Лёнька

      Цепочку с ключами они сняли вместе с ремнем. Ключи выбросили куда-то, и Лёнька всё ползал по темному двору на коленях, искал их, но так и не нашел. Куртку порвали, из внутреннего кармана выпал телефон с разбитым экраном. Лёнька подобрал телефон, встал на ноги и, пошатываясь, пошел домой.       Севастьяновы били жестоко, потому что у Лёньки не было денег. Отдал бы всё, они бы и отвязались, а он деньги дома в рюкзаке оставил. Он не дерзил, просто устал и забыл, как нужно себя с ними вести — в глаза не смотреть, на вопросы отвечать — за это тоже добавили. Больнее всего было, когда Тоха, будто по мячу, пнул его по голени тяжелым зимним ботинком, Лёнька тогда как упал на колени, так и не вставал уже, пока они не ушли.       Потихоньку Лёнька доковылял до парадняка. Нога болела сильно, он здорово хромал, прислонился к стенке. Ключей не было, пришлось звонить в домофон, отец, конечно, удивился.       В лифте висело зеркало, и Лёнька себя рассмотрел: щека разбита, бровь тоже, но глаз целый и фингала, кажется, не будет. Ремень было жалко — белый, плетеный, новенький, с красивой пряжкой. Севастьяновым он тоже понравился. Куртку порвали в клочья: рукав еле держался, наружные карманы были оторваны, подкладку и ту изорвали — деньги искали: не поверили, что не было. Даже кроссовок умудрились порвать.       Отец ждал на пороге и, как увидел Лёньку, так впервые за все время его лицо изменилось:       — Ты что подрался? — спросил он удивленно.       — Подрался, как же. — Лёньке вдруг стало смешно. — Это меня драли. Второй раз уже за три дня!       Лёнька нервно смеялся, шутка казалась смешной, но отец почему-то даже не улыбнулся.       В прихожей Лёнька вынул телефон, попытался разблокировать: покрытый сеткой трещин экран расцвел ярким калейдоскопом бессмысленных квадратиков. Лёнька выругался. Отец взял у него из рук разбитый телефон, помог стянуть куртку. Ноги не держали. Всё тело мелко тряслось, как после физкультуры. Лёнька сел на пол. Попытался стянуть с больной ноги кроссовок и тот вдруг порвался пополам, а в руках осталась отдельно подошва, отдельно верх.       — Кто это сделал, Лёнь? — отец сел на корточки и помог ему разуться.       — Кроссовки жалко. — Лёнька замотал головой, закрыл лицо руками и засмеялся.       — Лёня, кто это сделал?       Смех перешел сначала в крупную дрожь, а потом в слезы. Отец держал его за плечи, а Лёнька плакал и тряс головой.       — Ладно, пойдем. — отец осторожно потянул его вверх, помог встать на ноги, подтолкнул в сторону ванной. — Пойдём, сынок. Не упирайся.       В ванной отец осторожно раздел его до пояса. Лёнька вяло сопротивлялся, но тот просто крутил его как пластиковый манекен, аккуратно, но настойчиво. Оказалось, что локоть тоже разбит, а на плечах и ребрах расцвели многочисленные синяки. Отец осмотрел ссадины, пощупал ребра. Лёнька вспомнил, что отец врач, но, вроде бы, какой-то ненастоящий — то ли санитарный, то ли гигиенический — он никого не лечил, а только ездил куда-то с проверками.       — Голова не кружится? — отец нащупал шишку.       Лёнька покачал головой.       — Кто это сделал? — опять спросил отец.       — Да что ты заладил?! — разорался Лёнька, — дети они, несовершеннолетние, что ты им сделаешь? В ментовку сдашь? Да им там дом родной!       — Что за дети?       — Сыновья этого твоего... приятеля. — Лёнька скривился.       — Какого приятеля? — удивился отец.       — "Дядя Коля", "Дядя Петя" — передразнил Лёнька. — Автослесаря!       Отец удивился, потом кивнул, поняв о ком идет речь.       — Сними джинсы. — отец протянул руки и даже успел расстегнуть пуговицу на его ширинке.       — Ты что? Отстань! — Лёнька дернулся.       — Не отстану. Хочу ногу твою осмотреть. Снимай джинсы. — Отец опять потянулся к поясу, отталкивая Лёнькину руку.       — Да нет там ничего такого, все в порядке.       — У тебя кровь из штанины в носок течет. — Отец показал на пол. Носок и правда оставлял на кафеле кровавый след.       — Лёнь, я могу раздеть тебя силой. Ты же знаешь, я справлюсь. Но я не хочу делать тебе больно. Хватит с тебя насилия, сынок. Давай сам.       Штанину ниже колена пришлось разрезать, ткань прилипла к ране. Отец хотел было отвезти Лёньку в больницу, но тот уперся. Тогда он заставил его сесть в ванну и холодной водой мыл Лёнькину ногу, смывая кровь и грязь. Ссадина выглядела устрашающе, но отец, кажется, думал иначе.       Лёнька мужественно терпел, пока отец промывал и заклеивал ссадины, бинтовал ногу, смазывал ушибы. Когда всё осталось позади и отец заклеил последнюю ссадину на его лице, Лёнька опять затрясся.       Отец очень осторожно, словно дикого зверя, притянул его к себе, Лёнька уткнулся мокрым от слез лицом ему в грудь, заплакал, и отец его обнял.              

***

             В постель Лёнька отправился даже не пререкаясь. Отец взял разбитый телефон, порванные кроссовки, уточнил, не были ли кроссовки малы, и уехал, заперев Лёньку в квартире. Тот лег, но долго не мог уснуть. Лежать было неудобно, тело болело везде: Севастьяновы так намяли Лёньке бока, что он мог лежать только на животе, согнув забинтованную ногу.       Лёнька вдруг очень захотел, чтобы вернулась мама. Он почувствовал, что ему ужасно надоело жить с отцом. Каждый новый день оказывался испытанием. Каждый долбаный день, с тех пор как приехал отец, Лёньке было или стыдно, или больно, или страшно, или обидно. Он хотел еще поплакать, но слез уже не было, видимо все кончились.       Тогда Лёнька начал ругаться: на отца, на уродов Севастьяновых и их батю слесаря, на Димку Балыкова и его бабушку, на школу, на физику и математику. Стало полегче. Он даже стал успокаиваться и засыпать, когда щелкнула дверь — вернулся отец.       Тот наклонился над Лёнькой и чуть спустил на спине одеяло. Лёнька тут же испуганно дернулся, но отец его ласково придержал:       — От столбняка. Многовато земли с тебя смыл.       Запахло спиртом, спину укололо. Отец присел с краю на Лёнькину кровать, погладил по голове:       — Я нашел твои ключи, они под скамейкой были. И в больнице справку тебе взял: посидишь дома недельку, от школы отдохнешь. — Отец помолчал немного. — Будут у тебя и кроссовки, и телефон. Ты не волнуйся. Все будет хорошо.