одеяло.

Покажи мне своё одеяло, и я скажу кто ты. У Москвы крутое одеяло. Импортное, неизвестно откуда вообще взялось-то. Может, подарил кто-то, а может, Миша сам его прикупил во время командировки. Оно какое-то современное: зимой греет, летом с ним не жарко, а уютно, комфортно. Ещё и огромное. Под ним спокойно умещается двое (трое!), да и наверняка уместилась бы вся европейская часть развалившегося Союза, только вот никто ещё не пробовал. К этому чуду вообще мало кто имеет доступ. Только Москва и, соответственно тот, кто делит с ним кровать. Первое, что хочется сделать утром Саше — избавиться от одеяла. Вылезти из-под него и уйти куда-нибудь подальше. Оно пахнет Мишей, оно греет, как Миша, но времена, когда это было жизненно необходимо, прошли. Там, далеко: в Зимнем дворце, в тени садов, после театра, где им было мало друг друга. У Москвы над головой бескрайнее небо, которое он хотел бы разделить с Сашей, но тот прячется под потолком и кутается в своё одеяло. Камалия говорит, что им просто нужно отдохнуть. Мол, перегорели, надоели друг другу, но признавать сам факт того, что спустя все эти года появилось столь неприятное чувство перегорания, страшно. Какая-то искра, которая зажглась в них давным-давно, потухла. А если это была та самая искра, которая освещала всё? А если больше никогда ничего подобного не будет? Саша сильно загнался на этой теме. У Миши есть, за что держаться, он же всё-таки столица. Если в нём потухнет какая-то крохотная искра, он будет смотреть шире: свеча, лампочка, магазин светильников. Просто у Миши всё было хорошо со знаками препинания: он знает, где поставить точку и начать новое предложение. Саша тоже гуманитарные науки знает неплохо, но со временем стал слишком сильно сомневаться во всех этих правилах. — Доброе утро. Миша застыл в проходе. Не то чтобы Питер, сидящий за столом с чаем, был чем-то удивительным. Это вообще было самой стабильной вещью. Просто обычно Питер не просыпается так рано. Бывали, конечно, дни, когда они оба просыпались до рассвета, потому что волнение мешало спать. Или, что тоже было не раз, совсем не спали, развлекая друг друга всю ночь своей компанией. В разных смыслах вообще. — Доброе, — кидает в ответ Миша и идет по коридору дальше в ванную. Всё идет не так. Абсолютно всё. Была какая-то смутная надежда на то, что секс всё исправит, потому в постели они всегда невероятно чувствуют друг друга. Когда мозги отключаются, и в дело вступает возбуждение, проблемы автоматически отпадают. Только вот ебаться круглые сутки не получится, да и секс не сильно походит на супер-клей для любых отношений. После чая Саша в срочном порядке собирается домой. Завтракать его позвали ради приличия, и он также ради приличия отказался. Это не было озвучено вслух, но у Москвы сегодня какие-то дохуя важные дела: по нему это видно. Михаил Московский сам по себе дохуя важный. Остается в своей дохуя важной квартире с дохуя важным одеялом. А у Александра Романова (уже, благо, не Невского) дома самое обычное одеяло. В целом, ему и так более-менее комфортно. У себя лучше, чем где-либо ещё. Иногда его гордое одиночество скрашивает Казань или кто-то другой. С тем же Калининградом порой устраиваются встречи. Ну и, конечно же, с Мишей. Реже, чем раньше, но достаточно, чтобы не чувствовать огромную пропасть между ними. Разложи на бумаге и увидишь, что ничего не изменилось. Та же квартира, та же работа, то же общение на расстоянии сквозь призму различных идеалов, но как-то всё начинает скатываться вниз. Саша думает, что так старость и наступает, когда какой-то пиковый момент жизни уже позади, и остается медленно идти вниз. Поэтому деды всем недовольны. Мало того, что у них всё болит, так они ещё и заебались спускаться вниз по этой воображаемой лестнице в ожидании смерти. Вернемся к одеялу. «Нравится?» — спросил однажды Миша. Это было несколько лет назад. Саша, пиздец довольный, расслабленный, не до конца отошедший от оргазма, лип к этому одеялу так, будто несколько минут назад он с ним трахался, а не с Москвой. Объективно, понять можно. Одеяло прекрасное, жаль только, что полностью