Рахат-лукум

      Кабинет одиннадцатого «Б» постоянно пустовал на второй смене. Если с девяти утра до трёх дня тут всё кишело жизнью в виде тридцати (вернее, нечасто тридцати) детей в телах семнадцатилетних, то после тут не было вообще никого, кроме технички, которая убирала класс и оставляла его чистым до следующего дня. Возможно, дело было в том, что будущих выпускников засунули в помещение, где раньше стояли станки для уроков труда, и выглядело оно из-за стен цветом отвратительного мятного оттенка, не самых новых парт и вида на боковую площадку рядом со школой, куда каждый день привозили продукты, мягко говоря, не очень. Но об этом история и завучи умалчивают.       А Гера и Стёпа всегда искали способы и места, как и где бы им пересечься, пока у двоих не кончатся уроки. Чаще всего их встречи происходили не очень далеко от этого кабинета — в спортзале или в его каморке, где другие физруки ждали своего урока. Но что там, что там они могли от силы быстро поцеловать друг друга, пока дверь ненадолго закрылась. Этого, как двум людям, которые работали вместе, а ещё скрытно встречались, было недостаточно. Из-за этого они всеми силами пытались найти лазейки, чтобы во время общих «окон» провести хотя бы полчаса вместе.       Первым в класс зашёл Степан — всё-таки он у одиннадцатых ведёт и историю, и обществознание и, если бы там до сих пор кто-то был, он бы смог как-нибудь выкрутиться — но, к счастью, здесь было пусто, поэтому следом за ним зашёл и Герман, закрыл дверь на ключ. Они дружно осмотрели зелёную железную доску, где на всю её основную часть большими буквами было написано «АНИМЕ». Никто из них этому нисколько не удивился.       Ковалёв сел на третью парту второго ряда, по-детски поболтал ногами, опустив глаза в пол и сложив руки в замок, а потом глянул на Василевского, который стоял в метре от него и — нет смысла это скрывать — любовался им.       Физрук потянулся навстречу историку. Оба ждали, когда они останутся наедине, скучали, потому что вчера встретиться не успели из-за жены Германа. Он вынуждено поехал к себе, потому что его отсутствие на её дне рождения вызвало бы слишком много вопросов, Но сегодня же с самого утра нёсся к нему — это было видно по тому, как он быстро-быстро бежал за двадцать минут до первого урока в кабинет, где у него должна была быть история, целовал его — хоть и недолго, пока дети не зашли в класс — а сейчас жался к нему и обнимал, поглаживая по спине медленно, успокаивающе.       — Устал? — спросил Гера тихо, шёпотом даже, отчего по коже пошли мелкие мурашки. Поцеловал в мочку уха и упёрся головой в грудь.       — Угу, — он шептал ему в ответ, касаясь губами его плеча, ведь знал, что он любил эти короткие и «другие» поцелуи, в которых сквозила ещё большая нежность, чем в обычных.       — Чуть-чуть осталось, скоро домой поедем.       Как только он это услышал, внутри у него стало очень тепло. Так тепло, как будто включили обогреватель или как будто осенью, после месяца без отопления, батареи нагрелись. Тепло было только от одной мысли о том, что Гера звал домом не место, где уже несколько лет жил, а вернее существовал вместе с женой, а его, Стёпину, квартиру, где провёл и того меньше. Куда они ездили почти каждый вечер на одной машине, где у Германа уже была любимая кружка, свои меховые тапочки и ещё дополнительный плед, потому тот постоянно мёрз ночью.       «Домой»…       Спустя, наверное, только пять минут, которые они стояли в тишине, Стёпа смог поднять голову с плеча Геры. Посмотрел ему в глаза, наклонил голову вбок, на что словил такую ласковую и красивую улыбку, что тут же захотел поцеловать этого замученного двумя совмещёнными уроками физкультуры мальчика.       Поцеловал.       Сначала коснулся губ коротко, опасаясь, что вот-вот их идиллию кто-то прервёт. Потом уже дольше, уже напористее. Гера осторожно провёл самыми кончиками по мягкой ткани тёмно-синей рубашки на груди, подлез под её воротник, который всегда, когда Стёпа её надевал, был не застёгнут на верхнюю пуговицу, и охладил кожу на ключицах ледяными ладонями. Наверное, если так сделал бы кто-нибудь другой, он бы разозлился, но тут хотелось его согреть, даже если бы пришлось сложить обе руки под рубашку.       