Трупное окоченение

Он видел раненного, истекающего потусторонней кровью зверя.

Мог ему помочь. Хотел сделать всё, чтобы тот не выжил.

***

Никто не мог проникнуть за грань Эль-Пасо. Город вынул души из всех в нём блуждающих, подвесил под потолком, как туши свиньи, и канул в небытие.

А люди в Эль-Пасо переваривались, в общем-то, разные: талантливый музыкант-паршивец с отрубленными пальцами (он бередил просторы и струны, пока не умер в одной кровати с проституткой).

Грустный клоун из цирка, коллекционирующий на полке улыбки (когда-то он был весёлым, но его собрата скормили голодному льву).

Украденные подростки в цветастых одёжках-фантиках (матери говорили не ходить в лес, но кто бы их послушал).

Малыш, разорвавшийся под колёсами фургона с мороженым (ему повезло больше всех, потому что он так и не встретил смерть воочию).

Гробы вместо постели.

Покойтесь с миром.

Отныне и навсегда.

***

Карла ломается аккурат в двадцать два и чувствует, что больше не может выковырять из мироздания ритуальное проклятие — я хочу жить. У неё за плечами труха неурядиц, конфликты и склоки, и неуравновешенная погоня за пулей Леона. Двадцать два года и несколько часов, чтобы вцепиться зубами поострее в финал: либо покориться судьбе, либо вынудить своего (не)убийцу, либо, переиграв всех, прикончить себя собственноручно. Одно из трёх. Выбор, как и всегда таков, что его практически нет. Леон не хочет доламывать Карлу, кутая её, бьющуюся и — всё ещё без нескольких часов — мёртвую. Кровь пытается сбежать из порванных вен, а он черпает ту ладонями, заливая обратно. Пальцы — затычки, но они дырявы настолько, что чернота сочится вниз и, самую малость, сквозь. — Что ты видишь, Леон? — Монтенегро задаёт вопрос с простодушной не к месту улыбкой. Отчаянная и отчаявшаяся, глядит на него самыми прекрасными глазами на свете. Такими чистыми, как хрусталь из Богемии, а под ними уже цветут трупные гематомы, но Кеннеди правда слишком плевать. — Тебя. Я вижу тебя, Карла, — отвечает без капли лжи, искренне выпаливает, как на духу. Они чёрт знает сколько метров под землёй, в самом центре местного ада, где что не гниёт, уже разложено, а Леон упрямо отказывается причислять её к прямоходящим трупам. Кеннеди оказывается ещё ближе к ней: вжимает пустую голову в свою грудь, так сильно, что в рёбрах заскрипело и застучало. Карле же тепло и мягко, будто её с головой накрыло пуховым одеялом — нежность окутала отмирающее сердце глазурью и расплавилась от перепада температуры. — Уходи, пока я не натворила чего-то ужасного, — слова изо рта-скобки выходят медленно, отслаиваются вместе с сетчаткой. Монтенегро толкает его куда-то в плечо, и Леон странно осознаёт, что силы в ней становится больше. Такой пугающей и нечеловечной, что капилляры под одеждой мгновенно лопнули. — Снова… — Снова? Что же ты сделала, пока я отвернулся, — Леон отвлекает её разговором, пока помогает Карле подняться, и взваливает ту себе на плечи. Девушка больше не трепыхается, облегчая ему задачу, и безвольно повисает, болтая по воздуху ослабевшими конечностями. — Я убила свою мать, — Монтенегро переходит на шёпот, почти беззвучный. Надеется, что Кеннеди её не услышал, но тело едва заметно вздрогнуло, и она продолжила чуть громче. — Не руками, Леон. Она снова возвращается в ту комнату, снова видит Беатрис: сначала Карла проломила ей затылок, несколько раз ударив об пол — её сознание помутилось, но девушка, ослеплённая яростью и голодом, продолжала бить. Женщина под ней визгливо кричала — также, как и сама Монтенегро, когда та сука пробила ей ладонь каблуком. Умоляла остановиться. Взывала к чувствам. Просила пощады. Монтенегро была милосердной, но не хотела спускать с рук мудачества и злодейства. Карла чувствовала себя на вершине тупиковой ветви эволюции, когда отпустила чужую размозжённую голову, и зубами вцепилась в глотку — задела сонную артерию, захлебнулась от крови, но продолжила вгрызаться в свежую плоть. Резцы