Драгоценность тонкой работы

      Андвари не мог вспомнить ни одного сокровища, которым он хотел бы обладать так же сильно, как этой суровой и нелюдимой валькирией. Он и сам не отличался дружелюбием, предпочитая затворнический образ жизни, и доселе лишь Локи удалось пробиться через его отчуждение. Андвари всё положил на алтарь мастерства, столетиями совершенствуя свои навыки, пройдя путь от посредственного подмастерья до непревзойдённого умельца, чьи навыки были так необходимы асам и ванам. Он стремился стать безупречным во всём и если не приблизиться к небожителям-асам, то хотя бы стать им полезным. Добиться того, чтобы слава о нём гремела далеко за пределами Свартальвхейма. Ему было тесно в этом холодном и мрачном мире, так как он никогда не чувствовал себя здесь своим. Если другие цверги предпочитали молча брать оплату за своё мастерство, не горя желанием разговаривать с асами, то Андвари было искренне интересно, как устроен Асгард, какие у богов бывают развлечения и что там, за пределами чертогов асов и ванов. Ради этого он даже преодолевал свою нелюдимость, вырабатывая безупречную вежливость и умение расположить к себе любого собеседника. Остальные цверги вежливостью не отличались и смотрели на Андвари, как на отщепенца.       За столько времени он не только обзавёлся щедрыми заказчиками, но и подружился с некоторыми асами. У хитроумного Локи всегда была припасена добрая сотня историй, которыми он охотно делился с Андвари. Тот был отличным слушателем, а Локи всегда любил покрасоваться своими похождениями. Порой они целыми днями могли не покидать мастерскую: Андвари работал, а Локи громкоголосо вещал, развалившись на верстаке с кубком медовухи. И чем дольше они проводили времени вместе, тем фривольнее становились истории рыжего плута. Асы могли проводить ночи в обществе многих женщин, гордились своими победами и подвигами, устраивали пышные пиры и праздники охоты. Их жизнь напоминала сверкающий поток искр, вырывающихся из горна. Локи стал его проводником в недоступные миры, и Андвари сам не заметил, как привязался к суесловному богу, который плёл ему свои небылицы, совершенно не замечая тех временами мучительных взглядов, которыми одаривал его цверг.       Но когда он увидел Сигрдриву, она разом стала его мечтой. Волшебным светом, озарившим его чёрную и пустую обитель. При этом Андвари понимал, что она недостижима так же, как солнце. Он не мог отказать себе в эгоистичном желании обладать ею, прекрасно осознавая, что Свартальфхейм окажется для валькирии темнее чертогов Хельхейма. Сколько раз он хотел отказаться от этой затеи, скованный стыдом, но малодушно молчал и не разрывал сделку с асами, скреплённую кровью. А затем она вошла в мастерскую, точно пленная королевна, с высоко поднятой головой, и её надменный взгляд, как ледяная игла, прошил его насквозь. Даже без меча и кровавой кольчуги, в которой летала она над полем боя, в валькирии чувствовалась убийственная сила. Андвари показался себе смешным и глупым, несмотря на щёгольскую шляпу, которую он создавал с особым тщанием. Несмотря на то, что она переходила в его безраздельное владение, отданная асами как самая дорогая в его жизни плата за выкованное им оружие. Это было невыносимо, но он всё равно заставил себя быть приветливым. Даже когда они остались наедине, валькирия не переменилась к нему, оставшись такой же отстранённой. Конечно, Андвари не ждал, что она будет рада своей участи, но равнодушие женщины, к которой он питал чувства, отозвалось кинжальной болью в сердце. Это было неожиданно и странно, поэтому он приложил все силы, чтобы не изменить своей безупречной выдержке. Но всякий раз, смотря на Сигрдриву, ему хотелось воскликнуть «Взгляни же на меня по-доброму!» Вот только он молчал, а в непроницаемо-тёмных глазах валькирии был холод всех Йотунхеймских льдов. Его внимательные глаза мастера, привыкшие вглядываться в мельчайшие детали, замечали, как она складывает пальцы, словно пытаясь нащупать рукоять невидимого меча. И он был почти уверен в том, что будь у Сигрдривы оружие, она без всякой жалости поднесла бы лезвие к его горлу. Поэтому, чтобы обезопасить себя от девушки, чья сила даже без пояса валькирии была огромна, он изобрёл и попросил ванов зачаровать браслет, сковывающий её нечеловеческую мощь. Пусть это и было опять-таки малодушно с его стороны.       