Теперь историк целовал его в шею много раз, возвращался к лицу и потом обратно вниз. А когда в таком наклонённом положении стоять стало уже не очень удобно, решил опустить физрука на парту. В этой эйфории, что была вокруг них, это почти в одну секунду получилось, но как только смену положения почувствовал Герман и понял, к чему всё обязательно придёт, вновь сел.       — Что ты делаешь, Стёп? — он засмеялся, когда Степан быстро чмокнул его в щёку, скулу подбородок, а затем снова образовал целую дорожку поцелуев на шее. — Ну Стёп… Мы же в школе.       Пока Гера пытался вразумить Стёпу, даже пытался отодвинуть его от себя — совершенно без усилий, энтузиазма и желания это делать — его рука оказалась у него на бёдрах, скрытых чёрными спортивными штанами. Поднялась выше, пробежалась по тазовым косточкам, отчего у Геры на долю секунды появилось какое-то щекочущее чувство внизу живота. Приятное чувство, как будто и одежды никакой не было.       Всё это время Василевский продолжал жаться к Ковалёву, на что он абсолютно не противясь отвечал. Но у Стёпы в голове почему-то всё равно было чувство, что он что-то забыл. И правда, забыл. Забыл, что ещё чуть-чуть и Гера начёт паниковать.       Отстранился ненадолго, коснулся пальцев, кочующих то к волосам, то к груди. Они мелко дрожали. Степан взял ладони Германа в свои, потёр немного, чтобы и согреть, и успокоить.       — Сейчас у всех, кроме, наверное, вахтёрш, уроки. Они заняты другим, а ещё мы будем стараться не шуметь, — он заметил странный взгляд Геры на белую деревянную дверь. Повернул его лицо к себе, коротко поцеловал в губы, улыбнулся ему, чтобы подтвердить свои слова. — И у вахтёрш сейчас заслуженный обед и время поговорить. Никто не будет нам мешать.       Похоже, успокоили Геру именно последние слова.       После Стёпа бережно снял с него свисток, секундомер для сдачи нормативов, следом мастерку из того же комплекта, что и штаны, и последнее — белую футболку. Уже привычно поцеловал его в родинку на ключице. Потом целовать начал всё: сами ключицы, грудную клетку, соски, которые то ли от прохлады, то ли от возбуждения стали похожи на две бусины.       В это время Гера уже расстегнул пару пуговиц, — надо сказать, что они были буквально крошечными, поэтому заниматься этим, пока внизу что-то очень приятное делал Стёпа, было крайне трудно.       Наконец-то с рубашкой было закончено, поэтому Василевский в одно движение освободился от неё, кажущейся сейчас слишком жаркой, как свитер в тридцатиградусное лето, кинул её на стул, стоящий рядом. А затем, как и хотел несколько минут назад, положил Ковалёва на парту. Скользнул губами по рёбрам, небольшим рельефным впадинкам на животе и опустился к его низу. Поцеловал и туда, а дальше стянул штаны, повозившись перед этим с развязыванием шнурков на кроссовках, о чём не позаботился чуть пораньше, и положил их рядом с тёмно-синим комком.       Герман оказался только в трусах. Через них уже виднелся член, по которому Степан тут же провёл языком. Светлый материал успел немного посветлеть, а Гера, прикрыв глаза, шумно вобрать в себя воздух. Тогда Стёпа уже не смог ждать и стянул с него последний оставшийся на нём элемент одежды. Тут же поцеловал головку члена, влажно облизал её, проходясь горячим языком по чувствительным местам. Потом немного сунул его в рот, двинулся вперёд. Из Германа вышел стон, отчего Степану захотелось хотя бы как-то улыбнуться. Он любил такого Геру. Любил любого Геру, если на то пошло.       Стёпа отодвинулся от Геры. Чуть-чуть передохнуть нужно было им двоим. Он поднялся из неудобного положения и, отпустив ладонь на талию, пробежался по ряду рёбер. На второй руке лизнул два пальца, и пока прильнул к Герману, чтобы поцеловать, ввёл в него одну фалангу. А когда Гера приоткрыл губы, чтобы вдохнуть, Василевский снова вернулся к члену, взял его в рот глубже, чем в прошлый раз, внутри провёл по нему языком, и слегка надавил на стенки внутри Ковалёва. Потом добавил ещё один палец, Гера аж коротко вскрикнул, а следом схватился за голову Стёпы и стал сам его направлять.       