Бессветность

Попомни мои слова, Марилла: вот такие и подсыпают стрихнин в колодец. (с)

На этот раз, когда Сяо Синчэнь пробует, прежде чем они оба заснут, накинуть светящуюся нить на его руку, Сюэ Ян говорит «нет» — с весьма глобальными и недвусмысленными интонациями ярости — и протестующе вцепляется в запястья заклинателя, в неадекватном порыве сопротивления опрокидывая его на спину и возмущенно падая сверху. Взбудораженный, опьяненный, трепещущий от терзающей его быстрое, текучее, как фрагментарно воплотившаяся тьма, тело жадной и гневной дрожи, он напоминает метнувшегося из черноты демонического зверя, вознамерившегося украсть присмотренную косточку прямо с обеденного стола. Сяо Синчэнь едва успевает нарисовать в воздухе заглушающий знак, прежде чем вспышка то ли ненависти, то ли стремления превращает чудовище в небольшой шторм: скорость, с которой Сюэ Ян действует, полусдергивая с них обоих одежду, нормальное сознание едва в состоянии отследить, откликнуться на все это с нуля физиологически невозможно, но чтобы остановить, надо его покалечить. Чистое бремя звездного света ложится Сяо Синчэню на грудь, ночная тьма рассыпается блестками и пронизывающим до костей невидимым соединяющим дальние берега ветром — бери это все или отвергай, как сорванный очередной запрет, очевидное беззаконие, как совсем не то, что должно и чему положено, чему разрешено всеми мыслимыми и немыслимыми правилами происходить. Это ни разу не про удовольствие — не про то, что принято считать удовольствием — скорее, про заведомо проигранный взлом вселенной в попытке заглянуть за ее невидимые, остро царапающие колесами повозок и всем, чем только можно до крови размозжить в ней пальцы, края. Во всем этом столько же отчаяния, как в убийстве. Еще бы это было иначе. По мнению самого Сюэ Яна, сначала все идет хорошо — ему не прилетает в челюсть кулаком или заклинанием, и у Сяо Синчэня такое выражение лица, словно он терпит пытку, — что кстати после всех даосских поползновений так или иначе выкрутить ему руки наполняет прямо-таки безумным удовлетворением! — потом, уже более загадочно, но приемлемо — словно они терпят ее вместе, — еще смешнее найти повод для сострадания Сяо Синчэнь не может? — но когда Сюэ Ян наконец, на десяток секунд невменяемо забывшись и выкарабкавшись из тумана, вспоминает про свою оборотническую функцию обольщения, Сяо Синчэнь уже соблазнен чем-то другим — нащупывая лбом, виском так близко раздающийся стук сердца, Сюэ Ян словно на лодке плывет сквозь собственный шторм. Его обнимают незаметно, и, кажется, нисколько не удерживая, но ограждающе и крепко — какое-то время ему мерещится, что они оба тихо покачиваются на волнах темной, простирающейся во все стороны бездны — почти можно услышать плеск волн, поскрипывание брошенных в уключинах весел. Ничего не хочется говорить.