оккупировано. В ответ на вопрос Миши (бессмысленный в какой-то степени, всё же прекрасно видно) Питер только что-то невнятно промычал. И в том бессвязном наборе звуков Москва услышал призыв подарить на ближайший праздник точно такое же. С тех самых пор нераспакованное одеяло валяется на верхней полке шкафа у Саши. Московский либо не знал что дарить, если не одеяло, либо сильно затупил, раз не понял, что мягкая ткань — далеко не самое важное. Вот если бы Миша влил туда свой одеколон, шампунь, гель для душа и ещё поспал бы под этим одеялом пару месяцев, то тогда какой-то эффект бы появился. Хотя всё равно было бы уже совсем не то. В обычное время этот подарок вызывает ровно две эмоции: либо холодное равнодушие, либо жгучую злость. Второе происходит в периоды особо тяжелые, когда Саша готов загоняться по любому поводу. Просто ему начинает казаться, что Москва таким жестом пытался откупиться, мол, я тебя греть больше не буду — лови одеяло. Романов ведь всегда подозревал, что в один момент счастливые отношения прекратятся. Натура у него такая — подозревать и предполагать. В своих подозрениях он даже сломал временную линию: счастливые отношения закончились лет семьдесят назад, а все подозрения сформировались только сейчас. Одеяло — мелочь, Московский наверняка уже и забыл, что когда-то его дарил. Хотя Миша привык запоминать все мелочи, связанные с Сашей. Поэтому, чем чаще Питер слышит от Москвы «Извини, забыл», тем чаще понимает, что он пиздит. А слышать эту фразу Питер начал часто. Справедливости ради, Саша тоже врёт, когда говорит, что не может приехать в столицу из-за важных дел. Потом он врёт, когда говорит, что приехал в столицу только из-за важных дел. У Питера важных дел мало, а пиздежа в жизни всё больше и больше. Саша возвращается домой, тянется за вещами в шкаф и снова взглядом цепляется за прозрачную упаковку от одеяла. Иной раз возникает непреодолимое желание продать, выкинуть, отдать первому попавшемуся бомжу, чтобы больше никогда ни о чём лишнем не напоминало, но Питер преодолевает этот душевный порыв и старается придумать одеялу новый ассоциативный ряд. Чтобы никак не про Москву, чтобы о чём-то свежем, бодрящем. Жаль, что одеяло и бодрость сами по себе плохо вяжутся. Как много проблем из-за такой будничной и непримечательной вещи. Но это всё — причина занять чем-то голову. Найти проблему в одеяле, спихнуть вину на него. Саша всех вообще обвиняет: и себя, и это одеяло, и Москву, в конце концов. Он обвиняет наркотики, но всё равно что-то себе вкалывает и возвращается домой только через пару дней, и то лишь потому, что надоело заливать в себя спиртное литрами в компании смертных. Но у Питера-то трезвость в планах и вовсе не стояла. Алкоголем и веществами он вытравливал из своей башки всех тараканов: всю революцию, весь двадцатый век, войну и её последствия, всего Михаила Московского с его ебучим одеялом. Сашу из любви в ненависть бросает, пока все едкие, нежные, грубые, ласковые слова Миши, которые тот за пару веков успел наговорить вдоволь, культивируются и находят своё отражение в одеяле. Потому что от Москвы не осталось ничего — он и сам уже, наверное, на страну забил, даже в новостях не светится, а в Питере — тем более. И Саша злится, Саша тревожится, Саша в магазины за водкой заходит, как к себе домой, и точно знает где можно достать несколько грамм. У Саши в квартире бардак, а единственная нетронутая вещь, похороненная в пыли, — одеяло. Саша и на «Саша» перестал отзываться: слишком с «Шура» сросся. Но когда его Шурой называет Москва — не призрак и даже не последствие запоя — хочется кинуть в него что-нибудь, чтобы развеять и стереть его упоминания нахуй навсегда со страниц маленькой истории Санкт-Петербурга, выгнать из дома и больше никогда не видеть. Саша ночью кутается в импортное, абсолютно обычное и ничем не примечательное одеяло, утыкается носом в мягкую ткань, не пахнущую ничем, и слышит оглушающую тишину своей старой пустой квартиры. Сорванная прозрачная упаковка ложится поверх пустых бутылок около кровати. Саше придётся провести в пьянстве оставшуюся жизнь, чтобы забыть всё.