breathing in fumes (of love)

Duran Duran – Wild Boys The Rolling Stones – I Can’t Get No (Satisfaction) Van Halen – Why Can’t This Be Love Duran Duran – I Don’t Want Your Love The Smiths – Ask

На сцене, к удивлению самого Стива, спокойнее. Там ты становишься частью этой толпы. Нет, ты – главный, ты руководишь ей. Ты повелеваешь, они – подчиняются ритму музыки. Стив не помнит, когда в последний раз чувствовал себя настолько живым. Он сотни тысяч раз смотрел концерты любимых исполнителей, думая: а каково это, быть там, в эпицентре событий? Там, где творится самое настоящее чудо, та неповторимая магия музыки, открывающая глаза на мир, пробуждающая все сокровенные желания, показывающая самую что ни на есть суть. И вот он здесь, на месте, где не раз были герои его мечтаний. Где они сияли, подобно звёздам в ясную ночь. Где они покоряли мир с помощью одной из самых могущественных сил, способной объединять таких разных людей, – музыки. Стив боялся, что этот момент закончится так же быстро, как начался. Что, стоит ему моргнуть, как он окажется в своей комнате, скучной и мрачной. Стены будут угнетать; спёртый, давящий на сознание воздух напомнит, что смысла в такой жизни нет. Стив будет задушен грёзами о лучшей для себя участи, вновь осознает всю никчёмность своего существования. Маленький городок уничтожит его мечтания и стремления, а главными помощниками ему будут родители Харрингтона. Такие разные, но одинаково безразлично относящиеся к судьбе единственного сына, к его желаниям и едва ли раскрывшимся талантам, о которых они знать не знали. Увидев того яркого безбашенного парня на школьном концерте, жизнь неизбежно разделилась на до и после. Не было больше того Стива, желающего быть в центре внимания ради того, чтобы почувствовать себя важным и нужным и показать свой статус. Точнее, он больше не хотел угождать людям из прежнего окружения. Людям с ограниченным мышлением и примитивными интересами, для которых единственным источником развлечения были различные попойки и драки с людьми, отличавшимися от них хоть чем-то. Тот парень изменил всё. Ему суждено было покорить весь мир, не меньше. Всё чаще Стив замечал сходство Эдди с образом музыканта в чёртовой кожаной жилетке и с охуительной гитарой в умелых, таких ловких руках. И сейчас, когда ему наконец довелось услышать, как играет Мансон, все сомнения улетучились. Перед ним был сам Эдди Ван Хален во плоти. Или всё же Кирк Хэмметт? Эдди играет божественно. В каждом движении столько уверенности и нахальства, присущих ему и в повседневной жизни, но теперь эти качества были на самом пике. Стиву лишь остаётся поспевать за бешенным ритмом, задаваемым Мансоном. Мансоном, бесстыдно стонущим и рычащим в микрофон на каждом припеве. Невероятное зрелище. – Стив… – Харрингтон чувствует горячее дыхание на шее, борется с неудержимым желанием повернуться, встретиться с мерцанием диких глаз. Он хочет увидеть искру, промелькнувшую в глазах Эдди, хочет поддаться искушению. Сердце его никогда не билось так громко, так отчаянно. Ему кажется, что он на грани помешательства. Руки Мансона в какой-то момент соскальзывают со струн, располагаются по-хозяйски на бёдрах Стива, срывая с губ вынужденный вздох. Пушистые кудри щекочут шею. Ощущения наслаиваются друг на друга. – Просто про… дол… жай играть. – эхом раздаётся в ушах. И как Эдди понял, что Стив совершенно потерял контроль над ситуацией, забыл только-только