не сломались, когда напоролись на кости, но вибрация боли, пробежавшаяся по челюсти, отрезвила. Тогда она отшатнулась в ужасе, осознавая — не то, что сделала, а кем стала теперь. Беатрис заслужила всё, что с ней случилось, но Карла не хотела быть её палачом, по крайней мере, не в таком чудовищном смысле. Собиралась всадить пулю в уродливое сердце, но не поглотить его заживо. — Прости, Карла. Это всё моя вина, — Леон исходится в сожалениях, пока тащит её сквозь полуразрушенные стены лаборатории, пробирается выше, иногда останавливаясь, ухватывается за свою ношу покрепче, и снова продолжает волшебное восхождение. — Если бы я не оставил тебя там, этого бы не случилось. — Не смей! — Карла рычит ему в ухо, злостно и горестно, обхватывает руками спину и едва ли не пускает ногти-когти под кожу. — Не смей винить себя, Леон. Не ты превратил меня в кровожадного телепузика. — Кровожадный телепузик? Такого в моей практике ещё не было, — Кеннеди невольно прыснул от смеха. С отрадой подумал, что Карла всё ещё та, которой была при встрече. С дурным чувством юмора и кусачим язвительным нравом. — Шутишь, а, значит, идёшь на поправку. Монтенегро его слова-успокоительные не пришлись по вкусу: она уже успела смириться с уготованной ей судьбой, а Леон малодушно раскачивал её уверенность в собственной смерти — говорил, что всё будет хорошо, но и сам знал, что Карла была обречена. Она это чувствовала — чувствовала, как монстр внутри, вкусивший человеческой плоти, рвался наружу, а сознание утекало вместе с кровавой рвотой. Ей оставалось недолго до полного обращения: Карла уже не могла отличить, где схоронились остатки её же субличности, а где завывал искалеченный субпродукт. Монстр под рёбрами сладко потянул воздух, лизнув спину Леона — от шеи, находящейся в нескольких сантиметрах от лица Монтенегро, приятно повеяло жизнью, которую хотелось поскорее оборвать. Вцепиться в плоть, рассечь её, устроив самое прекрасное кровопускание, и захлебнуться следом. Не-Карла лязгнула клыками над ухом, поддаваясь звериному рычанию, и покрепче ухватилась за плечи — сдавила кость, услышала хруст. Голод разродился с новой силой, призывно умоляющий его утолить. Кеннеди сдавленно зашипел от боли и напрягся всем телом, готовясь сгруппироваться в любой момент, чтобы отразить атаку. Монтенегро дёрнулась слишком резко, свалившись на пол, и напала на него со спины — Леон попытался увернуться, но Карла предугадывала каждое действие быстрее, чем он мог обдумать его сам. Позвоночник больно врезался в ближайшую стену, загорелся и оплавился. Затылок заныл от удара. Кеннеди пытался сдвинуться, но девушка навалилась на него сразу, седлая, и подтянув к себе уже почти чёрными от мутации руками, вцепилась в шею. Лезет ближе, подбираясь к шее — аппетитно слащавой, свежей, вкусной. Леон перехватывает её конечности, силясь отпихнуть подальше, но только раззадоривает чужую свирепость. На Карлу было страшно смотреть. Не потому, что она буквально собиралась съесть его живьём (он к этому уже правда слишком привык), а потому что это всё ещё была Карла. Изуродованная живущей в ней болезнью, она рычала ему в лицо, брызжа ядовитой слюной, и с остервенением пыталась добраться до свежего куска мяса. Карла не была виновата, что голод залил слепотой её глаза — он же видел сам, как ясно она смотрела на него в первые минуты их скорбного воссоединения. Карла не была виновата, что человеческая речь сменилась животным рёвом. Карла просто не была виновата. Убей или будь убитым — постулат. Не проявление жестокости, а то, что считается правильным, по-другому мир не спасти. И Леон хотел бы перебить всех зловещих тварей, затолкнув их поглубже в утробу, из которой те вылезли, но не смог бы убить её. — Карла, слушай меня… — Кеннеди сдавленно стонет, продолжая удерживать обезображенную девушку навесу, пока она отчаянно рвалась и сопротивлялась. Взывать к гласу разума в её голове непростительно глупо, но он хотел