Чудо.

      Алмазная пыль покрывала тротуары, дороги, драгоценным налётом небесных слёз. Ей было совершенно всё равно на что ложиться, главное, чтобы она блестела, словно начищенная до блеска звезда, и навевала восторг зимы. Новогоднее настроение, ни с чем не сравнимое, одно-единственное, неповторимое.       Смех детей, радость в их глазах, восторг, ожидание прихода долгожданных подарков, звон фужеров, поедание оливье и селёдки под шубой — всё это наступит совсем скоро. Куранты пробьют двенадцать, взрослые возьмутся писать желание на листочках, салфетках, затем сожгут и высыпят пепел в шампанское, и настанет Новый год. Новый этап, новое исчисление времени.       Снежинки рисовали бег бесконечности, сумрак небес накрывал улицы и переулки колпаком сверкающих пуговиц, но пока что сдавался под напором фонарей. Кто-то из редких прохожих шёл хмурый, поодиночке, кто-то толпой, весело болтая в предвкушение долгожданного праздника, а кто-то размерено вышагивал в светло-бежевом пальто без определённой цели назначения. Нет, скорее Рада знала, куда направлялась, но не совсем понимала, где находится финиш её «предновогоднего марафона». Опущенная голова, взгляд под серые ботинки, напряжённое лицо — настроение было совершенно не новогоднем, напротив оно было самым скверным, чем когда-либо. А какое ещё должно быть расположение духа, когда буквально за два часа до нового года приходится ходить непонятно где? Вот и Рада была далеко не рада такой своей перспективе. Неужели она проведёт весь свой следующий год в одиночестве? Сплюнуть бы. Это всё суеверия, а суеверия ей сейчас совсем не нужны. Так она и шла, молча, шмыгая носом от досады.       Изредка маленькая фигура останавливалась, открыла рот, чтобы спросить у редких прохожих о том, по какой улице она идёт. Но никто её не слышал. Может быть у неё уже голос примёрз от холода или же людям было всё равно на её беду. Они кричали, взрывали петарды, свистели, зажигали огни. Праздник кипел в жилах, радость бурлила в сердцах. Но праздник не долетал до Рады, он растворялся в шаге от неё мыльным пузырём, поверженный в прах плохим настроением. Люди рано или поздно проходили мимо... Их не видно и не слышно, и Рада медленно, но верно погружалась во мрак спальных районов.       Сумрак. Одиночество. Тишина.       Снег хрустел под ногами как сыпучие крекеры, нагоняя тоску всплесками грусти, штормом внутреннего не успокоения. Сейчас Рада могла бы быть не здесь. Она бы уже наверняка, нарядилась к празднеству, помогала накрывать на стол. Но её путь на сей раз не таков. Не суждено ей по-обыкновенному отпраздновать Новый год. И почему проблема нахлынула прям в канун тридцать первого декабря?! Несправедливость? Совпадение? Чья-то злая насмешка?       Вечно проблемы в её жизни появляются не вовремя! Но разве в этом и не состоит формула жизни? Все испытания даются в самый не подходящий момент, Рада этой мыслью только и утешалась.       Отчаянно билось сердце, но безнадёжность не преобразовывалась ни в крик о помощи, ни в печальные стоны, охи и ахи, ни во что… Рада была полностью истощена, казалось, энергии в ней осталось всего пять процентов от силы. Она шла размеренным шагом, сетуя на свою несусветную нерасторопность. Знала же, что нужно было зарядить телефон. Но не зарядила… Теперь и Карине не позвонить и маме. Да что там, такси не вызвать! Но главное не дозвониться до Мирона... Как не кстати в голове проносились строчки последнего диалога. Не хотелось верить, что рассорились они в крах. Но именно сегодня все невысказанные неудовольствия, накапливаемые последними месяцами, как лава на краю обрыва, расшевелились, и наровились стать бомбой для их отношений. Или уже приступили к замедленным действиям? Об этом было страшно даже подумать. И почему всё так произошло?       — Ты считаешь, что моя мама с её заскоками непреодолимое препятствие для наших отношений?       