Золотой век

В незримую точку Смотрю, не мигая, Нетронутый завтрак Мой остывает. Да нет, не больна я, Я вспоминаю, Зачем я здесь. Мой бумажный кораблик Хотел покорить океанские волны. Где искать теперь берег, И как обреченность смыслом наполнить? Flëur — Я все еще здесь

Медленно, как во сне, Анна приближалась к еще одной стене. Способность мыслить и как-то воспринимать окружающее опять отключилась. Телефон уже не работал, как раньше, зато внутри халата что-то сияло ярким огоньком. Девушка сунула руку в карман и вытащила на свет божий тот самый камень. Голубой свет осветил помещение на несколько шагов вперед и назад. Спенсер открыла рот, чтобы закричать. Но не смогла. Справа от нее на полу распростерся человек — судя по всему, мертвый. Анна поняла это, едва увидев обширную темную лужу крови под телом. Ею было залито все лицо. Волосы, ниспадающие на плечи, слиплись в мокрые красные пряди. В последний момент жизни человек сжал в кулак правую руку и поднял ее вверх, чтобы нанести удар своему обидчику, и оскалился в жуткой усмешке. Шуршание поднималось откуда-то справа с угрожающей быстротой. Спенсер шарила по полу все быстрее. Ну где, где?! Хоть какая-то палка или оружие. Волосы растрепались окончательно и вбивались в глаза вперемежку с соленым потом. В десяти шагах послышался лязг расшвыриваемого в сторону металлического предмета. Звук затих — перед бурей бывает штиль?.. Анна могла бы успокаивать себя тем, что в такой темноте тварь ее не увидит, но знала, что это ложь. Глаза для здешних существ не были главным органом восприятия — потому что в этом мире и света-то кот наплакал. Девушка завертелась вокруг своей оси и едва устояла на ногах от шока. Трупы. Десятки, сотни, нет… Тысячи тел! На нее уставились лица, застывшие в немом крике. — Это же… — Память подсунула яркий момент из манги Берсерк, когда Гриффита держали в башне Возрождения и Гатс с товарищами Сокола решил спасти его, то… Под башней, на самом дне, были такие же останки с символом жертвы на голове. «Это могут быть декорации или же просто чьи-то проделки», — нет. Невозможно. Кто-то нависал над бездыханным телом и рвал зубами его останки. С первого взгляда ей показалось, что это большое животное наподобие кабана. Но когда оно повернуло лицо к ней, то Анна увидела, что никакой это не кабан. Это вообще не было животным. Существо было уродливой карикатурой на человека, но в тоже время здорово смахивало на фонарный столб. Спенсер смотрела, как монстр приближается к ней. Губы задрожали, а пальцы так ослабели, что неизвестный камень грозил вырваться из руки и шлепнуться на пол. Чудовище мелко задрожало вперед-назад своей головой. Лица как такового не было. На передней части продолговатого черепа был участок влажной кожи, который беспрестанно подергивался, скручивался и снова разглаживался — как сенсорная мембрана, воспринимающая сигналы. Ни глаз, ни ушей, ни носа. Один только рот, в котором расположена по кругу армия мелких, но острых, как бритва, зубов, между которыми застряли красные ошметки. Несмотря на это, «лицо», судя по всему, неплохо заменяло органы чувств, потому как существо безошибочно двигалось в сторону девушки. Одна из палиц качнулась назад, готовясь к удару. Спенсер, наконец, вновь обрела способность двигаться. Был только один вариант — бежать! Осклизлое тело монстра заскользило по полу. Воздух опять наполнился ароматом мяса трехнедельной давности, и Анна поняла: пора. Сюда… Нет, чуть правее. Что бы оно ни представляло собой, голова должна быть обращена в ее сторону. И если удастся хотя бы примерно угадать это место… Существо поняло план слишком поздно. В последний момент оно рванулось вперед, чуть правее… и в эту же секунду девушка прыгнула под него. В один бесконечно короткий миг все застыло. Это была змея. Блестящая черная кожа сома… Двадцать метров длины… Кончик хвоста все еще скрывался в большом отверстии, откуда она выползла. А голова… голова была в двух дюймах от ее лица. Костяной панцирь, обтянутый кожей, скрывал под собой головку, странно маленькую для такой огромной твари. Когда Анна оказалась в маленьком проходе, то ноги сами собой подкосились. В этот момент девушка не пожалела, что вокруг царит непроглядная тьма. Если бы она видела, как такое создание вылезло из черного провала, расшвырнув огромную решетку, то страх парализовал бы до такой степени, что навряд ли смогла оказать какое-либо сопротивление. Полсекундой раньше, полсекундой позже — и дело обернулось бы совсем иначе. А сейчас Анна чувствовала, как содрогаются стены от агонии исполинского хвоста, слышала тонкий комариный писк, переходящий в ультразвук. Гигантская змея уползла дальше. На руку девушки, вытянутую вперед, брызнули