хотя бы попробовать. — Это не ты. Всё, что сейчас происходит — это не твоя воля. Монтенегро не слушала. Не воспринимала. Дёрнулась снова, уязвимо открывшись, и Леон, изловчившись, ударил её коленом в живот — не слишком сильно, как мог, но ощутимо для того, чтобы дезориентировать ту в пространстве. Они меняются местами: теперь Кеннеди прижимает её к полу, продолжая удерживать руки мощной хваткой. Карла под ним трепыхалась бешено, тряслась в припадке и болезненно клокотала. Белые глаза смотрели на него со злобой — в них Леон увидел собственное отражение. Оно прожглось там, где когда-то были человеческие зрачки, там же и осталось — не достигло до мозга, не распозналось. — Ты не чудовище, пока можешь сопротивляться, слышишь?! — Леон воет от досады, отчаянья и переходит на крик. Кричит громко и много, так, чтобы услышала наверняка. В теле монстра обитала Карла, они просто поменялись местами, как перевёртыши, и один уступил другому. — А ты можешь, я знаю, Карла. Так сопротивляйся же. Сопротивляйся! Кеннеди испытал это на собственной шкуре в безымянной испанской деревне, которую не сыскать на карте — ни тогда, ни, тем более, сейчас. В него подселили паразита, и он рвал его изнутри — прятался в бороздках головного мозга, ревел и просил кровавого смертоубийства. Хотел стать его хозяином, выгрызая здравые импульсы из центральной нервной системы. Леон смог его обуздать, посадив на цепь, как злющую шавку. Переборол и подчинил. И знал наверняка, что Карла могла повторить его подвиг. А потом, когда случилась недавняя, ещё не отболевшая в груди вспышка А-вируса, видел, как заражённые возвращали себе человеческое обличие под действием распылённого по воздуху ингибитора. Всё было обратимо, нужно было только знать, на какие процессы стоит нацелиться в первую очередь. Кеннеди пробирается сквозь стальные засовы — отпирает каждый из них, рушит всё, до чего может дотянуться. Уже-Карла смотрит на него сквозь мутно проступающие человеческие зрачки: на ресницах твердеют слёзы и грязь — а ещё сожаление, вина, горечь, страх, ужас. Можно было перечислять до бесконечности и не хватило бы всех словарей мира, чтобы собрать воедино пошатнувшуюся реальность. Чёрные вены схлынули с лица — не исчезли, но вздувшаяся плоть заметно сгладилась. Сквозь мёртвое проступило живое. Карла судорожно вздохнула и задохнулась. Закашлялась. Заплакала. Отшатнулась подальше, прижимая колени к груди, и истерично завыла. Раскачалась, как маленький ребёнок в колыбельке, проснувшийся посреди ночи и не нашедший материнского присутствия рядом. Леон оставляет её в покое, пытаясь отдышаться сам — лёгкие горели. Воздух обтянул их плотной завесой и газовой вязью пробрался внутрь. — Прости, Леон… Господи, прости меня, — Карла подползает к нему по-собачьи, не вставая с колен. Всё ещё льёт бесконечное количество слёз. Такое, что они крупными гроздьями валятся на кафельную плитку, разъедая въевшуюся в неё грязь. — Я не хотела, клянусь, Леон. Не хотела… — Знаю, Карла, — Кеннеди усилием поднимает руку, чтобы ласково провести по её спутанным волосам. Они жёсткие от высохшей крови, как щетина. Местами липкие от уже новой, но, без прикрас, это лучшее ощущение, что Леон испытал за последние сутки. — Видишь, ты снова стала… собой, поэтому не ставь на себе крест и больше не проси меня убить тебя. Ещё ничего не потеряно. Монтенегро валится рядом — плечом к плечу. Оба согреваются от телесного контакта друг друга и больше не заговаривают. Всё вокруг такое серо-коричнево-чёрное, что хочется заскулить от тоски — каждый учащённо моргает. Вдруг, если зажмуриться покрепче, оно развеется так, будто ничего и не было. — Умоляю, если не хочешь меня добить, то свяжи хотя бы руки. Покрепче, — Карла вымучивает в обращённом на него взгляде надежду, и Леон, собиравшийся возразить, сдаётся, понурив голову. — Я опасна для тебя, не отрицай. И ты сам видишь насколько. — Ладно, только если тебе от этого будет спокойнее…