Тяжёлый кивок в ответ, а перед этим долгий такой же свинцовый взгляд. Мирону надоело, что она всё время пропадает. Исчезает, как лёгкий ветерок в надоевшую жару. Но разве Рада виновата, что в последние время в конец замоталась? То сессии, то проблемы на работе, от которых чуть не уволили. А только подумать, сколько она угробила времени, чтобы этого не произошло. Но это не самое страшное. Мать с заскоками и своими проблемами, которые она предпочитала переложить на дочь, и плевать, что та живёт в ста километров от неё, в другом городе — это всё гораздо страшнее.       Рада терпела всё. Приезжала к матери, когда та звала, чтобы наладить ситуацию с внезапно приехавшим дядей Колей, вечно пахнущим как едкий, разъедающий всё на своём пути дым, и невразумительным как плескающаяся жидкость водки в его желудке. Дрожь отвращения прошлась по телу. Но семья для Рады всегда была на первом месте, и видимо это либо забыл, либо и вовсе никогда не понимал Мирон.       — Раз так, то я ни чем не могу помочь, — с заминкой, упавшим голосом, добавила Рада, всё же не дрогнувшим голосом. И взгляд у неё был тяжёлый, возможно никак свинец, но по-своему проникновенный. — Ты же знаешь, что если я сейчас этого не сделаю, она обидится на меня, а этого мне совсем не надо?       Рада видела по взгляду Мирона, как он хотел сказать: «А, чтобы я на тебя обиделся тебе надо?» Но не говорил, молчал. Может молчал, потому что не хотел, чтобы эти слова стали реальностью? Но нет, Рада не хотела, чтобы он обижался на неё. Правда не хотела!..       Они так взвинтились, ещё как завинтились. Рада так и чувствовала, как взгляд Мирона пылал злостью. Красным в самом краю зрачках глаз. Но нет, Мирон не предпринимал никаких действий агрессии, никогда не поднимал на неё руку, почти никогда не кричал. И тогда не кричал, просто смотрел так тяжело, что тот взгляд медленно превращал её в статую из свинца или чугуна, не важно, важно лишь то, что он смотрел на неё так… Так будто не хотел её видеть? Или так будто устал от отношений? Нужно ли ему всё это?       Липкая паутина рутины медленно съедала их отношения, как питон, проглатывающий свою жертву всё глубже в свой желудок. И в первый раз надкусила смертельно. Противно до тошноты, как они докатились до такого? Рада всегда думала, что если у неё будут с кем-то отношения, то она не позволит своей личной жизни превратиться в жизнь прошлого поколения, и в жизнь своей мамы. Она не хочет в итоге остаться одна, из-за этого стать ворчливой, мерзопакостной тёткой, срывающийся на окружающих людей своё плохое настроение. А ещё она не хочет, чтобы её дети, когда они появятся, никогда бы не чувствовали себя чужими в семье.       — Я не понимаю зачем ты выполняешь каждое её требование?       — А я не понимаю зачем обижаться! Эй, чего ты молчишь?! — собственный голос отозвался в ушах как кувалдой, и тихим эхом пропадал. — Ты же знаешь, я не хочу портить отношение с ней, а ты…       — А я не понимаю? Ты это хочешь сказать?! Ты думаешь, если я детдомовский, то не знаю, что такое семья и…       — Я не это хотела сказать! — безнадёжная грусть впорхнула в сердце шипами. Почему, ну почему она ранила его? Как могла так неосторожно сказать…       И он ушёл. Взял и ушёл, кажется перед этим сказал, что-то про то, что лучше побыть одним, или это подсознание не хотело выставлять его в плохом свете и дорисовывало картинки происходящего?       Всё очень сложно! До сумасшествия сложно, но… Может и правда лучше переждать бурю в одиночку, чем два шторма схлестнутся в поединке двух сознаний, которые считают за правоту каждое своё? Два противоречия всё равно не к чему не приведут, пока оба думают лишь о своём. А тогда она всем сердцем волновалась за Карину, косвенную причину их ссоры. И почему она не рассказала, что срывается, уезжать к матери из-за сестры?       