***

Сюэ Ян смотрит на Сун Ланя, зашивающего при свете свечей одежду, испорченную Цзянцзаем, как на привидение, потом проходит к столу, наливает воды и плюхается на скамью, откидывая голову к стене. — Кошмар приснился, — лениво отвечает он невысказанному вопросу, когда Сун Лань окидывает его подозревающим взглядом. Ночь ползет за окном, сжимая постепенно остывающий дом холодными кольцами заморозка, словно тьма, приманенная печатью. «Мне жаль», — говорит Сяо Синчэнь в его сне, и лицо у него опустошенное, как надвигающаяся зима, и спокойное, какие бывают у мертвых. Шуанхуа, приготовленный, лежит у Сяо Синчэня на коленях, и свет в комнате ровный-ровный, он падает сквозь прореху в крыше вместе со снегом, и это так странно, потому что Сюэ Ян помнит, что они же заделывали эту крышу. Как-то так он должен был проснуться, когда Сяо Синчэнь узнал имя. — Что за кошмар? — неосторожно переспрашивает Цзычэнь, не подумав. Сюэ Ян скалит клычки в ухмылке, устраивает локти на столе и подпирает кулаками щеки. Ему снится слишком много кошмаров с их участием, чтобы не выбрать среди них подходящий к случаю. — Тебе правда интересно, даочжан Сун? — тянет он с мурлыкающими нотками, как всегда, когда задумывает какую-нибудь пакость. — Он непри… символичный. Мда. Кошмар, которому снятся кошмары? Сун Лань, уже начиная подозревать, что вопрос был плохой идеей, равнодушно пожимает плечами. Равнодушие Сюэ Яна не устраивает. — Мне снилось, что благородные праведные даочжаны трахают меня в подвале Башни Кои, — Сюэ Ян дожидается именно того момента, когда Сун Лань тоже решает хлебнуть воды, чтобы насладится, как тот ею поперхнется. И вот именно да, этот осуждающий и брезгливо-неприязненный взгляд! — Что за… «Что за бред», собирается спросить Сун Лань, но понимает, что кошмар — это в общем то, что и должно быть бредом. Что не мешает Цзычэню с холодным спокойствием в течение безумных секунд трех обдумать мысль об изнасиловании и сделать вслух для издевающегося мерзавца непрезентабельный вывод: — Да ты зажмешься так, что в тебя не влезешь. На этот раз Сюэ Ян тоже давится — не водой, а просто от приступа смеха, наблюдая, с каким невозмутимым лицом Сун Лань возвращается к своему медитативному занятию. — Так нечестно. Я-то надеялся, что у тебя покраснеет даже ханьфу. Даже то, которое ты латаешь. Ты стал совсем неприличным человеком, даочжан Цзычэнь, что бы сказал о тебе твой наставник? Что все есть Дао? После сна он опасно мягкий, и обыкновенная острота его нападений сглажена дымкой тепла. Ждать от него можно чего угодно, любой сокрушающей глупости, он весь как вода, размывающая берега, и Цзычэнь на всякий случай посматривает поверх стежков на него осуждающе и зорко. — Что, даже не спросишь про подробности? — угадывает Сюэ Ян его нежелание связываться. — Как это скучно! — Тебя же не держали там в подвале, — говорит Цзычэнь. Не для того, чтобы сойти со скользкой темы — неприличными шутками Сюэ Ян доставал их ровно столько, сколько и приличными, и, как ни странно, они никогда не становились действительно грубыми — но чтобы утвердиться в своих догадках насчет того, как на самом деле развивались события. Сюэ Ян пренебрежительно постукивает о край чашки перчаткой. — И когда ты об этом догадался? — все еще без агрессии спрашивает он. — Не тогда, когда вы торчали на суде с благочестивыми лицами набирающих добродетели для благоденствия в будущих жизнях уж точно. Сун Лань самокритично задумывается, далеко ли он, собственно, и без всяких фантазий ушел от концепции изнасилования, если у него нет желания давать никаких подсказок. Наверное, это какое-то не очень хорошее чувство, и оно почти заставляет его самого ощутить себя акулой, питающейся чьей-то кровью, но… в этом определенно что-то есть. Информированность и власть близкие вещи, а если у этого красавца не хватает соображения сделать верные выводы, он тут совершенно ни при чем. — Почему бы тебе не спросить об этом Сяо Синчэня? — все-таки интересуется он, чтобы проверить границы того, что Сюэ Ян считает невероятным. Ожидаемо Сюэ Ян пропускает подсказку мимо ушей, задумчиво дергая плечом и выдает с какими-то подозрительно меланхоличными интонациями, без малейшего злого подтекста — так отмечают наличие дождя или снега за окном: — Какая разница? Можно подумать, кто-то из вас хотел испортить себе свои будущие перерождения. Сун Лань смотрит на него недоуменно — какого хрена сейчас открывается, что для чудовища это такой незначительный и простительный факт? После всех-то истерик и вырезанного Байсюэ? — Что насчет Чан Цыаня? — спрашивает он. Сюэ Ян кивает на одеяния у него в руках. — Ты уколешься сейчас, даочжан Сун. Ты о том, всерьез ли я убежден, что он задолжал мне пирожные? — он хмыкает без всякого смеха: — Вечно считаешь меня идиотом. — И уже чуть язвительней добавляет: — Я не всегда, как ты выразился, зажимаюсь, так что подумай, может, у вас с Синчэнем есть шанс?

