В стране Молоха. Сын человеческий

«На работу! На работу…! - стучала в голове назойливая мысль, - нужно встать и пойти на работу… Иначе они заметят...» Иннокентий Петрович лежал на диване, укрытый одеялом с головой. За окном утро неспешно переходило в день. Тусклое февральское солнце, падая через оттаявшее стекло, заливало комнату холодным синеватым светом, пробираясь в его мягкое и душное убежище через оставленный для воздуха зазорчик. За стеной яростно скреблись. С каждым днем гнетущий свербящий звук становился все отчетливее и ближе, словно неуступчивый сосед незримо подбирался к цели. Этой ночью Иннокентий Петрович с трудом сумел заснуть. Уличные фонари внизу, под его квартирой, пылали красным. Кровавое мерцание плавно возносилось вверх: просачивалось в комнату через полупрозрачные занавески, заставляя ее стены вздрагивать и трепетать в отблесках багряного сияния, словно вместо привычной общажной каморки Иннокентий Петрович лежал внутри камеры огромного сокращающегося сердца. В эти минуты он никак не мог сомкнуть глаз. Ему казалось, что кто-то невидимый следит за ним бездушным проницательным взором из стен его родной квартиры. Дремота, накатившая под утро, не принесла с собою облегчения. Наполненная дымом и раскаленным пламенем, воняющая гарью и серой, она дышала жаром, ослепляла огненными всполохами, гремела ошеломляющим грохотом и лязгом, слагающимися в знакомые слова... Со вздохом Иннокентий Петрович откинул одеяло и принял сидячее положение. Старенький диван под ним жалобно скрипнул. Давно не стиранное белье свалялось и пахло застарелым потом. Взглянув на будильник, Иннокентий Петрович поморщился, но все-таки встал и поплелся на кухню заваривать кофе. Стоял будний день, и он очень сильно припозднился на работу. *** Отворив стылую, обшитую вагонкой дверь, Иннокентий Петрович робко выглянул на крыльцо перед подъездом. За эту зиму он как будто постарел на добрых пятнадцать лет, и ходил теперь сгорбившись, словно знак вопроса. Темно-зеленый скрюченный мертвец, похожий на выловленный из болота кусок коряги, менял лампочку перед соседним парадным входом. Видавший виды дворницкий фартук, накинутый поверх телогрейки, был слишком длин и ушит снизу, словно принадлежал ранее кому-то гораздо выше ростом. После их злополучного разговора, Стамескин ушел в ошеломлющий неистовый загул. Оградившись от мира стенами своей квартиры, сосед Иннокентия Петровича беспробудно пил, лишь изредка высовывая нос наружу, дабы сбегать в магазин за закусью и очередной бутылкой. Встречая по пути Иннокентия Петровича, Василий радовался ему, словно старому другу: сердечно жал руку, обдавая алкогольными парами, и тут же просил занять в долг «до получки». Некогда принципиальный в данном вопросе Иннокентий Петрович охотно занимал, чувствуя облегчение при виде нормального человеческого лица, и даже невзирая на то, что свои обязанности дворника, а следовательно и причитающуюся к ним зарплату Стамескин решительно забросил еще в конец января. Стоя на придвинутом к стене табурете, новый дворник ввинчивал цоколь в патрон светильника, обнимая костистой ладонью колбу из багрового стекла. Недоброе предчувствие кольнуло Иннокентия Петровича в висок. Подняв голову, он с содроганием убедился, что точно такая же красная лампа была установлена в фонарь над его глазами. Лида и Ваня Орловы торчали в песочнице на детской площадке. Песочницу укрывал слой грязно-белого снега, но преобразившихся детей это нисколько не смущало. Невзирая на холод, девочка-мертвец сидела в сугробе без движения, разглядывая заметную одной лишь ей точку перед глазами. Ее маленький постаревший брат копошился неподалеку, вгрызаясь острыми, как колышки, зубами в тельце убитой крысы. Тщедушный низенький мертвец, бредший по аллее в вылинявшем пальто и зимней шапке, резко повалился наземь, сбитый с ног расчетливым ударом по затылку. Выскочивший из засады Сомов, уселся на спину своей жертве и принялся методично обыскивать ее карманы. Придавленный к земле виталькиным задом, мертвяк трепыхался, словно выброшенная на берег рыба, беспомощно дрыгая руками и ногами, пока Виталий одну за другой выуживал на Божий свет смятые купюры и монеты. Даже утратив человеческую форму, Сомов не изменил своим базовым инстинктам. Внезапно, словно ощутив произошедшее во дворе изменение, Ваня Орлов замер и вскинул свою прожорливую морду. Взгляд белесых, лишенных зрачков