.⸙͎История с продолжением....⸙͎

Для галочки. Часть вторая. Когда шипы рвутся к горлу… Ребенок начинал поджимать под себя ноги от болей в животе. Он мог только полулежать на боку. И никогда не переворачивался на спину. Одновременно с этими симптомами тошнился, но очень умеренно. Ребенка редко рвало жидкой желтоватой рвотой, потому что ребенок второй день отказывался от еды. Его стул был жидковатым, но кала было мало... Совсем недавно ребенок объелся спелыми помидорами с рынка. Тогда его рвало целый вечер фонтаном рвоты. Но это желудочно – кишечное состояние быстро прошло... Сейчас человек отказывался от еды. Температура тела была чуточку повышенной. И жаловался детеныш, постоянно жаловался на боли в животе. …И, значит, что - то нужно было делать срочно… Хотя бы убрать подальше, задвинуть за шкаф, непослушного и непоседливого маленького ребенка, который принимал все болезни старшего за игру. И постоянно норовил попрыгать рядом. ...Я так сегодня устала! За этот большой и напряженный день… С утра уже съездила в деревню. И получила справку от главного врача больницы о том, что младший ребенок проживает у селе у бабушки и нуждается в прикорме, поэтому должен получать молочные смеси бесплатно. О, это был строгий допрос! Мне было легче, когда как - то раз, по случаю, меня допрашивали всем убойным отделом РУБОП. Дюжие мужики поигрывали мускулами и специфическими "допросными" интонациями голоса. Они выставляли напоказ "левольверты", точнее, дубинки и наручники, но не были так внимательны к деталям и разным женским мелочам… Я осторожно отвечала на вопросы Главного врача Тамары Александровны и думала: Когда же, когда, вместо обыкновенной сельской женщины и ласкового детского врача вдруг появился вместо нее и вылез на свет сухой и въедливый медицинский администратор... Быть может, не только с возрастом так изменилась она, но вместе с потерей больницы, что стояла возле пруда все мое детство, под полуразрушенной церковью, в центре села. Модернизации, оптимизации и отсутствие финансирования уже разрушили лабораторию и закрыли стационар на двадцать лечебных койкомест. Стационар был крепким, старинным, зданием. И все еще держался за жизнь. Его могли бы приспособить потом под жилье. Как это случалось раньше с яслями и детскими садиками, которых в селе до модернизаций насчитывалось несколько штук, примерно, три или четыре крепких здания. И садики закрывались. Их отдавали «нужным» людям под жилье. Быть может, такая же судьба ждала большое здание стационара. А вот стоматология и лаборатория уже разрушались. И скалились мне навстречу то выбитыми неровно стеклами, то вывернутой косою дверью… А церковь теперь процветала, блестела вновь отстроенными куполами и властвовала над селом, заглядывая по утрам в зеленую ряску специально для церкви выкопанного, еще в давние времена, всегда спокойного и равнодушного к переменам в жизни села, круглого, застойного прудика... Тамара Александровна закончила допрос, подписала справку на молочную кухню и протянула мне ее равнодушно, как чужой. Справку взяла и вспомнила тот яркий летний день, когда мы рядом с Главным врачом сельской больницы по улице шли и разговаривали. О том, как совсем недавно, с матерью, искали в зарослях камыша корову, а нашли старика, которого разбило параличом. Он лежал бурой тенью, почти незаметный среди зарослей и камышей, в брезентовом плаще - накидке. И я сегодняшняя ни за что не подошла бы ближе, запуганная интернетом, маньяками и преступниками. Но в пору моего детства деревенские люди еще не боялись других людей. Мы подбежали с матерью, старика на спину перевернули. Его холодные и шершавые, почти чешуйчатые от загрубелой кожи ладони не отличались по цвету и ощущениям от грубой и старой, еще «военной», времен Второй Мировой войны, ткани его плаща. Старик пытался что - то сказать. Но только мычал и пускал пузыри. Слова выговаривать у него не получалось. Вели его с матерью к дороге, почти несли на себе, поддерживали за спину, талию, плечи. Потом догнала нас бричка с лошадью. Старик лег в сено на дно повозки. Сидела рядом и поправляла голову, чтобы случайно не задохнулся он. Мать шла рядом и разговаривала с возницей, нашим соседом. Все вместе мы торопились старика в больницу отвезти. И поспешали неспешным лошадиным шагом… А вот потом я шла рядом с главврачом, тогда еще подругой моей матери, и разговаривала с нею... Большой и просторный стадион посреди села постепенно зарастал кустарником.