***

Сун Лань откладывает недошитое, глядя на паршивца в упор. — Что такое, даочжан Сун, тебе нехорошо? — веселится тварь его каменному полминутному молчанию. От Сяо Синчэня, отлично понимает Сун Лань, поддержки точно ждать не стоит. Не стоило уже и тогда. Несмотря на то, каким подавленным и бледным Сяо Синчэнь выглядел в поместье Чан и как шокированно оглядывал результат применения Сюэ Яном темного железа — пока Вэй Ин со своим неколебимым гусуланьским нефритом, к слову сказать, ходили среди трупов, разыскивая следы расколотого артефакта, как среди клумб. Несмотря на осуждающий звездный холод в его глазах, с которым он смотрел потом на беззастенчиво и беспечно улыбающегося всем «зрителям» своих деяний мерзавца. Несмотря на все благоразумие и недосягаемую сдержанность в вынужденных дискуссиях с преступником о справедливости и миропорядке, в которых Сюэ Яну, зачастую мгновенно приходящему в бешенство уже просто от спокойной и убежденной небожительской беспристрастности своего оппонента, как ни выкручивал бесстыдник истину наизнанку, всегда в итоге приходилось отступать — у Сун Ланя не хватало терпения ни на что, кроме тыканья паршивцу в нос моральных очевидностей, в то время как Сяо Синчэнь заворачивал в свою только выглядевшую мягкой непререкаемость самую золотую их сердцевину. Если вдуматься, даже после Байсюэ Цзычэнь не услышал от друга ничего очевидного, никакого напрашивающегося извинения в духе «прости, что я позволил злу жить», «конечно ты был прав и не надо было вести его на суд» или «я зря тебя останавливал». А сейчас — что он получил сейчас? Обезоруживающее «Ты правильно определил виновного»? Вопросительное «Я похож на того, кто допустит расправу над человеком, которого спас и который жил со мной под одной крышей, будь он самим владыкой Диюя?» Или вот это ретроспективное и, по сути, совершенно безжалостное: «Тебя самого ничего не напрягает в истории, когда два, хм, восхваляемых молвой за человеколюбивые подвиги заклинателя, якобы не лишенные душевного благородства, берутся доставить к месту казни пятнадцатилетнего ребенка?» «Убийц нужно убивать», вспоминает Сун Лань уверенные слова оружейного мастера Чжу, когда они проходили через Цзинин, где чудовище впутало их еще в одну в пренеприятную историю — утверждение, на которое Сяо Синчэнь отвечает нечитаемо ясным взглядом, а Сюэ Ян морщится, словно хлебнул прокисшего молока. Прошло уже достаточное количество лет, Сюэ Ян отнюдь не пятнадцатилетний ребенок, но это мало что меняет. — Мне — хорошо, — с запозданием отвечает Сун Лань на колкость, все еще переваривая очередной сюрприз. — Что касается Сяо Синчэня, — проговорить вслух мудрость, вычитанную некогда из даосски-претенциозного трактата, выглядело бы великодушием, не будь Сун Лань убежден, что в нужном ключе цитата воспринята не будет, а вот в ненужном — очень даже да: — «Человек, который знает свои слабые места, способен сосредоточиться на своих слабостях и на краткие промежутки времени не просто преодолеть их, а обрести значительное превосходство над теми, кто не имеет аналогичных недостатков по своей природе». Довольно простой ребус — потому что