глаз сместился в сторону - на Иннокентия Петровича. Заляпанная кровью пасть растянулась в издевательской ухмылке. Позабыв о крысе, ребенок-монстр беззвучно хохотал, указывая на человека своим маленьким когтистым пальцем. Словно услышав его безголосый смех, мертвый дворник прекратил возиться со светильником и развернулся в сторону ближайшего подъезда, из-за двери которого выглядывал Иннокентий Петрович. Виталька оставил в покое карманы своей жертвы и вслед за ним уставился на соседа покрытыми кожей глазными впадинами. Все они разом позабыли о своих делах и пялились теперь на него - единственного нормального и живого среди своры мертвецов и чудовищ. Под гнетом сонма бесчеловечных взглядов, Иннокентий Петрович стушевался. Перспектива выйти во двор — в компанию изменившихся соседей - отныне вызывала только панику, заставляя сердце ухать и с болью сжиматься в грудной клетке. Юркнув обратно в подъезд, он хлопнул на прощанье дверью. Позабыв о работе, Иннокентий Петрович бросился на второй этаж - к Стамескину. *** Дверь в квартиру Стамескина была распахнута настежь, и хриплое горланящее пение разносилось по коридору и лестничной площадке. Свет внутри не горел. Плотные задернутые шторы скрывали единственное окно, погружая комнату в неестественный полумрак. Иннокентий Петрович неуверенно шагнул через порог. В помещении витал дух беспрерывного многодневного запоя. Неубранный стол в центре гостиной был завален немытой посудой с разлагающимися объедками. Пустые водочные бутылки колонной выстроились у батареи. Судя по всему, хозяин не делал попыток навести порядок со времен их совместного застолья. Понурив голову, Василий сидел у окна на трехногом табурете. Отросшие патлы свалялись в колтуны. Некогда густая щетина превратилась в седеющую бороду. Оборвав пение на полуноте, он встрепенулся и очумело уставился на вошедшего соседа. - Ба! Какие люди! Кеша! - Здравствуй, Василий, - неуверенно промямлил Иннокентий Петрович, - что с тобой происходит? - Со мной?! - изумился Стамескин, - со мной все отлично! - Побойся Бога, Вася! Я же вижу... Стамескин насмешливо фыркнул и отвернулся. - Нет никакого Бога, Иннокентий Петрович. Только Дьявол. - Василий, ты пьян! Раскрыв темный рот, обрамленный пожелтевшими от табака зубами, Стамескин громогласно захохотал. - Я?! Пьян?! Нет, Иннокентий Петрович, я больше не пью! Он меня вылечил... - Кто вылечил? - Кто кто? Дружок наш общий... Заходил тут на днях... Привет тебе передавал... - Какой еще дружок? - Дурачка из себя не строй, Кеша. Ты понял, какой... Отведя за спину руку, Стамескин резким движением потянул за штору. Изможденный полуденный свет хлынул в гостиную, озаряя кучи мусора и продранный засаленный матрас, служивший хозяину постелью. Склонившись вниз, дворник выставил на обозрение свой череп. От неожиданности Иннокентий Петрович ахнул. Выбритая на лысо макушка была густо измазана зеленкой. Часть теменной кости исчезла, сменившись серой металлической пластиной. Неожиданно вскочив со стула, Василий схватил с подоконника стакан и с яростью швырнул его об стену. Стекло со звоном разлетелось на осколки. Один из них мазнул Иннокентия Петровича по щеке, оставив тонкий кровоточащий порез. - Тварь механическая! - в ярости прошипел Стамескин, - он голову мне распилил и что-то внутрь вставил! Теперь водка совсем в горло не лезет! Испуганный агрессией Василия, Иннокентий Петрович скомканно извинился и метнулся к выходу. За его спиной пение возобновилось снова. *** Лишь только заперев дверь на оба замка и алюминиевую цепочку, Иннокентий Петрович осознал, что в его квартире не все в порядке. В воздухе витал едва ощутимый неприятный запах, похожий на вонь застарелого дерьма. Источник беспокойства отыскался сразу. Часть кухонной стены обвалилась, оставив небольшую темную дыру с кулак размером, через которую в его жилище просачивался смрад. Выудив из тумбочки карманный батареечный фонарик, Иннокентий Петрович с ужасом подошел к стене и нажал на крошечный переключатель. Тонкий желтый луч, полившийся из округлой линзы, медленно заполз в смердящее отверстие. Комната по ту сторону была залита мраком. Плотно задернутые шторы скрывали единственное окно. Свет фонаря скользил по темным очертаниям, вырисовывая скудно меблированную обстановку. Воздушные алебастровые нити обволакивали стены, маленький диванчик и сервант, приставая к их поверхностям, подобно липкой