Скоро, когда вокруг пальцев не чувствовалось сопротивление, Степан вытащил их. Той же рукой еле-еле расстегнул ремень, поглядывая на Геру. По его лицу, чуть покрасневшему, было понятно, что ему хорошо. Он медленно поглаживал его предплечье, обрисовывал очертания вен, касался громоздких часов на левом запястье, пока Стёпа приспускал джинсы и трусы. Он пододвинул его к себе, аккуратно пристроив у края парты. Потом он заботливо подложил ему под спину свою рубашку, совершенно не беспокоясь о том, что погладил её только сегодня с утра. Герман, всё-таки, гораздо важнее.       Гера смотрел на него любовно, по-доброму, как будто только сейчас понял какие-то чувства к нему. И Стёпа бы с удовольствием его обнял, прижавшись к нему, но только параллельно он ещё поддерживал себя под коленями.       — Всё хорошо? Ты готов? — на всякий случай спросил историк, погладив его по талии, где его тут же коснулась ладонь Геры, ласково погладила.       На его вопрос он ответил сначала только кивком, а потом хотел что-то сказать, но в этот же момент Стёпа вошёл в него, хоть и немного. От этого глаза у него тут же закатились. Он было хотел непроизвольно застонать, но сам же закрыл себе рот. Сжал всё ту же ладонь, сплёл с историком пальцы и большим погладил по тыльной стороне, мыча что-то в руку.       Когда Герман уже привык к этой длине внутри себя, Степан зашёл больше, придерживая его за бёдра. Начал двигаться, размеренно или не очень, — всё делать равномерно из-за какого-то большого комка эмоций вместе с адреналином было слишком сложно. Но, смотря на такого прекрасного сейчас Геру, из лица которого были видны лишь его поблёскивающие глаза, казалось, что он всё делал правильно и в нужном темпе.       На протяжении какого-то времени Стёпа мог то ускориться, вынуждая Геру даже прикусывать ребро ладони, то замедлиться, целуя его то сбоку колена. Как-то совершенно просто оба определяли, что нужно было делать дальше, чтобы аж поджимались пальцы на ногах и закатывались глаза.       Поэтому, когда Гера уже был близок к оргазму, Стёпа понял это как-то на подсознательном уровне. Или он уже в принципе научился понимать его. Вот он начал крепче хвататься за его руку, закрывать рот своей, чтобы не было даже соблазна приоткрыть губы, и всё испортить. Тогда Василевский поднял его правой ладонью, до этого перманентно закреплённой на бедре, — и, кажется, на нём уже завтра будет виден синяк, за который ему, конечно же, будет стыдно, и взял к себе на руки. Ковалёв обхватил его талию, грудную клетку, а сам прилёг на грудь, вжав голову в его плечо. Думал, что удержится и так, но как только от Стёпы последовал новый толчок, он тут же укусил его. И, похоже, что ему стало приятно, иначе почему он где-то сверху еле слышно пискнул. Но появление и осмысление каких-то новых кинков стоило оставить до дома, поэтому он поменял своё положение, теперь уткнувшись носом в шею.       Степан уже в который раз ускорился, почувствовав уже и у себя приближающуюся волну. Посадил Германа на край парты, отнял его от себя и, глянув сначала на очень красивое лицо дорогого ему человека в целом, а потом отдельно на короткую чёлку, спадающую на лоб, на светлые глаза с короткими ресницами, на лирически приподнятые брови, поцеловал его красные губы, то ли покусанные ещё до этого кабинета, то ли похеренные уже здесь. И уже точно потерялся…       Первым кончил Стёпа, потом после недолгому вождению рукой по члену кончил Гера. Но возникла небольшая проблема. Сперма, — чья-то из них двоих, разбирать тут было странно и да и зачем вообще, — попала Василевскому на ткань чёрных джинсов. Что ж…       — У меня в спортзале есть влажные салфетки, — еле слышно объявил Гера, помогая ему застёгивать рубашку, хотя его дрожащие пальцы несколько не делали легче точно такую же у Степы. — Пошли хоть ототрёшь.       И они пошли. Вернее побежали. Быстро, и мимо вахтёрш, даже не заметивших их.       А ученики одиннадцатого «Б» класса не раз после этого замечали, что та самая третья парта на втором ряду, — такая же не новая, как и все остальные в классе, — скрипит и шатается очень странным образом. И только учителя истории и физкультуры что-то об этом знали.