Сяо Синчэнь простодушен и знает об этом, не умеет никого обманывать и знает об этом, а еще на дух не переносит замешанные на многоуровневом вранье дипломатические тактики так называемых великих кланов, в том числе подпольные интриги и многоходовки Ланьлина. Сюэ Ян на миг задумывается, озадаченно фыркая. — Это позволяет нашему до маразма милосердному Сяо Синчэню превосходно управляться с Шуанхуа, — делает он вывод из сказанного. — И истреблять гулей — всегда поражался, как у него не хватает на них душевности и доброты! — Порождения тьмы — не люди, — механически напоминает Цзычэнь, невольно представляя Сяо Синчэня, в своей обычной независимой и неосуждающей манере терпеливо пытающегося втолковать гулям правила поведения в социуме. — Даже не животные. — А! — фыкает Сюэ Ян насмешливо и колко. — Тут у меня преимущество. Хотя чем тогда вы занимались в моем сне… — он делает для Сун Ланя большие глаза. — Похоже, ты все-таки перетрудился сегодня, — спокойно замечает Цзычэнь. — И способ труда отразился на качестве сновидений. — Не до такой же степени, — Сюэ Ян утыкается носом в собственные рукава, чтобы смехом не разбудить Синчэня. — Столько я не работал. — Неужели тебе что-то еще и не понравилось? — довольно достоверно для этого обоюдного театра изумляется Цзычэнь. — О, даочжан Сун, — сдавленно ржет чудовище. — Значит, ты все же хотел бы уточнить детали? Вывести бы его в сарай и придушить как следует, хоть бы и тем же поясом от испорченного мерзавцем ханьфу — жаль, А-Цин наверняка проснется, если попробовать сделать это прямо здесь. Ничего не ждать и на что не рассчитывать, но обижаться, не-рассчитываемое не получая — где тут логика, скажите на милость? Обижаться. Дорожка из трупов весьма подходит под это определение. — Ммм. Что, мечтаешь сделать что-то особенно благочестивое? — распознает красноречивое молчание его неуемный собеседник, не без довольства ухмыляясь вызванному гневу. — Ну, ты всегда можешь использовать то, что припрятано в твоем рукаве, — и смотрит на него со своей мерцающей в полутьме улыбкой. Не только хищная тварь, за десятки ли способная почуять в воде кровь, но и сама вода, заполняющая впадины. Легко перейти грань с тем, кто сам ее переходит. — Нет, — опомнившись, отрезает Сун Лань, почему-то радуясь возможности сказать нет хоть в чем-то. — Правильный Цзычэнь, — говорит Сюэ Ян, словно обозначая место успешно состоявшегося удара, хоть и без интонаций торжества, свойственных победителям. — Благородно очищающий мир. — Иди спать. — Интересно, будешь ли ты в этот момент думать о Байсюэ. И как все-таки Ляньфан-цзунь умудрился вышвырнуть своего приятеля в канаву, не вырезав перед этим язык? Поразительнейшее, совершенно не свойственное этому небесталанному молодому господину упущение. Сун Лань откладывает починенное ханьфу, отряхивая от ниток и оставляя в руках пояс, и не спеша пропускает его сквозь пальцы, дергает за концы, демонстративно проверяя на прочность. Может, и правда есть смысл стащить поганца со скамейки, закинуть удавку под подбородок и подержать подольше и покрепче? Сама Гуаньинь, кажется, уже не возражала бы дать на подобное благословение.