ленте. На диванчике, среди вышитых подушек, откинув голову назад, сидела тщедушная иссушенная кукла. Затянутая слоями белой полупрозрачной марли, явно родственной висящим на окружающих предметах нитям, кукла была одета в осеннее пальто и вязаную шапку. Иннокентий Петрович навел луч фонаря поближе, желая как следует разглядеть сидящую. Почуяв направленный в ее сторону свет, кукла встрепенулась и подняла обезвоженную, обтянутую трескающейся кожей голову. Мертвые потускневшие глаза остановились на Иннокентии Петровиче. Узнав своего соседа, Ольга Степановна улыбнулась ему в ответ пергаментными губами. Нечто заворочалось в темноте, разбуженное фонарным светом, и гигантский оранжевый глаз с двумя тонкими, слагающимися в форму креста зрачками прильнул к дыре с обратной стороны. Застигнутый врасплох, Иннокентий Петрович отпрянул назад и ударился спиной о стену. - Я тб вжу! - прозвучали в его сознании мерзкие щекочущие слова, - недлг к пать остлось! Дверные замки были открыты с рекордной скоростью. Запутавшаяся алюминиевая цепочка была грубо сорвана с удерживающий ее крепежей. Потеряв фонарик, вопя от страха, Иннокентий Петрович выскочил в общий коридор и бросился по его кишке как можно дальше от утратившей ощущение безопасности квартиры. *** Второй этаж плыл в благодатной тишине, подобной затишью после бури. Пение дворника умолкло. Солнечные лучи проникали через крошечное окно, падая на кафельные плитки и бетонные ступени там, где межквартирное пространство смыкалось с лестничным проемом. Не зная, куда податься, Иннокентий Петрович отправился назад к Стамескину. Пройдя через распахнутую настежь двери, он замер, пораженный внезапным зрелищем. Вмиг ослабевшие ноги затряслись, неуклонно подводя своего хозяина. - Нет! - завопил Иннокентий Петрович, падая на колени. Изогнутая подвесная люстра была демонтирована и оставлена в углу гостиной. Голые немытые ступни парили в воздухе над отброшенным в сторону табуретом. Удерживаемый петлей, обвитой вокруг шеи, синюшный бездыханный Стамескин висел в десятках сантиметров от родного пола. Плетенная бельевая веревка тянулась вверх, крепко привязанная к торчащему из потолка крюку. Раскачиваясь на другом ее конце, почивший алкоголик смахивал на ангела, пропившего данные ему Богом крылья. - Василий…, - шептал Иннокентий Петрович, уперев свой взгляд в пол, не в силах поднять глаза на умершего друга, - зачем?! Зачем ты это сделал...?! Отчаяние сменилось паникой. «Бежать! Бежать! Скорее бежать отсюда!» «Хоть куда! Хоть в радиоактивную пустыню! Лишь бы подальше от чудовищ! От мертвяков! От этого проклятого города! От этого красного света..!» Красный свет. Иннокентий Петрович с ужасом осознал, что отбрасывает на пол тень, обрамленную багряным фоном. Откинутые Стамескиным шторы были задернуты вновь. Маленький телевизор в углу шипел, издавая статические помехи. Включившись сам собой, пыльный экран не показывал ничего, кроме мерцающего алого квадрата. Густое, словно кровь, сияние медленно заливало комнату, собираясь вокруг Иннокентия Петрович подобно воде: обтекая его со всех сторон и пробираясь куда-то спину. В воздухе разлился терпкий бензиновый запах. Иннокентий Петрович вспомнил, что в детстве так пахла пластмассовая бутылочка с машинным маслом, которым его покойный отец смазывал дверные замки и петли. Вторая тень легла на красный фон перед его глазами. Кто-то стоял за его спиной. Медленно развернувшись, Иннокентий Петрович посмотрел вверх и встретился лицом к лицу с Глядящим-из-стен. Бугристая, лишенная растительности голова была посажена на костлявую металлическую шею. Лицо, бледное как у трупа, полускрывал черный промышленный респиратор. Пара дыхательных шлангов тянулись от боковых клапанов маски за спину устрашающего гостя. Сквозь распахнутые полы плаща была видна грудь монстра, похожая на чрево замысловатого часового механизма, где вращались заводные валы, колебались анкерные вилки, толкали друг друга смазанные машинным маслом шестеренки. Глядящий-из-стен материализовался в комнате из красного света и разглядывал теперь Иннокентия Петровича нечеловечески-ледяными, пронизывающими душу глазами. - Нет, - прошептал Иннокентий Петрович и бросился бежать. Стены вокруг него пришли в движение. Квартира провернулась на 90 градусов вокруг собственной оси и вместо открытой двери Иннокентий Петрович на полном ходу врезался в шкаф. Упав на пол, он втягивал