выученные тексты песен? Мансон превращается в одержимого, стоит ему оказаться в ослепительном свете софитов. Он и сам не управляет моментом: момент берёт верх над ним, насмехается над его страхами, стирая их в ничто. Ему это пиздец как нравится. Такого рода эйфории, нескончаемого кайфа не достичь ни наркотическими средствами, ни алкоголем. Он проводит ладонью по разгорячённой загорелой коже, задирая донельзя обтягивающую торс майку, касается до невозможности чувствительного участка. Стив путает аккорды. Снова. Если так будет продолжаться, то он либо убьёт Мансона, либо сам умрёт от грёбаного перевозбуждения. Эдди по-хамски забирается пальцами под ткань майки, беспардонно трогает всё, до чего может достать. Уж лучше он полапает Стива, находящегося в полном исступлении, чем коснётся его губ даже в самом невинном из поцелуев. Свободной рукой он притягивает микрофон к себе, выкрикивает слова песни так яростно и воодушевляюще. И Харрингтон боковым зрением отмечает, как они близки в этот момент. Шум музыки, толпы (на самом ли деле им понравилась выходка Мансона?) сливаются воедино; остались только они. Две потерянные души в запутанном потоке времени, в душном зале, в объятиях друг друга. Стив доселе не осознавал, что ему было нужно пережить нечто такое. Разум выключился по щелчку, а щелчком послужил будоражащий воображение шёпот. По телу пробегают мурашки каждый раз, как пальцы Эдди скользят по влажной от пота коже, заставляя вздрагивать от соприкосновения жара тела и холода массивных колец. Наверное, это больше всего и нравилось Стиву, ощущать чертовски приятный контраст, брать от ситуации всё и сразу. Он чувствовал себя жадным ребёнком, заграбаставшим все самые вкусные конфеты. Ребёнком, забравшим все игрушки на детской площадке. Всё лучшее – только для него одного. Сначала внимание менеджера, теперь – наглые, но столь нежные руки Мансона. Взять всё или ничего? Харрингтон всё мучился от мысли: нужно ли ему это? Да, он получил все прелести этого времени, но… как же мечты об идеальной девушке, способной разбить и собрать сердце воедино в мгновение ока? Почему-то вспомнилась невозмутимая, такая беспристрастная Нэнси Уилер, готовая на всё ради сенсации и толики правды. И, несмотря на безумную карусель мыслей, он отыграл соло на бас-гитаре превосходно. Настолько превосходно, что Эдди подаётся вперёд, попадая в коварную ловушку: Харрингтон, прижавшись задницей к его паху, производит несколько круговых движений; губы его застывают в полустоне с тонкими нотками издёвки. Это ему нужно. Мансон, стараясь не зацикливаться на столь развратной картине, утыкается носом в идеальную до недавней поры шевелюру напарника, вдыхает запах одеколона вперемешку с сигаретами и каким-то средством для ухода за волосами. Он окидывает зрителей мимолётным взглядом. Чувство эйфории переполняет его, запах Харрингтона застревает в лёгких. Пусть это удовольствие длится вечно. Против воли он замечает мужчину в белом костюме в самом центре толпы. Его светлые волнистые волосы уложены в собственном хаотичном порядке, а глаза, лазурно-голубые, прожигают путь в самую душу. Есть в нём что-то пугающее и в то же время манящее. Он стоит поодаль, словно люди страшатся приблизиться к мистической фигуре в белом. «Тебя здесь быть не должно», – слышится Эдди сквозь какофонию звуков. «Зайцем решил прокатиться?» Брови незнакомца нахмурены, а на губах – едва скрываемая усмешка.