несколько капель горячей крови. Из носа капала кровь. Она не почувствовала отвращения — просто спокойно вытерла руку об стену, которая была рядом. «Это не сон.» Вновь наступила тишина. Спенсер попыталась сделать шаг и чуть не поскользнулась на луже крови, образовавшейся под ней. Еще одно падение — это было бы уже сверх меры. Она начала отходить в сторону, ступая очень осторожно. Мокрые от крови подошвы липли к полу. «Господи, неужели?..» В нос ударила вонь протухшего мяса вкупе с каким-то неизвестным ей горьким запахом, от которого першило в горле. В панике, она несколько раз провела амулетом перед собой. Первое время девушка ни о чем не думала — просто ошалело переводила взгляд с одного тела на другое, борясь с настойчивыми рвотными позывами. Болезненная аккуратность, которая царила в минуту назад, была разрушена в один миг. Это место теперь походило на скотобойню. Все стены были забрызганы кровью — то ли чудовища, то ли его жертв. Определенно, это был не человек, «монстр». Звучало безумно… Ну так и само существо всяко не относилось к разряду нормальных вещей. Значит, монстр, решила она про себя. Ей стало немного легче. «А этот бедняга…» — Спенсер старалась держаться от тел подальше, как и от древних строений. Судя по всему, тут свое упокоение нашел и старый город, напоминающий Рим. Немного ее крови оказалось на амулете. Коридор начал пропитываться ярко-алым оттенком и превратился в одно полыхающее пламя. Девушка услышала гудение в собственной голове — гудение, какое издают электрические провода на осеннем ветру. Анна резко согнулась пополам и схватилась за голову, чувствуя на себе безмятежный взгляд. Кто-то точно был здесь и отнюдь не жаждал выходить на контакт. Калейдоскоп образов и мыслей наполнил голову. Они вылезали из всех щелей сознания, вдавливались насильно, как подошедшее тесто рвется вверх из посудины. В ушах зазвучал отвратительный треск разрываемой ткани. — Прекратите! — Закричала Спенсер, утопая в кроваво-красном. — Остановите! Уже визг, срывающийся в бездну отчаяния. Она не знала, кричит ли на самом деле или это только кажется. Краснота пошла волнами, как реющий флаг, и девушка поняла, с леденящей ясностью, что сейчас станет ее частью, раствориться в этой субстанции, как в кислоте, распадается на мельчайшие… Но тут все прошло. Анна стояла на четвереньках в коридоре, опершись руками на грязный пол, точно пьяница, которого вот-вот вырвет. В голове еще гудели провода, мокнущие под дождем, но звук быстро отдалялся, сходил на нет. Подняв голову с огромным трудом, она увидела высокую фигуру в черном балахоне, которая сворачивала за угол. — Подожди… — Прохрипела, пытаясь встать. Это оказалось непросто. Руки и ноги так ослабели, будто их сдавили под прессом. Девушка долго не могла найти опору, два раза падала, и только третья попытка увенчалась успехом. Что это было? Наваждение? Нервный припадок? Вряд ли. У нее никогда не бывало ничего подобного. Конечно, после недавней прогулки, кто угодно станет эпилептиком, но… «Там тоже могут быть монстры», — безрассудно так просто идти за кем-то, словно ведомая овца. Девушка остановилась и медленно сползла по стене. Руки тряслись, во рту пересохло, некоторые ногти поломаны, а одежда пропиталась нечистотами и источала зловоние. Отвращение с примесью страха заставили сердце окаменеть от ужаса. Лучше остаться тут, в одном из заброшенных построек и переждать. Ну не может ведь весь мир в одно мгновенье превратиться в ад?.. Да и идти сейчас куда-то — бессмысленно; тело устало, а монстр, приспособлен ко тьме. Проще найти выход, идя по направлению ветра, еще лучше найти камень и отмечать уже пройденный путь на стене. Все лучше, чем быть тут. Всю ночь Анна не сомкнула глаз. У них в семье это общее проклятие. Только отец мог спать, как убитый. Девушка ворочалась, даже разорвала на куски халат. Все бесило! Особенно собственное бессилие. Когда Спенсер вышла наружу, то услышала звуки зарождающегося лета. Свет, словно остро-заточенное лезвие, резанул по глазам. Она не сразу приметила их. Две девушки лежали в траве, сделавшись вдруг чем-то неуловимо похожими. Светлые пряди, выбившиеся из кос одной, отливали таким же золотом, как и коротко стриженые волосы другой. Нежный цвет девичьих лиц делал совершенно неразличимыми форму носа и подбородка, контур губ и изгиб бровей. Это были уже лица, озаренные одними и теми же переживаниями, переполненные счастьем и покоем, каких не познать в череде обычных дел и забот, искажающих изначальную гармонию. «Они сестры… Или даже, что это одна девочка, разделенная на две ипостаси». Они не просто лежат на земле, спящими, на первый взгляд, телами, а плывут в реке времени, вместе со всем этим