, растрёпанный и розовощёкий, он вылезает из бассейна, забирая из рук парня свою новую тунику, и совсем не сопротивляется, когда тот начинает помогать ему одеваться. его смуглая кожа, непривычно мягкая и нежная, почти бархатная и без единого волоска. взгляд его тоже непривычно спокойный и меланхоличный. смиренный. близость с мужчиной, если она похожа на то, что с ним только что делал юнги, уже не кажется настолько страшной и пугающей. он жив и даже получил удовольствие, а это самое главное.

***

юнги отводит его в тёмную, освещённую всего несколькими масляными лампами комнату. парень ничего не говорит, и они не прощаются. чонгук знает, что ещё увидит его, возможно, в будущем они даже смогут стать друзьями, несмотря на их странное знакомство и всё то, что юнги потом пришлось с ним сделать. это ведь приказ, всего лишь приказ, и мысль об этом заставляет чонгука успокоиться и не реагировать так сильно. но только не мысль о том, что в просторном помещении, в котором все окна наглухо зашторены бордовой занавесью, никого, кроме него, нет. чонгук неловко ёжится и переминается, потому что чувствует себя неуютно, находясь в абсолютном одиночестве и долгожданной тишине. он весь покрыт душистым пряным маслом, его чёрные волосы волнами обрамляют румяное и по-прежнему распаренное лицо, между ног липко и немного саднит, а щёки всё ещё немного покалывает и припекает. и всё это ради тэхёна, который, кажется, про него совсем забыл. юноша рассеянно хмыкает и оглядывается. в комнате стоит густой и тяжёлый аромат. пахнет знакомыми цитрусами и мускатом. пахнет мужчиной, и сам юноша теперь пахнет им. даже пряный сладковатый дым от курилен, расположенных в углу, не перебивает этот тягучий запах, который чонгук невольно тянет носом. он вдруг думает: «а что будет, если я просто лягу на эту огромную и мягкую на вид кровать и засну? а что, если сейчас в эту спальню зайдёт улисса?» она же супруга тэхёна, разве они не должны спать вместе? чонгук подходит к дубовому столу, стоящему ближе к кадкам с цветами, и с осторожностью осматривает разбросанные по нему свитки. он боязливо берёт один в руки и аккуратно разворачивает, с любопытством вглядываясь в красивые буквы, сложенные в предложения. почерк у тэхёна порывистый и резкий, юноша ни слова не понимает из написанного, он совершенно не знает латиницу, да и в разговоре часто переходит с римского на родной язык, но вот стиль письма и манера подачи его завораживает. — интересно? — хриплый низкий шёпот обжигает тонкую ушную раковину близким дыханием. чонгук вздрагивает, понимая, что мужчина буквально нависает над ним, вжимаясь своей грудью в его спину, и выпускает рваные горячие потоки воздуха прямо в загривок. тэхён по-свойски укладывает ладонь на стройную талию и удерживает за неё крепкой хваткой на месте, когда юноша от неожиданности едва не шарахается от него в сторону. — г-господин… — а я всё думал, кого ты мне напоминаешь, — продолжает тихо выговаривать мужчина, прикрывая глаза и наслаждаясь дрожью молодого тела, которое в его руках начинает откровенно колотить. — маленький северный волчонок, — тэхён жадно зарывается носом в черноволосый затылок и ещё ближе прижимает к себе замершего юношу, вцепившегося в несчастный пергамент. — такой же любопытный и пугливый. мужчина спускается губами к загорелой шее, чувствуя собственное горячее дыхание, влажно осевшее на манящей коже, и отчаянное биение упругой жилки, которую он накрывает мокрым языком и коротко облизывает. чонгук от этого действия громко вздыхает и облокачивается на чужую грудь. глаза его крепко зажмурены, а рот чуть приоткрыт. он выпускает из рук примявшийся свиток и вцепляется в ладонь тэхёна, накрывшую его обнажённое бедро. — господин… — чонгука снова ведёт от близости с этим римлянином, от которого пахнет терпким вином и жимолостью, но когда он вспоминает, кто стоит за его спиной и чьи руки так властно оглаживают его тело, то почти сразу отпускает тёплую ладонь из собственной хватки, испуганно зажимаясь и опуская низко голову. — господин, простите… простите меня… я… — ты можешь касаться меня, волчонок, — перебивает. — я разрешаю тебе. мягкие губы тэхёна вжимаются в его челюсть, в румяную щёку, и юноша гулко сглатывает, ощущая на нежной коже лица колючую щетину. это настолько изумляет чонгука, что он даже голову навстречу мужчине поворачивает, распахивая ресницы и взглядом натыкаясь на тёмные, хищно сощуренные глаза. — у вас… — юноша смущённо запинается, робея под чужим заинтересованным взглядом. тэхён выжидающе вскидывает бровь и задирает чужую тунику, беспрепятственно проникая под тонкую ткань, за которой кроме голой и скользкой от масла кожи ничего больше нет. его пальцы почти добираются до гладко выбритого паха, прежде чем чонгук