Почему мы недорассказываем всё сразу? Взвинтился ли Мирон сразу же, не дав сказать и слова? Нет. Он сначала просто молчал, когда она сказала, что не сможет пойти к друзьям на Новый год. Так почему не стала говорит? Идиотка, идиотка… На этом большая часть фильмов современного кинематографа и строится. Герои недоговаривают всего, и из этого собирают однотипные, банальные сюжеты. Из худой мухи делается жирный, пухлый слон. И люди не учатся на ошибках людей киноактёров. Она во всяком случае похоже нет.       И где же здесь взяться Новогоднему настроению? Из всех этих проблем? Хлопушки, гирлянды, мишура, нарядная ёлка – всё это было потускневшими воспоминаниями прошлого. Нет. Рада знала. Что всегда не надо падать духом, ибо потом всё «зло» будет сторониться, но сил для этого не было. Она выжитый лимон, апельсин, мандарин… Новогодние мандарины. Рада бы всё отдала, если бы сейчас съесть хоть дольку волшебного фрукта. Последние дни на работе стоял стойкий запах волшебства, который Рада упорно игнорировала. Предприимчивые сотрудники припрятали кожуру мандарина по всему отделу, предвкушая новогодние праздники. Но их работодательница, ещё пуще, чем Рада игнорировала всякое проявление новогоднего чуда. Она, наверное, даже не была в курсе праздников. Рада не могла припомнить, хоть раз говорила ли Светлана Николаевна о каких-либо праздниках. Она кажется даже своего дня рождения не праздновала никогда.       — Новый год, новый год… — тёплый воздух дымком вырвался из рта.       Как назло, было довольно-таки прохладно, даже пальто из верблюжьей шерсти начинало давать сбой. Зимняя стужа накрывала лицо морозным макияжем.       Чем дальше шла Рада, тем темнее и мрачнее становились улицы, а люди в конец пропали, и казалось, что даже дорожка становилась все скользше и скольше. Это и не дорога, а каток. И что теперь делать? Нельзя же так просто развернуться и уйти? Она же пообещала Карине, что придёт за ней. Но кто её знает, стоит ли она, ждёт ли её. Порой Раде казалось, что Карина для неё совершенно чужой человек. Уж так вышло, что характер, увлечения у них совсем разные, как будто и не сёстры вовсе. Все вкусы разные, что в еде, что в музыки.       Музыка! Мысль сверкнула так ярко, так живо и отчётливо, словно молнией в тёмном-претёмном небе сознания, что скулы свило, как же она не вспомнила про это раньше. У неё же должен быть плеер с наушниками в кармане! Они затерялись в бездонно-огромном кармане пальто, словно в сыпучем песке Сахары.       Мелодия, потёкшая из туннелей проводов, вмиг придала уверенности. И небо теперь казалось не меланхолично чёрным и нагнетающим, а шёлковым, гладким, атласным. Светящийся непередаваемой синевой, словно бездна в морской пучине, таящей в себе безмолвные загадки бытия.       Если Раде на встречу попадётся человек, то она обязательно спросит у него, где она, далеко ли до *** улицы и в правильном ли направлении. А главное сколько время? Не наступил ли ещё Новый год? Если вот-вот наступит, то ей точно не видать живого существа в ближайшее время, разве что где-то сиротливо пробежит собака, но вряд ли, в такой мороз и животные не гуляют.       «Белоснежные блестки усыпали мусор       Разруха и грязь не видны       В голове так светло, безмятежно и пусто       От последнего танца зимы»       Безмятежно и пусто. Так было сейчас в голове Рады. Она отпустила ситуацию, поддалась напору течения и просто шла. Шла. Думала. Слушала. И снова думала.       Нежно-голубое, лёгкое будто пушинка платье, из нескольких слоёв фатина представшее перед глазами, на миг вскружило голову Раде. Она была так счастлива, когда купила это платье. Специально для Нового года. Ничего не казалось ей краше его в тот момент. Пустяки иногда становятся такими значимыми, особенно те, которые приводят к ссорам. Неужели и правда непреодолимое препятствие их отношениям это её мама, может в какой-то мере даже и Карина, которая живущая с матерью в одном доме никогда не могла за ней приглядывать? Это же глупо звучит, хотя мама и правда была инициатором всех проблем. За этот месяц Рада уже три раза срывалась и ехала родившей её женщине, и, надо заметить, Мирон ничего не говорил, но в четвёртый