миром, повинуясь его тайной, величавой жизни. Анна посмотрела вдаль. Одинокие дома, совершенно незнакомые ей. Что все это значит?.. Слабый, еще пропитанный теплом ветерок подул в лицо. Внезапно, в лесу, громко вскрикнула птица, и первая девушка открыла глаза. Горела церковь. Что произошло дальше — Анна не помнит. Все, как в кругах ада; набег, люди бегут кто куда, головы слетают с плеч… Несуразная одежда, никак не похожая на то, что доводилось видеть ранее. Жара. Адское пекло и вечное желание найти холодок. Грязь на теле. Музыка сводила с ума, потому что была протяжной, тоскливой, усиливая и без того мрачное настроение. Неволя… Что может быть хуже? Налетели, дома подожгли, людей рубили без жалости и часто без смысла. Крик стоял такой, что и бушующее пламя заглушить не могло. Но не дома, не драгоценности стали главной добычей набежников, они гонялись за людьми, прежде всего за девушками и женщинами. Анне пересидеть бы, спрятаться в кустах или вообще в лесу, но увидела, как начали нападать на людей, хотела предупредить девушек. Дура. Идиотка. Они ее не понимают. Попалась на глаза одному мужику… Подхватил прямо с земли в седло, захохотал, помчал… И кончились жизнь прежняя. Не у нее одной, у этого торговца невольниками оказались двадцать пять иных девушек, а сколько еще у других? Из задумчивости, вывел окрик хозяина, ему тоже не понравилась мелодия. Завели другую, более живую, зазвучали бубны, зазвенели какие-то колокольчики, но веселья все равно не получалось: видно, на душе у музыкантов не радостней, чем у прохожих, а может, они и сами невольники? Хозяин снова закричал, музыка прекратилась вовсе. Пометки на стенах, телефон и вещи за камнем. Никто не будет искать в темном месте. Одна из девушек вдруг затянула песню, свою домашнюю, ту, что пели на воле. Иные подхватили. Теперь черный страшный толстяк кричал уже на них. Кричал, но бить не бил, только вращал глазами страшно и плетью размахивал. — А драться боится? Одна из девушек, усмехнулась: — Махмуд? Боится шкуры наши попортить. — Какие шкуры? — Кожу нежную, девичью. Чтоб следов не осталось. — А если я сама себе попорчу? Девушка, что объясняла, горестно вздохнула: — Ты, видать, только попала сюда, не знаешь, каково это. Отберут красивых, остальных отправят на тяжелую работу по дому. А из красивых снова отберут умных. — Зачем это? Спенсер подсела ближе, чтобы тоже послушать, что станет говорить девушка. Уметь слушать людей и не забывать задавать вопросы ее научил отец. Но, она не понимала о чем говорят, лишь запоминала звук. Чем ее отравили? Люди кажутся черными пятнами, а все вокруг кружится. Стоять на ногах — невыносимо, сидеть на горячем камне тоже. Тенька нет. Та тяжело кашляла, задыхалась, видно, была больна, но продолжила: — Пока говорить могу, скажу вам, чего бояться и как себя вести. Бежать отсюда некуда, вокруг — то ли степь, то ли море будет. А когда в оное привезут, так и вовсе чужой город. Потому, если жить хотите, привыкайте. «Они разной внешности. Те, кого видела, только со светлыми волосами и белой кожей. Здесь еще иные.» — Невольницам два пути: некрасивым, как уже сказала, в рабыни на тяжелый труд, а тем, кто лицом да станом удался, путь в наложницы. Это рабыни для услады. — Какой еще? — Мужчин услаждать. Их мужчины, кроме четырех жен, еще могут сколько угодно вот таких рабынь держать, чтоб каждую ночь новая была. Гарем называется. Кто поспособней, тех обучать начнут. — Чему же? — А многому. Языку своему и многим чужим, какие выучишь. Письму, счету, пению, танцам, играть научат на разных инструментах, их религии обязательно… — Читать? — Нет, женщине читать не положено, это для них Святая книга. Только пересказывать станут, а вы чтоб запоминали. А еще как мужчину ублажать… Анна бы расхохоталась, но нет. Полезно сохранить нервы и ждать. Слушать и ждать. Использовать все, что скажут. Иначе никак. Иного пути нет. — А это как? — Куклы у них есть деревянные, станут учить, как с нее халат снять, как разуть, как приласкать… — Вот еще! — А кто спрашивать будет? — Ты сама говорила, что шкуру попортить боятся? Так я ее испорчу! — Брюнетка вонзила ногти в кожу. — И попадешь, порченая, в рабыни к какому-нибудь злому хозяину, станет тебя бить ежедневно, голодом морить и насиловать. — Ой! — А ты как думала? Но ты-то красивая — если не дура и учиться сможешь, в любой гарем попадешь. — А если я не хочу? — Ты свои желания дома оставила, здесь они никому не нужны. Здесь только одно: выжить и попасть в хорошие руки… Девушка еще что-то рассказывала, но Анне уже вовсе не хотелось слушать. Ее слова не лучше тоскливой музыки. Пока их и впрямь берегли, даже связывали мягкой веревкой, чтоб кожу рук не натереть, а дальше-то что?