***

Они двигаются дальше. Леон ведёт её пружинистой походкой туда, где, следуя его памяти, был выход. Монтенегро идёт след в след, иногда останавливаясь, чтобы выпустить из себя очередную порцию гнили. Это была закономерность: как только Карла давала слабину, уступая власть внутреннему монстру, рвота прекращалась — она больше не нужна. Приходила в себя, и самоуничтожение начиналось опять — так не доставайся же ты никому. Леон действительно поддался её мольбе и связал запястья наспех найденным в горе мусора жгутом. Было больно — Карла просила сделать как можно больше оборотов, чтобы не смогла пошевелить руками. Узлы — туже, чтобы со всей силы. Кеннеди качал головой, предупреждая об онемении, но Монтенегро оставалась непреклонной — в конце концов, регенерация всё ещё была при ней, хотя, по непонятным причинам, заметно сдавала обороты. — Ладно, гений, у нас вообще есть какой-то план действий? Ну, кроме того, чтоб просто выбраться наружу? Или ты всё ещё не планируешь так далеко? Просто от Эль-Пасо до ближайшей цивилизации мы будем идти несколько лет. — Отчасти ты права. Мы выбираемся наружу, и нас заберёт вертолёт. С медиком для тебя и бомбами для оставшихся колоний зомби, — Леон выдавливает слабую улыбку. Ни за что бы не признался в этом слух, но он чертовски соскучился по язвительным комментариям, которые Монтенегро вновь сыпала, как из рога изобилия. — Верто… что? — Монтенегро немного сбавляет шаг, и Леон, ловящий её на подхвате (всё же бежать со связанными конечностями было трудно), следом. — Вертолёт, Карла, это такая штука передвижения, как самолёт, только вместо крыльев лопасти, — Кеннеди сдавленно хихикает и самую малость умиляется с комичности их не самого высокоинтеллектуального диалога. — Надеюсь, кто такой медик, объяснять не нужно. — Я о другом, шутник. То есть у тебя всё это время был вертолёт наготове, а мы, как идиоты, добирались на ржавой развалюхе старше меня на полжизни? — девушка злобно чертыхается. — Ну обалдеть, у меня просто нет слов. — Так надо, Карла. Это специфика моей работы. Я выполняю поставленную задачу, они заметают следы, — Леон разводит руками. Всё само собой разумеющееся. Он выполняет, другие за ним подчищают так, что комар носа не подточит. Грустно, жестоко, несправедливо, но так нужно. — Давай не будем сейчас об этом. Нужно торопиться. Карла молчаливо соглашается. Они выходят на следующем этаже. Там, где ещё сохранилось недавнее присутствие Леона: разруха, гора трупов, к счастью, больше не встающих, и газовый запах пороха. Света не было, и Кеннеди приходилось идти наощупь, пока Монтенегро справлялась своими силами. — У этой херни, кажется, есть полезная опция. Я вижу в темноте, — Карла становится путеводителем, направляя их к выходу. Нужная лестница под завалом находится не сразу. Леону приходится немного расчистить проход, чтобы оба смогли проскользнуть внутрь, и забраться повыше. — Так странно, здесь никого нет. Я имею в виду, зомби. — Не расслабляйся, мы здесь всё ещё не одни, — Кеннеди отвечает с серьёзностью, о которой едва ли не позабыл сам. Монтенегро вздрагивает от его холодных интонаций, но поспешно кивает. — Где-то выше бегает нечто более… страшное, нежели то, что мы уже видели. — Оскар, — Карла надломлено подсказывает. Она больше не переживала о смерти матери, всё-таки радуясь, что та погибла от её клыков. Лично убедилась в смерти твари, которой не должно было существовать. Самосуд в Эль-Пасо, в конце концов, был делом не таким уж и порицаемым. Законы сюда не совались, а убить пару-тройку ублюдков