Трупное окоченение

Когда рыба сопротивляется, её глушат.

***

Пространство полуразрушенной дамбы зловещее и больное. Карла знает наверняка, что на дне у Солт-ривер нет глазниц, но она смотрит, затягивая в чернеющую пустоту, и это пугает её до выкрученных в обратную сторону коленей больше, чем скопища гниющей плоти. — Ты уверен, что нам сюда? — Монтенегро скептически щурится, ёжась от холодных порывов ветра. К следующим суткам, когда они с Крисом добираются до назначенного места, солнечная погода Глендейла портится, и это отчего-то радует. Простуженные пейзажи в квинтэссенцию разрухи и хаоса вписываются лучше, чем весёлое небо над головой. — Здесь нихера нет, Рэдфилд. — Здесь, может быть, — мужчина вздыхает сквозь стиснутые зубы. — Но ты никогда не можешь знать наверняка, что находится под землёй. — И что же там, капитан? — Карла напряжённо фыркает, скрещивая руки на груди в пренебрежительном жесте. — Дно речное? Ты ошибся, Крис. Мы потеряли столько времени, чтобы что? Полюбоваться дерьмовым пейзажем?! Рэдфилд угрюмо вздыхает — спокойствие, только спокойствие. Не то чтобы Монтенегро сильно действует ему на нервы своей язвительностью и бескомпромиссностью, но… Её действительно трудно держать в узде. Трудно, если вы не Леон Скотт Кеннеди, а Крис — увы — им не был. И не стал бы. И даже не собирался. Крис знает без напоминаний: он никогда не скажет то же самое, что и Леон; он никогда не посмотрит на неё так, как Леон — они чертовски похожи, наполнены одним дерьмом на двоих, но они два разных сосуда. Кеннеди смотрит на Карлу с любовью, Кеннеди говорит с Карлой с любовью, Кеннеди говорит о Карле с любовью, а Рэдфилд… он всегда неприкрытая снисходительность и строгость бывалого вояки — в нём не вяжется детский сад и мигрень — только жёсткая очередь из потраченных впустую патронов и крепкие сигареты в жестяной банке. — Дно речное или… — он задумчиво тянет и в осторожном полуприседе подходит к краю кирпичной кладки. — Знаешь, чем руководствуются торговцы дури, когда хотят надёжно спрятать товар на случай грядущей облавы? — Зачем ты… — Карла издаёт в ответ полустон-полурык, трёт уставшие, воспалённые от рыданий глаза и понуро опускает плечи. Проглатывает возможную издёвку, неловко моргая. — Они его прячут, очевидно же. — Верно. Один из способов спрятать нежелательную находку — выдать одну вещь за другую. Не всё то, чем кажется. Далее, спрятать, и спрятать в самом неочевидном месте. Высоко или низко, тут зависит от степени изобретательности. Видишь, здесь земля более свежая и рыхлая? Вокруг много следов, и все они обрываются в одном месте. Крис роет почву голыми руками, пока Карла заторможенно вглядывается в его рельефную спину. — Как и ожидалось, наши ребята очень изобретательные и богатые ублюдки, чтобы так заморочиться. Искусственный резервуар. Кто бы мог подумать, что дамба, выведенная из эксплуатации, может скрывать в себе такие сюрпризы. — И что там, внизу? — девушка робко вздрагивает, вдох в грудине встаёт комом. Это и страшно и боязно, и радостно от надежды, забившейся внутри вместе с окоченевшим сердцем. Улыбнуться не получается, да