***

В один день, когда все находились в некоем подобие сарая, дверь распахнулась явно от удара снаружи, двое слуг втащили и безжалостно бросили посередине девушку. Она была сильно избита, лицо залито кровью, рука неестественно выгнута. Девушки, не выдержав, бросилась к бедняге. Ее примеру последовали еще двое. — За что ее так?! Слуга обернулся от двери, коверкая язык, коротко бросил: — Бежат помагла, — кушани иногда использовали мидландский язык, но только в редких случаях. Слова искажались при произношении. Смысл оставался понятным. Страна королевы Шарлотты для них — пустое место, такое же пустое, как и ее чрево. Двери закрылись, сквозь небольшие щели проникало мало света, но глаза девушек уже привыкли к полумраку. Они принялись отирать кровь у бедолаги, смочили ее губы, дали немного попить. Рука видно, была сломана в суставе, потому что, стоило тронуть, девушка закричала. Но среди них нашлась разумная, все же устроили подобие подушки, избитой стало легче. — Кому ты бежать помогла? — Тахена… Голос еле слышный. — Удалось? — Поймают… куда здесь денешься, если вокруг одни они? — А если поймают, то что сделают? Убьют? — Красивых не убивают сразу. Мучить будут долго, — ответила та, что рассказывала про гарем. — Ты думаешь, у меня кашель от болезни? Не было той болезни, пока я хозяину не нагрубила. Вернее, хозяйский сынок лапать стал, я ударила. Так избили в ответ, что теперь едва дышать могу. — А если всем сразу вдруг отказаться повиноваться? Сразу всех не побьют? — Побьют и всех сразу, на всех дубинок хватит. Всю ночь Анна размышляла о том, как можно сбежать. Их и впрямь не связывали, руки берегли, не били. Она понимала, что это пока. Представить себе, что будет ласкать хозяина или кого-то подобного, просто не могла. Нет уж, лучше бежать, хотя бы попытаться, если не удастся, то убьют. Только бы без мучений. Спенсер попыталась и попалась тут же. Куда бежать-то, если вокруг степь и псы голодные? И вот теперь стояла перед хозяином, а двое здоровенных слуг держали за плечи и руки. Вырываться бесполезно, но девушка уже знала, что сделает, как только руки отпустят — метнется и вцепится ногтями в противную рожу мужчины, да так вцепится, чтобы не сразу оторвали. А там будь что будет. Чтобы мужик не разглядел это намерение в ее глазах, опустила их к земле, стояла, точно неживая. Но наброситься не удалось, он кивнул, чтобы пока подержали так, и еще что-то приказал по-своему, непонятно что. Слуги вывели во двор трех огромных псов, рвавшихся с цепей, таких злых, что слюна капала с клыков. У нее все обмерло внутри: зачем псы?! — Всем смотреть! Не смейте закрывать глаза или отворачиваться! Во двор вытащили еле живую девушку. Кто-то, видно, узнал, ахнул: — Тахена! Ее оставили на коленях, подняться у бедняжки сил не было. И тогда… — Глаза открыть! Смотреть! Голос хозяина дошел почти до визга, потому что смотреть на то, как здоровенные псы рвали нежное девичье тело, не смог никто. Кто-то из девушек забился в истерике, а Спенсер просто повисла без сознания на руках у слуг. Очнулась от выплеснутой в лицо воды. Хозяин протянул руку в сторону пировавших псов: — Смотри! Смотри! Но это не твоя участь. Ты красивая и неглупая, я за тебя много денег получу. Запомни вот это, бежать надумаешь — я не тебя, сначала их по одной своим собакам скормлю или шкуру живьем спущу и на воротах повешу. Поняла? Будешь бегать — ловить не стану, но каждый день, пока не вернешься, по одной буду вот так! — его рука снова указала во двор. Он брызгал слюной, глаза побелели от злости, руки в кулаки сжались от желания самому разорвать строптивую девку. Но денег жалко, потому стерпел, еще раз фыркнул, как дикий конь: — Их жизни от тебя зависят! Вечером он за какую-то провинность до полусмерти избил одну из своих служанок, та тихо выла, валяясь в луже крови во дворе. Девушка, помогавшая бежать, сошла с ума: она вдруг встала на четвереньки и с рычанием поползла к собакам, пытаясь отнять «добычу»; псы разорвали и ее. Ночью никто заснуть не мог, Анна просто чувствовала, что два десятка глаз наблюдают за ней, не отрываясь. — Я…- Фразы на ее языке не понимают. И не следует