С тобой имена заместо местоимений

— Как все плохо, — сказал комендант Тычик, достал папиросу и закурил. — А? — Плохо все, говорю. — Это почему? — Потому что ты смотришь ей вслед уже три минуты. Посреди улицы. Застряв на мосту. Оттого и плохо. Исидор сглотнул и поспешно отвернулся — не столько от чужих слов, сколько от ощущения резкого сигаретного запаха. Ароматы всегда возвращали его к жизни быстрее, чем звуки, но проблема, конечно, была не в этом. Нина Каина важно прошествовала мимо. Она была медлительна, как сонная птица, однако никто не смог бы упрекнуть ее в этом — имела право. Черные волосы ровными локонами лежали на плечах и обрамляли лицо, длинные ресницы не могли скрыть выразительного взгляда, без всякой помады очерченный контур губ выделялся на светлом лице, и только нос выбивался из общей композиции первой столичной красавицы — слишком хищный, слишком острый. — Даже не думай, — предупредил комендант Тычик и, будто в лишний раз подтверждая свою фамилию, тыкнул Бураха в бок. — А я и не думаю, — честно признался Исидор. Как тут думать-то после этого? Дома его ждала работа: покормить проснувшегося Артемия, поинтересоваться у Эршера, как дела в компании, спросить, не хочет ли молодой человек молока или собирается оставаться таким маленьким, получить привычный ответ «не хочу»... помимо этого, его ждали пациенты: кто с насморком, кто с осложнениями после ангины, кто случайно упал в Горхон и теперь страдал; открытый перелом ноги, вывихнутый нос, короткая, но необходимая операция, и много, много чего еще. К концу дня Исидор падал без сил, обнимая подушку без хозяйки, жмурясь: Вита, его жена, умерла два года назад, и он по-прежнему скучал по ней. Она была совсем не похожа на Нину: ни характером, ни внешне, его «нежная горожанка», как Бурах ее ласково звал, не проявляла лидерских качеств и была великолепной матерью до последнего. Он ее не заслуживал. И теперь, откровенно заглядываясь на чужую женщину, как если бы он вернулся в пятнадцатилетний возраст, когда приоткрытый от восхищения рот и потеющие ладони были позволительны, Исидор не чувствовал к себе ничего, кроме усталости, раздражения и отвращения. Что сказала бы Вита? Как на это отреагировал бы Виктор, души не чающий в избраннице? Совесть не умолкала по этому поводу ни на секунду. Так было день за днем: он работал, следил за детьми, изредка вырывался в Каменный двор, чтобы хоть пару минут посмотреть на прогуливающуюся Нину то в окружении других женщин, просящих у нее совета, но при этом держащихся на почтительном расстоянии от Хозяйки, то в окружении детей, которые по какой-то причине не чувствовали в Каиной угрозы, а потом силой заставлять себя оторваться и идти обратно к себе. Исидор мастерски занимался самоуничижением. Проходя мимо Сгустка, думал: «Ты же взрослый мужик, в принципе, молодой еще, ну чего тебя так ломает? Женщин вокруг больше нет? Не налюбился еще? Парням все равно нужна мать, женись, как завещал отец, на «своей», и радуйся, радуйся жизни». Заворачивая в Жильники, сдавался: «Никому не нужны твои сыновья и муж, который постоянно занят». Да и перед Виктором было стыдно. И перед Симоном. Последний, как будто чувствуя какую-то перемену, то звал его к себе на ужин, то приглашал прогуляться по мысу, но Исидор, зная, что поблизости будет Нина, которая могла заглянуть на огонек из интереса, отказывался, придумывая новые и новые, порой нелепые, отмазки. Он пытался сказать ему, не говоря прямо: «Я не могу. Там Она. Я не хочу оскорблять ее и твоего брата своим исключительным вниманием». И ночь за ночью он ложился спать, стискивая подушку до боли, до безмолвной злости — на себя, на Виту, на Артемия, который косвенно, но был причиной ее смерти, затем снова на себя за то, что обвинял младшего