Спирт по вене

Венти не уверен, что он существует. Это очень странное чувство. Вокруг так тихо. И внутри тихо. Ни мыслей, ни воспоминаний ― он завис в пустоте, и лишь ощущает кончиками пальцев покалывание. Откуда оно? Ничего и не существует кроме этого чувства. Что он вообще такое? Венти… Знакомое слово. Это его имя? А что такое имя? Он апеллирует терминами, смысл которых не понимает. А зачем ему это? Зачем, если можно ощущать эти покалывания и просто существовать? В тишине, в покое. Если всё это оборвётся, если прекратится эта пустота ― он же полетит вниз, верно? Полетит, под тяжестью собственного веса и прошлого. А тут высоко? Не знает, даже глаз открыть не может. Но почему-то кажется, что падение будет смертельным. ― Дыхание всё ещё угнетённое, раствор солевой особо не помогает, пусть в больнице готовят аппарат для гемодиализа. Венти так тихо. Ничего не происходит, совсем ничего. Он просто наслаждается тишиной вакуума. Его ведь не вытащат отсюда, верно? Он пробудет тут до конца. А будет конец? Пустота так привлекательна, не хочется покидать её. Ой… а почему вдруг пальцы перестало колоть? ― Пациент окончательно впал в коматозное состояние, зрачки расширены, рефлексы отсутствуют. Темно. У пустоты появился чёрный цвет. Будто на дне океана ― давит со всех сторон толщей воды и ничего нет. Только он один. Даже самый страшный кракен сюда бы не сунулся, видимо. Получается, он здесь навсегда? Ведь всплыть уже не сможет, да и ниже некуда. Так и пролежит на каменном дне, не в силах даже пальцем шевельнуть. И он всё ещё не вспомнил, что такое имя. ― Дамочка, спокойно! Удивительно, если бы он не впал в кому. Она плавно перейдёт в долгий сон, а вам в больнице дадут успокоительное, пожалуйста, отпустите пациента! Так одиноко. Только это чувство есть в груди. Ему не грустно или радостно ― только одиноко. Один на сотни тысяч километров. Интересно, так глубоко вообще хоть кто-то водится? Хотя бы бактерии какие-то? Или, может, планктон. Да, как в мультике, одноглазый и злой. Только откуда он знает? Есть представление о некоторых вещах, есть размытые образы и не менее размытые знания, но откуда они взялись? Может, это откуда-то из прошлой жизни? А какая вообще жизнь? Разве он бывал где-то, кроме этого дна? Нет, вроде не был. Он всегда был тут один. А разве он против? Совсем нет. Ему даже спокойнее так. Всё изучено. Потому что в такой тьме и изучать-то нечего. Только камни дна да жуткое давление. Но к этому можно привыкнуть, верно? Можно как-то смириться, даже наслаждаться этим. Никаких терзаний, только незыблемое одиночество. Нет ни волн, ни акул. Только Венти и солёная вода. А, может ещё планктон, одноглазый и злой. Но его всё равно не видно, да и какая разница? Венти не нуждается в соседстве. ― Пульс слабый, но прощупывается. Подключайте к ИВЛ и капельнице, сейчас нужно только ждать. Что? Да, положите девушку в соседней палате, её вырубило от успокоительного. Всё ещё темно. Только теперь ещё и страшно. Пустота влекла, но морское дно отталкивает и пугает. Слишком давит. Кажется, что барабанные перепонки вот-вот лопнут от тяжести, и солёная вода хлынет прямо внутрь. Побежит по вене. По вене? Такие знакомые слова. По вене… Шприц, запах уксуса, огонёк зажигалки. По вене. Венти тянет руку, пытаясь схватиться за выскальзывающую из пальцев иглу. По вене. Широкие зрачки и приглушённый смех. По вене. Жгут чуть выше локтя. По вене. Кровавый поцелуй со слезами. По вене. ― Венти, попробуй, ― протянутая ладонь из прошлого с зажатой в ней закоптившейся ложкой. ― По вене. Шприц холодный и прозрачная жидкость в нём так красиво переливается. Почему он раньше не додумался? Вот так впрыснуть в себя. Старался не повторить чужую судьбу, пока сам копировал каждый шаг. Надо было раньше признаться, да? Надо было раньше нащупать пальцем пульсацию и вонзить острую иглу. Почему не сделал так? Чего же боялся? ― Дорогой, отпусти, умоляю, ― откуда-то его позвали. Кто-то убрал холод ладони из прошлого с его пальцев, накрыв дрожащим теплом. Не тем, что шло от трясущегося