Андвари проводил Сигрдриву в купальню и вернулся в залу. Снял шляпу, небрежно забросив её на верстак, попутно сбив несколько хрупких склянок. Достал зачарованный браслет, в который он вложил всё своё мастерство ювелира. Эта изящная, но в то же время строгая вещица не могла не понравиться Сигрдриве, которая, как успел заметить Андвари, тяготела к простоте. Ей, воспитанной в суровых условиях, была чужда разного рода вычурность. В этом она разительно отличалась от Фригг, Сиф и прочих асиянок, совершенно по-сорочьему цепляющих на себя драгоценные каменья да поярче и сверкающей.       Роскошь белокаменной купальни впечатлила Сигрдриву. Здесь пахло хвоей и вереском, точно в Железном лесу, где она так любила гулять. Где дикие травы оплетали босые ноги и влажный воздух казался слаще любого вина. Она открыла сумку и достала свой пояс. Тот был разрезан, и рунные письмена, выбитые на нём самим Одином, погасли. Разозлившись, она отшвырнула его и ударила кулаком по стене. Костяшки отозвались болью, но ранки тут же затянулись — в её теле и без пояса силы продолжала жить магия. Это немного успокоило девушку.       Валькирия неспешно разделась. В приглушённом свете голубых и фиолетовых кристаллов, созданных магией цверга, её тело словно само светилось, как драгоценный камень. Она отметила, что Андвари явно знал толк в красоте, и даже его магия была изящной. Горячая вода расслабляла. Валькирия не привыкла к таким удобствам, поэтому наслаждалась всем, что предоставляла ей подземная купальня. На маленькой скамеечке она нашла аккуратно сложенную одежду: длинную рубаху, сотканную из тончайшего льна, голубое платье с украшенным золотым шитьём подолом и изящные сапожки из белой кожи. Валькирия отбросила назад мокрые волосы и облачилась в рубаху, взяв платье с собой, дабы не намочить его водой, капающей с длинных волос.       Она вышла из купальни и огляделась. В парадную залу, где встречал её Андвари, вела большая дверь с тонкой резьбой, изображающей древесные узоры. Слева и справа от большой двери были дверцы из чёрного дерева, ведущие в углубления меж мраморных колонн. Слюдяные витражи окон переливались в свете от больших светильников, подвешенных под потолком. Ни одна из дверей не была заперта, но валькирия решила, что обследует их потом.       Андвари она нашла в зале. Он разжёг огонь в каменном очаге, от чего мрачная и слегка торжественная обстановка залы потеплела. Андвари сидел в резном кресле и о чём-то думал, глядя на огонь. Подойдя к нему, она остановилась и, не говоря ни слова, смотрела на него, чувствуя, что всё в ней замирает от какого-то смутного, неопределённого волнения. Андвари молчал, и она молчала, стоя за его креслом. Так прошло несколько минут. Наконец, Андвари повернул голову. — Госпожа желает поужинать? — спросил он, глядя на неё. — Я не голодна, — отрывисто бросила Сигрдрива, словно сняв с себя оцепенение молчания.       Она стала расхаживать по зале, трогая и передвигая разные заинтересовавшие её вещички. Шкатулку с мелкими золотыми поделками. Латунные инструменты. Изящные колбы и маленькие графинчики прозрачно-голубого стекла. Всё это было одновременно искусным и искусственным, неживым. Затем она села у огня на медвежью шкуру, положила голову на руки и устремила свой взор в огонь. Она смотрела туда, где языки пламени сливались в сплошной алый поток, и думала о том, что уже тоскует по дневному свету, прохладе лесных озёр и мрачной весёлости Вальхаллы. — Не откажет ли мне госпожа в маленькой любезности? — Андвари опустился на шкуру напротив неё. — А у меня есть выбор? — усмехнулась валькирия. — Вы не моя пленница, вам не нужно беспрекословно повиноваться мне, — в голосе цверга послышалось огорчение. — Не думайте об этом месте как о печальной темнице. Всё, что есть в моём доме, отныне принадлежит вам, Сигрдрива. — Всё, кроме моей свободы. Андвари промолчал. Сигрдрива отвернулась от него, вновь уставившись на огонь. — Ладно, о какой любезности ты говорил? — спросила она, когда молчание стало почти осязаемым. — Примите в дар этот браслет, — рука в чёрной перчатке опустила в её ладонь тонкий золотой обруч, украшенный замысловатым плетением вязи. Сигрдрива невольно залюбовалась драгоценным сиянием, исходившим от браслета. — Позвольте я помогу вам, — промолвил Андвари, и его длинные пальцы, затянутые в кожу, аккуратно застегнули украшение на девичьем запястье. — Это очень красиво, — Сигрдрива вытянула руку, смотря как блестит золото в сиянии пламени. — Ты, безусловно, мастер своего дела. — Мне приятна ваша похвала, госпожа, — сказал Андвари, и кончики его заострённых ушей покраснели. — Но я не настолько искусен для того, чтобы сделать что-нибудь действительно достойное вашей красоты. — Я была бы признательна тебе, если бы ты выковал для меня меч. Хоть я и перестала быть валькирией, лишившись силы пояса, но от старых привычек не так-то просто избавиться, — в её спокойной интонации послышалась горечь. — Конечно, госпожа. Ведь моё мастерство оружейника тоже принадлежит вам, — просто ответил Андвари.       