ртом воздух, словно пылесос, не в силах утихомирить сбившееся дыхание. Его сознание опять двоилось. Глядящий-из-стен появился сверху перед его глаза. Мертвенно-серый взгляд пристально исследовал его лицо, словно препарируя его незримым скальпелем. Правая «ладонь» монстра, похожая на сплетение лезвий, сверл и хирургических инструментов, раскрылась, подобно бутону механического цветка. Из ее недр, на обозрение Иннокентия Петровича, выполз прозрачный медицинский шприц, заполненный ярко-зеленой жижей. Иннокентий Петрович раскрыл свой рот, желая во все горло, что есть сил завопить, давая волю необъятному, неописуемому страху, но Глядящий опередил его на долю секунды. Тонкая длинная игла вошла Иннокентию Петровичу под ключицу, и новорожденный крик умер, не успев вовремя покинуть глотку. Острая щемящая боль пронзила мозг одновременно с ощущением в собственной груди холодного инородного предмета. Изображение перед глазами помутнело, и свет померк… *** Томительный саднящий зуд в области ключицы привел Иннокентия Петровича в сознание. Головная боль раскалывала череп. Запертый в его стенках мозг отказывался соображать, точно был обложен со всех сторон кусками стекловаты. С трудом подняв отяжелевшие веки, Иннокентий Петрович обнаружил, что правая линза его очков покрылась сеточкой белых трещин. Высунув изо рта опухший язык, он нащупал между верхней губой и носом дорожки запекшейся крови. - Н-е-е-т! - простонал Иннокентий Петрович, - пожалуйста, ...нет! Звук его собственного голоса звучал глухо и отдаленно, точно раздаваясь из-за соседней стенки. Пальто, рубашка и штаны исчезли. В семейных трусах, носках и майке-алкоголичке, Иннокентий Петрович лежал на больничной каталке, прочно удерживаемый кожаными ремнями. Вытянув шею, он приподнял голову над лежанкой и тотчас же уронил ее обратно. Неистовая боль пронзила его насквозь - от ключицы до затылка - с такой силой, что на глаза невольно навернулись слезы. Стиснув зубы, Иннокентий Петрович приподнял голову снова и, плача от страданий, оглядел помещение, в котором оказался. Лампа накаливания, лишенная плафона, висела на шнуре, озаряя прямоугольную комнату без окон. Кирпичные стены без обоев пахли сухой землей и паутиной. Бетонный потолок над его глазами был сер и полностью лишен побелки. Всю противоположную от Иннокентия Петровича стену занималась белая, давно не стиранная простыня, растянутая промеж двумя гвоздями. Чуть ближе, неподалеку от кустарного экрана, был установлен деревянный стул с длинными подлокотниками и высокой спинкой, похожий на орудие казни, применяемое в американских фильмах. На стуле замерла скрюченная фигура. Свет лампочки, свисавшей с потолка в аккурат над его макушкой, позволял разглядеть сидевшего как подобает. Человек на стуле был мертв уже не один месяц. Грязный деловой костюм на несколько размеров больше висел на его теле утратившей всякую форму тряпкой. Некогда темно-синяя шерстяная ткань обросла пятнами и разводами до такой степени, что практически утратила свой изначальный цвет. Безвольно свесив голову на грудь, мертвец открывал взору Иннокентия Петровича обрезок арматуры, торчащий из разлагающегося затылка. Медный зажим, похожий на те, что используются в проводах для прикуривания, обхватывал металлический штырь своими захватами. Длинный черный шнур уходил от его ручки к панели на стене, где торчал массивный прямоугольный рубильник, соседствовавший с парой незажженных разноцветных лампочек. Рассматривая умершего со всех видимых сторон, Иннокентий Петрович неожиданно замер, остановив свой взгляд на примечательной детали. Золотой перстень-печатка, надетый на гниющий палец, вызывал в его сознании неодолимое чувство дежавю. Вернув затылок обратно на каталку, Иннокентий Петрович с облегчением зарылся в недра своей памяти, пытаясь выудить наружу те моменты, когда мог видеть это украшение. Поиски продвигались с болью и скрежетом, как будто потревоженная стекловата терлась о внутреннюю поверхность черепной коробки. Осознание обрушилось на него внезапно, подобно горной лавине. - Кулябин?! Спартак Андреевич?! - воскликнул Иннокентий Петрович и, невзирая на мучения, опять вскинул свою голову. Мэр города не вторил его воззванию, по-прежнему храня свое могильное молчание. Вывернув голову набок, Иннокентий Петрович различил штатив с установленной на нем телевизионной камерой. Линза аппарата была направлена за спину