пламени зажигалки, нет. Это тепло не потухнет, бензин не закончится, колёсико не сломается. Оно куда реальнее крыши, реальнее героина, реальнее прошлого. Оно точно где-то есть, было, во всяком случае. Где-то на поверхности, куда уже не всплыть самому. И он может только лелеять его в своих воспоминаниях, мечтательно наполняя им тело. Будто рывок. Интересно, это какое-то подводное течение? Или, кто-то спустился за ним? Он даже не может посмотреть ― глаза не открываются. Ещё один рывок. Каменное дно уходит, оставаясь где-то внизу. Как его могут тащить через такую толщу воды? Выше. Тут жарче от того самого тепла на поверхности. Да, определённо очень-очень жарко. Но он может только всплывать, ощущая какую-то странную боль в горле. Неужели наглотался воды? ― Отключайте от ИВЛ, он очнулся, ― так далеко, но очень болезненно. Голова взрывается болью, и темнота отступает от яркой вспышки перед глазами. ― Реакция зрачков нормальная, дышит самостоятельно и ровно. Ничего непонятно. Кто эти люди? И где он? И почему голова так ужасно болит? А ещё руки и живот. И в горле немного. С трудом распахивает глаза, а перед ними разве что пелена с пятнами света. Так, ещё раз. Все силы уходят на моргание, но картина немного яснее: высокий серый потолок и три длинные белые лампы. Самая левая немного мигает, и Венти всматривается в неё чуть внимательнее, ощущая, как вспышками боли отдаётся любое движение зрачков. ― Так, сколько пальцев показываю? ― с трудом через жуткую боль разбирает слова, переводя взгляд на сидящего рядом мужчину. Кажется, Венти его не знает. Чуть щурится, сосредотачивая всё внимание на чужой руке, пытаясь понять, что от него хотят. Большой, указательный, средний — даже такие простые размышления приносят мучения и спазмы. ― Три? ― как же странно звучит его голос. Хриплый до невозможности и едва-едва различимый. ― Полное имя своё назови, ― так же громогласно продолжает мужчина, и Венти чуть скулит, нервно дёргая глазами. Как же больно! ― Не волнуйся, я сейчас вколю тебя обезболивающее, но для начала нужно пройти тест. Так как зовут? ― Венти Декарабиан Барбатос, ― язык заплетается, и он только со второй попытки выговаривает сложный набор звуков, откашливаясь после каждого слова. Почему в горле так саднит? ― Отлично, ты у нас соня оказался, ― врач чуть посмеивается, откидывая тёплое одеяло с правой ноги Венти и протирая спиртовой салфеткой ему бедро. ― Как вышел из комы, так пятнадцать часов проспал. Даже побоялись с ИВЛ снимать, думали, вдруг обратно впадёшь. ― Комы? ― игла с размаху входит в ногу, и Венти, не в силах вскрикнуть, скулит от болезненных ощущений, которых и так сейчас предостаточно. ― Ну, расслабь ногу, больнее только, ― врач вытаскивает шприц, откладывая его на металлический поднос, и быстро обматывает место укола эластичным бинтом. ― Перепил ты, парень, даже страшно сказать. Давно к нам в таком состоянии не привозили. Давай ты сейчас поспишь ещё, могу даже снотворное вколоть, а потом уже всё расскажу тебе. У тебя организм сейчас совсем не в том состоянии, чтобы нервничать. ― Подождите, ― Венти отчаянно не помнит ничего. Воспоминания обрываются где-то в машине Чжун Ли, когда чувство вины вдруг захлестнуло его с головой. Что было дальше? Они же ехали домой, разве нет? Как он смог себя до комы довести? ― Можете хотя бы кратко объяснить? ― Ты поругался со своим другом, если я правильно понял, вот и решил выпить, ― врач поднимается, проверяя стойку и капельницы, от чего Венти, только заметивший свою истыканную руку, немного ёжится, отводя глаза. ― А у тебя уже было слабоватое состояние, стресс ещё сказался и гастрит, вот и вылилось в интоксикацию. Ты не переживай только, ладно? Всё с тобой сейчас хорошо, через пару недель бегать будешь. ― Ага, ― кивает, утыкаясь взглядом в потолок. Поругались? Он совсем этого не помнит. Но, если он купил себе выпить, значит Чжун Ли был не с ним. Что же он ему такого наговорил, что Моракс оставил его? ― А кто скорую вызвал? ― Девушка и мужчина, ― врач вновь накрывает Венти перебинтованную после