The Safest Place

— Я боюсь прикосновений, — тихо признался однажды Джеймс Ларсу ночью, в кровати, в феврале восемьдесят четвёртого, будучи вдохновлённым на такое высказывание Егермейстером, который лежал, пустой, возле них, одолженный им их роуди после концерта. Тринадцать непростых ночей оказались за плечами их уставшей группы — их первое европейское турне подошло к концу. Наконец можно было расслабиться и бессовестно пить столько, сколько влезет, не волнуясь о том, как бы плохое состояние не смогло завтра или в иной вечер подорвать концерт.       Ульрих понимал, что его друг сейчас слишком пьяный. Этот человек не стал бы говорить такое, будучи трезвым. Они бы и не лежали здесь и сейчас, плечом к плечу, в кровати вокалиста, словно девочки-подростки, сплетничающие о том, кто из класса им больше нравится, в окружении пустых вёдер из-под острых крылышек и бутылок, если Джеймс был бы не нажравшийся. Да и Ларс сам бы не трогал сейчас руку Хэтфилда, играясь с его пальцами и мелкими светлыми волосками, если был бы трезв. — Но я же трогаю тебя прямо сейчас, — прошептал ударник ему в ответ. — Это другое. Твои прикосновения не пугают меня. — Почему? — Потому что ты касаешься меня. — И? — Ты не в счёт. — Я не в счёт, — обидчиво повторил Ларс, фыркая, ставя свой локоть на предплечье Джеймса. — Именно. — А что со мной не так? — Ну… ты всегда меня трогаешь. Ты любишь прикосновения.       Эту фразу для самого себя Ульрих истолковал неверно, отчего тут же начал смеяться, словно спятивший, утыкаясь носом в подушку и из двадцати с чем-то летнего парня превращаясь в двухлетнего. — Я сейчас умру от смеха, — лицо Ларса покраснело, похоже, ещё чуть-чуть, и он бы впал в истерику. — Вижу, — Джеймс был совершенно не впечатлён.       Перевернувшись на спину, Ульрих почувствовал сладкое желание закрыть глаза и прямо сейчас уснуть, в мягкой кровати, с теплым телом рядом. Однако его мозг твердил ему о том, чтобы тот прямо сейчас поднимал свой зад, желал Джеймсу спокойной ночи и брёл к своей кровати, но тело просило совсем другого. Если Ларс заснёт сейчас здесь, то Хэтфилд сто процентов устроит спор, который перерастёт в очередную ссору, учитывая, в каком состоянии они сейчас оба, чего ему совершенно не хотелось. Да даже если и заснёт, произойдёт то, что происходит всегда в таких случаях: Джеймс просто столкнёт его с кровати посередине ночи, когда осознает, что он спит в одной кровати с лучшим другом. А Ларс и не против — пол тоже кажется довольно привлекательным местом для сна, пока есть подушка.       Его веки стали медленно опускаться, а разум застлала мутная дымка сна, но желание тут же вспорхнуло и улетело, словно пташка, когда Джеймс стал трясти его за плечо. — Ну и? Над чем ты смеялся? Ульрих зевнул, — не знаю. — Ларс. Он улыбнулся, переворачиваясь обратно на спину, вновь закрывая глаза, которые уже просто были не в состоянии быть открытыми, — ты трогаешь меня… звучит забавно, просто. Нереалистично… — он тихо хихикнул, снова задумываясь о чём-то.       Ладонь на его плече вновь легонько потрясла его — Ларс попытался сделать вид, что не заметил этого, однако в следующий раз Джеймс затряс его сильнее, заставляя сонно захлопать ресницами. — Вон с моей койки. — Окей, — он прислонил подушку к своей голове и из последних сил оттолкнулся от матраса, окончательно скатываясь с него и с глухим звуком падая на пол. Боль от падения Ульрих не почувствовал — она навестит его утром, а пока ему было всё равно. Мозолистые пальцы скоро вновь оказались на его, в этот раз, бицепсе, — чёрт, Ларс, ты ведь не настолько пьяный?       