***

Когда Сяо Синчэнь после первого дня пути лечит Сюэ Яна, смазывая целебной мазью тому опухшие от впившихся веревок и содранные почти в кровь запястья — потому что в Юэяне, прежде чем выдать сокровище даочжанам, его связали, как смертника, не заботясь о том, сможет ли он вообще после этого пользоваться руками, а он, конечно, успел поныть о чем угодно, но только не о том, о чем следовало, да еще и усугубил эту радость хроническими дерганиями, пока стремился вывести своих конвойных из себя, задерживая и всячески издеваясь над ними настолько, насколько только позволяло его положение — когда Сяо Синчэнь его лечит, мерзавец следит за другом Сун Ланя так, словно это Сяо Синчэнь тут истекает кровью, причем хлещущей как минимум из перегрызенного им же горла — и такая же ухмылка кровожадного удовлетворенного хищника появляется на его лице, стоит Цзинь Гуанъяо с почетным заготовленным для преступника эскортом возникнуть в поле их зрения на последней остановке перед Цзиньлинтаем. Сун Лань отлично помнит, как расширяются у Сяо Синчэня глаза при приближении этой процессии, словно он видит не золотыми нитями разукрашенные одеяния на склонившемся в приветствии Ляньфан-цзуне и сопровождающих его адептах и стражниках, а десяток явившихся из ближайшего болота оборотней-яо с отросшими в полмеча когтями или толпу неупокоенных призраков, возглавляемых внезапно воскресшим создателем не иначе как первой Иньской печати. Сюэ Ян выплевывает недогрызенную утиную ножку и приветливо всем прибывшим ухмыляется, не сводя с Сяо Синчэня сияющих этим его отвратительным садистским удовольствием глаз, пока Цзинь Гуанъяо и Сяо Синчэнь недоверчиво друг друга разглядывают — и пока Сяо Синчэнь не придает своему лицу выражение куда более приличествующее моменту, вежливое и сверхпрочно непроницаемое. — Даочжан Сун Цзычэнь, даочжан Сяо Синчэнь, — Ляньфан-цзунь, после безукоризненного поклона трогающе и приветливо улыбаясь, едва заметным кивком указывает на преступника как на кого-то, кто, с высоты его положения и теперешней миссии, является недостойным даже самого пустякового внимания. — Меня прислали, чтобы поскорей снять этот груз с ваших плеч.

***

Цзинь Гуанъяо беспокоят более глобальные моменты, чем парочка пусть прославленных и знаменитых, но все же весьма нищебродных заклинателей, идущих сейчас во главе их маленькой процессии и старательно вовлеченных Сюэ Яном в эту неприятную для его планов историю. — Я не разрешал тебе спутываться с Вэнями, — недовольно укоряет он Сюэ Яна, пока даочжаны беседуют впереди, незаметно подсовывая тому крупное краснобокое яблоко. — Тогда мне полагается приз за инициативность, — фыркает Сюэ Ян, умалчивая о том, что в пути у него были некоторые сомнения по поводу того, как воспримет его свободолюбивые подвиги дорогой приятель. Цзинь Гуанъяо улыбается ему мило и зловеще. То есть это Сюэ Ян знает, что зловеще — для остальных эта улыбка выглядит как апофеоз искреннего участия и нежного дружелюбия. Фирменного дружелюбия, мэн-яовского, с набором функциональных оттенков. В присутствии Лань Сичэня, например, это дружелюбие, к кому бы оно ни было обращено, становится еще и немного застенчивым, словно у госпожи скромной и благочинной, чье сердце, несомненно, готово сиять среди горной белизны подобно золотому слитку или куску растапливающего оную солнца. Нельзя сказать, что на Лань Сичэня это не действует — учитывая, какими тошнотворно теплыми искорками начинают переливаться гусуланьские снега в его глазах, стоит ему пересечься — конечно же, совершенно случайно — с незаконным и таким несправедливо недооцененным отпрыском главы Ордена Цзинь. Конечно, это совершенно не сюэянова ума дело, но всякий раз, когда Сюэ Яну случается пронаблюдать за их лицами во время таких «ненарочных» и до деталей продумываемых приятелем столкновений, он приходит в ужас. Пару раз он даже пытался предупредить А-Яо, что кончится это для того скорее всего катастрофой — из чисто прагматических