укола ногу и пару раз подбадривающе хлопает по ней. ― Мужчина уехал сегодня утром, работа, видимо, а девушка сейчас ужинает в соседней палате. Переволновалась немного, мы ей успокоительное дали да разрешили отоспаться. ― Люмин здесь? ― это звучит как приговор. В который уже раз? Третий за последнее время. Боже, он в очередной раз всё испортил, вытрепав ей все нервы. Не так ведь должен заканчивать день рождения, не у койки твоего друга-идиота, впавшего в кому по собственной глупости. ― Можете позвать её? ― Только если ты не начнёшь нервничать, ― строго наставляет врач, даже немного грозя пальцем, но всё равно подзывает проходящую мимо палаты медсестру, прося пригласить Люмин. Венти шумно сглатывает, сцепляя пальцы. А почему они так трясутся? ― А, это тремор, не волнуйся. У тебя после такого ещё несколько месяцев могут дрожать руки или язык, но это постепенно пройдёт. Я, кстати, мистер Хоффман, твой лечащий врач. ― Очень приятно, ― за стенкой что-то шумно падает. Судя по звуку, как минимум кровать. Это возвращает едва-едва ушедшую головную боль, но Венти не подаёт вида, чуть приподнимая уголки суховатых губ. Больно немного. Видимо, это от трубки ИВЛ. Стук двери соседней палаты. Барбатос сглатывает, крепче сжимая пальцы. Он бы на месте Люмин влепил бы себе хорошую такую пощёчину, если честно. Хотя бы словесную. Дверь открывается слишком медленно. Или это Венти так кажется? Люмин, как и была на дне рождения, в красивом платье, слегка помявшемся от сна, но немного растрепанная и без макияжа. И всё равно выглядит чудесно. Особенно когда улыбается широко-широко, всхлипывает, прижимая руку к губам, и в пару шагов добирается до больничной койки, садясь на мягкий матрас. ― Придурок, ― тихо шепчет между всхлипами, резко перехватывая его руку и поднося её к своей груди. ― Знаешь, как я перепугалась? ― Прости, ― стыдливо опускает взгляд, но едва заметно сжимает её руку, гладя выпирающие костяшки. ― Мало одного «прости», придурок! ― ругается, повышая голос, а сама прижимает его ладонь ко лбу, позволяя кончиками пальцев ощутить слёзы на щеках. ― Я убью тебя, понял? Придушу подушкой, если только посмеешь что-то такое выкинуть. Кольцо мне ещё это подарил, идиот! И после этого так поступил?! И всё не может перестать плакать. Ей обидно до дрожи, злость на себя и Венти, копившаяся два года, льёт через край, и нет совсем никаких сил её унять. Хочется кричать, хочется злиться и обижаться, вбить своим голосом Барбатосу в голову, какой он идиот. Пусть уже поймёт! И он понимает. Молча сидит, опустив подбородок, и слушает её выговор, кивая почти после каждого слова. Но всё равно так радостно. Потому что Люмин наконец сказала всё, что должна была говорить эти два года? Или потому что его клонит в сон от укола? ― Ещё и Чжун Ли так задел! ― Венти резко распахивает глаза, впиваясь взглядом в подругу. Хлопает ресницами, крепче сжимает дрожащие пальцы и немного прокашливается, забираясь по подушке чуть выше. ― Люмин, а что я ему сказал? ― ему жуть как стыдно, когда девушка поднимает заплаканное лицо, даже на минуту перестав всхлипывать от удивления. ― Ты не помнишь? ― приподнимает брови, рукой Венти вытирая слёзы в уголках глаз, на что тот только качает немного головой, чувствуя, как тяжко становится думать. Видимо, ещё пара часиков сна ему не повредит. ― Я… не знаю, стоит ли тебе знать. Хотя, он приедет через пару часов, думаю, лучше не ему тебе такое напоминать, ― он приедет? Это вызывает какую-то смутную радость в груди, и Венти даже улыбается через волнами накатывающую усталость, старательно вслушиваясь в каждое слово. ― Не принимай близко к сердцу, но ты сказал, что не любишь его. Венти смотрит на неё пустым взглядом. Что он сказал? А в голове какая-то каша. Хочет спросить, как так случилось, зачем он такую глупость произнёс и почему они поругались, но всё плывёт и даже собственный голос не подчиняется. Как же хочется спать. Вздыхает поглубже, прикрывает тяжелеющие веки и всё старается понять одну вещь. Чжун Ли поехал за ним, да? Поехал после всего этого?