было жизненной необходимостью, иначе бы те расплодились слишком быстро. Но Карла горевала об участи, постигшей её отца. Он был хорошим человеком, которому очень сильно не повезло в жизни повстречать больную на голову — тогда ещё — девушку. Слабохарактерный и мягкий по натуре, Оскар Монтенегро не хотел становиться кем-то большим, чем есть на самом деле. Его устраивал уютный домик в Эль-Пасо, лабораторный халат и стоптанные ботинки, от которых отслаивалась подошва. Он любил кружить Карлу по комнате, подбрасывая вверх, и ругаться с Беатрис в спальне, пока те думали, что она уже видит десятый по счёту сон. Когда прививок в её жизни стало больше, Оскар угрожал, что подаст на развод и заберёт дочь с собой — тогда она не понимала, что могло послужить причиной такого разлада, ведь при ней они строили из себя самую образцово-показательную семью. Оскар всё ещё оставался слабохарактерным, а Беатрис просто знала, как припугнуть его посильнее. — Отец не был виноват. Беатрис обмолвилась на прощание, что он не хотел участвовать в эксперименте надо мной, и тогда она избавилась от него. Я не разбираюсь в биологии, но эта сука что-то говорила про кровь. Она у меня, вроде как, особенная, и вирус во мне приживётся лучше. Леон хрустнул кулаком. От злости. На себя, чёртов несправедливый мир, ублюдков, которые занимались культивацией смертоносной дряни и оставались безнаказанными. Он бы не посмел осудить Карлу за то, что она сделала — никогда. Если бы сам Кеннеди добрался до Беатрис раньше, не уверен, что смог бы сдержаться. Конечно, не разодрал бы её на части, но её смерть от его руки не была бы лёгкой и быстрой. Такое не прощают и не забывают. Худшее, дрянное предательство из всех существующих. Карлу было жаль во всех отношениях, и Леона, уже порядком привыкшего к тому, насколько же люди были омерзительны по своей природе, захлестнула новая волна ярости. Это был не просто опыт. Не просто преступление против человечества. Карла была биологической дочерью той женщины — её плоть и кровь, которую нужно любить так, словно она единственное, что осталось на планете, а не бросать на растерзание в угоду своим сумасшедшим амбициям. Леон, не испытавший счастья отцовства, украдкой заглядывался на детские площадки, густо увенчанные детьми. Каждый ребёнок что-то взял от своих родителей, с его-то наблюдательностью не трудно было заметить: волосы, цвет глаз, манера поведения — они, как губки, впитывали в себя всё, что могли зацепить своим ещё по-детски острым взглядом. Однажды, в один из свободных дней, когда Кеннеди отдыхал на скамейке в парке, имитируя жизнь обычного, ни о чём не подозревающего гражданского, девочка пяти лет подарила ему ромашку, улыбнулась нежно, и Леон улыбнулся в ответ. Помнит, словно это произошло пару минут назад, у девчушки были светлые волосы, заплетённые в два высоких хвостика, и щербатая улыбка. Чей-то милый, очаровательный ребёнок. Ромашку он забрал с собой и спрятал в папке с важными документами в ящике своего рабочего стола. Со временем та засохла, скрошилась омертвевшими листьями, но сохранила на себе теплоту детского прикосновения. Дети были удивительными созданиями, и Леон солгал бы, скажи он, что не хотел бы завести собственную семью, но едва ли мог позволить себе такую простую человеческую радость — случись с его роднёй что-то ужасное, Кеннеди себя не простит. И не переживёт. — Поэтому, если иного выхода не будет… — Карлу, говорившую всё время, пока он думал о своём, передёрнуло, и Леон мысленно порадовался, что очнулся именно в этот