и не к месту, но уголки губ дёргаются вместе с пальцами, охваченным внезапным тремором. Ей так хочется, чтобы это оказалось правдой. Чтобы Крис не спутал маршруты, хотя он, в самом деле, располагает большей информацией, и ему можно верить. И Карла, правда, пытается поверить — и ему, и в него — но гул в башке стучит и бьёт по перепонкам резко и отрывисто. Взрывается, ударной волной расходясь по телу, а горло судорожно кашляет в бесполезных попытках прочиститься. — Ничего того, что нам могло бы понравиться, — Рэдфилд отвечает сквозь стиснутые зубы, концентрируясь над тем, что под ним. Через несколько минут он наконец-то откапывает люк, старый и изъеденный коррозией. — Да, всё сходится. — Тебе не кажется это странным? Такой важный объект, и его никто не охраняет, — Монтенегро с сомнением ведёт плечом, мрачно нахмурившись. — Что, если это очередная ловушка, и Леона там нет? — Ловушка это или нет, но нас определённо ждут внизу. Или тебя. Крис предусмотрительно умалчивает: в конце концов, о чём молчат, того нет, но Карла, ведомая не им, а кем-то другим, здесь — и от этого не легче. Рэдфилд вниз — наверное, в самый Ад — спускается первым. Карла остаётся наверху, как на последнем рубеже, вслушиваясь в натужное кряхтение, тянущееся всё дальше и дальше от неё. Когда он командует глухое «Чисто!», девушка следует за ним. Металлические ступеньки-перекладины под ногами скрипят и крошатся слоями облупившейся краски. Крис, ожидающий, не даёт долго задерживаться: он осторожно перехватывает тонкую лодыжку и помогает стопе ткнуться в следующую опору, ловит соскользнувшую конечность и ставит обратно. Ладони сыреют от пота, и каждый следующий раз — оттолкнуться и зацепиться отзывается — липнет к глотке испуганным вздохом. — Спасибо, — Карла, наконец-то обретя под собой твёрдую почву, отвечает полушёпотом и оглядывается по сторонам. — Ну, выглядит не так страшно, как я ожидала, но… Монтенегро выслеживает странную закономерность: чем кровавее дела, тем белее стены, а они здесь сверкающие, стерильные, как фармакологическая лаборатория в Эль-Пасо, как больница в Остине, как свет в конце туннеля — и от этого Карла на мгновение забывает, зачем ей нужны лёгкие. — Осмотримся здесь, а потом спустимся ниже. Увидишь угрозу, стреляй, не раздумывая, — Рэдфилд не сводит с неё тяжёлого взгляда, командирском тоном отсыпает инструкции и, коротко махнув рукой, уходит вперёд. Первая комната, которую они проверяют, не отличается от пыльного офиса: несколько столов, компьютеры и бумаги-бумаги-бумаги. Карла проверяет несколько, но все они зашифрованы странном кодом — нечленораздельные слова, нечитаемые символы и ни грамма ответов. — Не похоже, что мы здесь что-то найдём, — Монтенегро удручённо вздыхает, плечи опускаются от досады, и за неимением другого плана она цепляет следующую папку, открывая её на первой странице. С титульного листа на неё смотрит её же чёрно-белая фотография формата три на четыре, и Карла готова поклясться, что она та самая, сделанная в фотостудии Эль-Пасо, когда Монтенегро собирала необходимый пакет документов для поступления в полицейскую академию.