сына в том, чего он не делал, на настойчивого Симона, лезущего в душу, затем на всю эту чертову жизнь… Потом Нина забеременела, и Исидора стало отпускать. Теперь, даже когда им удавалось пересечься где-то на улице, он отводил взгляд в сторону ее живота и сложенных поверх него белых ладоней, негромко здоровался и спешил прочь. — Говорят, вы видите Линии, — обратилась она к нему как-то раз, поймав за рукав, и Бурах встал на месте, как вкопанный. — Это как? — Это будущее, которое становится настоящим. Нить, которую видишь, но не плетешь. — То есть вы предсказатель? — ее тонкие брови вопросительно поднялись, и он понял, что она испытывала его. — Линии могут сказать, кто со мной? Исидор взглянул ей в глаза, аккуратно взял за руку — ладонь была холодной, а пальцы горячими, — и произнес наугад: — Разумеется. Это девочка. Красавица, как вы. Нина рассмеялась, покровительственно кивнула и отпустила его восвояси. Исидор снова смотрел ей вслед, и она снова предстала перед ним медленной, важной птицей, которой ничего не стоило взлететь ввысь и разорвать небеса на части, однако она выбрала землю… непонятно, почему. Потом из-за его неосмотрительности — работал он, работал, работничек, черт побери! — умер Эршер, и стало совсем не до того. У Исидора застревал ком в горле, когда Артемий спрашивал, где его брат и научит ли он какой-то новой игре, потому что все старые уже надоели. Он запускал руку в неровно седеющие волосы и думал: «Я должен сосредоточиться на сыне. У меня больше никого нет». Но Каины все равно позвали его на роды, и Исидор с внутренним сардоническим смехом осознавал, что настоящую любовь, пусть даже безответную, пусть даже… такую не убьешь только временем. Он шептал ей какие-то нежные слова, как, в свое время, шептал Вите, держал за руку, помогал, успокаивал. Он и несколько помощниц были единственными свидетелями того, что Дикая Нина умела быть покорной, уставшей, слабой. И у нее действительно родилась девочка. Через месяц она сама нашла его, сидящем на камне, глядящем вдаль — туда, где Горхон впадал в реку побольше, почище, где не было быков, крови и смерти. Неподалеку на детской площадке с кем-то рыжим и чумазым играл Артемий. — В тебе больше тепла, чем кажется, — сказала Нина, присев рядом. На ее руках спала маленькая Мария. — Я же могу на «ты»? — Конечно, — кивнул он. — Отчего так? Я теплый, как все люди. Не больше, не меньше. — Разумеется, — произнесла она с каким-то намеком. Исидор усмехнулся ей и посмотрел в темные глаза влюбленно, не таясь. — Мария — что значит это имя? — Горькая. Или любимая. Кому как повезет. — А Нина? — Царица. — Повезло, — пробормотал он. Она тихо, чтобы не разбудить дочь, рассмеялась. А потом стала на мгновение серьезной. — Я могу избавить тебя от ноши, которая так тяготит. Наутро проснешься новым человеком. Не придется мучиться. — Любовь не может быть мучением или ношей, царица, — сказал Исидор, улыбаясь. — Развлечением или весельем тоже не может быть. У нашего народа не принято признаваться в таких вещах. Считается, что настолько сильные слова могут ослабить человека, и тот заболеет и умрет. Наверное, я говорил ей это слишком часто… хорошо, что ты все понимаешь и без слов. Не надо тебе проблем из-за меня. Он целомудренно поцеловал ее руку, которую Нина протянула, чтобы коснуться его лба, затем, позволив себе воспользоваться моментом, коснулся губами ее запястья — и отпустил. Так отпускали птиц на волю, зная, что никогда не смогут их приручить. Они просидели в тишине некоторое время, пока солнце катилось к горизонту. Исидор встал первым, мелко поклонился в знак прощания и пошел разнимать не поделивших что-то детей; Нина осталась сидеть на нагретом камне, покачивая Марию. И пусть это ничего не изменило, ему стало спокойнее.