Тропинки становились узкими. Посередине дорожки лежал пьяненький мужчина. Я постаралась бы его подальше обойти. А Тамара Александровна подошла вплотную, нагнулась и осторожно взяла за руку. Потом проверила частоту пульса и сердцебиение мужчины. Уже выпрямляясь, на мой вопросительный взгляд ответила: - Он на моем лечебном участке лежит. Случись что, с меня спросят… Сейчас протягивала мне справку - разрешение на молочную кухню, смотрела холодно и строго. И говорить нам больше было не о чем… - Большое здравоохранение не обеднеет от нескольких банок молочной смеси, - понимала я, - так же, как я не разбогатею от этой бесплатной молочной смеси. Тем более, что если вдруг в аптеке опять мне «НАН» подадут, большие жестяные банки, с которых маленького ребенка сразу же тошнить начинает… То что же с этим «богатством» весь месяц буду делать я?... Зато с каким удовольствием лакает импортную молочную смесь, непригодную для ребенка, маленькая, пушистая и ласковая соседская собачка! Или сумеют сегодня в аптеке от меня отбиться и не дадут совсем ничего. Скажут, что не завезли ещё детскую смесь в аптеку, приедете еще раз, попозже… Но врач уже смотрела на меня. И строго, и осуждающе… Я справку забирала. Я уходила от нее. До следующего месяца, до очередного врачебного допроса… Приехала домой. Была усталой. Смотрела на справку для молочной кухни, на мужа, на детей. И понимала, что отдохнуть не получится. И надо снова действовать. Только осторожно… …Наша квартира в городе была не только съемным жильем, но и конспиративной квартирой она была тоже. Наша квартирная хозяйка не знала пока об этом… Житейские проблемы приходят вдруг. Внезапно, ниоткуда, их никогда такими не ждешь… А они вдруг появляются. ...Ребенок старший неожиданно и сразу вырос. И оказался симпатичной девушкой. Тогда мы и узнали, что молодежная городская группировка плотно курирует тот район, в котором мы живем. К тринадцатилетней девчонке ее более «опытные» сверстники подкатили с предложением. И только одна его часть звучала пристойно, то есть не матом: Стать «общей» девушкой и влиться на этих условиях в стаю малолетних ребят и девчат… Боюсь, мы не сразу поняли, насколько это серьезно… Теперь дочь регулярно встречали у подъезда, осыпали непристойностями, размахивали монтировкой, сломали от неудачного рывка ключицу, подожгли дверь. В игру «толкни падающего» подключились все заинтересованные лица. Уже бегал вокруг риэлтор. Не выглядел он так и не назывался, но был стопроцентно «черным». И предлагал выкупить нашу жилплощадь, как бросовую - за сто рублей. Муж пробовал быть экспертом. Он уговаривал меня, что не отстанут, что надо срочно менять жилплощадь, что будет хуже, что нам уже пора убегать... Мужской аналитический ум давно уже вычислил, что в каждом провинциальном городе существует своя «воронья слободка», гд нету других законов, кроме закона "общего для человеческой стаи этого места, которая живёт по понятиям"... А полицейский закон и правопорядок охраняет только треугольник в центре города из трех небольших улиц: Ленина, Марата и Железной Дивизии, только лишь потому что там областная прокуратура сама всем своим нарядным зданием стоит. …Итак, мы успели. Впереди громкого скандала сбежали, спасая детей и нас самих. Так почему же, почему, по нашим следам запустилась в поиск вся ювенальная юстиция?... …Ищут пожарные, ищет полиция, ищут фотографы нашей столицы… Ищут давно и не могут найти… - Неизвестному герою известного стихотворения Маршака приходилось легче. Его, неизвестного героя, за громкий подвиг спасения ребенка на пожаре так и не нашли. Мне вдруг сразу стало жить намного тяжелее… Моего младшего, грудного ребенка искали все! Звонили по телефону и требовали дать точный адрес съемного жилья, чтобы туда пришла целая ювенально - педагогическая комиссия. Тогда - то я и узнала, что мы, оказывается, «семья, находящаяся в социально - опасном положении». А также стали неблагополучны… -Терпи, - пожимал плечами муж. - В провинции всегда работают не по преступлению... И всегда не с потерпевшим, а ведется оперативная разработка по самому потерпевшему… Я принесла здорового ребенка на педагогический осмотр в больницу. Его осмотрели. Потом меня вызвали в больницу телефоном и требовали, чтобы я отнесла и показала грудного ребенка всему Министерству здравоохранения и повторила процедуру осмотра в Министерстве образования всей области. …С этих же пор у меня осталась привычка показывать «Живого ребенка» и требовать, по возможности, письменной фиксации того факта, что ребенок еще жив!... ...