момент. Не пропустил ничего важного, а ей нужно было время собраться с силами и мыслями, чтобы закончить. Девушка снова плакала, но уже не навзрыд, как делала это раньше. — Убей Оскара так, чтобы он не мучался. Мужчина кивает с сожалением. Отводит взгляд, потому что отчего-то не может долго смотреть на умоляющую Карлу. Не сейчас и не при таких обстоятельствах. — Я постараюсь. Сделаю всё возможное. Монтенегро этого хватает с лихвой. Путь начинается снова — по подсчётам остаётся последняя лестница, и они вернутся туда, где всё началось. В ту самую приёмную, в которой их разделили и изувечили каждого по-своему. В ней по-прежнему нет света: видимо, пока Леон швырялся гранатами налево и направо, прокладывая себе дорогу, случайно (впрочем, приглядываться у него не было времени) повредил дополнительные генераторы, но Карла услужливо подсказывала, прежде чем Кеннеди успевал споткнуться об очередную кучу обломков. — Он был здесь, — Карла шумно выдыхает, готовясь к худшему. Высматривает его в темноте-пустоте, слышит тяжёлую, замедленную поступь. Обратившийся Оскар, кажется, не мог ходить устойчиво и прямо, потому шаги всё время переваливались. Сначала шла левая, и только спустя несколько долгих секунд — правая. — Готовься драться, что ли. — Всегда готов, — Кеннеди перезаряжает пистолет, магазин тяжёлый и полный от свинца. — Поможешь? Карла ершисто оскалилась, но Леон, к счастью, не заметил. — Какая-то ублюдочная выходит у нас романтика. Я без пяти минут зомби, помогаю тебе убить моего же отца, всё-таки ставшего зомби. После этого ты по сценарию обязан пригласить меня в ресторан. — Детское кафе подойдёт? — Кеннеди злорадно усмехается, разряжая воздух. Рядом тихо смеётся Карла. Шутки про разницу в возрасте всё ещё актуальны, и это почти заставляет поверить, что всё снова как прежде. — Ага, прицеливайся, папочка, — Монтенегро становится серьёзнее. Ей немного страшно и по-прежнему больно. Отчасти одиноко. Леон остаётся рядом, но никогда не исправит то, что Карла потеряла всех, кого любила долгих двадцать два года. В стороне копошение усилилось. Монстр надвигался на них, круша и ломая остатки стен, бил стёкла, рвался вперёд, приманиваемый, наверное, запахом Кеннеди, потому что Карла не была уверена, что теперь её можно было посчитать аппетитным бифштексом. Первая пущенная пуля прилетела в дверной проём, не попала. Карла, приспособленная теперь к темноте, как кошка, справилась бы лучше, но всё ещё настойчиво не хотела, чтобы её развязывали, поэтому оставалось верить ей на слово. Когда Оскар — странно было обращаться к бесформенному существу по имени — выплыл наружу, Карла ошеломлённо застыла. Это не было её добрым отцом: обезображенное лицо пузырилось и гнило, слоилось омертвевшими кусками кожи, которые рваными следами тянулись за ним — в развороченной груди вместо любящего сердца шевелилось что-то непонятное. Какие-то сгустки не то плоти, не то вживлённого механизма. Беатрис перед смертью говорила, что его кровь не приняла вирус. Или же, наоборот, вирусу его кровь не пришлась по вкусу — в ней не было лакомых частичек, которыми пичкали с детства саму Монтенегро, чтобы тому было приятнее в неё заселиться. Полный пакет «всё включено»: тёплая среда, вкусная жратва, вот только сосуд ещё мог здраво мыслить. Незадача. На его месте могла быть она. Ей чудом удавалось сохранять около-человеческое обличие, которое мутагенез в ней не мог поглотить до конца. В конце концов, никто не хотел получить в свою коллекцию смертоносных игрушек безликого уродца — таких было