пока что привлекать внимание. Девушка бы им ответила, если бы понимала. Кто-то разрыдался, не выдержав, за первой принялась плакать еще одна, потом еще. Немного погодя плакали уже все, одна из девушек заголосила: — Ой, матушка моя!.. Тут же прибежали слуги, принялись раздавать пинки налево-направо, но даже при свете факелов умудрялись не задевать ее — видно, было приказано беречь. Осознавшие это девушки стали за нее прятаться. — О, великий имератор! Их заперли, а на следующий день ни еды, ни даже воды не давали. Той, что оставалась в небольшом кургане, хватило только на пару часов. Все сидели молча, напряженно ожидая, что же будет, и боясь подойти к двери. Но кто-то из девушек все же не выдержал, в комнатке жарко, воды нет, окон нет, дверь заперта… Дождя не было. Духота. Ох, смерть казалось блаженством, но что-то держало ее в этом мире, после всего ада, который она прошла. «Нет у меня никого, кроме меня», — но один ее кусочек, вечно жаждавший спасать и жалеть в гибель себе, снова открыл рот. Анна все равно не могла спать ночью. Молилась Богу, которого не видела в прекрасном свете, как выставляют все. Чуда не было. Дождя тоже. Прильнувшая к тонкой щели пленница сначала молчала, потом тревожно сообщила: — Они собираются куда-то! Грузят все. — А… мы? Неужели нас оставят?! Это означало бы медленную, мучительную смерть от жары и обезвоживания. Их комната и не комната вовсе, а амбар бывший, вернее, его закуток — тесный, грязный, но двери крепкие и снаружи подперты. Головы как одна повернулись к Спенсер, словно она могла выпустить всех из этого амбара. Девушка смотрела на подруг по несчастью и понимала, что от нее ждут помощи и избавления. Стоило шагнуть к двери, как подглядывавшая тут же отступила в сторону, то ли боясь, то ли признавая старшинство. Хотелось крикнуть: «Какой из меня лидер в таком положении?» Но, похоже выбора не было, она заколотила в дверь и закричала, прижавшись губами к щели: — Эй! Эй! Позовите хозяина! — Все переглянулись. Почему она понимает язык варваров?.. Все было просто. Когда ты общаешься с людьми из многих стран, ради истории искусств, но знаешь многие вещи. Но, не все слова Анна понимала. Эти люди говорили на иранском языке — точно, возможно на старой его версии. Подошел слуга: — Чего тебе? — Я тишина! — кому твоя тишина теперь нужна? — Императору! — Она знала, что говорит. Уже все обдумала заранее. Как легко слетела клятва с губ! Не давши слова — крепись, а давши слово — держись. Или наоборот? Все равно, поклялась, теперь должна быть послушной рабой. Но клятва нечестная, дана человеку жестокому. Анна обернулась к остальным и увидела в их глазах благодарность. Девушка может спасти их? Как?.. Из возможных вариантов в голове было несколько, и то один строился исключительно на эмоциях. Если это тот мир, что она думает, иного пути нет… Только он смог выжить в этом мире… «Гриффит», — девушка невольно коснулась болезненной мысли. Но только разум снова вазобладал над эмоциями; придумывать образ и жить с этим — одно, реальность иная. У каждого человека есть причина на те или иные действия. У близких людей есть склонность причинять боль, поскольку им тоже больно. Если Анна с эмоциями не могла жить проще, то… Лучше жить без них… «Ганишка», — девушка глубого вздохнула. Спенсер могла прощать, раньше. Теперь не умеет. Когда тебя растопчат много раз, шансов больше нет. «Всему есть причина, но зачем искать оправдание всем этим трупам?» — Он император. Да, управляет регионами, но не контролирует. Добро не наука, оно действие. К тому же есть нечто поважнее. Вот эти глаза, полные слез и мольбы, были куда сильней любых клятв. Даже если завтра дверь окажется незапертой, а собаки далеко, она не побежит, потому что есть еще двадцать три девушки, которых скормят голодным псам. Теперь их жизни зависят от нее, а ее собственная ей не принадлежит. Пока думала, пришел хозяин. Спокойно оглядел всех, долго смотрел на нее, чуть покачался с пятки на носок, засунув за пояс засаленного халата толстенькие пальцы, больше похожие на обрубки, хмыкнул: — Хорошо… сейчас дальше поедем. Поехали, вернее, ее и еще двух девушек посадили в