***

В палате так душно, что даже голова немного кружится. Но Чжун Ли сидит на кровати, задумчиво глядя на пустую тумбочку. Уже час сидит. А в мыслях пустота ― почти как вчера, но не так болезненно. Он бы, может, и думал сейчас о чём-то, но слишком вымотан. Хочется просто завалиться в кровать, а потом проснуться и понять, что всё это был дурной сон. И снова вся эта канитель: отвезти Венти в университет, доехать до работы, заварить кофе, просидеть до обеда над бумажками, спуститься в столовую, переговорив по дороге с половиной сотрудников, перекусить, вновь вернуться в кабинет, а потом, совершенно вымотанным, поехать домой, где его уже ждёт какая-то сюрреалистичная история про студенческую жизнь. Всего ведь неделя так прошла, верно? Так почему он настолько привык? Настолько, что сейчас невыносимо хочется лишь проснуться, вернув всё на круги своя. Но Венти спит в больничной кровати, пока из пакетов на крючках по прозрачным трубочкам медленно стекают сотни капелек. И часы ещё тикают над дверью в палату. Тик-так, тик-так. Как-то на автомате гладит тонкую щиколотку через плотную ткань одеяла, а солнце уже и заходит, кажется. Почему-то время особо не чувствуется. Только эта страшная духота и размеренное дыхание Венти. Наверное, зря он тут сидит. Вымотанный организм Барбатоса сейчас пытается восстановиться, отдыхает. Может, было бы лучше приехать завтра? Ему и самому не мешало бы поспать, потому что правый глаз уже немного дёргается, коллеги на работе подметили, даже неловко было. Но подняться не может. Как и перестать гладить чужую ногу. Как оно всё теперь будет? Венти нужно лечиться, серьёзно лечиться. Пара месяцев в больнице под надзором психотерапевта и нарколога. И никакой гарантии, что потом не сорвётся. Да, алкоголизм ― заболевание, в первую очередь. Нельзя просто так взять и бросить. Сколько должно пройти, чтобы всё окончательно забылось? Год? Два? Может, и всей жизни не хватит. Подумать только, вся жизнь, наполненная срывами, истериками и больницами. Но это если сейчас Барбатос начнёт капризничать и откажется от лечения. Но это ведь его выбор, верно? Какое право Чжун Ли имеет лезть в его жизнь и диктовать там свои правила? ― Привет, ― совсем тихо. Но Чжун Ли всё равно вздрагивает, отрывая взгляд от тумбочки. Венти всё так же лежит на спине, но теперь едва приоткрыв глаза, немного блестящие от света заходящего солнца. А ещё золотистые полосы так красиво переливаются на его волосах. Хочется коснуться, но выходит разве чуть сильнее сжать пальцы на тонкой ноге. ― Как себя чувствуешь? ― зачем-то шепчет, едва заметно улыбаясь, когда Венти мило жмурится, бросая взгляд на светящее в глаза солнце. ― Меня всего обкололи обезболивающим, ― немного пожимает плечами, подминая одеяло себе под локти. ― Вот только руки теперь трясутся ужасно. ― Я думал тебе что-то привезти, но врачи сказали, что нельзя ― сидишь на строгой диете, ― протягивает ладонь, поднимая что-то очень небольшое, что до этого спокойно лежало в ногах Венти. Панамка. Та самая, что Чжун Ли купил ему несколько дней назад. ― Вот, не нашёл ничего лучше. Там ещё сумка с вещами стоит, на пару недель должно хватить, пересмотри потом, вдруг я забыл что-то. ― Спасибо, ― Венти улыбается совсем слабо, и садится, опираясь на свободную от капельниц руку. Ладони и правда трясутся очень