Искалеченные

      — Можешь хотя бы не так ярко показывать своё прекрасное настроение? Твоя приёмная бабушка мертва.       Уильям пожал плечами, надевая маску:       — Если ты хотел, чтобы я о ней горевал, надо было нас познакомить.       — Туше.       Уильям поправил костюм и обернулся. Глядя, как Арман пристраивает на голову корону, он не удержался и со смехом закрыл лицо рукой:       — Боже, ты невыносим.       — Опять что-то не так? — Даммартен нахмурился, одёргивая плащ, — Это костюм Роберта Дьявола. Я смотрел на фотокарточки его статуи. Всё настолько достоверно, насколько возможно.       — Нет, просто смотреть, как ты сам себя… Бог с тобой, ты не поймёшь.       — Уверен, что не пойму. Ты сам во что вырядился? Это просто твой обычный парадный костюм.       — Спросят — расскажу.       — Я тебя и спрашиваю.       Уильям закатил глаза, раскинул руки и поклонился:       — Приятно познакомиться, Эжен де Растиньяк.       — …Самокритично.       — Я учился у лучших.       — Ладно, пойдём. Нечего терять времени.       Каждый Праздник музыки Уильям по достоинству оценивал редкую возможность проехаться в графской карете. Он откинулся назад и даже протянул ноги, чтобы уложить их на сиденье напротив.       Граф бросил на его ботинки осуждающий взгляд — обычно этого было достаточно, чтобы Уильям сжался от ужаса. Теперь же он только улыбнулся.       — Хотя бы не показывай то, что отбился от рук, так явно, — проворчал Даммартен, — мне стыдно на это смотреть.       — Из нас двоих тут ты сидишь в короне из папье-маше. Это мне должно быть за что-то стыдно?       — Пожалуйста. Перестань.       Уильям отвёл глаза на окно. Я слишком хорошо научился читать чувства на скрытых маской лицах. Или слишком давно его знаю. Чёрт, кажется, он действительно сейчас разрыдается.       Он скрепил сердце и похлопал Армана по колену:       — Ну же. Соберись. Ты не первый год это делаешь.       — Знаешь, мне даже всё равно, увидят ли меня плачущим, — признался Даммартен, — не хочется ни сохранить лицо, ничего. Почти хочется умереть, но… Опозорю семью, брошу сестру на произвол судьбы. Хотя она и так не хочет меня видеть.       — Добро пожаловать. Я так живу четырнадцать лет, — Уильям снова откинулся назад.       — И… Как? Как ты это переносишь? Когда не хочется даже есть, и всё отвратительно?       Уильям пожал плечами, прикрывая глаза:       — Я просто очень хотел жить. Вопреки всему. Ты не поймёшь — тебя жизнь всегда баловала.       Он приоткрыл один глаз, зная, что рискнул. Кулак Даммартена сжался, задрожал, но не ударил — он с тяжёлым выдохом дал пальцам расжаться и ссутулился.       — Может, ты в чём-то прав. Неважно уже. Просто переживём этот маскарад, а там и до постановки рукой подать. Мне кажется, всё-таки тогда всё закончится, так или иначе.       Ты даже представить не можешь.       Со скрипом колёс карета остановилась. Они вышли рука об руку.       Театр встретил их ослепительными красками, ворохом блестящих костюмов и грохотом музыки. Граф привычно бросил Уильяма на произвол толпы, чтобы поздороваться со всеми знакомыми, выслушать соболезнования, поблагодарить, намекнуть на то, что неплохо было бы стать вместе с ним патроном театра, напомнить о долгах.       Уильям спокойно прошёлся по залу, избегая людей. Подхватил со стола лакомство, жалея, что нигде не было кофе.       Заметив мелькнувшее в толпе жёлтое платье, он остановился. Присмотрелся в женский силуэт, увенчанный грубо сделанной дамской шляпкой без полей.       Улыбнувшись, он приблизился к Сорелли, теребившей в руках жёлтый зонт, и обошёл её, чтобы заглянуть в глаза:       — Выглядишь отлично. Кто ты?       