повозку, остальные пошли следом. Она пыталась протестовать, но слуга замахнулся и перетянул плетью одну из с трудом ковылявших пленниц, потом обернулся к ней и назидательно произнес: — За тебя! Ты болтать будешь, их бить будут. Вот это плен сильней, чем кандалы да плеть. Куда трудней, когда за тебя других бьют. Так и ехали до самого побережья — Анна молча в повозке, страшно боясь чем-то не угодить хозяину или его слугам, а девушки следом, спотыкаясь и сбивая ноги и бдительно следя за тем, что делает или говорят. Странно, но Спенсер больше не чувствовала раздражения и ненависти. Она словно одеревенела, застыла в ожидании чего-то страшного. Никто больше не сбежал, но по пути трое умерли — та самая девушка, что кашляла, и еще две, тоже слабые. Их тела бросили на дороге на съедение бродячим псам. Их везли во Вританис, но до него нужно плыть, а у хозяина кораблей не было, да и не собирался он так далеко, потому переуступил другим. Теперь их разделили: Анну с тремя девушками попала к мужчине, который собирал красивых рабынь со всего побережья, чтобы продать на невольничьем рынке во Вританисе. И то, сколь яростно он отзывался о Мидланде и Ганишке, жестикулируя, пухлыми и жирными ручонками. Словно ненавидя… Странно было слышать из его уст не Ганишка, а Кханишка. Довольно непривычно. «Возможно, он не осведомлен, что делает с девушками император», — все было бы гораздо проще, если бы не языковой барьер. Спенсер лишь слушала и старалась запомнить реакцию и мимику людей на те или иные выражения. Любое знание всесильно. Девушка глубоко вздохнула и подняла голову к небу. Ей бы стать вольной птицей и улететь навсегда. Во рту по-прежнему оставался неприятный запах. Со стороны она выглядит ужасно, наверное. Не принимая ванны несколько дней, не имея возможности даже почистить зубы или просто привести себя в порядок. Это ад?.. Ее брат всегда любил повторять, что Джон дал им лик (образ). Что он имел в виду?..

***

Ее саму не продали, Анна впервые услышала слово «гхафельгири» — «подарок». Она подарок? «Он же хотел за меня деньги выручить?» В последние дни, когда пленных рядом уже не осталось, только двое, те, что ехали с ней в повозке, Спенсер придумывала, как наказать мерзкого хозяина во время продажи. Слышала такое от кашлявшей девушки. Когда покупать красивую пленницу приходит стоящий покупатель, вести себя нужно соответственно. Это означает, что перед молодым следует скромно потупиться и робеть, а перед старым, напротив, призывно глядеть в глаза, словно обещая рай на земле. «Я тебе покажу рай на земле!» Девушка решила, что если теперь наказывать за нее некого, то она опозорит хозяина перед всем рынком, и пусть тогда скормят собакам! Но ничего этого не вышло, ее подарили! Причем не новому хозяину, а через него кому-то. Перевозивший их возница покачал головой: — Повезло тебе. Обучат, попадешь в хороший гарем. Снова говорили об учебе и о хорошем гареме. Еще одна девушка обнадежила: — Пока учиться будешь, может, родные узнают, где ты, выкуп привезут. Девушка сидела, обхватив колени руками, и смотрела на воду, которая обвивала борта, закручивалась водоворотами и оставалась где-то позади. Еще пока ехали степью, на земле была надежда вернуться, а теперь и эта пропала. Как найти следы в море? Можно просто перевалить через борт и пойти ко дну, вряд ли выловят. Никого за ее побег из жизни наказывать не станут, деньги не платили — значит, никто не пострадает. Так все просто… Сознание словно разделилась надвое, одна ее половина подталкивала, шептала: прыгни за борт, всего одно движение, и не будет больше этой неизвестности, страха, тоски по дому… Вторая хотела жить, просыпаться поутру и видеть солнце, слушать пение птиц, дышать, петь, танцевать… даже учиться! Она ведь так молода! И эта вторая подсказывала, что пока ничего дурного, кроме самого плена, не случилось. Кого-то другого наказывали, даже убили, но ее и пальцем никто не коснулся. Теперь вот везут в подарок, обещают чему-то учить… Может, все не так уж плохо, а прыгнуть в морскую воду она всегда успеет. Анна все больше соглашалась: вдруг и правда бежать удастся, или еще что-то произойдет?