***

– Это пиздец… – на выдохе выдаёт запыхавшийся Мансон. – Я… Он облокачивается о стену, плавно сползает вниз. – Как я справился? – спрашивает Стив, садясь рядом на пол. Его не заботит ни холод поверхности, ни то, насколько потрёпанными они оба выглядят. – Охуенно, Стив. Реально круто. А я уже отвык от этого. Да и столько людей… – он задумчиво смотрит в пустоту перед собой. – Не думаю, что ради меня одного они бы тут собрались. – Эдди, ты о чём вообще? Если бы не ты, концерт был бы тухлым. Знаешь, кого ты мне напомнил? – Понятия не имею. – мягкий тихий смешок, ставший таким уютным и почти родным за последние дни. – Ну, кроме того, что ты вылитый Эдди Ван Хален, могу добавить сходство с Кирком Хэмметтом. И с Джоном Бон Джови, когда у того были длинные волосы. – Вау, а ты что-то, да и знаешь. Да, Кирк горяч, не отрицаю, но для меня он едва ли входит в двадцатку лучших гитаристов. Те же Тони Айомми и Джеймс Хэтфилд куда легендарнее. – Айомми из… Black Sabbath? Я правильно помню? – Да, Стиви. Я тебя недооценивал. Какой у тебя любимый альбом? – Мансон садится в пол-оборота, чтобы лучше видеть собеседника. – Я мало что слушал… И у меня плохая память на названия. Один из первых, в общем. Там ещё что-то сине-красное на тёмном фоне. – Харрингтон чувствовал себя как школьник на опросе, от которого зависела оценка за семестр. – “Paranoid” 1970 года. Шикарный выбор. Блять, я один раз так обдолбался, слушая “War Pigs”, что сначала не мог понять, почему текст по кругу идёт. Ну, та самая рифма. – Ты такой задрот. – Стиву слишком нравится, с каким вдохновением говорит Мансон. – Да пошёл ты! Зато я могу в мельчайших подробностях поведать историю как минимум пяти величайших метал-групп! – Я уже понял, что ты ценитель. Успокойся, чел. – Харрингтон протягивает руки, словно защищаясь от словесных нападок. – Если бы не музыка, я, блять, не знаю, как бы выжил. – заключает Эдди. – Все эти группы – это не какая-то чушь для меня. Они, можно сказать, шкуру мою спасли. И не раз. Не собираюсь в детали вдава… – А что же вы не обсудите произошедшее в зале? Это на-а-амного интереснее вашего пустого трёпа. – Харгроув подступает бесшумно, почти незаметно. Немного не в его стиле. – Стив, тебе понравилось? – Я не хочу это обсуждать с тобой, Уильям. Это касается только меня и Эдди. – Ты чего так смутился? Стыдно признать, что было приятно? – Стив, не реагируй на него. Побесится и успокоится. Хотя у него прослеживаются куколдские замашки. – Что это вообще значит? Хотя… лучше не знать, что в твоём воспалённом мозгу, Мансон. – Билли тыкает пальцем в лоб парня, высокомерно смотря на него сверху вниз. – Когда это прекратится, Харгроув? Может, Эдди и ведёт себя как болван, но не стоит строить все разговоры только на этом. – Харрингтон подрывается с места, вступая в конфронтацию, из которой никто не выйдет победителем: уж слишком упрямы и самонадеянны оба. – Ох, прекрасный Король заступился за несчастного, никому нахрен не сдавшегося Шута. – Мансон наигранно проводит пальцем по щеке, изображая слезу. – Я никогда не забуду Вашей милости. – с этими словами он покидает их. Пусть и дальше испепеляют друг друга злостными взглядами. Или опьянёнными страстью на почве ненависти. Ему совершенно плевать. Плевать на свои желания и мечты. Кого они заботят, если он сам забил на них болт? Харрингтон с куда большей вероятностью поддастся настойчивости Билли, чем посмотрит на Эдди как-то иначе, кроме как с неприязнью или непониманием. Наверное, Мансон заслуживает такой участи: быть третьим лишним. Он однажды уже испытал подобное. Был парень, с которым вроде как всё неплохо складывалось. По крайней мере, так считал сам Мансон, будучи в огромнейшем, блять, заблуждении. Едва пробудившиеся чувства затмили всё: он был готов бросить мутки с продажей наркоты, стать охуеть каким замечательным бойфрендом, заботливым и добрым, подобно котёнку, напившемуся тёплого молока и лежащему в объятиях мамы-кошки. Но всё разрушилось, когда выяснилось, что это было всего-навсего игрой, жалкой пьеской, которой не было места даже в самом паршивом театре. Уж Эдди знал толк в этом: столько лет провёл на сцене школьного театра, зачастую играя главные роли. Только вот в этой ситуации разыграли