сидящего мертвеца - на белое полотно вытянутой простыни. Звук приближающихся шагов привлек его внимание к железной двери, вмонтированной в стену неподалеку от экрана. Ключ с грохотом провернулся в замке, и ржавеющая створка отворилась, впуская в комнату две плохо различимые фигуры. Кажущиеся темными призраками в сгустившемся у входа полумраке, вошедшие подошли поближе, давая Иннокентию Петровичу возможность как следует себя разглядеть. Мертвец, одетый в военный камуфляж и зеленую армейскую каску, встал у панели на стене. Его товарищ в серой заводской спецовке и газовой маске без шланга обошел лежащего Иннокентия Петровича и устроился за выключенной телекамерой. Мертвец в камуфляже взялся за обернутую черной изолентой рукоятку и резким движением опустил вниз рубильник. Панель ожила, выбросив сноп желтых искр. Лампочки на ее поверхности замигали зеленым и красным. Электрический разряд перебежал по шнуру в торчащую из затылка арматуру. Под действием тока, сидящий на стуле задергался и ожил. Вскинув лицо, он уставился на Иннокентия Петровича пустующими ямами на месте глаз, раскрыв щербатую пасть в беззвучном крике. Существо в газовой маске привело в действие камеру, линза которой была нацелена на экран. На простыне возникло изображение лоснящейся от жира морды. Гигантская физиономия Кулябина — пока еще живого и нормального — нависла перед Иннокентием Петровичем. Маленькие поросячьи глазки смотрели прямо на него из-под зачесанных назад белых волос. - Здравствуй, дорогой друг! - вымолвил призрак мэра на экране. Иннокентий Петрович застонал. Случившееся переходило всякие границы даже на фоне его минувших злоключений. Реальность вокруг стала зыбкой, напоминая фантасмагорический кошмар, и лишь только нестерпимая боль в ключице напоминала ему, что все это происходит наяву. - Тебе выпала огромная честь! Честь послужить на благо нашему городу! На благо всему Отечеству! На благо Спасителю, Господу Нашему! - Пошел на хуй! - завопил Иннокентий Петрович, что было сил вырываясь из оков оплетающих его ремней, - ублюдок! Кулябин на экране не внял его словам, словно был записан ранее на кинопленку. Зато его услышало существо в газовой маске. Вытащив из-за пазухи молоток и тряпку, оно двинулось в сторону раскачивающейся из стороны в сторону тележки. - И ты тоже иди, тварь! - не унимался Иннокентий Петрович, дергаясь вправо и влево на каталке. Кожаные ремни шуршали и скрипели, но даже и не думали поддаваться, - гниды! Мрази! Как же вы все меня зае…! Не став дослушивать до конца, мертвец с размаху опустил молоток на его губы. Из глаз под треснувшими очками полетели искры. Иннокентий Петрович завопил от боли, но тут же смолк, захлебываясь хлынувшей из десны кровью. Густая железистая жидкость заливала ему носоглотку. Парочка маленьких и твердых кусочков скользнули в горло и с болью убежали вниз по пищеводу. Иннокентий Петрович, содрогаясь, осознал, что только что проглотил собственные выбитые зубы. Воспользовавшись моментом, существо затолкало тряпку ему в рот, создав импровизированный кляп. Убедившись, что Иннокентий Петрович дышит через нос, мертвец в газовой маске вернулся на свой пост за телекамерой. Тем временем голова Кулябина на экране продолжала: - Все началось со снов... Как ты наверное помнишь, осенью позапрошлого года на города по ту сторону горного хребта упали крылатые ракеты. Они несли на себе атомные боеголовки. Очищающий огонь в одночасье стер прежний мир с лица Земли. Тем немногим, кто сумел уцелеть после взрывов, суждено было последовать вслед за сожженными и быть сгубленными последствиями ядерных ударов. Но мы не погибли. Вражеские ракеты обошли наш город стороной. Голод, радиация, ядерная зима, лучевая болезнь — ничто из этого не сумело уничтожить нас. Мы выжили! Нас спас Он — Господь наш! Пастырь наш! Отец наш огненный! В ночь, когда Москва пылала в атомном огне, он явился ко мне во сне… Он спас нас всех. Он оградил наш город от мира за его пределами. Не дал излучению проникнуть внутрь его границ. Он очистил воздух, землю и грунтовые воды от радиационного яда. Он исцелил наши болезни, насытил наши животы. Закрома наши ломятся от Его даров. И тогда я спросил Его: «Господи, ты так много дал нам! Что же мы, смиренные рабы Твои, можем дать Тебе в ответ?» И Он молвил: «Пошлю я вам сына Моего - порождение Мое, выплавленное в огне из божественной стали - дабы нес он вам слово