Ударник что-то неразборчиво пробормотал, не напрягаясь. Может и не пьяный, но определённо сонный. Ларс хотел сказать ему что-то вроде: «чувак, мы только что отыграли двух с половиной часовой концерт, а ещё я выпил столько, сколько бы во всём Гранд-Каньоне не поместилось бы, так что пошёл-ка ты нахуй», но вовремя придержанный язык позволил ему заполучить место на матрасе Джеймса обратно — тот подтянул его, позволив лечь вновь. Поэтому жаловаться он сейчас не хотел — Хэтфилд бывает щедрым слишком редко. Рука вокалиста всё ещё лежала на его бицепсе, — хей. — М-м… —Ты, эм… — Джеймс ослабил захват, — ты в порядке, а? — Спи. — Ага, — рука поднялась выше, к плечу, — Ларс? — А? — Почему ты трогаешь людей?       Он снова захихикал. В этот раз голос Хэтфилда был гораздо строже и серьёзнее, — Ларс. — М? — Ответь на вопрос. — Ну… просто. — Почему? — Потому что… — Но ты ведь можешь заставить чувствовать людей себя неудобно. Ларс хихикнул ещё раз. Всё это он просто истолковал для себя в неправильном смысле, не в том, который имел ввиду Джеймс, а в детском, ребячьем. И объясняться ему было совершенно лень. Он повернул голову, говоря как можно чётче, чтобы Хэтфилд понял его речь, — поговорим позже, хршо? Я устал… Вокалиста же никак не отпускали мысли. Он снова легонько затряс его плечо, — я не понимаю. Как бы парадоксально это не звучало, но терпение Ульриха стало постепенно подходить к концу, — чего? — Тебя. — А? — это сработало, Ларс приоткрыл один глаз, смотря на Джеймса, который, в свою очередь, пялился в потолок. Пускай Хэтфилд и был всё ещё пьян, но его разум, помимо алкоголя, пленило какое-то желание, какая-то потребность, отчаяние знать, получить ответ. Нет, он был всё так же спокоен и рассудителен, просто к этому добавилась небольшая нервозность и ощутимая срочность. — Ты… я совсем не понимаю тебя. Ульрих, сквозь непреодолимое желание послать своего друга и пойти спать хоть на улицу, поднялся, опираясь на локти, поднимая свою тяжёлую, пульсирующую голову. С него, кажется, достаточно… — боже, Джеймс, просто скажи, наконец, то, что хочешь, и не еби мозг ни себе, ни мне! И он сказал. — Ты обнимаешь людей, которых впервые видишь. Позволяешь незнакомцам целовать тебя. Никогда не говоришь людям «нет», никогда не показываешь им средний палец, никогда не уходишь. Всегда говоришь. Со всеми. Тебе, мне кажется, даже чуть-чуть страшно не будет, если незнакомец подойдёт и скажет тебе «привет». У тебя нет, блять, страха, или… не знаю, настороженности? Что-то в этом духе. Ты просто, блядь… я не знаю, — рука Джеймса постепенно сжимала его плечо всё сильнее и сильнее, что Ларс со временем стал хмуриться от боли, — ты делаешь это всё так просто… будто даже не напрягаешься. И это бесит меня. Ты ведь можешь не делать этого всего, не заботиться о других людях, не трогать их, но всё равно делаешь это. Я не понимаю этого…       Несмотря на то, что весь его организм сейчас изнывал от выпитого алкоголя, который, казалось, заменял ему сейчас кровь, а так же от усталости, которая отдавала ему прямо в голову, заставляя мозг включить панику и начать думать, что если он не заснёт в течение следующей секунды, то он вырубится, а то и умрёт, Ларс всё же смог прислушаться к своему другу, сквозь шум и расплывчатые фразы вникая в его слова. И он понял.       Он поднял руку, кладя её на шею Джеймса, думая, что можно сказать, глядя в эти мутные встревоженные голубые глаза. Его пальцы лениво прошлись вдоль его косточек, челюсти, скул, едва касаясь светлых волос, немного щекоча его кожу. А потом Ульрих улыбнулся, догадавшись, что делать. — Не волнуйся, Джеймс. Я просто странный.       