Девушка благодарно взглянула на него. Андвари сидел спиной к очагу, поэтому отблески пламени не касались его лица. Валькирия невольно отметила, какая необычная у него кожа: матовая, почти прозрачная, с едва заметным голубоватым оттенком. Он и сам был похож на одну из пород, с которыми работал — необычную, благородную и, очевидно, редкую. — Знаешь, что-то я проголодалась. Ты, кажется, говорил про ужин?       Андвари кивнул и поднялся с места. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, двигался он легко и изящно. Сигрдрива облачилась в платье и заплела высохшие волосы в две косы. Затем она вышла из залы, отправившись на поиски трапезной.       Валькирия с любопытством оглядела помещение. Здесь было чисто и уютно, как будто в доме добропорядочного аса. В очаге потрескивали поленья, отбрасывая неровные блики на стены. Каменный пол был покрыт толстым ковром, на стенах висели гобелены. У очага стояли скамьи, вдоль стен — шкафы, полные припасов. В одном из них девушка заметила посуду, сработанную из серебра. В обстановке чувствовалась любовь хозяина к мелочам. Хускарл принёс кувшин с вином и два кубка. Валькирия села за стол, отметив, что еды здесь было в изобилии. Не хуже, чем на самой грандиозной пирушке в Вальхалле по случаю победы в важной для мидгардцев войне.       После еды её предсказуемо потянуло в сон. Андвари с поклоном вызвался проводить валькирию в её покои. — Надеюсь, ты не предложишь мне разделить с тобой ложе? — спросила она с насмешкой. — Учти, мы ещё не принесли друг другу брачные обеты.       Андвари печально улыбнулся. — Ну что вы, госпожа. Я ничего не стану делать против вашей воли. Наоборот, буду рад служить вам, — с достоинством ответил он. — Отрадно слышать.       Её покои оказались неожиданно огромными. Мягкое сияние десятка светильников, свешивающихся с потолка, давало достаточно света, чтобы не чувствовать себя, как в подземелье. Большое ложе, стоящее в углу, было застелено шкурами и завалено подушками. В другом углу стояли два кресла и сундук, украшенный, как и многие предметы в этом доме, затейливой резьбой. Здесь на стенах тоже висели гобелены. — Доброй ночи, госпожа, — сказал Андвари, стоя на пороге. Он даже не попытался пройти в комнату вместе с ней. — И тебе, - равнодушно ответила она.       Сигрдрива закрыла за ним дверь. Вновь остаться в одиночестве было приятно. На столике возле ложа лежала её сумка с вещами из прошлой жизни. Она печально огладила никуда не годный пояс с погасшими навсегда рунами. На её руки упала пара холодных крупных капель. Валькирия очень редко плакала, но сейчас тоска и горечь рвали ей душу, прогоняя сон.       Андвари спустился в мастерскую. Только здесь он чувствовал себя спокойно, зная, что никто его не потревожит. Он всегда работал в одиночестве, не пользуясь услугами подмастерьев, что тоже казалось странным для других цвергов. Андвари же привык быть один. Одиночество помогало ему сосредоточиться и мыслить. Но сегодня он не мог работать, так как был в смятении. Ах, как близко к нему была его, казалось бы, недостижимая мечта! Но одновременно и так невыносимо далеко. Словно никогда не виденное им солнце. Она казалась такой прелестной с мокрыми волосами и в льняной рубахе до пят, скрывающей все её зачарованные изгибы. Совсем не похожей на грозную белую деву Одина, раз за разом ткущую знамя битвы из человеческих кишок. Глядя на неё, простоволосую и тихую, невозможно было представить, как её тонкие руки обагряются кровью павших в бою, как хлещет и пляшет меч в умелых ладонях. Для него она была сокровищем. Каждый раз он смотрел на неё так осторожно, словно одним своим взглядом мог разрушить то хрупкое чудо, которым ему посчастливилось обладать. Но эту птичку не удержать шёлковыми силками да золотыми капканами, с ней нельзя обращаться, как с невольницей. Только как с госпожой. Вот только всякий раз, ловя её равнодушный или насмешливый взгляд, он страшно жалел, что она не может видеть его так же, как видит её он. Цверг привык быть незаметным, жить в тени и мраке, его давным-давно перестала трогать слепота асов и ванов. Главное, что он мог находить красоту во всём, что окружало его в таком холодном и сером подземном мире. Но любовь к Сигрдриве вселила в его сердце надежду на то, что однажды и на него кто-нибудь посмотрит с таким же восхищением. Тем горше было осознавать, что бездонна чаша её равнодушия. Белая дева смотрела на него без капли огня, и взгляд её был тяжёл, как камень. Который, кажется, был ему неподвластен.