снова отмирает и уже увереннее обхватывает его руку своей. останавливает. мужчина хмыкает, позволяя ему эту вольность, но взамен крадёт шумный выдох собственными губами. — что у меня, волчонок? говори. тэхён разворачивает юношу к себе и щурит раскосые глаза, касаясь кончиком носа чужого. чонгук тяжело сглатывает. волнение просачивается наружу каплями пота вдоль позвоночника, насильно замедленным дыханием и слабо проступающими мурашками. он тянет дрожащую руку к серьёзному лицу мужчины и оглаживает большим пальцем его подбородок, царапая мягкую подушечку о жёсткую щетину. — мне сказали, что в риме от волос принято избавляться. тэхён изучающе смотрит на скованного, но любопытного юношу, будто выискивая в его чёрных глазах привычный уже испуг, и почти незаметно ухмыляется, пытаясь скрыть довольство, зажав нижнюю губу зубами. — верно, — соглашается мужчина, притягивая чонгука ещё ближе к себе, и резко прижимается бёдрами к чужой промежности, вырывая из юноши сиплый вдох. тот цепляется за его плечи, выпуская из хватки большую ладонь, которая сразу же задирает его тунику, находя своё место на плавном изгибе выгнувшейся под его прикосновением пояснице. — сегодня был насыщенный день, но завтра я обещаю тебе исправиться. мужчина торопливо двигает тазом, и чонгук только сейчас понимает, что его полувставший член упирается тому в живот, задевает чужую отвердевшую плоть и пачкает своей смазкой. становится стыдно, жарко и ужасно горячо. горячо между ног и в тех местах, где его касаются руки тэхёна, особенно когда римлянин вдруг подхватывает его под бёдра и усаживает на стол. обнажённые ягодицы холодит твёрдая поверхность. на пол летят скрученные свитки, а сам чонгук испуганно замирает под взглядом мужчины, который разводит его ноги в стороны и подтягивает на себя. вплотную. чтобы юноша снова вжался своим пахом в его. — господин… — голос сипит, срываясь на жалобный скулёж. — хочу, чтобы наедине ты звал меня по имени, волчонок. большие ладони властно опускаются на мягкие половинки и жёстко вдавливают подушечки пальцев в нежную кожу, вырывая из полных губ надорванный вздох. тэхён жадно и грубовато сминает их, пробираясь к скользкой от масла ложбине, и чонгук зажмуривается, не в силах больше выдерживать очарованный взгляд мужчины на себе. на него никто так раньше не смотрел. никто так раньше не трогал. юнги не в счёт. он выполнял свою работу, а юноша, кажется, сейчас будет выполнять свою. эта мысль вдруг отчего-то отрезвляет и заставляет сглотнуть горячий неприятный комок. внимательные глаза тэхёна замечают это движение, и он приближает своё лицо, вглядываясь в задрожавшие и приоткрытые губы, которые он собирался накрыть собственными. в испуганные и повлажневшие от эмоций чёрные глаза, в которых снова тонет, как при их первой встрече. — что случилось? — ничего, госп… тэхён. — тогда почему я уверен, что ты мне врёшь? — мужчина делает вид, что не замечает чужую заминку, и сильнее обхватив упругие ягодицы в ладонях, приподнимает вскрикнувшего и вцепившегося в его плечи чонгука на руки. — сначала выгибаешься мне навстречу, а потом замираешь пугливым зверьком. чонгук начинает дрожать, сдавливая обнажёнными бёдрами бока мужчины, и грудью упирается в его, ощущая чужое сердцебиение. оно равномерное, спокойное. только глаза тэхёна выдают. дикие, почерневшие. требующие незамедлительного ответа. римлянин удерживает его тело крепче, вдавливая пальцы в мягкие половинки, и опускает свою дрожащую ношу на кровать, нависая сверху. накрывает собой полностью, устраиваясь между разведённых ног чонгука, который дышать забывает от вида мужчины перед собой. тот стягивает через голову тёмную тунику и юноша отчаянно хватается руками за простынь. его губы призывно распахиваются, а взгляд непроизвольно падает на чужой возбуждённый член, и собственный заинтересованно дёргается, начиная обильно увлажняться. выделяет естественную смазку и пачкает низ живота. — так что, волчонок, поделишься со мной? чонгук поднимает на мужчину расфокусированные глаза, и удовлетворение от этой картины тянет угол губ тэхёна вверх. он ложится на юношу, придавливая своим телом, и их ноги сплетаются между собой, а руки находят своё место на стройной талии. изо рта юноши вылетает тихий, едва заметный стон, когда он чувствует обнажённой гладкой кожей бёдер жёсткие волоски на чужом лобке и тяжёлый мокрый член, лежащий теперь на его нежной паховой складочке рядом с его собственным. и всё это создает такой контраст, что чонгук теряется. — я волнуюсь, что не смогу быть достаточно хорошим для вас. не смогу вам угодить. они так тесно сплетены, что чонгук не знает, кто из них двоих первым начинает медленно покачивать тазом навстречу друг другу, чтобы раз за разом сталкиваться и потираться