Мое и волю Мою». На следующий же день любимая моя, ненаглядная жена Людмила почувствовала Его дитя в своем чреве. Живот ее вырос и округлился. Лицо пожелтело, кожа стала сухой и ломкой, словно папиросная бумага. Она кричала от боли и билась в лихорадке, вынашивая в себе Его посланца. Мучения ее продлились девятнадцать дней. На двадцатый день моя бедная несчастная Людмила сделала последний вздох. Дыхание ее замерло, глаза потухли и закрылись. У нее отошли воды: темные и пахнущие бензином. И тогда на свет появился он. Крошечное черно-белое существо, наполовину из плоти, наполовину - из металла. Сын Господа нашего - божественный гибрид младенца и машины. Вскрыв изнутри утробу своей матери, он выбрался наружу. Не издавший во время родов ни звука, покрытый кровью и слизью, он взирал на меня серыми, не по-младенчески разумными глазами, и в механической груди его вращались крошечные шестеренки. Моя навеки почившая Людмила лежала на кровати, и из дыры в ее животе стекали околоплодные воды вперемешку с машинным маслом. По велению Господа нашего, мы отвели Его сыну отдельную комнату в подвале городской администрации. Стены, обитые войлоком, и железная дверь с маленьким смотровым окошком, закрываемым на заслонку. По углам — прожекторы из красного стекла, которые должны были гореть, не переставая, из ночи в день и изо дня в ночь. Там он провел первые недели своей жизни. Ни пил, ни ел, ни спал, лишь только сидел в центре своей маленькой темницы, окутанный алым сиянием. Он словно питался этих светом и рос - день ото дня - с каждым новым рассветом становясь все больше и больше в размерах. И вот, в один прекрасный день он достиг формы взрослого человека и исчез. В то утро, отворив заслонку, мы обнаружили, что посланник Господа нашего пропал. Он не взломал дверь, не прокопал ход, не пробил стену. Он просто растворился в воздухе, оставив после себя необитаемую камеру, залитую красным светом. Но сын Господний не покинул нас навеки. Он не оставил нас. Через некоторое время он явился ко мне снова, и повелел преобразовать старый городской собор. Убрать из него символы ложной веры и возвести алтарь для истинного Бога — Отца нашего огненного - где сын Его сможет служить Ему литургии и возносить Ему дары достойные величия Его. И вот с тех пор сын Божий бродит среди нас, служа своему Отцу, повелевая теми, кто принял веру в Него и принося Ему в дар тех, кто ее отверг. Тебе же, мой друг, выпала великая честь стать таким даром! Послужить на благо всему городу! На благо всем нам! Во славу Господу нашему, Отцу огненному! Эмман! - Эмман…, - тихо, едва слышно, выдохнул мертвец в армейском камуфляже. - Эмман…, - глухо пророкотал его напарник из глубины противогаза. Рубильник сам по себе вернулся в исконное положение. Лампочки перестали мигать. Удары тока, пронизывающие труп Кулябина, иссякли. Бывший мэр перестал биться в конвульсиях и снова обмяк на стуле лишенным костей мешком. Изображение на простыне померкло и исчезло. Выключив телекамеру, существо в маске вновь направилось к Иннокентию Петровичу. Тот неистово задергался и замычал, пытаясь вытолкнуть изо рта мешающий ему кляп. Не обращая на него ни малейшего внимания, безликий мертвец ухватился за задние ручки каталки и повез ее вперед, толкая перед собой без каких-либо усилий. Труп в каске отворил ржавеющую дверь, выпуская их двоих наружу. *** Колесики каталки мягко скользили по гладкому каменному полу. Иннокентия Петровича везли вдоль длинного узкого коридора со стенами, выложенными потускневшим кирпичом. Эпизодически над его глазами проносились зажженные электролампы, в определенной равномерности свисающие с потолка в неприкрытых плафонами патронах. Толкавший каталку мертвец не издавал ни звука. Первое время Иннокентий Петрович брыкался и мычал, тщетно вырываясь из оплетающих его ремней и яростно протестуя против случающегося безобразия. Наконец, обессилев, он затих и обмяк. Лежа на каталке, Иннокентий Петрович обреченно рассматривал мелькающий перед глазами потолок и тяжело дышал в ожидании неизбежной грядущей участи. Каменная твердь под колесами тележки начала медленно подниматься вверх, словно они взбирались на пологий холмик. Вдали показалась запертая двойная дверь. Тонкая красная линия света просачивалась между смыкающейся парой створок. Остановившись у цели, мертвец в газовой маске обошел тележку и взялся за дверные ручки. Глядевший во