Нежность

      Когда у Джинкс наконец все же получается распахнуть глаза, она не может пошевелиться. Только водит взглядом по темноте залы, отчаянно пытаясь вдохнуть глубже.       Не получается. В легкие словно налили воды, и едва выдыхает девушка с громкими хрипами.       Звука почему-то тоже нет. Только глухая, сводящая с ума тишина, в которой постепенно, через вату и медленно расступающийся вакуум, начинает проскальзывать мерзкий скрип.       Это, кажется, лопасти качаются. От осознания легче не становится: звук со временем усиливается, будто кто-то несмазанные механизмы воротит у нее над самым ухом, и Джинкс приходится снова закрыть глаза и зажмуриться.       В скрипе ей слышатся голоса, и она совершенно не готова сейчас их слушать.       Скрип смеется над ней, царапает навязчивым звуком подкорку. Когда пальцы наконец поддаются контролю, Джинкс с силой сжимает их. Краем уха слышит, как в темной пустоте трещит простынь, разрываемая где-то в самой середине.       Ей страшно. Духи, если бы кто-нибудь только знал, как ей страшно.       На глаза набегают непрошенные слезы, и все, что она может — дать им пролиться, часто моргая и жмурясь.       Осознание того, что даже закричать невозможно, душит только сильнее. Спазм в горло прорывается со всхлипом-вскриком, и Джинкс беспомощно пытается хотя бы на миллиметр сдвинуться по постели.       А после она вдруг чувствует чужие ладони на своих плечах.       Распахивает глаза и видит родной силуэт — он узнал, он пришел, он здесь, спасает свою девочку от темноты и предательства ее собственного тела.       Джинкс всхлипывает, пытаясь выдавить из себя хоть слово, но выходит только полузадушенный хрип.       — Я здесь, Джинкс, милая, здесь, — Силко наклоняется ближе, проводит ладонями по ее влажному лбу. Даже в темноте ощущается, насколько страшно и ему тоже.       Сонный паралич проявился недавно. Синджед сказал, что такое случается: разум просыпается раньше тела, чаще всего встревоженный чем-то, но бороться с ним нечем. И Силко понимает: демоны, которые приходят к Джинкс в темноте ночи, приносят боль не только во снах. Они проводят ее через ужас страшнее — они проводят ее через беспомощность.       Это то, чего боится он сам.       Это то, от чего он не может уберечь свою дочь.       Это то, что пришло кошмаром в его собственные сны — и подтолкнуло заглянуть к ней посреди ночи, чтобы успокоиться: вот, видишь, с ней все в порядке.       С Джинкс все не в порядке, и Силко до боли сжимает зубы, пытаясь не начать грызть себя снова за каждую допущенную ошибку.       Спазм отпускает медленно. Внутри все свернуто в напряженный ком, живот сводит от паники и слез, и девушка дышит рвано, поверхностно. Руки отца осторожно обнимают ее, пытаясь дать хотя бы частичку тепла и спокойствия; Силко шепчет невпопад, что она не одна, что никого, кроме них, здесь нет, что сейчас, вот еще минутка, и она полностью отойдет ото сна, и у Джинкс наконец появляется возможность нормально дышать.       Когда начинают слушаться руки, она цепляется за пижамную рубашку под его лопатками, как делала еще в детстве после кошмаров, как делала еще при первой встрече, и плачет.       Силко не понимает, дочь ли так сильно дрожит или его руки, но он обнимает крепко, словно пытаясь спрятать в себе, своем худом теле и разъеденной водами Зауна душе, и дышет ей в затылок, зарываясь пальцами во влажные после кошмара волосы.       Джинкс воет. Утыкается носом в плечо, цепляется за спину, даже через ткань рубашки раня кожу, и взахлеб ревет, беспомощно прижимаясь к мужчине.       Так продолжается еще полчаса: вой, слезы и невозможность даже нормально вздохнуть, пока усталость не накатывает тяжелой волной на них обоих. Джинкс пытается пошевелиться, и конечности лениво отзываются; она обнимает отца за плечи, устраивает голову на груди и только отрицательно кивает на предложение сходить для нее за водой.       Самое страшное позади, но страшно Джинкс почти постоянно.       Этой ночью он спит вместе с ней. В мастерской холодно, и узкая кушетка скрипит от простой попытки перевернуться на другой бок, но они кутаются в одеяло, лежат так долго в обнимку молча и просто переводят дыхание.       Силко пахнет табаком и успокоением. У него теплые руки и очень удобные ключицы, в которые ей уютно утыкаться носом и тихонько сопеть.       Джинкс пахнет порохом и тоской. У нее ледяные ноги и шелковые волосы, в которые он готов зарываться пальцами вновь и вновь, перебирать и массировать кожу головы, лишь бы его любимой девочке стало легче.       Когда она засыпает, мужчина обнимает — крепко, как обнимал бы при случае плюшевую игрушку, прижимая ту к груди. И от того, как тепло Силко обволакивает ее, обнимает схоже с одеялом, Джинкс становится легче.       Больше сегодня никаких кошмаров. Ни у одного из них.