скользкими головками, смешивая между ними выделяющееся предсемя. мужчина молчит и тяжело дышит. не отвечает, но его влажные губы мажут по пылающей щеке чонгука, а после впечатываются в его раскрытый на выдохе влажный рот, сразу же забираясь языком внутрь и обхватывая чужой своими губами. они целуются крепко, жадно, глубоко. от решительности тэхёна у юноши пах сводит судорогой. они не прекращают толкаться и вжиматься бёдрами, а сам чонгук не прекращает после каждого толчка цепляться за сильные плечи, лоснящиеся от пота и вздрагивающие от напряжения. — а я волнуюсь, что когда окажусь в тебе, то кончу, как мальчишка, в первые же секунды, — хрипит римлянин, срываясь на короткий грудной рык, тонущий в распахнутых губах напротив, и его большая ладонь снова опускается на мягкую ягодицу, грубо оттягивая в сторону и ныряя пальцами между скользкими половинками. чонгук давится стоном, дёргая бёдрами от неожиданности, в то время как мужчина напористо касается сморщенной розовой дырки и оглаживает её припухшие края, — от твоей узости, тепла, от того, как ты будешь сжимать меня в себе, не давая двигаться, — юноша заламывает брови. смотрит разбито и расфокусировано сквозь слипшиеся ресницы на ухмыляющегося тэхёна. — видишь… у всех нас есть свои страхи, волчонок. мужчина принимается спускаться поцелуями ниже, игнорируя отчаянное движение вскинутых вверх бёдер, между которыми так восхитительно мокро и горячо. к запрокинутой потной шее, с натянутыми мышцами. к солёной коже. чонгук явно не знает, куда лучше толкнуться и за что зацепиться. к руке, что ласкает его сокращающуюся дырку, проникая самыми кончиками длинных пальцев и потирая вокруг, размазывая масло и выделения, стекающие вниз по мошонке. или туда, где всё хлюпает от влаги и пахнет чем-то пряным и терпким. от слов мужчины ему становится так же хорошо, как и от его требовательных касаний и жёстких рваных толчков, а от влажных продолжительных поцелуев в шею у чонгука глаза непроизвольно закатываются от удовольствия, и пальцы на ногах поджимаются. он в наслаждении запрокидывает голову и вымученно выстанывает, сдавливая тэхёна своими подрагивающими бёдрами. он кончает так сильно и обильно, что мужчина, ласкающий его горло и линию челюсти, замирает, отстраняясь и скашивая хищный пристальный взгляд вниз. — волчонок решил не дожидаться своего хозяина? голос мужчины ещё более низкий и хрипящий. властный, хлёсткий. чонгук смотрит на него огромными влажными глазами и чувствует на раскрасневшихся щеках дорожки слёз. его губы непозволительно опухшие, а подбородок блестит от их общей слюны. он лежит с раздвинутыми ногами, в то время, как римлянин возвышается над ним во всех смыслах и с затаённым дыханием наблюдает за тем, как тот убирает со своего потного лица растрёпанные чёрные кудри и укладывает ладонь на собственный член, начиная удовлетворять себя, глядя прямо на него. юноша завороженно наблюдает за тем, как скрывается в кулаке крупная тёмная головка и как собирается над ней крайняя плоть. пара резких и отрывистых движений, скольжение языка по нижней губе и придавливающий к постели томный взгляд. чонгук под ним зачарованно теряется и тяжело вздыхает, когда видит, как из чужого члена толчками начинает выплёскиваться беловатое семя. прямо на его дрогнувший живот. когда видит, как заламываются брови тэхёна, как приоткрывается его рот, а мышцы на груди и руках соблазнительно напрягаются. чонгук сам тянется к мужчине, сразу же оказываясь в его жарких объятиях. римлянин, приятно удивлённый его порывом, осторожно обтирает их тела и скидывает испорченное покрывало прямо на пол. он укрывает их лёгкой простынёй, и юноша доверчиво прижимается к его боку, укладывая уставшую голову на горячую грудную клетку. тэхён хмыкает и зарывается ладонью в его волосы, оттягивая назад и оставляя влажный поцелуй на тёплом лбу. — вы останетесь со мной? — а что? уже прогоняешь? — мужчина целует нахмуренную переносицу, чувствуя, как сильнее начинает льнуть к нему чонгук, и ласково ведёт губами к его взмокшему виску. — я думал, что вы уйдёте к своей жене, — чонгук замолкает и крепко зажмуривается, потому что чувствует, как замирает мужчина, вслушиваясь в его слова. его дыхание замедляется, а ладонь, лежащая на пояснице, ощутимо сжимается. — спи, чонгук. собственное имя непривычно режет слух. юноша тяжело сглатывает и затихает, осторожно и боязливо прижимаясь щекой к груди тэхёна. из-за волнующей близости с этим римлянином он совсем забыл о том, что является простым рабом, о том, что не имеет права голоса. кажется, он даже не имеет права, чтобы просто лежать сейчас с мужчиной и слушать гулкое биение его сердца. чонгук думал, что быть гладиатором тяжело, но он не думал, насколько же тяжело быть рядом с тэхёном.