***

Вританис поразил с первого взгляда своей громадой и, главное, многолюдством. Судов в гавани столько, что и места не найти, чтобы приткнуться, гвалт стоял на всех языках, изредка даже слышалась знакомая речь. И снова их разделили, больше Анна девушек, с которыми ехала в повозке, не видела. Ее повели отдельно, но прежде переодели в местную одежду и голову накрыли тонким платком, чтобы лица не было видно. Пока шли по улицам, Спенсер больше слышала, чем видела. Ревели верблюды, орали ослы, кричали погонщики, предлагали свой товар купцы, на разные лады расхваливая его достоинства, кто-то ругался, кто-то умолял, кто-то зазывал… многолюдство всегда многоголосо. Кое-какие слова девушка уже понимала, но все равно шум оставался невнятным, а потому пугающим. Плохо, когда не понимаешь, что говорят вокруг. Ее привели в какой-то большой дом, но не через главный вход, а в узкую боковую калитку, передали старой женщине, одетой во все черное. Та выслушала перевозчика, кивнула, что-то сунула ему в руку. Калитка захлопнулась, и старуха за руку повела ее в дом. — Ты мидландская? Как зовут? — Голос у старухи скрипуч и неприятен. Анна промолчала: было страшно и отвечать не хотелось. Терзала мысль, что выхода нет. — Будешь… — Старуха уже стянула с нее наброшенный на голову платок и внимательно разглядывала лицо. — Красавица ничего не скажешь! Старуха схватила ее за подбородок и властно потянула на себя. Спенсер почувствовала зловонное дыхание совсем рядом. — Да не крутись же! Открытый подбородок коснулись лучи солнца. — О, что это? — Женщина нагло потянулась к камню на шее. Огромная волна энергии откинула ее к стене. «Ну хоть что-то положительное за эти гребанные дни!» — Усмехнулась Спенсер, прежде чем ее сознание поглотила тьма.

***

Дальше все было, как в вымученном и долгом наркозе. Словно она находится в сознании и нет. — Она ведьма! Прокаженная! Отродье! — Образы были нечеткими, стоило открыть глаза. Ее кто-то мыл и это было несколько девушек, а не одна. — Императору наскучила мидландская сука? Так пусть возьмет ее! Девушку просто обливали теплой водой и натирали чем-то жестким, потом проделали это же с большим количеством мыльной пены. Смыли все и разложили на ложе, раскинув руки в стороны. Одна из сопровождавших уселась на ноги, вторая крепко держала руки. Внутри все свело от ужаса: что они собираются делать?! Но дальше за дело принялись две другие рабыни, поизящней. Они смазали подмышки какой-то смолой и принялись эту смолу скатывать, тем самым безжалостно вырывая волоски. Было больно, очень больно, несмотря на то что кожу смазывали чем-то прохладным. За подмышками последовали ноги; хорошо, что Анна волосатостью не отличалась, ножки были чистыми. Но затем… она поняла, что боли-то и не видела! Так же безжалостно были вырваны, выкатаны, удалены все остальные волоски и внизу живота тоже. Потом ее еще раз вымыли, снова покрыли мыльной пеной и сделали массаж. Крепкие руки рабыни, разминавшей плечи, спину, ноги, действовали умело, испытанная боль отступала в потоке наслаждения. Очищенное от грязи тело словно пело. Потом смазали какими-то маслами, одели в наряд, похожий на тот, в каком она пришла, и отвели в небольшую комнату, жестами объяснив, что жить будет здесь. В комнате уже была девушка, при появлении рабынь с новенькой она сначала в испуге отшатнулась, но потом осмелела и уже смотрела с улыбкой. Когда они с Анной остались вдвоем, девушка поинтересовалась: — Ты тоже эта? Анна не понимала ни слова. Только знала, что может быть ее защищает загадочный камень на шее. Аида указала на угол комнаты, где стоял свернутый матрас: — А, это мое. Ее место ничем не отличалось. Маленькое оконце на самом верху, что-то вроде большого сундука низенький топчан-настил, чтобы сидеть. Заметив тоскливый взгляд девушки, Аида попыталась ее утешить: — Здесь хорошо, очень хорошо. Она говорила по-мидландски с сильным акцентом, немного коверкая слова, но понять можно. — Я буду учить тебя их языку. Остальному научат другие. Постарайся учиться скорей. Я не хочу возвращаться. Дома меня ждет жидкая похлебка раз в день, рваные чувяки, старая одежда и работа от рассвета до ночи. Много детей и муж, который