все глаза Иннокентий Петрович невольно зажмурился, ослепленный ярко-алым мерцанием, хлынувшим в коридор через открывшийся проем. Толкая каталку вперед, мертвец ввез его в просторный зал, с тянущимися вверх колоннами и закругленными сводами. Открыв слезящиеся глаза и немного привыкнув к пульсирующему кровью свету, Иннокентий Петрович осознал, что попал внутрь главного городского храма. Из недр памяти всплыл древний несуразный слух о секретном тоннеле, прорытом еще в советские времена под центральной площадью между зданием администрации и собором. Внутреннее убранство храма сильно изменилось. Иконы, свечи и кресты исчезли. Повсюду, куда ни глянь, окружающее пространство заполняло багровое сияние, стекающее вниз откуда-то из-под храмовой крыши. Собор был полон. Мертвецы и уроды оккупировали всю его среднюю часть, толпясь у возвышения с выступающим вперед амвоном. В той части храма, где некогда располагался клирос, вмурованные в пол, строились рядком декоративные пики, явно торчавшие когда-то в наружной кованой ограде. Несколько отрубленных голов - разных возрастов, мужских и женских — высились, насаженные на острия. От каждой из пик тянулись провода, исчезавшие в чреве загадочной изломанной машины. С жужжанием и легким скрежетом, фыркая облачками темного дыма, механизм работал, приводя в движение свой поршни и валы, щерясь в разные стороны медными раструбами, сродни тем, что присутствовали на древних граммофонах. Насаженные на пики головы были лишены глаз. Их рты были раскрыты в немом пении. Раструбы, установленные на машине, издавали симфонию разномастных голосов, сливавшихся в единое звучание, не похожее ни на мужское, ни на женское, ни на принадлежащее к этому миру в целом. Иннокентий Петрович слышал это пение не раз, оказываясь по пути с работы близ городского собора. Чарующее звучание разливалось по наполненному залу, усиливаемое действующим механизмом. Толпа вокруг каталки раскачивалась, словно в трансе, не обращая на Иннокентия Петрович ни малейшего внимания. Белесые глаза и черные пустующие глазницы. Заросшие кожей рты и острые как иглы зубы. Ссохшиеся пергаментные лица и чешуйчатые вытянутые морды. Все они окружали Иннокентия Петровича с каждой из сторон, подобно беспробудному ночному кошмару, и лишь вставленный промеж челюстей кляп не давал ему неистово завопить от захлестывающего его с головой страха. Наконец, внеземное пение стихло, и высокий худощавый силуэт возник как будто из ниоткуда на амвоне. Без креста и в одной лишь черной поповской рясе, мужчина прятал свое лицо за обмотанной вокруг головы темной непрозрачной тканью, оставляя на обозрение один лишь рот, заполненный оскаленными человеческими зубами. Выждав мгновение, безликий священник начал читать молитву: - Отец наш жестокий! - прорычал он низкий гулким басом. Голос его разнесся по всему храму, эхом отражаясь от стен. Человек в рясе продолжал: Сущий в огне, Повелевающий сталью. Бета и Омега, Забытый и воскресший, Второй, но последний. По толпе пробежала дрожь. Раскрывая рты и пасти, чудовища подавались вперед, почти наваливаясь друг на друга, словно пытаясь физически быть ближе к солее. Зажмурив глаза, Иннокентий Петрович принялся мысленно считать от одного до десяти, лишь бы не сойти с ума от происходящего гротеска. «Один, два, три...» Свято имя Твое! Пришло Царствие Твое На земле и на небе! «...четыре, пять, шесть...» Да будут сожжены неверующие в тебя! Да насытится чрево Твое Их плотью и кровь! «...семь, восемь, девять» Ибо Твое есть Царство И металл и пламя Во веки веков! «...десять!» - Иннокентий Петрович совершил глубокий вдох и раскрыл глаза. - Эмман! - провозгласил безликий. - Эмман! - вторил ему хор голосов со всех сторон. По толпе начали ходить чаши, источающие едкий запах бензина. Из рук в руки передавались ножи с лезвиями из вороненной стали. Мертвецы пили из чаш и тут же исторгали выпитое назад: прямиком под свои ноги на пол храма. Чудовища брались за ножи и резали свою плоть, обагряя темные лезвия в собственной крови. - Да извергнется кровь Моя из глоток ваших! Да насытится сталь Моя плотью вашей! Ибо Я есть в вас, а вы — во Мне! - пророкотала с амвона фигура в рясе. Замершая было каталка, двинулась вперед снова. Лежа на ее поверхности, Иннокентий Петрович с ужасом наблюдал, как чудовища и мертвецы расступаются перед ними по мере того, как мертвец в противогазной маске повозит его