В моих венах страшный яд, который ты в меня ввела, а я, кроме тебя, не замечаю нихуя

Запах пластиковых пакетов способен перебить даже самую отборную кровь. Они воняют так сильно, что временами Алтану кажется, что его вывернет, если он станет пить, как и все других, из херовых пакетов. Организм, правда, на подобное не способен уже лет пятьсот или больше, но если как следует напиться, то все базовые функции на какое-то время заработают. И вот тогда его точно вырвет. То ли дело живое тело — пахнущее потом, гормонами и четвертой положительной. Клыки сами лезут непроизвольно, и он оборачивается на запах. — В сторону, хипстер, — низко и насмешливо. Мужик метра под два протискивается мимо с бутылкой пива, на него толком и внимания не обращает. Алтан морщится и от пренебрежения, и от полного отсутствия манер. Яркие вспышки неонового света по глазам не бьют (ему давно уже по глазам свет не бьет; зрачки крайне редко вообще на этот самый свет реагируют, но это детали), поэтому он следит за здоровенным блондином и втягивает воздух носом. Запахов много, но от него пахнет совсем по-другому. Редкая кровь. Ходячий деликатес, даже не подозревающий, что может быть чьей-то закуской. (Юма будет в бешенстве, что он снова таскает домой смертных.) Алтан цепляет чужой коктейль с барной стойки и идет вдоль нее в сторону будущей жертвы. Хорошо, что опыта в подобном деле, предостаточно. Мужчина (хотя учитывая реальную разницу в их возрасте можно назвать его сосунком) даже лицом к нему не поворачивается. Подпирает спиной барную стойку и посасывает пиво из бутылки. — Не очень вежливо так обращаться с людьми, — холодно замечает Алтан, ставя стакан на стойку рядом. — Да что ты, — он и не скрывает своего веселья. Взгляд скашивает на Алтана и хмыкает. — Тебя мамочка-то в такие места отпускает? — Отпускает. Вместо ответа вскинутые брови и очередной глоток из бутылки. А Алтан смотрит на его обнаженную шею, следит за тем, как он голову запрокидывает, когда пьет. Подходит. Абсолютно точно подходит. На всякий случай глубоко вдыхает, чтобы убедиться, что не ошибся, и получает подтверждение своей правоты. Ужин получится вкусный. — Ты так доебаться подошел или что-то предложить можешь? — он локтем опирается на барную стойку, смотрит прямо, а губы то ли улыбаются, то ли насмехаются над Алтаном. И потом. Воняет потом. Здесь почти все воняют потом — клуб переполнен в вечер пятницы, народу столько, что не протолкнуться. Дышать нечем, но это смертным. Алтану подходит и этот аромат уже готовой к употреблению пищи. Он облизывается непроизвольно — и этот жест его собеседник считывает совсем неправильно. В чужом прямом взгляде он считывает похоть так быстро, что хочется рассмеяться. Ну конечно — на что еще рассчитывают смертные в таких злачных местах. Уж точно не на встречу с древним хищником, выслеживающим добычу посочнее. Алтан наклоняется чуть ближе, голос пропитывается смертоносной сладостью. — Хочешь провести незабываемый вечер? Заманивание жертвы в свои руки мало чем отличается от соблазнения. Алтан ловит себя на этой мысли, когда чужие руки прижимают его к себе на заднем сидении лимузина, а губы целуют в холодную шею. Он почти прижат к кожаным чехлам, но это всего лишь иллюзия контроля. Шторка водителя занавешена, да и прислуге хорошо платят, чтобы они молчали. А еще очень хорошо угрожают выпотрошить всю их семью и презентовать кишки на ближайший государственный праздник. Горячее дыхание разве что не жжет вековую холодность кожи. У него перед носом почти чужая сонная артерия, и кровь в ней стучит так громко, что он сначала языком по ней проходится, а потом вгоняет острые клыки в кожу. — Какого хера? Он рычит, отпрянуть пытается, вырваться. И на мгновение кажется, что еще чуть-чуть и переломит субтильного юношу (внешность порой так на руку приходится). Тонкие пальцы хватают край челюсти с одной стороны и руку с другой с такой силой, что не вырваться и не от ударить. Пара секунд борьбы — из-за которой ровные точки на шее рискуют стать рваными ранами — сменяются расслабленностью. Яд начинает действовать. Алтан удовлетворенно шипит, отстраняясь от чужой шеи, облизывает нижнюю губу, облизывает зубы и отодвигается, спиной откидываясь на дверцу машины. — Да, с выбором я не ошибся. Взгляд серых глаз плывет, но не от алкоголя или возбуждения. Яда в крови у него еще не так много, но достаточно, чтобы притупить состояние гнева, паники и сопротивления. Алтан большим пальцем смазывает остатки крови с уголка губ. — Сразу бы сказал, что любишь погрубее. — Ты понятия не имеешь, что я люблю, — и в голосе уже откровенная угроза, но тонкие губы улыбаются, красные глаза блестят в темноте. — Но давай не будем торопиться. Ужинать я люблю по всем правилам и традициям. Кровавый след на чужой шее заставляет приблизиться, приобнять почти любовно и слизать остатки. Алтан прикрывает глаза, втягивая запах крови и пота, пальцами зарывается в волосах. — Будем с тобой дружить? — разве что не в самое ухо. — Ты это так называешь? — и после паузы, не дождавшись ответа. — Ну хули, будем. Алтан языком по собственным верхним зубам водит и еле сдерживается, чтобы забить на собственные привычки и правила и не начать есть прямо по дороге до дома. Пахнет мужик просто потрясающе, так еще и точно совершенно отбитый, раз никакой опасности не почувствовал и не попытался ретироваться, пока