будет бить. «А… здесь?» — Анна указательным пальцем ткнула в пол. Говорить не имело смысла. Ее слов никто не поймет. — А здесь сама увидишь. Их позвали за столы. Весело щебеча, девушки направились каждая на свое место за низенькие столики, больше похожие на поставленные на треноги подносы. Столы были уставлены яствами, вокруг мягкие подушки на коврах, в одном углу журчал маленький фонтан, в другом играли какую-то мелодию рабыни. Настя уже знала, что здесь не бывает мужчин, только женщины-рабыни. — Это Энн¸ она будет жить со мной! — объявила Аида, пристраивая за столиком. — Я Лейла, а она Зульфия. Анна поняла только имена, как и объяснение девушки. Ее еще о чем-то спрашивали, но отвечала за нее Аида. Еды было много, она вкусно пахла и оказалась такой же на пробу. Но есть не хотелось. Спенсер осторожно оглядывалась. Сидевшие за тремя столиками девушки ели, выбирая куски получше, но никаких споров не возникало, потому что за всем пристально наблюдала та самая старая карга, что заглядывала куда не следует. — А это кто? — Анна спрашивала жестами и слушала слова. Ей нужно запомнить. Просто запомнить. — Они видели птицу. Белого Ястреба или Сокола. Они все равно одинаковы. Слова похожи. Старуха подошла к девушкам, кивком показала на Анну: — Ты говори с ней на нашем языке, чтоб понимать скорей научилась. Не век же с ней возиться. Спенсер почти не поняла, о чем речь, но уловила суть: старуха требовала говорить по-своему, чтобы новенькую поскорей обучить. Вроде и протестовать не с чего, но девушку задело то, что старая карга разговаривала с Гюль так, словно самой Насти не было рядом. Она вспомнила слово «быстро» по-ирански фыркнула: — Понимать! Пожилая женщина присмотрелась к новенькой внимательней: кажется, кроме огромных глазищ и торчащих в разные стороны грудей, у нее есть и кое-что в голове. Это хорошо, глупая красавица не редкость, куда трудней найти такую, чтоб и говорить умела. Надо попросить тех, кто девушек обучает, обратить особое внимание на эту ведьму. В империи Кушан их не боялись. Наоборот приветствовались разносторонние личности. Даже великий император держит в друзьях мага Дьяба или Дьябу?.. А то, что девка строптива, так это не беда, легкая строптивость женщины добавляет удовольствия мужчине, а серьезно противиться, если не глупа, не станет, как только поймет, что иного выхода, кроме как научиться доставлять радость хозяину, у нее нет. Со следующего дня началась удивительная жизнь, которую Анна, с трудом привыкавшая откликаться на Энн, позже вспоминала не раз. О девушках заботились, кормили сытно, но в меру, заставляли следить за телом, выщипывая малейшие волоски на нем, постоянно водили в хамам, натирали разными маслами, ухаживали за волосами, ногтями, зубами… Это было приятно, хотя Спенсер страшно не нравился запах прокисшего молока, при помощи которого волосы старались сделать гладкими и блестящими. Хорошо хоть не заставляли мыть их молоком. Волосы были предметом ее гордости: стоило распустить их, и золотистая волна покрывала всю спину. Ей не нужны гладкость и блеск, напротив, роскошь густых волос потерялась бы, стань они гладкими. Это, видно, понимали и ее хозяева, потому ничего не требовали. Хорошо кормили, хорошо одевали, но главное — учили. Не всякая учеба нравилась, потому что учили ухаживать за будущим господином, надевать и снимать с него халат, ласкать мужское тело, ласкать свое перед ним. Правда, все без мужчин, халаты надевали на деревянных кукол, а ласкать приходилось друг дружку. Хуже с собственным телом. Наставницы внушали, что, не научившись доставлять удовольствие себе, невозможно дать его мужчине. Это было для Анны самым тяжелым. Доставлять удовольствие ненавистному человеку, который купит тебя на невольничьем рынке? Как такое возможно? Но ей твердили: возможно, даже необходимо, это залог хорошей жизни. Пусть не любимая жена (на рабынях не женятся), но любимая наложница у какого-нибудь богатого господина есть на золоте и ходит в шелках. Она смеялась и никто ее не понимал. Для Спенсер брак не был настолько важным, как и то, что с самого детства старалась вбить мать; женщина должна подчиняться. Девушка лишь делала вид, что подчиняется.