Хэтфилд немо уставился на него, ничего не говоря и не выражая на своём лице. Ларс воспринял это как сигнал, как повод приблизиться к нему прямо сейчас и непринуждённо поцеловать эти приоткрытые сухие губы, не слишком долго, чтобы Джеймс, проснувшись по утру, даже и не вспомнил бы этого, вероятно спутав со сном или просто глюками, но достаточно продолжительно, чтобы ударник ощутил чужое дыхание, чтобы смог почувствовать чужой влажный язык, чужие губы, чтобы запомнить и запечатать этот момент, положив его куда-то на самую дальнюю, тёмную полочку в глубине своего сознания.       Он провёл кончиками пальцев вдоль всей руки Джеймса, от сустава к суставу, от мышцы к мышце, прощупывая каждый сантиметр его кожи, запоминая это тепло, этот жар, исходящий от тела его друга сейчас. — Я тоже кое-чего боюсь, — признался ему теперь Ларс, прямо в губы. — Да? — вопрос вышел вместе с опаляющим дыханием, которое обожгло рот ударника. — Угу. Смерти. — Почему? Грудь Хэтфилда, под щекой Ульриха, показалась ему даже мягче, чем подушка, когда он аккуратно положил на неё свою голову. Его ладонь легла поверх грудной клетки Джеймса, ощущая чуть ли не родное биение сердца. — У меня есть много дел, которые я хотел бы сделать, прежде чем как умереть… Есть мечты, которые я хотел бы осуществить. А я боюсь, что это всё у меня отнимут и не дадут возможности исполнить… — Тогда… почему? — рука аккуратно погладила ударника по волосам. — Почему ты так беспокоишься о других людях? Они ведь могут причинить тебе вред.       Ларс с мгновение задумался, размышляя, что ему ответить. Слова сами пришли на ум, заставляя не придумывать ничего лишнего и сказать правду — правду, которую не знает даже его собственный отец. — Потому что я боюсь их всех, Джеймс. И я не хочу, чтобы страх управлял моей жизнью.       Ударник глубоко вдохнул, словно сейчас он совершил самый отважный поступок в своей жизни, втягивая запах Джеймса, который сейчас значил для него почти всё. Недавно выпитый ликёр всё ещё буйствовал в его организме, давая о себе знать, не позволяя парню толком напрячь мозг, чтобы что-то осмыслить, заставляя всё происходящее воспринять как-то абстрактно и нереалистично, словно в каком-то сне, сквозь дымку и марево грёз, но и это давало парню невообразимой смелости, из-за которой нужные слова находились на удивление просто и легко. И тот факт, что Хэтфилд сейчас так же пьян, в каком-то смысле успокаивал Ларса, позволяя думать ему, что это всё — ерунда, что они оба забудут это всё на следующий день. Может, Джеймсу вообще сейчас всё равно, и он не слушает. А, может, это и очередной грустный сон — Ульриху всё только кажется, на самом деле ни Джеймса, который как-то подозрительно добр к нему, ни этой уютной кровати, ни тёплых рук на его плечах, ничего этого просто нет, это лишь всё проделки его пьяного разума и уставшей головы, которая после концертов хочет дать волю фантазии и позволить Ларсу, наконец, расслабиться...       Теперь ударник не мог закрыть глаза. Сон в этот раз оказался за пределами его досягаемости, словно заветное созвездие, до которого невозможно дотянуться. Зато равномерное дыхание Джеймса под щекой, его сердцебиение и рука, которая с плеча переместилась на талию, вполне заменяли Ларсу всё, что только может быть нужно человеку в жизни. Губы аккуратно коснулись его лба, задерживаясь на мгновение. — Спасибо, — прошептал Хэтфилд, прижимая Ульриха к себе, и тот немного поёрзал, устраиваясь удобнее, и перестал шевелиться, стараясь даже дышать тише, чтобы не разбудить ненароком своего друга, боясь, что тот его прогонит и передумает делить койку.       Но Джеймс не прогоняет его этой ночью. Он засыпает, получив все ответы на свои вопросы, отчего Ларс мягко улыбается, чувствуя, как приятный жар поднимается от той руки, которая приобнимает его за талию, до щёк, приятно разливаясь по телу. Напряжение медленно покидает его, и вскоре он тоже засыпает, закрыв глаза, прислушиваясь к ударам сердца Джеймса, которые в этот миг заполняют всё место в его жизни.