соображений, разумеется, ибо подобная катастрофа, несомненно, аукнется и ему, но, похоже, Мэн Яо нравится ходить над пропастью не меньше, чем босяку из Куйджоу, и делает он это с недоступным для своего ручного убийцы изяществом. — Кажется, даочжан Сяо не рад моему появлению? — с прохладцей невинности интересуется сводный брат общепризнанного наследника Золотой Башни, сразу давая понять, что расстановка фигур на этой доске ему хорошо известна. Сюэ Ян бессовестно ржет. — Даочжан Сяо сразу увидел твое истинное лицо, — глумится он, дразнясь грубой выдумкой и игнорируя легкую неприязненную гримасу, исказившую физиономию приятеля. Ему нравится сам факт того, что в его присутствии немногоуважаемый Ляньфан-цзунь позволяет себе мимолетные проколы искренности — впрочем, они именно мимолетные, дорогой А-Яо даже наедине предпочитает не терять наработанной маскировки. — Свое ты ему, надо полагать, продемонстрировал уже не единожды, — вздыхает Цзинь Гуанъяо. — И это несмотря на все мои просьбы быть осторожней. — Лицемерие — не мой талант, ты же знаешь, — Сюэ Ян подкидывает яблоко, проверяя, как долго и ловко сможет ловить его связанными руками. Охрана плетется в двух шагах позади, но беседа наверняка заглушена талисманом и можно сильно не шифроваться. Оборачиваясь к приятелю, он насмешливо добавляет, придуриваясь: — Надо же тебе быть хотя бы в чем-то способнее меня. — Я смотрю, ты не голоден, — с многозначительной иронией замечает его давным-давно научившийся пропускать мимо ушей ехидные подначивания покровитель. — И что, даже никаких жалоб на постигшие в пути лишения? Цени, как правильно я подобрал тебе компанию на эти дни. Хотя, по правде говоря, я надеялся, что даочжан Сяо тебя немного воспитает. — Что-то я не заметил, чтобы ты брал с Цзэу-цзюня пример взращивания добродетели, — куснув яблоко и скривившись, Сюэ Ян швыряет его на обочину. — Фу, где ты достал такую кислятину? — В качестве наказания, — любезно подсказывает Цзинь Гуанъяо и добавляет с обреченной задумчивостью: — Так я и предполагал, что тебя еще и разбалуют. Сюэ Ян, не выдержав, откровенно прыскает, складываясь пополам и не удосуживаясь даже прикрыть смех рукавом. Сяо Синчэнь оборачивается — видимо, на движение, пойманное уголком глаза. Сюэ Ян не стесняясь ловит его взгляд, посылая в ответ что-то между воздушным поцелуем и жестом неприличия. — Перестань вести себя непристойно, — окорачивает его будущий претендент на место, пока еще незыблемо занимаемое Вэнь Жоханем. — Раз ты так одичал за время путешествия, придется тебе тренироваться заранее. Порепетируй. — Мм, это еще зачем? — Затем, что Глава Ордена Не сейчас в Ланьлине, и я крайне не советую тебе демонстрировать направо и налево перед ним свою босяцкую придурь. — Еще один великий муж, напрочь лишенный чувства юмора? — Прояви уважение, Чэнмэй. Ко мне, разумеется — не так уж просто будет тебя отмазать. И если хочешь сохранить голову, конечно. — Чью именно, этого бедняги? Тогда объясни ему, что веселье продлевает жизнь. — Свою, — со снисходительной жалостью, которую Сюэ Ян не потерпел бы ни от кого другого, говорит Цзинь Гуанъяо. — Я с превеликой радостью зашил бы тебе рот вручную, но от тебя потребуют показаний. Хватит и того, что Вэй Усянь и Лань Ванцзы побывали в Ланьлине и подтвердили твою связь с темным железом и Вэнями. Если ты раздразнишь достопочтенного Не Минцзюэ, ляпнув какую-нибудь ересь по этому случаю, продолжишь веселиться в пыточной камере. Причем, как понимаешь, тебе придется молчать. Героически, ради нашей дружбы, — Мэн Яо обольстительно улыбается. — К твоему счастью, глава Ордена Не не славится ни усердием, ни терпением. И, разумеется, потом я дам тебе конфет. Сюэ Ян легкомысленно фыркает. — Что помешает мне сказать правду? Свалю все на тебя, этот твой пафосный дубоголов будет в восторге! Цзинь Гуанъяо отвечает легким, как крыло мотылька, и сокрушенным вздохом. — Тогда у тебя не останется языка, чтобы их распробовать.