сильно, он даже с трудом держит в пальцах панамку, стараясь надеть её ровно. Выходит медленно, но Чжун Ли молчит, почему-то не решаясь помочь. ― Ну, как я выгляжу? Дежавю. Чжун Ли смотрит на него долго-долго, пока вдруг не обнаруживает, что по щеке медленно проскальзывает капелька. И всё равно смотрит. У Венти видно сильный отёк, кожа какая-то будто желтоватая, глаза покрасневшие, а в уголках рта два синяка от ИВЛ. Но он такой красивый. Потому что улыбается? Потому что больше не видно пустоты в глазах? Да, наверное. Как его вообще могла раньше интересовать эта пустота? Ведь в этих глазах куда приятнее видеть собственное отражение и такой тёплый блеск. ― Ты похож на гриб, ― чуть усмехается через слёзы, а Венти немного двигается, кивая на место рядом с собой. И как-то так тихо. Барбатос съезжает обратно на подушку и поворачивается на бок, пытаясь не дёргать своей истыканной катетерами рукой. ― Я в уличной одежде. ― Ложись, ― и он не может сопротивляться. Снимает с ног обувь, аккуратно ставя её на пол, подтягивает колени, чуть сдвигая одеяло, и опускает голову на его плечо, выглядящее таким тонким в этой серой больничной футболке. Тепло. Вдыхает чуть глубже ― от Венти пахнет медицинским спиртом, таблетками и бинтом. Шампунь с яблоком ему нравился намного больше. Но это всё ещё Венти. И его трясущиеся пальцы сейчас зарываются Чжун Ли в волосы, пытаясь безболезненно стащить туго завязанную резинку. Не выходит, и он оставляет эту идею, просто немного поглаживая чуть выше виска, пока его суховатые губы едва ощутимо касаются макушки. ― Ты останешься на реабилитацию и лечение в наркологическом, ― тихо шепчет ему в шею, пока слёзы скатываются по щеке, влажными пятнышками оставаясь на подушке. Когда-то его научили не лезть в чужие жизни. Но ведь сейчас он просто защищает свою, верно? Нет, опять врёт себе. Он нагло диктует свои правила, не спрашивая даже на это разрешения. И ему вовсе не стыдно. ― Даже если не хочешь, хоть силой заставлю. Я не смогу вытянуть тебя один. ― Хорошо, ― Венти сейчас на всё согласен, потому что поля дурацкой панамки немного заезжают на глаза. И потому что сопротивляться сейчас нет сил. ― И, когда выпишут, есть ты будешь по расписанию и то, что я скажу, ― говорить всё сложнее, и отчаянно хочется всхлипнуть, но он пока держится, лишь сжимая пальцами одеяло. ― Строго по диете. ― Хорошо, ― снова едва ощутимо целует волосы, тяжело выдыхая, тем самым нагревая кожу головы. А ведь тут и так ужасно душно. ― Сейчас возьмёшь академ, сессию сдашь в сентябре, если поправишься, ― и всё же всхлипывает едва слышно, но трясущиеся тонкие пальцы тут же ощутимо напрягаются, старательнее выводя узоры на виске. ― И возьмёшься за учёбу, как сможешь, понял? Я помогу тебе с ней, но ты догонишь программу. И больше не будешь сцены закатывать, если я плачу за тебя. И ещё… ― Чжун? ― тихо зовёт Венти, чуть отодвигаясь назад, чтобы поймать чужой взгляд. Неловко. Потому что у обоих глаза мокрые и ужасно взволнованные. ― Мне Люмин рассказала, что я тебе наговорил. Скажи, ― запинается, поджимая губы и немного кусая их в попытке успокоиться, ― ты мне поверил? ― Нет, ― это ведь правильный ответ? И такой логичный. Всё складывается, и они снова счастливы, да? Но Венти смотрит слишком долго, и Чжун Ли сдаётся, устало опуская ресницы. ― Да. Знаю, что ты