Экспериментальный образец № 218;

Ведущий исследователь: Беатрис Монтенегро.

Статус: проект временно заморожен.

Карла лихорадочно пролистывает страницу за страницей, но термины летят перед глазами, путаются, сливаясь в размазанное чёрно-белое пятно. Анализы крови, постадийные результаты наблюдений, рекомендации и методики проведения дальнейшего исследования. Ей даже не оставили имени, обозначив коротким, обезличенным «Образец № 218», — и это всё, чем она была в глазах собственной матери. Монтенегро не хочет возвращаться в тот день, но он всегда в ней — и никогда не оставляет ей выбора уклониться или сбежать. Карла вспоминает, как кровь греет шею; думает, что люди не могут так громко кричать, но Беатрис оглушала похлеще взорвавшейся бомбы, пока сама же Карла, её маленькая девочка из прошлого, хрустела родными костями и рвала на части нити связывающей их дезоксирибонуклеиновой кислоты. Я и первая смерть. Я и первая настоящая смерть. Я и первая настоящая смерть, но она — не моя. Убивать заражённых и человека — большая разница. Убивать человека, которому звонил перед сном, когда тоска по дому невыносимо грызла висок — разница ещё большая. Карла думала об этом на протяжении последнего года: утром, во время обеда и обязательно вечером перед сном. Она никогда не вдавалась в особые подробности той ужасной ночи. «Я убила свою мать. Не руками, Леон», — и этого было более, чем достаточно, чтобы Кеннеди сложил два и два, обронив воспламеняющееся от его дыхания «Ты ни в чём не виновата». Это сделала не она, а монстр внутри, но зубы росли из её плоти. Это сделала не она, а монстр внутри, но отхаркивать сердце всегда приходилось своё, потому что у монстра — его не было. Монтенегро колотит, и ей хочется бежать, даже если отрежут ступни, но Леон всё ещё не найден, а она обещает и клянется, что уйдет вместе с ним. Или умрёт — лучше всегда за него, чем вместе, как само собой разумеющееся. — Крис… — Карла подзывает его через два или три взбудораженных вздоха. Рэдфилд отбивает ботинками ритм, оказываясь рядом быстрее, чем она успевает моргнуть. Находка, увы, не радует: она жестокая, грязная, нечеловеческая, и она — очередной удар под дых, как угроза тонко выстроенной Леоном системы безопасности. Это могло стать началом огромного пожара. После завершения миссии Кеннеди группа зачистки будет рыть носом землю, и всё вернётся на круги своя — Карлу окрестят угрозой. Подумайте только, ценный экспериментальный образец, жертва мутагенеза, свободно разгуливает среди вас, честных и добропорядочных граждан. Появится новая папка под эгидой правительственной руки — всё также бесчеловечно, но теперь официально, потому что, чёрт возьми, на благо общества, безопасности и мира, свободного от биотерроризма. Крис, в отличие от неё, не задыхается, не удивляется и не столбенеет — молчаливо вчитывается в каждую строчку, и Монтенегро выжидающе следит за тем, как играют в полутьме-полусвете его чернеющие зрачки. — От этого… — Рэдфилд трясёт папкой в крепко стиснутой руке так, что тонкий пластик едва слышно потрескивает. — Нужно избавиться. Поняла. Фраза из чужих уст звучит слишком ровно. Так, что это даже не вопрос, а непоколебимое утверждение. — Но… — Карла густо вздыхает. Сомнения, страхи, сомнения. Они наслаиваются друг на друга, нестройно клубятся под самым потолком и душат в своём синтетическом шлейфе. — У тебя будут неприятности. — Это уже не твоя проблема. Думай о себе, — Крис угрюмо вздыхает. Шарится огромной ладонью по карманам и наспех цепляет зажигалку. С первой дымкой пожарная сигнализация не срабатывает, со второй — тоже. Наверное, отключили, или той здесь и вовсе никогда не было. Запах гари забивается в ноздри, глаза горят и слезоточат, но Монтенегро продолжает смотреть-смотреть-смотреть. Она даже не успевает возразить, подумать, подумать и возразить одновременно, а Рэдфилд, вырывая из пластиковой папки один лист за другим, уже поджигает острые уголки бумаги. Белое обугливается в чёрный, он — в серый, белый, бесцветный, но неизменно грязный. Пепел слетает на пробитые участки плитки и выстилает монохромную дорожку. Происки Беатрис Монтенегро сгорают в огне. Образец № 218 — следом. Карла — нет, но легче не становится ни на грамм. Первое, что хочется спросить: «Зачем ты это сделал?». А потом добавить в истеричном возгласе: «Это сраный конец всему, что было начато и положено Леоном». Но… Леон поступил бы также. Наверное. Нет, сделал бы это в точности, как и Крис, а это значило, что его здесь не было — вообще или ещё. И дышать снова не получается.

***

Цугцванг — лучше бы ты не двигался.