***

— Тебя Сяо Синчэнь о чем просил? — Сун Лань раздраженно шлепает Сюэ Яна по рукам, пусть скажет спасибо что не фучэнью, стоит тому, увлекшись, полезть осматривать несгнившие куски разобранных гробов, отложенные ими в качестве строительного материала для утепления нероскошного жилища. — Обязательно за все хвататься, до завтра никак не дотерпеть? Не так много осталось в пузырьке заживляющего средства, которым он поделился ради спокойствия друга с этим бессовестным существом, чтобы позволить дорогому лекарству пропасть зря. Прислонив к уже имеющимся еще один деревянный щит, Цзычэнь, оборачиваясь, с подозрением оглядывает чудовище, не потрудившееся ответить привычной колкостью. Работать втроем, если позволить себе временно забыть, с кем, оказывается неожиданно… спокойно. Ну, по большей части, потому что с момента последнего конфликта прошел уже целый час. Правда, тварь ходит за ними хвостом, Цзычэню и вовсе не позволяя побыть в одиночестве, видимо, отлично учуяв его обиженное настроение — следит, чтобы ни одна из овечек не выбежала за воротца, не хуже пастушьего пса и, глядите-ка, помалкивает, не загрязняя провокаторскими огрызательствами фон. Надо же, оказывается, обижаться более выгодно для приструнивания этого поганца, чем на него злиться! Молчание чудовища даже подталкивает Сун Ланя в какой-то момент заговорить с ним, как с вменяемым человеком — Цзычэнь никак не может поверить в его необратимую нравственную тупость: — Мне было пять, и я жил, прячась от людей под лестницей на постоялом дворе, воруя у хозяев еду, которую оставляли посетители и которую потом сливали в корыто свиньям, — не без раздражения делится он началом своей истории. Выражение глаз Сюэ Яна неуловимо меняется, что подсказывает — отлично он способен увидеть мир не только с хронически декларируемой им стороны. Нет, ну а что, неужели чудовище реально считает, что у него одного было трудное, исполненное лишений и проблем детство? — Однажды во двор завернула повозка с двумя заклинателями в одежде даосов. Наставник оказался достаточно наблюдательным, чтобы заметить прячущегося от людей мальчика. Они остались на несколько дней, отложив свои основные дела, и в первый же вечер под крыльцо отправился поднос с миской супа и сладкой булочкой. Полагаю, было гораздо проще просто вытащить меня из моего убежища каким-нибудь багром или снять часть досок с крыльца, но у этих людей хватило терпения добиться, чтобы испуганный ребенок вышел к ним сам, — Цзычэнь умолкает, предоставив Сюэ Яну самому делать выводы, с трудом удерживаясь от выкрика «Ты тупой идиот, не все праведники высокомерны, там были такие же люди как ты, и они этого не заслуживали! Если ты думаешь, что в клане Чан все были клонами Чан Цыаня, то за что ты так поступил с Байсюэ?» Благое воспитательное намерение неотвратимо съезжает к педагогическому уровню «ткнуть мерзавца носом в собственное дерьмо». Сюэ Ян хмыкает на не высказанную, но отлично читающуюся на физиономии Сун Ланя мораль и вызывающе складывает руки на груди. — Ты что-то путаешь, даочжан Сун. Не я вычисляю тут степень кармической вины, и уж тем более не решаю, чего кто заслуживает, я всего лишь убийца. Многих хороших людей я убивал и до визита в твой набитый, так и быть, не сплошняком, а в через одного высокомерными праведниками монастырь, — чистый голос и звонкие, нарочито бездушные интонации заставляют Цзычэня зажмуриться от безнадежного, опустошающего чувства, сдавливающего грудь. — Ты