навалом, отлавливайте их на улицах Эль-Пасо, приманите свежим обедом, и они пойдут за вами хоть на край света. Цель этого эксперимента заключалась в создании чего-то более совершенного и, как бы отвратительно это ни звучало, утончённого. Карла действительно выглядела лучше многих живчиков, которые попадались на пути — не деформировалась настолько, чтобы в ней не разглядели то, что когда-то было человеком. Возможно, к концу мутации у неё бы сохранилось что-то похожее на зачатки примитивных мыслительных процессов: встань туда, сделай это, сожри того-то. Появились бы сверхспособности, помимо регенерации и чувствительного зрения, но Карла, правда, не хотела узнавать, чем всё могло закончиться. Монтенегро перестаёт дышать от ужаса и горечи, подступающей ко рту вместе с новой рвотой. Леон вслепую стрелял в голову, но пули вязли в податливой плоти, а монстр так и не умирал, продолжая загонять обоих в ловушку. Медленно, но не утешительно. — Целься ниже, куда-то в середину, там слабое место, кажется, — Карла закрывает глаза, прежде чем Кеннеди, кивнув ей, выпускает оставшиеся боеприпасы. Часть патронов проходит навылет сквозь выпотрошенную грудь, часть — остаётся в живой плоти. Монстр болезненно рычит от боли — всё же задели правильно. Леон, преисполненный уверенности, продолжает целиться, пока Карла, не выдержав, валится в стороне на колени, и продолжает отхаркиваться кровью. На этот раз из неё выходит больше, чем в каждый предшествующий приступ. Она не уверена до конца, но, кажется, среди чёрной жижи разглядела кусочек розовой полости, которая когда-то была её неотъемлемой частью. Организм переваривал сам себя — разрушался, расползался по ниточкам. Связанные конечности пульсируют болью. Вены чернеют снова, норовя вот-вот лопнуть. Леон, отчаявшись, выуживает из поясной сумки последнюю завалявшуюся гранату и по отлаженной схеме дёргает за язычок. Бросает в сторону и наощупь находит Карлу, обессиленно свалившуюся в собственные отходы. — Быстрее, сейчас рванёт! — Кеннеди заталкивает её в просвет между стеной и накрывает собой. За его спиной раздувается огонь, пепелище и посмертная плита. Обоих оглушает взрывом и — смешно до одури — биениями собственных сердец. Леон сдавливает её угловатое плечо, пытаясь протиснуть сильнее, и юркнуть самому, пока языки пламени не коснулись их тел. Карла реагирует заторможено, пребывая в перманентном состоянии очередного приступа разлагающей её инфекции, и даже не понимает, что творится вокруг. Пожар сходит на нет быстрее, чем думается. Радостное затишье, но Леон всё ещё стоит, не шелохнувшись, и продолжает держаться за Карлу. Глаза прикрыл по инерции, когда только влетел в промежуток стены. Очнулся, вроде бы, целым — руки-ноги на месте. Голова при нём. Разжал веки, пытаясь вглядеться в девушку перед собой, но не увидел ничего, кроме истерично трясущегося силуэта. Монтенегро снова била зловещая дрожь: она больше не бросалась на него, в попытках умертвить, но достучаться до неё едва ли было возможно. Кеннеди бережно хватает её за рубашку, вытаскивая наружу. Предусмотрительно отворачивает голову, чтобы Карла случайно не увидела разлетевшиеся по стенам останки мерзкой плоти, никогда бывшей отцом. Мужские пальцы давят на грудь: холодную, застывающую, облитую чужой кровью от чьей-то разорвавшейся аорты — она не болит и не тает. Она ничего не чувствует, как раскачивающееся в безмолвии время. Леон понимает с очередным подкрадывающемся к нему ужасом — лопасти вертолёта не трещали над головой, а времени у них практически не осталось.