его; так безжалостно, бессовестно предали, бросили на самоистязание. Его променяли на кого-то получше. Пустяк, верно? Поэтому Мансону хотелось забыть те гадкие месяцы, проведённые в помыслах об искренней взаимной любви, стать твёрже камня. Не должно это чувство разрушить его изнутри вновь. Лучше он будет Эдди «Недостойным» Мансоном, чем позволит найти уязвимое место, растерзать его сердце. – Ты? Что ты здесь делаешь? – у входа в гримёрку он обнаруживает недавнего знакомого с камерой. – Я не помню, как тебя там… – Джонатан. – по его позе легко судить, какой он в жизни: спокойный, немногословный, скорее, довольно закрытый человек. Джонатан засунул руки поглубже в карман, поглядывает то на собеседника, то на камеру, висящую на шее. – Можем поговорить? – Тебя очаровашка Нэнси отправила? Сам бы ты не решился. – с лёгким смешком продолжает Мансон. – Не боись, она хоть и красотка, но отбивать её у тебя не в моих планах. – Что? Вы о чём? Мы… мы с ней коллеги! – с напыщенной уверенностью выдает Джонатан. – У меня к Вам пара важных вопросов. – Это для интервью? Позволь чуть привести себя в порядок, а то по мне будто стадо слонов прошлось, а не Стив Харрингтон в количестве одной штуки. – он принимается приглаживать волосы и стирать размазавшийся макияж под глазами. – Как я тебе? Не сильно никчёмно выгляжу? – Я пока не планировал снимать Вас для полноценного интервью, но, если позволите, хотел бы сделать пару снимков после. – Что ты как не родной? Давай «на ты». – прежнее раздражение внезапно вылилось в открытость. – Если тебе так проще. С чего началась история вашей со Стивом Харрингтоном группы? Чья идея была назвать группу именно так? – Начну со второго вопроса. Название было слизано с моей группы, которую я основал, скажем так, немного не сейчас. И я считаю это подлым воровством, я бы не дал на такое согласие. – «Немного не сейчас»? – Так, Джонатан, давай вернёмся к основам. Не посчитай меня психом, но ты веришь в путешествия во времени? – Это как в «Машине времени» Уэллса? – Скорее, наоборот. Произошло путешествие в прошлое. И да, нет никаких доказательств технического вмешательства, хотя отметать эту теорию пока рановато. – Что? Я не понимаю ничего. – Я тоже, друг мой. Хотел бы я, чтобы вместе с этим чýдным перемещением мне подкинули руководство по всему этому. Ну, на крайний случай, брошюрку. Типа: «Вы попали в прошлое. Удачно вам тут охуеть от жизни, ребятки. Не натворите херни, и поосторожнее с эффектом бабочки». Да, не этого ожидал несчастный Джонатан Байерс, поддавшись на уговоры Нэнси. «Его легче разговорить, в путь и с песней». Ага, легче. Он либо умалишённый, либо под действием каких-то наркотиков. Человек в здравом уме не станет о подобном размышлять, уж явно не в таких обстоятельствах. К тому же, на учёного он мало похож. – Как вообще это всё связано с группой? – А вот так. Пару дней назад мы проснулись в отеле, ничего не помнили, и тут на тебе: на дворе 1985. Все щебечут о Live Aid, о фильмах, вышедших, казалось бы, вечность с лишним назад… Мы со Стивом, конечно же, не поладили. Ты видел его, Джонатан? Весь такой правильный сыночек богатого папеньки, который отродясь не знал, что могут быть проблемы с достатком. Жил себе поживал, радовался жизни. А я… А я – простой парень из бедного района, который прыгает от счастья при виде банальных удобств. Блять, как же это отвратительно. А знаешь, он прям из кожи вон лезет, чтобы выставить себя в лучшем свете. Типа, глядите, какой я хороший, заботливый и миролюбивый. Ещё с этим менеджеришкой стал водиться. А тот, ты, блять, не поверишь, взглядом его раздевает и в трусы лезет почти что. Да пусть они уже переспят и перестанут мне глаза мозолить. – Я запутался совсем. Это слишком… – Бурно? Прости, чел. Мне надо было выговориться, а наша милая Птичка куда-то улетела. Не видел случайно? Светло-русые волосы до плеч, голубые глаза, много-много веснушек? И ещё сарказмом разбрасывается. Только он не знал, что птичка была не так уж далеко. Робин стояла за закрытой дверью, вслушиваясь в каждое брошенное Мансоном слово. Ей было обидно за Стива: тот не был таким куском дерьма, каким его преподносил парень с нескрываемой неприязнью в голосе. Слышал бы это сам Харрингтон.