Сорелли чуть вздрогнула, но улыбнулась и присела в лёгком реверансе:       — Мадемуазель Элизабет Беннет, приятно познакомиться. Ты?       — Растиньяк.       — Серьёзно?       — Я его во многом понимаю.       — Мне кажется, ты просто плохо понимаешь себя.       Они обошли друг друга, присматриваясь.       — Ты выглядишь здоровее, — сказала Сорелли тихо.       — Ты очень старалась над костюмом, — мягко ответил Уильям, — я даже не знаю, как ты нашла время.       Они помолчали. Уильям бросил взгляд в толпу, находя графа по его короне:       — Мадемуазель Беннет, вы же понимаете, что этот — не мистер Дарси? У него не появятся мозги в третьем акте. Или доброта, или человечность.       — Уже давно, не переживай об этом.       — Спасибо. Правда, огромное тебе спасибо.       — А ты? Как ты?       — Поверь, я никогда не питал к нему иллюзий.       — Нет, в порядке ли ты?       Уильям замер. Моргнул. Отвёл глаза:       — Спасибо, Сорелли. Правда, спасибо тебе.       — Ты не ответил.       — Со мной всё будет хорошо. Помнишь, я же говорил тебе — я выберусь.       — Ты…       — Господа! — прогремел возглас.       Уильям обернулся — уже узнав голос, уже понимая, что происходит.       На вершине ведущих к сцене ступеней стоял Эрик, с ног до головы облачённый в красное. На ступени спадал красный плащ, пышные рукава блистали вышивкой. В закрытых бордовыми перчатками руках он сжимал увесистую кожаную папку. Его лицо затемняла широкая шляпа с алым пером, и Уильям вздрогнул, увидев его новую маску — в точности напоминающую череп мертвеца.       — Жамм, — выдохнула Сорелли, готовясь броситься в толпу. Уильям вовремя схватил её за локоть и склонился к ней, шепча:       — Тише. Не бойся. Он здесь не за тем, чтобы убить.       — Ты откуда знаешь? — прошипела она.       — У нас с ним договорённость. Всё будет хорошо. По крайней мере сегодня. Пожалуйста, не бегай по залу — если он подумает, что ему пытаются помешать, будет хуже.       Звучными, размеренными шагами Эрик начал спускаться в зал:       — Я рад приветствовать всех вас, господа, в моём театре. Мы давно не виделись. За время нашей разлуки я написал вам оперу.       Краснея кровавым пятном среди пёстрых костюмов, Эрик нашёл одного из директоров (Уильям не разобрал, кого), и бросил папку на него:       — «Торжествующий Дон Жуан». Я жду, что опера будет поставлена тринадцатого августа. Ни днём поздее, ни днём ранее.       Месяц, поразился Уильям. это же совершенно новая опера, даже если весь оркестр считает её с листа по его кривому почерку, это возможно — но костюмы, репетиции, он ведь ещё непонятно дал ли инструкции к актёрам, танцу, а свет, декорации… Боже, он нас в могилу сгонит.       — Рядом с одноимённым героем главную роль играет сын командора, Андрес де Ульоа, — сказал Эрик, приближаясь к нему и Сорелли, — и на эту роль я требую назначить Уильяма Густавссона.       Со страхом Уильям понял, что Сорелли скользнула рукой в карман и собирается ступить вперёд. Опережая её, он сам подошёл к Эрику, оставив её в толпе, и бросил назад только предостерегающий взгляд.       Сорелли тревожно посмотрела в ответ.       Он обернулся, встретившись глазами с Эриком сквозь маску.       — Он — единственный, кто может иполнить эту роль достойно, — сказал Эрик, снижая голос, впиваясь в Уильяма взглядом.       Только сейчас Уильям заметил, что челюсть его маски открывалась, когда он говорил.       Будто он действительно оживший мертвец.       Некоторое время они с Эриком смотрели друг на друга. Затем Эрик провозгласил, оборачиваясь к толпе:       — Веселитесь, господа. Возвращайте музыку, танцуйте. Какое вам дело, что вы танцуете на могилах?       