***

Леон выискивает своих помощников-спасителей (которых только за смертью посылать, во всех смыслах) по низкочастотным каналам радиостанции, настроенной на его волну. Карла на плече могильно холодела и воспламенялась снова. Не отзывалась на голос, не смотрела в ответ. Глаза — поволока из тумана, сокрывшей зрачки. Её рвало постоянно, отчего приходилось замедляться и сбрасывать её с плеча, осторожно придерживая голову, потому что Карла отказывалась функционировать самостоятельно. В какой-то неутешительный момент Кеннеди замечает, что кожа на пальцах начала размягчаться. Сначала трупно посинела сквозь прорехи омертвелых вен, потом обломались ногти, обнажив месиво плоти под ними. Всё становилось хуже, и Леон, обещавший ей, что она не станет монстром, пока не перестанет бороться, разбился об собственные убеждения. Карла пыталась — правда, делала это до последнего, и вирус, не собиравшийся сдаваться, расщеплял её изнутри. Аутогафия. Естественный процесс, регулируемый механизмом клетки, при котором подвергаются уничтожению все ненужные и дисфункциональные компоненты. Карла становилась опасным, мутирующим биопродуктом, и организм, ещё принимавший себя за человеческий, подавал тревожные сигналы перед тем, как сожрёт себя окончательно. Аутогафия не обладала разумом и не была избирательной — она переваривала всё, что отслужило свой срок и представляло хоть малейшую угрозу. Нужно было торопиться. Вертолёт кружил в воздухе над лабораторией, мигал прожекторами, освещая бесплодные окрестности Эль-Пасо, и, крутанувшись по траектории, спустился ниже. Крис встретил его верёвочной лестницей и принял бессознательную Карлу из бережных рук Леона. Конечно, был в курсе сложившихся обстоятельств, пока Леон, воспользовавшись урывками сигнала, докладывал о завершении миссии — образцы вируса были уничтожены, но для изучения его природы и синтеза вакцины достаточно было образца крови Карлы. Молодой медик-биолог-химик-ядерщик — чёрт пойми кто вообще, но Крис не стал бы брать с собой кого попало — осматривая поражённое гниением тело, траурно заявил: — Мы не довезём её до Вашингтона. Слишком далеко, — Леон тогда взвился сильнее, чем когда-либо, и только державший покрепче Крис остановил его от смертоубийства. — Успокойся, Леон. Он ни в чём не виноват, — Редфилд сухо толкнул его в плечо, заставляя того присесть на место и покрепче сцепить зубы. — У нас есть исследовательский центр в Техасе, так будет быстрее. — Твою мать, опять эти ваши исследовательские центры. Может, уже хватит? Ей нужна помощь, — комок подступил к горлу и сжал гортань, пересчитал каждую косточку, прошёлся по хрящам. Леону в очередной раз стало больно, и эта боль была хуже физической, минимум, в стократно. И всё же вариантов было не так много. Леон перевёл трагичный взгляд к Карле: её умостили на носилки и методично выкачивали по трубкам грязную кровь — та липла к стенкам, слишком густая, иногда она застревала на полпути, а, после поддавшись новому потоку, пробивалась вперёд и вверх. Монтенегро не реагировала на свет и звуки, иногда приходила в сознание, бормотала бессвязную чепуху и пыталась выдрать введённые в неё медицинские катетеры. Её приходилось удерживать силой, чтобы обезумевшая от припадка Карла не перебила оборудование — тому горе-медику и безымянному бойцу Криса в бронежилете. — Ладно, исследовательский центр, чёрт с вами. Но учти, Крис, — Кеннеди поравнялся с ним, едва удерживая свою злобу, чтобы не размять кулаки о напряжённое лицо Редфилда. — Карла не подопытная крыса. Только помощь и вакцина. — Я всегда держу слово, Леон, и ты это знаешь, — и Кеннеди знал. Поэтому, замерев на долю секунды, сухо кивнул. Рухнул вниз, стекая по жёсткому, бронированному удару и ослеп, когда по молчаливой команде Эль-Пасо наконец-то лишили права на существование. Крис Редфилд всегда держал слово. Будут ли держать другие — вопрос без ответа.