ближе к амвону. За спиной священника - там, где прежде был иконостас - возвышался огромным монумент, изображающий верхнюю часть мужского тела, увенчанного головой быка. - Господь - наш Спаситель! Прими же дар от рабов Твоих вечных! - промолвил священник, развернувшись в сторону быка. Ниточки слюны тянулись по подбородку из его ощеренного рта. Толпа радостно вторила ему в ответ, подхватив фразу безликого хором искореженных скрипучих голосов. Огромная прямоугольная заслонка в животе статуи чадила дымом и была раскалена до предела. Нестерпимо пахло сажей и гарью. Сеть длинный широких труб тянулись по стенам от основания монумента, убегая вверх под самую крышу. «Это же печь!» - родилось в мозгу Иннокентия Петровича понимание. Нечто, похожее на обрубок конвейерной линии, примыкало к печному жерлу. Мертвец в газовой маске подвез каталку к дальнему ее концу и с усилием навалился вперед всем телом. Складные ножки тележки подогнулись, и койка с привязанным к ней Иннокентием Петровичем переместилась на поверхность линии. Водрузив лежащего на конвейер, мертвец взялся за рычаг у его подножия. С грохотом лента ожила и пришла в движение, медленно смещаясь вперед ко входу в топку и утягивая Иннокентия Петровича вслед за собой. Массивная заслонка отъехала в сторону, открывая яркие оранжевые языки пламени. Чадящий дым и отбрасываемые тени собрались в клубок рядом с каталкой, принимая антропоморфную форму. Глядящий-из-стен материализовался близ алтаря-печи, рассматривая Иннокентия Петровича ледяными серыми глазами. При виде чудовища страх сменился ненавистью. Развернув голову в сторону Глядящего, Иннокентий Петрович предпринял отчаянную попытку через кляп обложить монстра самой непристойной бранью, какую только был в силах вспомнить, но не успел. Влекомая лентой койка заползла в огонь. Иннокентий Петрович исчез в раскаленном печном чреве. *** Огонь, огонь и еще раз огонь. Повсюду вокруг него расстилалось пламя — жидкое, словно океанские глубины. Соскользнув с конвейерной линии, каталка обрушилась вниз, точно в пропасть. Стягивающие тело ремни вспыхнули и сгорели. Иннокентий Петрович отделился от больничной койки, которая тотчас же сгинула из виду, улетев куда-то в неизвестность. Он тонул и горел одновременно. Где-то вверху, над его головой, подобно окну, врезанному в огненное море, захлопнулась печная заслонка. Жар сдавливал Иннокентия Петровича со всех сторон. Лицо его покрыла испарина. Опостылевший кляп вывалился изо рта, растаяв на ходу в горсточку пепла. Майка, трусы и носки истлели, оставив Иннокентия Петрович абсолютно обнаженным. Остатки волос на его макушке, брови и ресницы исчезли, слизанные бушующим вокруг жидким пламенем. Очные дужки оплавились и раскалились, обжигая виски и кожу за ушами. Линзы закоптились и почернели. Не в силах терпеть больше боль, Иннокентий Петрович сорвал очки с лица и отбросил в сторону. Кувыркаясь в огне, стремительно теряющая форму оправа исчезла в мерцающем океане. Вокруг него царил грохот, мучительно отдающий в ушные перепонки. Грохот, слагающийся в слова: - ВЗГЛЯНИ НА МЕНЯ! «Не смотри! Не смотри на него!» - билась в стенках черепа лихорадочная мысль. Иннокентий Петрович невольно закрыл глаза руками, но тут же с криком одернул их обратно. Его собственные ладони опалили лицо, подобно раскаленному железу. Он взглянул. Глаз, размером с Луну, раскрылся, взглянув на него в ответ. Величие, скрывающееся на дне ослепительной бездны, выступало перед ним, подобно необъятному колоссу. Величие, способное поглотить его и растворить в себе, словно каплю дождя, что исчезает в океане. - Я МОЛОХ — БОГ ОГНЯ И СТАЛИ. Я МОЛОХ — БОГ ГОЛОДА И ПИРА. Голос, подобный раскатам грома, подчинял себе разум, кроша защитные барьеры в маленькие осколки. - ЭТА ЗЕМЛЯ! ВСЕ ЖИВУЩЕЕ НА НЕЙ, ПОД НЕЙ, НАД НЕЙ — ОТНЫНЕ ПРИНАДЛЕЖАТ МНЕ! Я ВЕЧНО ГОЛОДЕН, НО Я ВСЕГДА БУДУ СЫТ! Рот Иннокентий Петровича раскрылся. Нужные слова сами по себе зарождались в горле. - ТЫ ОТВЕРГ МЕНЯ! ТЫ ПРЕЗРЕЛ ВЕРУ В МЕНЯ! ДА ОБРАТИСЬ ЗА ЭТО ТЫ ПЕПЛОМ ВО СЛАВУ МОЮ! - Не-е-е-т! - завопил Иннокентий Петрович что было сил, - я принимаю тебя! Господь мой! Спаситель мой! Молох! Но было уже поздно. Температура вокруг Иннокентия Петровича принялась нарастать. Огонь, не причинявший доселе вреда, яростно впился в тело, проникая под самую кожу. Окутанный мерцающим пламенем, Иннокентий Петрович почернел и рассыпался в прах.