С тобой имена заместо местоимений

Если Исидор и нервничал, то совсем немного. Встречу Нового года, традиционно проводимую главами степной общины, едва ли можно было назвать сложной: никаких обрядов, требующих жертвоприношений, хотя чего-то такого наверняка ожидалось — огромный костер, который решено было разжечь неподалеку от Шэхена, хороводы, дары Матери-Земле. Он разрезал быка, чтобы тот накормил народ, высек искру из камней, которая положило начало большому пламени — и встал позади, где открывался лучший вид. За его спиной притаился холодный менгир. Оюн, сын отца своего, славного мясника, взглянул на него хмуро и строго. — Не нравятся мне твои глаза, кровный. — Отчего ж? — Не здесь ты. Где-то ещё. Он всегда был его выше, этот Оюн. Исидор стеснялся признаться даже себе, что не помнил его имени. Он отвёл от сына Старшины боен взгляд, будто прятал что-то. — И только попробуй удрать, — добавил тот. — Шудхэр, не в праздник же. — Знаю я, знаю, — вздохнул Исидор, а потом улыбнулся, положив руки себе на пояс. Его красный кушак с украшениями — единственный отличительный знак, что он себе позволил, — бесил Оюна так же, как и его черные бегающие глаза, как и руки, направленные не только в сторону Бодхо, как и мысли, плывущие за пределами Горхона — Исидор был слишком широк для него, и он хорошо это чувствовал. Теплая ладонь менху легла на плечо Оюна. — Сол менди, брат. Пойдем кинем огню сладкого можжевельника, поделимся мясом. Ты наверняка голоден. И всё-таки он был прав, этот Оюн, сын мясника. В одиннадцать тридцать две Исидор перемахнул железную дорогу, и украшения звенели на его кушаке, стукались друг о друга бусины. Его ноги едва касались земли — так он бежал, не хотел опоздать. Кто-то сзади окликнул его по имени, и он зажмурился, ускоряясь; наверное, сказал он себе, то твой стыд тебя позвал, глупый менху. Каменный двор встретил его людьми — совершенно другими. Их лица не были наполнены тем торжественным драматизмом, когда заставляют что-то праздновать из-под палки — напротив, они веселились, дарили друг другу подарки, смеялись. Исидор притаился — опять — за забором, глазея на них, таких близких, что сделай шаг, протяни руку и дотронешься, но таких далёких — на том уровне, когда понимание невообразимо важно, а его нет и не предвидится. И все равно ему было интересно. Настолько, что он в первый же удачный момент бросил все, чтобы прийти сюда и смотреть, смотреть, поглощать эту атмосферу лёгкости бытия, отсутствия смерти. Что ему сделать, чтобы его народ был так же свободен от бремени? Чем облегчить их ношу? Не взять ли ее всю на себя? — Ты простудишься, — сказал Симон за его спиной. Исидор резко обернулся и натянул на лицо глупую улыбку. Она долго не продержалась — упала, разбилась, как ёлочный шар. — Мы не болеем, — произнес он в ответ неразборчиво. Симон протянул ему сладости на ладони. Исидор, помявшись, ткнул пальцем в одну из конфет. — Это что? — Марципан. Миндаль с сахаром, если коротко. Попробуй, я думаю, тебе понравится. Он развернул подарок и медленно положил в рот. Вкус для него был странным, незнакомым; в кухне степняков практически не было места сладкому — разве что сушеные фрукты или сваренный из них компот могли такими показаться. Исидор жевал и жевал, пока Симон скармливал ему одну конфету за другой, и он совсем перестал чувствовать холод — будто согревался от уделенного ему внимания. То и дело он ловил на себе взгляды горожан — они изучали его так же, как он их, и было в этом что-то противоестественное. То ли он стоял по ту ограду зоопарка, то ли они… Мандарины же были сочными и кислыми. Исидор смешно сморщил нос, и это позабавило Симона. — Так, ну а про фейерверки ты точно не слышал, — сказал вдруг он, поглядев в карманные часы, спрятанные в кармане на рубашке. — Только не пугайся. — Амыр менди, так вы встречаете следующий год? — спросил Исидор. — Как ты сказал? Первые слова. — А, это… смотри, как это делается у нас. Исидор встал прямо напротив, облизывая сладкие после угощений губы, и выставил руки вперед себя ладонями вверх. — Теперь ты должен положить свои поверх моих и сказать «Сол менди». Это как… не знаю. Обещание всего хорошего в следующем году? Симон усмехнулся и послушно положил пальцы на руки Исидора. Он почувствовал, что так ему передали очередную конфету. — Сол менди, мальчик. И прежде, чем он успел что-то ответить — началось. Фью. Фью-фью-фью. Фьить. Бах! Он поднял голову к небу, где расцветали огненные сады, всплески разноцветного света, и это было так чарующе красиво, что Исидор приоткрыл рот, глядя на представление. Кто-то смеялся. Взрывались хлопушки, бились бокалы с чем-то светлым, шипучим, кисло-сладко пахнущим. Исидор тонул в этой атмосфере, как в водах Горхона. — Почему вы радуетесь? Почему едите сладости? Почему… Он понял вдруг, что его голос не слышен в потоке взрывов от фейерверков, в криках радости и поздравлений, и замолчал. Наблюдая за отражением огней в чужих глазах, а не на сами огни, Исидор подумал вдруг, что это хороший опыт. Он обязательно проложит мост между Городом и Степью. Выполнит свой долг. Примет на себя важные решения, тяжелые выборы. Совершит что-то очень… судьбоносное — ради всех этих людей, ради всех его людей. Легко сжав чужую руку в своей, где шоколадная конфета растаяла от их общего тепла, Исидор усмехнулся. Первое января ему все равно начинать с оправданий перед Оюном, а сейчас можно и расслабиться.