***

– Как хорошо, что он сам убрался. В его присутствии… так душно. – Харгроув вплотную прижимается к Стиву, томно смотрит в глаза. – Ты же хочешь попробовать. Ну же, Стив. – Я… – только и успевает сказать Харрингтон, когда рука Билли властно хватает за шею, а губы замирают в половине дюйма от его собственных. Пальцы сжимаются сильнее, заставляя Стива играть по правилам, заданным Харгроувом. Ещё немного, какие-то жалкие секунды, и это произойдёт. Это точка невозврата. – Да пошёл ты. – выдавливает из себя Стив, едва ли не задыхаясь. Он из последних сил отталкивает мужчину от себя. Он ощущает, как храбрость вытекает из его тела: хочется обмякнуть, сесть прямо тут, закрыв лицо, разрыдаться. Харрингтон, ещё раз отпихнув навязчивого менеджера, скрывается за углом в гримёрке, приготовленной для него. Закрывается на ключ, беспомощно падает на пол, зарываясь пальцами в волосы. Кольцо, подаренное Мансоном, цепляется за прядь, вынуждая тихо выругаться. – Стив, если ты думаешь, что на этом наш разговор окончен, ты глубоко заблуждаешься. Чёрт, тебя же всё это заводит? Сначала развлекаешься с Мансоном, теперь со мной. Всё справедливо. – Катись-ка ты нахуй. Я напишу заявление на тебя за домогательства. – Кто тебе поверит? Проще было бы попробовать. Не будь таким ханжой. – Ладно. – он отворяет дверь, не позволяя Билли войти внутрь, тут же её закрывает с характерным громким стуком. Припечатывает Харгроува к стене; сейчас им управляет только безумие. Харрингтон неистово сталкивается с ним в поцелуе, со всей злостью кусает нижнюю губу, слыша глухой стон в ответ. Тут же отстраняется, не давая шанса ответить, окидывает самодовольную рожу Билли с не присущим ему отвращением, переполняющим в этот момент каждую клеточку тела. Он не позволит пользоваться собой так бессовестно, без каких-либо последствий. – Повторим, Стив? – Харгроув слизывает выступившую кровь на нижней губе. Хищная улыбка озаряет лицо. – И желательно с продолжением. Стив, никак не ответив на мерзкий выпад, плюет менеджеру в лицо. Не даёт ему и полсекунды реабилитироваться, захлопывая дверь перед самым носом. Харрингтон, ожесточённо стараясь стереть поцелуй с чёртом из памяти и с кожи, смотрит в зеркало. Почему это происходит именно с ним? Не может же звёздная жизнь быть такой паршивой! В ушах гудит; он хочет исчезнуть, забыть этот день. Плевать, что на сцене было так хорошо. Ведь Стив боится, так боится признать, что ему понравилось. Он чувствовал себя таким открытым, выставленным напоказ, но защищённым. Казалось, Эдди и заслонял его от зла всего мира в тот момент, показывал, что они, несмотря ни на что, остаются командой. Они, блять, напарники. Да, по несчастью, ну и что в этом такого? Они попали сюда вдвоём и выберутся тоже вдвоём. Харрингтон его не оставит на растерзание, но станет ли Мансон делать это в ответ? Он слышит шум удаляющихся шагов с типичным для Харгроува постукиванием каблуков. Наконец-то. Можно выдохнуть. Стук в дверь. Не тут-то было. – Харгроув, если это опять ты, проваливай ко всем чертям отсюда. – Не совсем, мистер Харрингтон. Это Нэнси Уилер. – Секундочку. – Стив наскоро приглаживает волосы, тут же открывая дверь. Раскрасневшиеся щёки и губы так и стремятся выдать его. – Какими судьбами? – По работе, определённо. Или у Вас что-то ещё на уме? – в этот раз на ней был ещё более прелестный юбочный костюм нежно-голубого цвета и белая блузка с объёмным бантом у шеи. – Конечно, никак иначе. Проходите. У меня не очень уютно тут, но, чем богаты, тому и рады. – он натянуто улыбается, скрывая пережитый каскад эмоций. – Благодарю. Начнём с самого начала, я так полагаю?