просто глупость сказал, но я всё равно поверил. ― Тогда я хочу, чтобы ты меня сейчас послушал, ― он вновь немного кашляет, сползая вниз, чтобы лица были на одном уровне. Смотрит пару секунд, а потом вдруг улыбается так ярко, что даже закат за окном совсем меркнет. ― Я очень сильно люблю тебя, солнце. И мне так жаль, что я сказал тебе совершенно иное. Я знаю, одних извинений тут мало, и я буду стараться делать всё, что ты меня попросил. Но я ведь... я ведь, получается, зависимый. А значит впереди ужасные месяцы. Думаю, я буду просто отвратительным, и тебе придётся всё это терпеть. Может, я даже вновь скажу тебе что-то ужасное, просто потому что… буду думать об алкоголе, а не о тебе. ― Я понимаю, ― Чжун Ли кивает, через силу улыбается. Потому что хочется рыдать. Он с трудом вытерпел эти пару дней, как сможет пережить недели? Ещё и лечение стоит так дорого, а значит, придётся зашиваться на работе целыми днями. Ещё и офис. Он вообще выживет? ― Нет, дослушай, ― Венти снова кашляет и немного елозит по подушке, двигаясь ещё ближе, так что их носы почти соприкасаются. ― Я хочу, чтобы ты очень-очень отчётливо запомнил этот момент. Нет, этого мало, ― думает пару секунд, а потом вдруг улыбается капельку шире. ― Дай мне свой телефон, пожалуйста. Чжун Ли не спорит. Лезет в карман брюк, отточенными движениями вводит пароль и протягивает Венти. Тот держит его над головой Моракса, так что тот ничего не видит, но даже и не пытается, разглядывая тонкие выпирающие ключицы и грудину. Венти настолько худой, что её отчётливо видно через бледную кожу. Пальцы его жутко трясутся, и Барбатос ругается себе под нос, видимо, не попадая по нужной иконке. Над ухом что-то коротко звенит ― запись диктофона. Пара секунд тишины, Чжун Ли не видит лица Венти, но, кажется, тот хмурится, собираясь с мыслями. ― Пожалуйста, не слушай, если я опять сказал тебе глупость, ― он прерывается, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и немного унять дрожь в голосе. ― Я сейчас полностью трезв и на крови готов клясться, что не совру. Так вот, сделай звук громче, ― подносит телефон прямо к губам, даже не скрывая тихий всхлип. ― Я люблю тебя, солнце. Очень-очень сильно люблю. Возможно, впереди настоящий ад. Возможно, придётся заработать пару нервных срывов и штук шесть истерик. Возможно… Так много всего может произойти, да? Но Венти очень тёплый, и Чжун Ли укрывает их обоих одним одеялом, носом утыкаясь в тонкую шею. Раз, два, три, четыре, пять ― ровно пять родинок: две над ключицей и три под. Он ведёт по ним пальцем, соединяя в причудливый узор. Какой получился знак зодиака? Потому что Чжун Ли явно родился с солнцем в этом созвездии. А ещё он, кажется, нарушает правила больницы. Часы посещения уже давно закончились, да и спать с больным в одной койке нельзя, даже из соображений гигиены, тем более в уличной одежде. Наверное, медсестра, что придёт на вечерний обход, выгонит Моракса. Но пока он может устало прикрыть глаза, чувствуя, как размеренно дышит Венти, как вздымается его грудь и как гулко стучит сердце. И часы ещё тикают над дверью. Тик-так, тик-так. Разве может быть что-то лучше? Разве было когда-то? Пахнет медицинским спиртом, таблетками и бинтом ― лучше бы пахло яблочным шампунем ― но это совсем не важно. Пахнет Венти. Пахнет человеком, научившим его чувствовать.