действительно не понимаешь, что именно делаешь? Действительно не понимаешь, почему заслуживаешь смерти? — спрашивает он уже с каким-то накопившимся не за час и даже не за год отчаянием. — Люди жестоки. В отличие от Сяо Синчэня, ты видел мир вокруг, — все так же мелодично произносит Сюэ Ян, равнодушно поводя плечами. — Многие творят не меньше дерьма, а то и побольше, что ты прицепился с этим именно ко мне? Сун Лань обреченно вздыхает и делает движение, чтобы уйти. — Ну хорошо, хорошо, — со смешком неожиданно говорит Сюэ Ян, меняя тон и убирая из голоса непрошибаемость самоуверенного и не собирающегося признавать самые элементарные истины за истины подростка. — Я понимаю, почему. Если тебе от этого легче. Дальше-то что? — Дальше? — тупо переспрашивает Цзычэнь, которому на долю секунды становится, как ни странно, действительно легче. Словно он вышел наружу из сумасшедшего дома или ступил из рыбацкой утлой лодчонки на твердый берег. — Сяо Синчэнь вроде как согласен с тобой в этом деликатном вопросе, разве нет? — Сюэ Ян вызывающе встречается с ним взглядом. — В Ланьлине он был согласен, во всяком случае. Конечно, эти три года, хм, затрудняют ему принятие, как вы это называете? — «жестоких, но необходимых решений» — но он же не из тех, кому можно что-то навязать извне, не правда ли? Так о чем тебе беспокоиться? Ну, отведете вы меня в Гусу на этот раз, это даже надежней, — он фыркает, снова издевательски веселея. — Конечно, я не собираюсь так просто вам даться, это было бы скучно. Но шанс у вас есть. Какой шанс, о небожители, выразительно думает Сун Лань, когда тебя голыми руками можно за шкирку взять, пока ты тут расслабляешься, как полоумный. Сколько раз тебе можно было голову отрезать, пока ты тут лез и лип к Сяо Синчэню, как банный лист? Извращенное сострадание, промелькнувшее в глазах Цзычэня, Сюэ Яна бесит. — Я ведь ничего не путаю, даочжан Сун. Байсюэ — храм заклинателей, а не простых смертных, не так ли? — заходит он издали, пока глаза его вспыхивают опасным издевательским светом. — К чему это ты? — подозрительно спрашивает Сун Лань. — О, я ни к чему особенному, просто… пришло вдруг в голову, с чего бы ты был так уверен, что твоему драгоценному, праведному великодушному настоятелю был нужен именно ты? Думаешь, он стал бы вытаскивать из-под сраного крыльца ребенка, у которого не оказалось бы заклинательских способностей? В глазах Сун Ланя это ничуть не умаляет благородства поступка наставника, а Сюэ Ян известный выворачиватель истин, но он же и правда никогда не смотрел по таким углом — и Цзычэню становится неприятно уже то, что его заставили так посмотреть. Конечно, у помощи есть ограничения, но зачем заострять на этом внимание? Надо ценить то, что даровано, а не приглядываться, все ли зубы у лошади целы. Он сухо говорит: — Думаю, он бы помог, даже если бы не взял меня в Байсюэ. Но от Сюэ Яна так легко не отделаться. — Уверен? — сладко допрашивает он Сун Ланя, наслаждаясь его растерянностью. — Много мальчишек он повытаскивал к свету потом на твоих глазах? Или, может, он где-то организовал пару сиротских приютов, а я просто, дурак, об этом не знаю? — Умолкни, — неприязненно бросает Цзычэнь. — Не в твоем положении порочить нормальных людей. Сюэ Ян смотрит на него, краснеющего от злости и гнева, и глаза его насмешливо и понимающе щурятся. — Не огорчайся, — нежно и утешающе говорит чудовище, в очередной раз рискуя собственной шеей. — Миску супа он бы тебе все равно вынес.