***

К вечеру Стив и Эдди возвращаются в отель. Каждый из них, по отдельности и вместе, намеренно выбирают добраться туда на такси, лишь бы не пересекаться лишний раз Харгроувом. – Ко мне приходил тот фотограф. Я ему мозги немного запудрил. Рассказал правдивую историю. – обыденно говорит Мансон. – Я сказал журналистке, что ни черта не помню. – ухмыляясь, отвечает Харрингтон. – Она вряд ли купилась на такой дешёвый трюк. – А то. Она больно умная. Тебе нравятся такие? – Да ну тебя. – А как всё с Харгроувом прошло? Ты это, прости, что вспылил и ушёл. – Мансон кладёт руку на сидение машины, замирает в дюйме от ладони Харрингтона. – Ты не виноват. – переводит тему Стив, заметив жест напарника, хоть и не думает отстраниться. – Всё в норме. – Не похоже на то. Ты это, не молчи, если он пересёк грань. Ты понимаешь, о чём я. – Ага. Эдди, это разговор не для такси. – и Харрингтон отворачивается, вперив взгляд на ночной город.

***

– И вновь мы тут. – Эдди без сил падает на кровать, сразу же устраивается поудобнее. – Если тебе противно спать в одной кровати со мной, я посплю на диване в соседней комнате. – Я думал, это тебе противно от подобной мысли. – Харрингтон располагается на другой стороне, стягивая с себя махровый халат после душа. – Хорошо, что ты ещё там помылся. А то пришлось бы столкнуть тебя с кровати. – Грубо, вообще-то! Не все металлисты такие грязнули. – он закатывает глаза, незлобно пихая Стива в плечо. – Ты теперь тоже в этом варишься, грязнуля. – Называй и обзывай, как хочешь, а я спать. Это был… трудный день. – он ложится спиной к Эдди, натягивает тонкое одеяло до самого подбородка в попытках защититься от событий минувшего дня. – Спокойной ночи, Ваше Величество. – Мансон проделывает то же самое со своим одеялом, борясь с освежающим воздухом ночного городка. – Спокойной. Заснуть не получается; Эдди то и дело ворочается, ворчит и шмыгает носом. Пытка длится пять, десять, двадцать минут. – Совсем не спится? – спрашивает Харрингтон, поворачивается к парню лицом. – Что-то беспокоит? – Да так, вспомнилась хуйня. Я мешаю, да? – Ну, а ты как думаешь? – Давай поговорим о чём-нибудь. Может, это поможет отвлечься? Стиву такие разговоры редко помогали: некому было его выслушать и понять. – Расскажи что-нибудь о себе. Мне кажется, я ничего о тебе не знаю. – Неужто тебе интересно, Стиви? – с его губ почти сорвалась колкость на тему Билли Харгроува. – Хочешь услышать что-нибудь об отце-абьюзере, бросившим меня на произвол судьбы, или о том, что я рано остался без матери? Что больше нравится, м-м? Тебе вот больше повезло, папенька деньгами осыпает, в роскоши живёшь-поживаешь. – Ты судишь о том, чего не знаешь. Отец – конченый придурок, думающий только о своей репутации и денежном благосостоянии. Я всегда для него на последнем месте. И… Эдди, мне жаль, что так вышло с твоей мамой. – Да ничего… она… Ладно, забей. Долгая история. – Мансон снова шмыгает носом. – Ты меня прости. Я много извиняюсь, а на деле продолжаю вести себя как та ещё скотина. – Это такой защитный механизм, да? Продолжаешь меня гадко подкалывать, чтобы только не признать, что я не такой ужасный? – В каком-то смысле, да. Есть в тебе что-то хорошее, Стив. Видишь, я сумел перебороть себя. – он закатывается заливистым смехом. Кажется, сейчас его голос звучит намного мягче. – Я, если честно, думал, что ты меня навсегда бросишь тут. Ну, когда ты ушёл в первый раз. – Почему? – Я ведь могу быть таким доставучим и громким. Мало кому это нравится. – А я привык уже. И насчёт твоего отца… Он не напоминает время от времени о своём существовании, так что забыть его проще. – Ага, единственный плюс. Зато у меня охренительный дядя, терпящий все мои сумасшедшие выходки. – с грустной улыбкой