Сеньор Горох

      Я разочарован.       Не, ну правда. Я подбирался к нему аккуратно, но настойчиво, проявлял интереса больше, чем к маминому борщу. А это уже что-то значит. Но получилось романтично, руки после этого театрального жеста с сигаретой подрагивают, и поджигать её из-за этого неудобно.       — Что тебе от меня надо? — Дима присаживается на краешек своей койки, упирает локти в колени, пол-лица прикрывает замком из пальцев. Замуровывется, короче, опять.       — В смысле? — я выдыхаю в окно дым, стряхиваю пепел и с отчаянием понимаю, что сигарета моя любимая и единственная подохла в страшных мучениях от рук питерского ливня.       Дима смотрит на меня осуждающе и молча передаёт новую.       — У тебя появилась ко мне симпатия, это понятно и очевидно. Но что ты хочешь?       Я подавился. Таким образом я скоро брошу курить, потому что рано или поздно я подавлюсь и не выподавлюсь. Благо в этот раз мне хватает единожды кашлянуть и прослезиться. Я бы пафосно заявил, что это от невзаимной любви и страшных страданий в моей душонке, но это будет пиздежом.       — Это зависит от того, что чувствуешь… — а, мы ж на ты не переходили. — Ой, прошу прощения, Дима, — ещё лучше. Он выгибает бровь неодобрительно. Мне пиздец. — Бля, Дима Юрьич, — похуй. — Да сука, короче, то есть чувствуете вы. Вы чувствуете?       — Это не важно.       А что важно? То, что в жизни не может быть всё просто?       Полгода назад я наткнулся на пьесы Алексея Слаповского и ей-богу, есть у него произведение про честность. «Самая настоящая любовь». Люди говорят всё, о чём думают. Идёт такая девушка, замужняя, вообще-то, видит парня. Парень тоже замужем. То есть заженом. И они ловят друг друга взглядами и говорят: «Я люблю тебя, давай быть вместе?». Ну, то есть не так прямо конечно, но я написал сжатое изложение, как бы сказал Фильштинский, фабулу выделил.       — Знаете Слаповского? — Диме покажется, что я это ляпнул ни к селу ни к городу, но надо же мне начать издалека, выпендриться своими немногочисленными познаниями в драматургии.       — Ты это ляпнул ни к селу ни к городу, — мы соулмейты, я отвечаю. — Ну знаю и что?       Я поджигаю новую незамоченную сигарету, выбрасываю обуглевшееся тело старой и быстро затягиваюсь.       — У него есть одна пьеса, где люди говорят всё время правду…       — Я понимаю к чему ты… — перебивает он, а я тут же тороплюсь перебить его в ответ. Этакий словесный мордобой.       — Я тебе, — да сколько можно, — простите, вам, нравлюсь?       — Не буду отрицать, у вас привлекательное лицо. Но это ещё не повод для знакомства, — отчеканивает Дима словно по бумажке. Он глядит на меня исподлобья, не сводя глаз, речь его приглушается ладонями, отчего мне приходится затаить дыхание, чтобы расслышать.       Я затягиваюсь особенно глубоко. Читал. Наизусть знает реплики. Лучше замять разговор от греха подальше, а то он поймёт, что я не шурум-бурум в приличных пьесах.       — И зачем я только вас встретил? — между затяжками в моей голове рождаются страницы, строчка за строчкой льётся сценарий. Сердце приторно поджимается и хлещет в желудок липкую жижу волнения.       — Надо как можно скорее разойтись и всё пройдёт, — мне представилось, как мы играем эту бесовщину на сцене театра, вместо кулис — плакаты с Киркоровым, вместо массовки — гей-парад. Вот Шамина бы обрадовалась материалу. Я, конечно же, ничего ей не скажу.       — Но мы будем мучиться, — я выбрасываю окурок в окно, слезаю с подоконника и сажусь перед Димой на корточки. Гоп-стоп, Чеботарёв. — Мы будем… как там было?       — Думать друг о друге, — подсказывает Дима, ладони отнимает от лица и подпирает подбородок. Тяжело смотреть глаза в глаза, но тяжелее взгляд отвести.       — Да, спасибо. Тогда я возьму вас за руку? — в пьесе пелось про любовь с первого взгляда, но мы безбожно пропустили эту водяную часть и перешли к главной.       — Серёжа.       — Да что, блять? Ты признался, я признался. Всё заебись, давай встречаться! — я взорвался. Но кто бы не взорвался? В моём устройстве нет предохранителя, я потенциально опасен и радиактивен.       — Нет.       — Говна пакет.       Я хватаю Чеботарёва за руку, от чего его голова теряет опору.       — Успокойся, боже, — Дима тянет конечность на себя, я тяну его конечность на себя. А потом я прекращаю её тянуть.       И с размаху падаю носом в его колено.       Чё, опять разукрашеным ходить? Ещё и по более тупой причине. Буду всем говорить, что Дима Юрьич двинул мне коленом по лицу, забавно получится.       Он дёргает меня за чёлку, возвращая в исходное положение, — я стону от грубой хватки и негодую от прервавшегося контакта, — осматривает и выдыхает облегчённо. Я морщусь и сжимаю его запястье, намекая на прекращение насилия над моими волосами.       — Твоя рожа не пострадала, — его пальцы разжимаются, проскальзывают сквозь пряди, ладонь приятно располагается на макушке.       — Такая же красивая? — я приподнимаюсь на коленях, его рука соскальзывает по виску к скуле. Вот он я. Открытый и доступный. Бери, если хочешь.       — Такая же наглая.       Красота требует наглости, дорогой. Мне хочется расплыться в улыбке, но уголки губ тянуться вниз машинально. Нет. Он сказал «нет».       — Почему? Потому что ты препод? — я не понимаю. Я хочу как ребёнок повиснуть на нём и спрашивать одно и то же в надежде на удовлетворительный ответ. — Почему?       — Потому что у меня ПРЛ, Серёжа.       @_sexy_pea Блять