Карла вцепляется в пистолетную рукоять так, словно от этого зависит её жизнь. Так, наверное, оно и было. Так, наверное, и будет впредь. Проходит примерно с полчаса их с Крисом бесполезного блуждания по катакомбам, и за это время не случается ровным счётом ничего. Грешно так думать, но Монтенегро было бы легче, выскочи сейчас из-за угла полчище оголодавших монстров. Это было привычно, это было понятно. Воцарившееся затишье так же противоестественно, как процесс уничтоженного — внутри и на бумагах — мутагенеза. Карла боится тишины. В заброшенных коридорах она тянется хуже и дольше, чем сутки, проведённые без Леона, и это сводит с ума. Пожалуйста, рыкните хоть кто-нибудь. Рэдфилд, сосредоточенный на обстановке, предательски молчит, и Монтенегро чувствует, как во рту собирается затхлая горечь поражения. Монтенегро долго обдумывает что-то; шевелит губами, немо проговаривая мысли, пока тишина сгущается вокруг вместе с руками, сомкнувшимися вокруг нового-чужого «ЧеЗета». Она каменеет, хотя продолжает идти, ведомая, и не может выжать воздух из лёгких для выхода. Наверное, поэтому они с Крисом молчат вместе — два человека с похожими проблемами, не ими созданными, не ими же исправленными. У Карлы свербит в лёгких; они чешутся изнутри так, что хочется засунуть руку себе в грудину, чтобы выдрать с корнем то, что болит, напополам с комком из взвинченных нервов. Крис чернеющим маятником раскачивается перед ней впереди, мелькает туда-сюда в диссонансе со взрывающейся белизной пустующих коридоров. Они среди странных стен. То ли противоречиво бетонных, то ли искусственно гипсокартонных. Лампы накаливания — стеклянные груши, связанные между собой и тянущиеся чёрной линией жгута к нагретым границам под потолочными плитами. Где-то начинается Леон, где-то заканчивается Карла. Или, может, всё-таки наоборот? Вокруг нечистотная белизна, но мир в глазах взрывается разноцветьем, месивом из тонов и оттенков, и первый — он же самый отчётливый и яркий из всего, что она видит — красный. Карла не уверена, что это не мираж и не видение: воспалённая вспышка на роговице, и так, в самом деле, бывает, когда не спишь несколько дней кряду. А белизна всё же кровоточит. Карла хочет, но не может развидеть, как красный — багровый, алый — собирается по крупицам фотонов в литой человеческий образ. Он гладкий, точёный и идеальный настолько, что белки в собственных глазах замешаны на крови. Сощурься Монтенегро сейчас посильнее, и те потекут надорванными капиллярами по лицу, марая и пачкая. — Ада… — Рэдфилд мнётся буквально мгновение, прежде чем в несколько отточенных движений вцепиться в приклад винтовки. Мушка совпадает с точкой прицеливания в такт потяжелевшему дыханию. — Я должен был догадаться, что это твоих рук дело. Паззл в голове отчаянно не складывается. Карла растерянно смотрит на женщину перед собой, сбитая с толку, озадаченная — одураченная — и утыкается взглядом в широкую спину Криса, прикрывающую её, как стеной из бетона. — Ада? — чужое имя пульсирует на кончике языка. Монтенегро замирает, неуверенная, как и что сказать прямо сейчас, чтобы воспалившийся красный сейчас остался по ту сторону этого затхлого кокона. Ада — это А. А — это Ада. В — крошится во рту битой крошкой запутанности и недосказанности. Вздохи и выдохи из груди не выдавливаются: они льются, заполняя весь этот чёртов аквариум, и углекислого газа здесь становится в разы больше, запуская по венозным каналам мёртвые механизмы прогрессирующей отравы. — Ада Вонг, — алые губы изящно растягиваются в улыбке-оскале. Карлу будто выкручивает наизнанку с каждым шорохом и звонким цоканьем каблуков, но кости пока не выкручивает. — Приятно наконец-то познакомиться с тобой лично, Карла. Это похоже на то, словно голову опускают в ванну с ледяной водой, но та не отрезвляет: только сводит с ума, вычищает захламлённые бороздки мозга — и внутри всё жмёт и рвётся, становясь не по размеру, не вмещаясь и лопаясь. — Ада Вонг… — Карла заторможенно мямлит, накладывая одно на другое, щурится и моргает. Челюсти смыкаются до боли, до скрипа, и трутся друг об друга в приступе заземлённой ярости. — Так всё это время… Зрачки сужаются до чёрных горошин. Время для Карлы превращается в вечность. Ей хочется закричать истошно, чтобы выжать из себя связки вместе с воплем, но говорить с закупоренным горлом едва ли не то же самое, что остаться в этом проклятом мире без Леона. Невозможно. Неправильно. Невыносимо. Мысли о Леоне внезапно придают сил, распиливая напополам дополнительные ресурсы. Монтенегро сжимает ствол до побеления в костяшках, срастаясь слиться с ним и кожей, и плотью. И всё же, несмотря на абсурдность происходящего, Карла не может не восхититься. Эта женщина, облачённая в красное, не дрожит, не плачет, не