отвечает Мансон. – Он – единственный родственник, который смог принять меня таким, какой я есть. – Ты скучаешь по нему? – Конечно, блин. Дядя Уэйн – лучший. Часто приносит вкусности после работы, понимающе относится к тому, что я где-то сутками пропадаю. Я же, блять, разочарование семьи. Отец бы уже давно выпорол меня за такое. Или что похуже… – Уёбок. – вдруг выругался Харрингтон. Повисает недолгая тишина. – Я тоже разочарование для отца. Он всё грезит, что я буду работать в его мутной фирме, где он проворачивает не пойми что. Эдди, поджав губы, внимательно слушает. Возникает единственно очевидная мысль: Стив намеренно не говорит о матери. – А мама… Я для неё пустое место. Она обращает на меня внимание, если только нужно показать на каком-нибудь важном мероприятии, что мы дружная семья. Это так неловко каждый раз… Её будто подменяют. – Что-то нам не везёт с родаками. Полнейший пиздец. – Мансон наблюдает, как в полумраке комнаты подрагивают длинные ресницы. Кажется, что-то стремглав скатывается с щеки. Нет, ему показалось, Стив, хоть и не бездушный камень, плакать бы при нём не стал. Харрингтон не может ни слова из себя выдавить. Если и попытается, то выдаст дрожь в голосе. – Я закурю, не против? – раздаётся голос Мансона. Тот уже стоит у открытого балкона с сигаретой в руках. – Это не травка, клянусь. Стив кивает, не в силах ответить что-то ещё. Он молча наблюдает за силуэтом в тусклом лунном свете. Отдельные пряди будто загораются бледными огоньками, озаряя лицо парня. Стройное тело выглядит так красиво. Мансон определённо мог бы быть вдохновением для скульптур античных времён: широкие плечи, в меру накаченные руки, плоский живот. Да, он чуть худее самого Харрингтона, но в этом было что-то привлекательное. Из общего образа выбивалась одна деталь – донельзя бледная, подобная вампирской, кожа, от этого казавшаяся хрупкой, почти прозрачной. Ещё одной примечательной мелочью, если так можно было сказать, были татуировки. Выполненные в исключительно чёрном цвете, они выгодно выделялись на коже. На этот раз у Харрингтона была возможность разглядеть их куда лучше, чем после дрёмы на диване Робин: вот стая летучих мышей, которых он видел ранее, а вот и то изображение, которое скрывалось на другой стороне руки, какой-то странный дракон или змей с двумя лапами. На груди слева, прямо под ключицей, – довольно реалистичная чёрная вдова, а немного ниже – жуткое лицо, напоминающее то ли демона, то ли зомби. – Ты пялишься. – усмехается Эдди, выдыхая дым. – Нравится вид? – Да просто жарко. – Стив опускает одеяло, оголяя торс. – Тут душновато. – Ну, ладно. – Мансон, больно прикусив нижнюю губу, тушит окурок меж пальцев. – Тебе это кайф доставляет? – спрашивает Харрингтон. Его напарник наконец плюхается на кровать. – Ты о чём? Об окурке? Да похуй как-то. Это успокаивает. – Уж лучше кольцо крутить. – парирует Стив. – Ну, теперь точно спокойной ночи. – парень громко зевает, не задумываясь прикрыть рукой рот. – И тебе спокойной. Было что-то уютное в этом ночном разговоре. Никто не вынуждал их притворяться, устраивать шоу. Они могли открыть друг другу то, что боялись временами сказать самим себе. Что они не так плохи, что они чего-то, да и достойны. Крепким запахом сигарет тут же пропитались простыни. Стив, едва услышав тихое умиротворённое посапывание Мансона, поправляет сползшее с плеч парня покрывало. Он то и дело мелко подрагивает: ночи в Ричмонде и вправду прохладные. В том же Хокинсе было бы невыносимо душно. Парадокс какой-то. Харрингтон делает над собой усилие; тихонько закрывает дверь, ведущую на балкон, оставляя лишь небольшую форточку. Да, так будет куда лучше. Засыпает он с мыслью, что с утра надо будет разыскать таинственно исчезнувшую Робин.