Неосознанность

*** Неделя, две, месяц. Всё повторяется из раза в раз, каждый день, так странно, так глупо, так страшно... Шинсо сжимает в руках лямки рюкзака, ожидая мерзкие оскорбления в свой адрес снова, что, конечно же, тут же слышит горячим шёпотом себе на ухо. –Какой же ты еблан...–Голос Каминари тихий и бархатный, но его слова до боли отвратительны, игла в сердце. Хитоши сжимает кулаки крепче, ощущая мороз на костяшках пальцев. –Чего молчишь? Согласен?–Этого не видно, но по лицу Денки–Шинсо уверен в этом на все сто–ползёт мерзкая ухмылка, посмотришь–и ты унижен окончательно. С чего это всё началось? Да хуй его разберёт. Когда спросил об этом одноклассников, пробубнили только что-то вроде:"Ну, он всегда такой, просто не обращай внимания, он всех унижает". Только вот почему ему отпор не дали до сих пор–Хитоши никогда, блять, не поймёт. Угораздило его с ним связаться... –Захлопнись,–Спокойным шёпотом произносит парень с волосами цвета лаванды. –Ещё раз?–Денки мерзко скалится в улыбке, теперь уже дыша Шинсо прямо в затылок. –Слышишь плохо?–Огрызается тот, резко разворачиваясь к собеседнику. В висках гулко стучит кровь, кулаки сжимаются и разжимаются, а воздух холоден и резок. Удар, ещё один, в колено, в сплетение, в щёку, оба сидят в крови, как два придурка сидят в крови, избитые, тяжело дышащие, сидят на тротуаре под фонарём, сверкая алой, ещё не высохшей кровью. Костяшки пальцев ноют от боли, в головах звенит, мерзко, до боли мерзко, от произошедшего хочется только спрятаться, убежать куда-нибудь подальше, сжаться в маленький комок и сидеть так, пока тебя не обнимут, пока не поцелуют в щёку, пока не скажут, что всё в порядке. Шинсо поднимается на дрожащих ногах с асфальта, вдыхая холодный воздух, тяжело дыша и сбиваясь с ритма ночи. Лицо поблёскивает на свету от уже засохшей крови. Денки поднимается следом, вытирая кровь, текущую из носа ручьём, рукавом куртки. "Придурки"–тихо бормочет себе под нос вселенная. Пожалуй, именно так. ***** С неба мягкими хлопьями срывается снег, с лёгкостью перьев касаясь волос всех, кто оказался под открытым небом. По ладоням мелким электричеством пробегает мороз, заставляя согревать их горячим дыханием, подносить близко-близко к губам, чувствуя какое-то далёкое ощущение теплящихся в душе заботы и нежности. Ветер быстро задувает едва разгоревшийся огонёк и сильно хлещет по спине, подгоняя вперёд. Тёплое здание школы приветливо шумит голосами расходящихся по домам учеников. Усталые веки сами собой закрываются. Пятница. Неделя выдалась и без того нелёгкой, так сегодня ещё и дежурство. С ним... –Эй, ты, может, хоть что-нибудь сделаешь? –Нахуй иди,–Доносится знакомый голос, после чего слышится шорох. Денки нехотя поднимается со стула и берёт тряпку, лежащую рядом с доской. Ткань цвета солнца мягко стирает меловые следы с доски. Шинсо встаёт со стула и достаёт из шкафа веник с совком. Мягкие сучки́ собирают пыль и грязь, дышать становится легче, тишина мягко заполняет сердце и разум, перед глазами стелется голубоватый туман, а голова приятно звенит, и мысли заполняются Новым Годом, таким близким, вот-вот, на ладони уже. Сердце неловко бьётся в груди, само не зная, от чего вдруг, ладони горячие, мягкие, будто присыпанные розовой пудрой, полупрозрачные, светящиеся в лучах тусклого солнца, изредка показывающегося сквозь покрывало туч. Шинсо мягко окликают сзади: –Эй,–Хитоши поворачивается на знакомый голос,–Пошли домой, я закончил, да и ты, кажется, тоже,–Денки говорит тихо, его голос хриплый, а не звенящий, как раньше. Горло, щёки и нос у него красные, словно свёклой натёрли, ей-Богу. Заболел. Придурок, но так-то ему, конечно, и надо.