умоляет — она вся власть и сила, сосредоточенная здесь, под землёй и водой, и даже два дула, направленных прямиком на неё, не заставляют её оступиться. — Вижу, мой подарок пришёлся тебе по вкусу. Отличная модель, правда? — Ада высокомерно вздёргивает бровь, делая короткий шаг вперед. — Но прибереги патроны для более подходящего момента. В конце концов, я вам не враг. Пока что. Она примирительно поднимает руки вверх, будто капитулируя, но Карла каждой вздыбленной клеточкой тела чувствует закипающий в теле напротив азарт. Собственная кровь ускоряется вместе с отчаяньем — её почти слышно, и она оглушает. Карла теряется в этих ощущениях, хотя алгоритм простой и понятый — стреляй и дело, в общем-то, с концом, — но они вводятся внутривенно, отдают гарью и зловонием в маленьких лёгких, и кажется, что всё в ней теперь навсегда и до конца. И она — потерянность, не имеющая ничего общего с той оболочкой, в которой её втиснули двадцать три года назад. — Что ты сделала с Леоном?! Где он?! — наждачные кончики пальцев душат холодный металл. Монтенегро не смотрит на кровавые ткани, облачающие тело, она цепляется за взгляд; лицо, испещрённое восточным изяществом; черноту волос, въевшуюся в сетчатку, и контрастирующую со всем этим великолепием белизну кожи. — Где мой Леон?! — У вас даже фразы одни на двоих, как мило, — Вонг прищуривается, чуть склоняя голову. — Вы действительно подходите друг другу. Карла не может понять, что это — насмешка или искренние проявления сочувствия. Хотя, в самом деле, ожидать последнего от этой женщины звучит так же нелепо, как заниматься членовредительством, чтобы не болело. — Ада, хватит… Говори, что тебе нужно, — Крис стискивает челюсть, прищуриваясь в распахнутый зрачок прицела. — Не так много, как вы думаете. Всего лишь немного ценной крови «Образца № 218», — жестокая улыбка Ады не требует щепетильной проницательности. Она, Ада, закрыта и безучастна. Ей плевать. Её не волнует. Что именно — Карле плевать в ответ. — Давайте заключим сделку. Кровь в обмен на местоположение Леона. Живого и… — Вонг буднично тянет, будто они не собрались здесь, находясь на грани чужого смертоубийства, и это сдирает кожу похлеще, чем скальпель в руках хирурга-палача. — Целого, само собой. Монтенегро знает единственный правильный ответ, и он — одно лишь «да» — тянет рот в клочья, на Запад и Восток, изламывая по кривой уголки дрогнувших губ. Горло обжигает ком. Трезвый рассудок теперь редкая роскошь, почти недосягаемая, и Карла всё равно ему не верит. — Я согласна… — слова ворочаются во рту, точно живые, и тянутся к нёбу. У неё болит мозг, хотя это, наверное, невозможно. Ей на мгновение кажется, что тело облили бензином и, чиркнув спичками, подожгли. — Я согласна. Делай, что нужно. Грязь хрустит под ногами, когда Карла делает первый шаг вперёд. Больше не получается — Рэдфилд остервенело хватает её за плечо, удерживая на месте. — Ты с ума сошла?! Ты хоть понимаешь, что это значит?! Если она получит твою кровь, это никогда не закончится, — взгляд Криса хаотично меняется от осоловелого до разочарованного, и так по кругу. Его жёсткий голос задувает ветер под дёсны и расшатывает зубы. — Подумай о Леоне и всё, что он делает. Монтенегро надрывно вздыхает. Она сбивается с такта, заглатывая больше воздуха, чем может принять, и спотыкается. — И где он сейчас? — изо рта вырывается сумасшедшее бормотание. Карла смотрит на Криса в последний раз, извиваясь в его твёрдой хватке, и с усилием отталкивает от себя. — Если это спасёт Леона… Она и впрямь не в себе: под тусклыми волосами, под бледной кожей, под царапинами и синяками скрывается что-то зловещее и мёртвое, прихваченное из Эль-Пасо и укромно спрятанное — и теперь оно льётся наружу, но… — Я сделаю всё для него. Карла походит на призрака, бестелесного и бескровного, и рука сама собой роняет пистолет на пол; следом тянется за ножом, всё ещё обжигающим её бедро холодом лезвия, и нежно перекручивает рукоять, хватаясь за остриё. Тишина и кошмары опоясывают. Они бесплотно перекатываются по коридору, толкаются от одной стены к другой и разрешают. Разрешают полоснуть ножом по венам; пощекотать остротой сонную артерию; протаранить гортань. Ада не двигается, прищуриваясь, и наблюдает: ей бы добавить с отчуждённой насмешкой, что такие варварские методы им теперь ни к чему, но эта самоотверженность на грани последней на земле глупости — восхищает даже её, а Вонг в своей жизни видела более, чем достаточно. И это «достаточно» — человеческое, и оно такое хрупкое и тленное, что впору бы выбросить и отречься навсегда и вовеки, но Вонг продолжает смотреть и слушать преувеличенно спокойно.

«…Всё конечно, Ада. Навсегда…»

— Хорошо, Карла, очень хорошо. Ты сделала свой выбор. И он неизменно (не) правильный.