С этими словами он вновь повернулся к Уильяму и протянул ему руку.       Напуганные музыканты вновь стали играть, и до Уильяма дошло, чего именно Эрик хочет.       — Вы с ума сошли? — прошептал Уильям, — Тут везде люди, на нас все смотрят.       Эрик не сдвинулся с места — очевидно, для него это не было аргументом.       Через его плечо Уильям поймал пробивавшегося через толпу графа, его возмущённый, недоуменный взгляд.       Уильям едва заметно покачал головой — я не знаю, что он делает, — и тут же посмотрел на Эрика, привычно улыбаясь:       — Конечно.       Он подал ему свою руку.       Уильям вальсировал сосредоточенно, избегая наступать на ноги Эрика, на его волочущийся плащ.       И отчаянно старался не радоваться. Не дать сердцу трепетать от обращённых на них вглядов, от того, как Эрик почти что хвастался им. Пытался убедить себя, что Эрик делает это подобно графу, красуется дорогой вещью — но Эрик танцевал с ним слишком бережно.       Чтоб тебе, Эрик.       — Я раньше никогда так не танцевал, — признался он, чтобы хоть как-то отвлечься.       — Почему? — искренне удивился Эрик, — Вы же…       — Вернее, танцевал, с его сестрой, — Уильям чуть улыбнулся, — милейшая девочка, мне жаль, что у неё такой отвратительный брат… Мы были детьми, мне было четырнадцать — не знаю, сколько было ей. Даммартен вытащил меня на какое-то собрание и бросил в зале, а она взяла и пригласила меня потанцевать. Правда, крику потом было… — Уильям поморщился, — Но она всё равно была милой. Надеюсь, сейчас с ней всё хорошо.       Он заметил угрюмое молчание Эрика, и тяжело вздохнул:       — Ну вы чего? Сейчас праздник, вы наконец закончили вашу оперу. Я вами так горжусь. Перестаньте хмуриться.       — Вы не видите моего лица.       — Мне это уже и не нужно. Расскажете, кто вы?       — Я думал, вы читали По.       Уильям не показал свою настороженность, отвечая:       — Значит, вы — Красная смерть. В таком случае, — он игриво поднял на Эрика глаза и погладил по плечу, — не пропадайте никуда, когда снимете маску.       Эрик тихо рассмеялся.       Он оставил Уильяма у края толпы, и, отпуская, мягко погладил по щеке. Уильям не знал, радоваться ли ему, что впервые в жизни человеку не стыдно, не отвратительно прилюдно показать к нему нежность, или сжаться от всех уставленных на них взглядов.       Когда Эрик скрылся среди людей, он с удивлением обнаружил за своей спиной Сорелли. Её рука всё ещё была опущена в карман.       Окинув её поражённым взглядом, Уильям сказал:       — Сорелли, ты нашла для кого бросаться на рожон. Ещё и на Призрака оперы.       — Ты однажды договоришься и не на шутку меня обидишь, — процедила Сорелли, — не забывай, что балерины выносят за кулисами, и как сильно могут тебя лягнуть.       — Прости. Я просто… Не понимаю тебя. И твоего желания меня выгородить. Я ведь не Жамм, я ведь…       — Даже если ты притворялся — ты был моим другом. Ты пытался помочь мне, и сейчас пытаешься — как знаешь, как можешь. И мне тебя жаль. Кстати о твоей помощи — не критикуй больше мой выбор мужчин. Не твоей корове здесь мычать.       Уильям вопросительно качнул головой в сторону, куда ушёл Эрик:       — Ты о нём?.. Я бы не назвал это выбором, но, ладно, соглашусь.       Через толпу он заметил приближение Даммартена.       — Сорелли, теперь действительно уходи. Он идёт сюда.       — Береги себя, — искренне, с болью пожелала Сорелли, уходя. Её встретила Жамм, облачённая в мушкетёрскую накидку и шляпу:       — Ты в порядке? Уильям в порядке? Я не смогла к вам пробиться — это был Призрак оперы, я всё верно поняла?       