Пошли по приглашению с мужем в Администрацию области. Вроде бы помощь обещали дать, опять же, как семье, находящейся в социально - опасном положении… И на словах добавляли: - Вы приходите! Мы понимаем, вам трудно живется на съемном жилье… Оно же дорогое!... …Я удивилась на мужа, его интуиции и чутью, сходному с чутьем на опасность дикого, травленого зверя… В какой из моментов наших хождений и нахождений в коридоре администрации, вдруг понял он и бросил мне: - Уходим! – И потянул за собой. Я следовала сзади. Поэтому своим хвостом своей дубленки, единственной, новой, хотя и искусственной дубленки, попала в засаду, которая активизировалась оттого, что добыча стала уходить. Засада выскочила из дверей Общественной приемной при Губернаторе области. Меня тянули назад в здание за плечо и за дубленку. Как пробку из бутылки выдергивал за другое плечо муж, успевающий спастись на крыльцо. Меня раздирали на части. Муж волочил на улицу. А двое в масках и мундирах полиции, мечтали назад затащить, через двойные двери в тамбур Общемтвенной Приемной Губернатора области. Сдалась первой, она не выдержала - дубленка! Посыпались градом пуговицы. Я переставала задыхаться и, подчиняясь силе в руках мужа, ракетой вылетала на просторное и отовсюду видное, административно - правительственное крыльцо!... Еще звенели, долетая до каменного покрытия крыльца, еще печальным шлейфом опадали пуговицы, а дубленку уже выбросили следом, на крыльцо. Стоял декабрь. Оделась шустро. Хоть и без пуговиц, что были вырваны с мясом, дубленка сохраняла тепло. А мужу крутили руки. Большущим мамонтом он стоял на крыльце Губернаторской резиденции и продувался ветрами и просматривался посторонними взглядами насквозь… Он был или выглядел таким крупным на фоне неказистых и мелких полицейских - ювенальщиков. Они и выкрутивши его руки, держали мужа с осторожностью! И чудилось мне, что шевельни мужчина плечами и ссыпятся с него горохом все, кто держали его руки или держались за него. Но жить в России мужику – означает подчиняться… Любым неправомерным действиям власти, если не хочешь, чтобы против тебя применили оружие, наручники или удушающий захват… Так проиграла таинственной мужской интуиции, чутью на опасность и провалилась тайная засада, непонятная акция устрашения и рассекречивания по месту нахождения конспиративно - съемной квартиры, подготовленная внутри общественной приемной при самом губернаторе области. Осталось только явное нападение и насилие над членами одной семьи. …И все - таки нас грузили. В зарешеченный и подходящий к случаю «воронок» полиции, который вывез нас в полицейское РУВД. Здесь без питья, еды и туалета, сидели переглядываясь с мужем часов пять. Ни обвинений не предъявляли, ни протокола допросов не составляли. Но ведь и не отпускали к детям тоже! Я беспокоилась о детях, поэтому потребовала телефон и попросила дежурного оперативника дать добро на связь с прокуратурой области. Дежурный прокурор отозвался не сразу. Потом ситуацию о задержании выслушал. Потом повелел отпустить… Нас провожали до дому под конвоем двух девушек - служительниц ювенальной полиции. Они, смущаясь и застенчиво краснея, сказали, что идут с нами, потому что получили анонимное письмо от соседей, которые сообщили в полицию, что мы убили и съели своих детей… Встреча состоялась на Эльбе, как на нейтральной территории, то есть, в фойе продуктового магазина «Сударушка». Муж сковывал своим присутствием и сторожил двух юных ювенальщиц. Я сбегала и привела старшую дочь и принесла ребенка грудного... После досмотра детей понаблюдали, как уезжают, вместе с трамваем, ювенальщицы. Потом уходили дворами и огородами, привычно запутывая следы... Я очень люблю своих детей. И даже когда ощущаю, как отравленные или ядовитые шипы административно - властных распоряжений, указаний, недоразумений, захлестывают меня, обездвиживают и рвутся к горлу, стараюсь не сдаваться и продолжаю бороться… Теперь я всегда первым делом показываю любым учителям, врачам, ювенальщикам, своих несовершеннолетних и подрощенных, но обязательно живых, нигде не покусанных ни мною и не соседями, и даже не съеденных и даже никем не погрызенных, своих живых и собственных детей!...