не смог смолчать…       Он не сказал и ни слова на то, как, в первый раз, они не смогли поехать на новый открытый каток, в который уже давно договорились съездить, как только он откроит свои двери для посетителей. Во второй раз смолчал на то, что не смогли поехать на вечеринку его друга. Всё молчал, но на то, что Рада пропустит так давно запланированный и заслуженный праздник в кругу друзей, он не смог смолчать, не выдержал. Мирон не понимал, как Рада добровольно лишает себя отдыха самого волшебного дня в году, как это было в детстве. Даже в Новый год она решила выпорхнуть как бабочка, словно загипнотизированная на зов злодейке, которая в злорадстве только и ждала, что засмеяться над осколками руин их отношений.       — Опять поедешь на «ложный вызов» или на помощь от озлобного родственника, с которым она прямо-таки не может справиться? — ирония говорила все эти слова, а Мирон оказался её посланником, как пророк для бога. Слова болью в сердце отзывались в сознании.       Стоило бы взять во внимание, что крепкая и злобная на вид женщина, коей и являлась мать Рады, точно могла справиться со всеми проблемами сама, и тем более с Кариной в придачу.       Как бы Рада не хотела, но она не могла не ехать. Первые поездки и правда были бестолковыми. Сначала дядя Коля, потом мама слишком рано подняла панику и сказала, что «умирает». Проходила обследована у врача и надраматизировала так, что подняла давление до несусветных высот. А третья причина была смешной до коликов в животе. Мама своим грозным видом и голосом, которому нельзя было отказать, говорила, что не успела раньше предупредить, что у Карины выступление и что Рада обязательно должна приехать и поддержать сестру. Но, наверное, единственное что знала о сестре Рада, это то, что чихать Карина хотела на выступления. Она то и ходит на кружок вокала, так для галочки, и об этом Мирон знал, из уст благоверной, а потому и не мог сдержать возмущения о том, зачем ей мотаться туда-сюда как неприкаянная муха по такому пустяку!? Тем более Карине, что ли пять лет? Вот и ссора не смогла не влететь в их отношения. Окна для неё были приветливо распахнуты, и только дожидались её прихода. Но сейчас Рада действительно не могла не уехать. Мать в этот раз огорошила так огорошила. Карина пропала, её уже почти двое суток дома нет. Вот Рада и рванула после ссоры как сумасшедшая в электричку, в упор не замечая запаха витавшего волшебства вокруг. Даже драгоценные блёстки, застывшие на волосах, не привлекали никакого внимания.       И что потом? Проехав остановки три, ей позвонила Карина, до этого настойчиво не бравшая звонки. Она приехала к Раде и ждёт её в противоположном месте от её жилья, в богом, забытом районе. Голос у Карины был до того подозрительно тихим и с каплей страха (а может он был всего лишь продрогшим от холода), что Рада бы и без этого не оставила сестру одну в большом городе на канун ночи Нового года. И вот теперь Рада блуждает, как неприкаянная душа, уже, бог знает, сколько времени по кварталам, в которых она может никогда и не ступала ногой.       В наушниках играли мелодии и мир наполнялся волшебными красками, оттеняя невзгоды чуть назад, и Рада даже стала вспоминать новогодний дух праздника. Похоже это самый сумасшедший Новый год в её жизни. А точнее одинокий и грустный.       Колкий ветер так и продолжал настойчево морозить щёки и нос. Рада выглядела румянее красной девицы, которая замаливала своё лицо природными румянами из свеклы. Руки медленно коченели, но выход из сложившейся ситуации до сих пор скрывался, хитро улыбаясь в недрах сумерков. Но с наушниками в ушах, Рада была готова ждать сколько угодно. Внезапно у неё открылось второе дыхание, и даже с улыбкой на губах Рада мысленно назвала себя странницей, ищущей новогоднее чудо. Эх, всё-таки музыка всегда умела её приободрить.       «Свежий воздух пахнет зимой       Я случайно вдохнула снег       С каждым вдохом теперь я иной       Абсолютно иной человек»