С усталым вздохом Сорелли положила руку ей на плечо:       — На все твои вопросы ответ — да, кроме одного. Я не знаю, в порядке ли Уильям. И, мне кажется, мы всё-таки ничего не можем изменить, по крайней мере пока.       Жамм сцепила зубы:       — С какой радости Призрак считает себя вправе всем здесь указывать? Вот так брать и тащить одного из наших теноров в танец? Его нужно выжить из нашего театра, и поскорее. Почему никто ничего не сделал?       — Как я поняла, никто не ждал, что он заявится. Никто не был готов.       Сорелли оглянулась и увидела, как Даммартен сжимает Уильяма за плечо и напряжённо с ним переговаривется.       Кроме Уильяма.       — Ты знал, что это произойдёт? — шипел Даммартен, — Знал, что он унизит меня перед всеми? Его театр, провались я на этом месте.       — Не знал, — отвечал Уильям — медленно, почти жемманно, — понятия не имел. Я так же удивлён, как и ты.       Граф смерил его взглядом:       — Дрянь, — и принялся отвечать на вопросы гостей.       Слушая вполуха, как он перекручивает внезапное появление Эрика в трюк экцентричного композитора, который был спланирован заранее, чтобы продвинуть новую постановку, Уильям отпил вина.

***

      Наконец-то оказавшись дома, Уильям и Арман начали готовиться к вечеру. Была снята корона из папье-маше, положен в шкаф плащ, снят парадный костюм. Они оба стояли перед своими зеркалами, стирая с лиц белила.       — Знаешь, что? — заговорил Даммартен отрешённо, — Может, я неосмотрительный дурак… Я всё равно не ждал, что ты возненавидишь меня. Мог предугадать что угодно — но не это.       С грохотом Уильям опустил руки на туалетный столик. Тяжело задышал, сжимая платок, и медленно обернулся к Арману.       Тот отступил — за все годы он ни разу не видел на лице Уильяма подобного гнева: оскаленных зубов, сверкающих глаз. !!! упоминание и неподробное обсуждение изнасилования начинается здесь!!!       — Вы оба что, издеваетесь надо мной, — тихо сказал Уильям, — вас на помойке подобрали, что вы такие дураки? Сами не осознаёте, что творите? А потом последствия того, что вы сделали — и ведь никто вас не заставлял, сделали сами, — приходят пнуть вас в известное место, и вы сидите, удивляетесь, возмущаетесь. Арман, ты изнасиловал меня.       Арман отступил ещё на шаг. Уильям пожал плечами:       — Зачем стесняться слов. Мы оба пытались убить друг друга — я устал. Четыре года назад, ты, Арман де Даммартен, изнасиловал меня в той проклятой беседке. Разбрызганная там кровь до сих пор проглядывает, сколько бы слоёв белизны ты туда не вылил.       — Это была красная краска. Не кровь, — глухо ответил граф.       — По ощущениям — поверь, кровь, и к тому же моя, — Уильям положил руку на грудь и горько усмехнулся, — дьявол, всё же ты идиот. Ты изнасиловал меня. Перед этим годами запугивал. Не давал даже ступить не так, как хотелось тебе — выматывал, ругал, пока я не стал для тебя совершенством. Единственное хорошее, что я могу о тебе сказать — ты хоть и сделал меня вещью, но дорогой, очень дорогой. За это тебе спасибо. От души, — Уильям сделал издевательский реверанс.       Даммартен тяжело дышал, глядя на него.       — Я не понимаю, — выговорил он с трудом, — ты ведь… Ты ведь молчал. Всё ведь было… Нормально. Всё было хорошо. Почему… Что…       Уильям схватился руками за голову:       — Господи, Даммартен, ты тупой. У меня нет на тебя других слов — ты просто тупой. Смотришь на утку и упрямо называешь её собакой. Конечно, для тебя всё было хорошо. А как, по-твоему, я должен был отказаться? Я в ресторане, когда ты меня выгуливал, когда изволил вывести меня из дома, не мог заказать себе то, что хотел, если это расходилось с твоим драгоценным мнением. Я цвет одежды, чуть ли не носков всегда подстраивал под тебя, чтобы, не доведи Боже, не разозлить. И ты сейчас посмотришь мне в глаза, — он взял Даммартена за воротник, — нет, не отворачивайся. Поздно. Натворил — получай. Ты сейчас можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что тогда, в той беседке, ты бы принял моё «нет»? Не сослал бы меня обратно в театр мёртвых, где со мной делали бы то же самое — каждый день, раз за разом, пока я не сдохну?       — Да не сделал бы я этого с тобой! — Арман вырвался и отошёл, отвернулся, — Я просто хотел этим- Влиять на тебя! Я не собирался сделать с тобой такое снова, я ведь не чудовище! Я никогда не смог бы! Это было ужасное место!       — Как интересно. Ты ведь в это ужасное место пришёл. С дружками, добровольно. Ты, кажется, отмечал то, что закончил обучение в Кембридже. Захотелось острых ощущений.       — Я не…       — И выбрал ты ребёнка. Изо всех людей, что там были, ты выбрал меня.       — Просто я увидел в тебе…       — Что я буду слушаться! — Уильям рванул Даммартена за рукав, заставив посмотреть на себя, — Ты увидел, что я — податливый! Что я всем улыбаюсь, слушаюсь, не жалуюсь и не плачу! И сразу подумал — прекрасный ребёнок, мне будет самое то, обзаведусь любовником на всю жизнь. Чёрт, я хотя бы думал, что ты осознаёшь, что делаешь. Я ведь считал тебя умным человеком, — Уильям покачал головой, — наверное, это делает меня порядком тупее, чем ты. !!! упоминание и неподробное обсуждение изнасилования заканчивается здесь!!!       — Если это всё правда… — Арман сцепил зубы, — То… Мне жаль, что всё так случилось.       — Боже, ему жаль! Мальчику жаль, что запачкал штанишки! Давайте ему поможем, давайте его пожалеем, он же не нарочно, они же сами взяли и…       — Прекрати издеваться, — граф снова вырвался и ушёл в угол комнаты.       Уильям тихо рассмеялся и потёр рукой лоб:       — Да что с тебя взять. Богатый, напыщенный петух — во всех смыслах, кстати.       — Уж петухом ты меня не обзывай! — Даммартен резко обернулся, — Ты тут ничем не лучше меня!       — А я не знаю, справедливо ли будет меня так назвать, — признался Уильям, — я же никогда не выбирал, кого любить.       — …мне жаль. Уильям, мне жаль. Надо было сказать мне, ты не…       — Прошу тебя, заткнись. Пожалуйста, просто прекрати позориться, мне самому стыдно за тебя. Ты ещё будешь мне рассказывать, что мне надо было делать.       — И что теперь? Ты всё это сказал мне, столько грязи вылил на меня — и останешься после этого со мной? Будешь смотреть мне в глаза, жить рядом, выступать в моём театре?       Вот умора будет тринадцатого августа.       Уильям собрался с силами, вдохнул, подошёл к Даммартену. Взял его за руки, проигнорировав то, как он попытался отстраниться.       — После всего, что между нами было — почему нет? Я и так жил с тобой дольше, чем без тебя. Мне некуда идти.       — Нам обоим, пожалуй, некуда идти, кроме как друг к другу, — пробормотал Арман, — это отвратительно.       Говори за себя.       — Что есть, то есть. Соберись, скоро ужин. Ты же не хочешь, чтобы наши слуги начали сплетничать?       — Ты дрянь, Уильям. Отвратительная, очаровательная, хитроумная дрянь. Наверное, я всё же рад, что сделал тебя таким.       Уильям тяжело вздохнул и похлопал Даммартена по плечу:       — Я рад, что ты рад. А сейчас я пойду выпью кофе. Того, который турецкий и дорогой.       — Тебе…       — Знаю-знаю, нельзя. Выпью потом лишней воды.       Он вышел из комнаты и спустился в кухню, оставив графа одного.