яд еще не попал в кровь. Самое то, чтобы пополнить его коллекцию. Вообще Юме не нравится, что он притаскивает смертных домой, что они таскаются за ним небольшими группками, а он выбирает, кого из привязанных будет есть сегодня, а кого оставит на потом. И все же не запрещает, хотя на правах хозяйки клана имеет полное право. Дед тоже любил поглощать еще живую кровь, а не замороженную, а потом размороженную. Да и потом — никто из них не умирает. Убийства ради жратвы запрещены, а значит, приходится контролировать собственные порывы. Хорошо, что за столько лет Алтан прекрасно определил для себя ту грань, когда стоит прекратить. Вкусно пахнущий мужик к себе тянет, в челюсть целует и пытается в губы, но Алтан отворачивается, подставляя щеку. Не трахать еду — еще одно правило. Вроде нигде не прописанное и никем не определенное, но определенно точно важное. Не формировать никаких связей, кроме старой доброй «еда—хозяин». И тогда все будет легко и просто. Тогда в любой момент можно бросить старую жертву, не звать и не приходить самостоятельно. И если она не съедет крышей, то вполне выживет. Про благосостояние душевного здоровья речи никогда и не было. — А чего ждать, когда доедем? Может, тут начнем, а там и продолжим? Они взглядами пересекаются, Алтан острым ногтем большого пальца проводит по чужой губе, кожа лопается легко, кровь проступать начинает. Пахнет просто божественно. Высокая кухня, оказывается, бывает и в душных клубах. Он уже рот открывает, чтобы что-то сказать, но машина тормозит. Мягко, но достаточно ощутимо. — Приехали, — резюмирует Алтан и выбирается из-под мужчины, как только дверь открывается. Яда в крови достаточно, чтобы глушить панику, но недостаточно, чтобы подавить волю, еще нет. Алтан это понимает, потому что тот осматривает огромный дом, не восхищенно, а скорее оценивающе. С прихожей оборачивается на швейцара, открывающего дверь, и хмыкает. — Да уж, неплохо ты тут устроился. — Даже не представляешь, насколько… — еле слышно, одними губами произносит Алтан себе под нос. А дальше сначала четкий и громкий цокот каблуков, а потом громкий женский голос заставляет развернуться в сторону высокой лестницы. — Сколько раз я тебе говорила остановиться? Троих должно быть вполне достаточно. — Жена? — насмешливо почти на ухо. — Хуже, — выдыхает Алтан, наблюдая за тем, как она медленно, но явно раздраженно спускается к ним. — Сестра. Ему и скашивать взгляд не нужно, чтобы понять, что все внимание теперь принадлежит Юме. Она всегда производит такое впечатление; ей точно никто не скажет отойти с дороги и не мешаться. В ней есть нечто такое, чего самому Алтану не хватает. Что-то незримое и властное; появившееся еще до такого, как она стала владелицей клана после убийства деда. Стук каблуков становится почти невыносимым, он морщится, глаза недовольно закатывает. — Я собираюсь просто поужинать, так что формально никаких правил не нарушаю. Она останавливается в шаге от них, тянет воздух носом — Алтан видит, как ее ноздри шевелятся, — а потом резко поворачивает голову к мужчине. — Ты, — говорит, а потом добавляет: — Раньше я тебя не видела. И хер бы побрал эту позерскую натуру, но он задвигает Алтана за себя, нагло берет ее за руку и целует тыльную сторону ее ладони. — Очень рад встрече, — и уже разогнуться собирается, но ее пальцы перехватывают его за подбородок. Заметила поцарапанную губу, думает Алтан. — Все, нам пора идти, — торопит намеренно, но Юма свободную руку вскидывает, молча давая понять, чтобы заткнулся. Выпускает подбородок мужчины из пальцев и подушечкой большого будто бы случайно проходится по его нижней губе. Палец в рот тянет и облизывает. — Не показалось, значит, — говорит. — Нам пора! — настаивает Алтан. — Вам пора? — переспрашивает она самым невинным голосом, но обращается не к нему, а к мужчине. Тот на мгновение теряется, но лишь на мгновение. — Думаю, пару лишних минут найдем. — Хорошо, — довольно соглашается она. И пока Алтан пытается подобрать более убедительные доводы, делает шаг ближе и целует мужчину в губы, разве что к небольшой ранке не присасываясь. — Ты границы переходишь! Она отстраняется, абсолютно ничего не выражающий взгляд на брата кидает и с чужой щеки по плечу и к самым пальцами спускается ладонью, берет за руку того, кто должен был стать самым вкусным ужином за последние лет десять, если не больше. — Он со мной пойдет. — Ты не можешь забрать мою еду! Ты же даже не питаешься живыми людьми? Юма взгляд переводит на мужчину, улыбается обманчиво-ласково, когда на его лице появляется озадаченность. — Алташа так шутит, не слушай. Пойдем, я лучше покажу тебе дом. — Юма! — Знай свое место, — шипит низко, предупреждающе. И все же уводит. Забирает его еду так, будто имеет на это право (а ведь по старшинству иерархии и правда может), а он руки в кулаки сжимает и терпит. Бесится, с ума сходит от злости, но только внутри. Спорить с хозяйкой клана, даже если она твоя родная сестра, так себе идея. Особенно раздражает то, что уже на вершине лестницы его еда тянет ее к себе, а она смеется и заигрывает так, будто это не просто мешок с кровью. Будто у нее свои планы на него, и она видит в нем нечто-то большее. От мерзости аж передергивает. Смертные нужны, чтобы ими питаться. Больше не для чего. Уж это правило Алтан давно и очень хорошо для себя уяснил. А ужинать, видимо, придется чем-то другим.