Протяни руку

      Антон снова курит. Закашливается, задыхается, хрипит, мёрзнет от ночной пустоты и от холодного пола на кухне, но все равно упрямо тянет из сигареты сизый дым и смолы. Он давно себе установил: хочешь курить — кури, хочешь пить — пей, хочешь торчать — торчи. Ну а хули терять то, если уже и так все потеряно?       И похуй ему на все эти «то, что доктор прописал», поэтому он каждый раз, хмыкнув (ебать важный, хуй бумажный) сбрасывает звонок, как только видит на экране контакт Позова. А что нового тот может ему сказать? Про рак легких он уже слышал, про рак печени тоже, про пневмонию и менингит, естественно, тоже слышал. Он давно забил на все димкины «Тох, тебе такими темпами больше двадцати пяти не светит» огромный болт, и накрыл сверху наковальней весом в тонну, чтобы неповадно было этот болт ломом выковыривать. Парень скептично и пусто приподнимает уголки губ — двадцать пять лет ему исполнится меньше, чем через месяц. И далеко не факт, что он до этого доживет.       Шастун с горем пополам закрывает деревянное окно с треснувшими стёклами и плетётся в комнату, еле переставляя ноги. А когда он вообще ел в последний раз? Деньги кончились несколько дней назад, а в холодильнике мышь повесилась. Там только корка зачерствевшего хлеба, треть бутылки водки и почти сгнившее яблоко. И непонятно, кто разлагается быстрее, яблоко это или сам Антон. Да и квартира его, если честно, тоже похожа на холодильник; отсутсвие отопления в покосившемся бараке почти круглый год — явление нормальное и привычное.       В комнате окна не открываются. Воздух спертый, тяжелый, будто давит на грудь, пытаясь то ли к дну прижать, то ли его проломить. Хотя, казалось бы, куда ниже? Антон усмехается своим мыслям. Если бесконечность — не предел, то и в яму, в которую парень закапывает себя все глубже, можно падать до скончания дней, не боясь разбиться о землю. Дышать становится тяжелее. Шастун со свистом втягивает в лёгкие воздух, но они, кажется, сотрудничать с ним не хотят, потому что воздуха не хватает. Он кашляет, пытаясь прочистить горло, но делает этим ещё хуже. Начиная задыхаться, Антон подлетает к скрипящей тумбочке у кровати, судорожно пытаясь отыскать в заваленном мусором шкафчике ингалятор. Потёртый контейнер с почти кончившимся лекарством, — сука, а где деньги на новое взять? — после минутных раскопок находится в самом дальнем углу шкафчика, и Шаст, у которого уже в глазах потемнело и закружилась голова, делает сильный спасительный вдох. Лёгкие, наконец, раскрываются. Он ещё несколько минут сидит на полу, оперевшись спиной на кровать. Отдышаться пытается. Головокружение отступает, и он с трудом перебирается на кровать, цепляя из кучи одежды в ногах кофту, напяливает ее на себя и укрывается старым пледом — теплее этого в доме ничего нет, как нет и отопления. Приходится спать в толстовке и джинсах.       Тело предательски дрожит, последние силы уходят на то, чтобы согреться. Хотя, какие силы? Откуда им взяться? Шастун не ел ничего, кроме кофе, ролтона и сигарет уже несколько дней. Живот неприятно крутит — организм уже начал съедать сам себя, потому что есть-то хочется. А есть даже внутри у Антона нечего — от него остаётся бледная кожа в синяках, натягивающаяся на костях, и ничего больше. Такой себе двухметровый тонюсенький камыш, одиноко гниющий в вязком иле болота.       Антона знобит, дышать тяжело, ещё и кашель подступает. Парень понимает — заснуть сегодня не выйдет. Лучшее, что можно сделать, когда ты мёрзнешь и хочется есть — заснуть. А сейчас он даже этого не может, и блять, как же это все бесит. Шастун нехотя поднимается с кровати, заворачивается в плед и топает обратно на кухню, откопав из горы одежды перед этим носки — слишком холодно. Кухня — как, впрочем, и вся квартира, — впитала в себя горький запах плохих сигарет, и от этого становится тошно — парня мутит.       О, ну заебись, этого ещё не хватало.       В аптечке пачка парацетамола, два пакетика терафлю с лимоном, градусник, сломанный тонометр, хлоргексидин, лейкопластыри, зелёнка и нурофен. На кой хер ему зелёнка и пластыри, неясно — он все равно даже большие раны, для которых эти штуки предназначены, лечит методом «крякнем, плюнем и надежно склеим скотчем». Жаль, душу так вылечить не получится. Да и зелёнка тут тоже, к сожалению, не поможет ничем. Парень вытаскивает парацетамол, терафлю и градусник. Ставит чайник, тяжело плюхаясь за стол, встряхивает градусник и суёт его под мышку, напяливая на голову капюшон, потому что окна продуваются, и холодный ветер с улицы проникает в трещины, в щели и под кожу, противно щекоча рёбра. Через пять минут чайник щёлкает. Антон встаёт, разводит лимонный порошок в кружке и вытаскивает градусник — тот показывает тридцать восемь и два.       Охуенно просто. Во, ставлю класс. Пять с плюсом, ебать, просто праздник какой-то.       Парень запивает таблетку чаем, садится с кружкой обратно за стол и достаёт из кармана джинсов телефон. Там только пропущенный от Позова, — естественно, — уведомления от каких-то сообществ в соцсетях и гневное сообщение от начальника с вопросами, почему Антон снова не сказал, что не придёт на работу.       Шастун тяжело вздыхает, потому что понимает, что варианта у него два. Либо завтра он выходит на смену с температурой и головной болью, либо умирает от голода. Долго думать не надо, чтобы выбрать второе, потому что так, как минимум, легче. Но Антон зачем-то выбирает первое, допивает чай и плывет обратно в комнату, почти безжизненно падая на кровать, прижимая к груди колени и жалко кутаясь в огромную кофту.

***

— Насть, сменишь?! — перекрикивая музыку и наклоняясь к коллеге, говорит Арсений.       Девушка кивает, суёт телефон в карман джинсов и идёт стойке, где и так болтают коктейли и разливают крафт семь человек, а официанты снуют туда-сюда, пытаясь пролезть через пьяную толпу. Загрузка даже для вечера пятницы неприлично большая, в баре не то что не протиснуться — вдохнуть невозможно. Помещение проветривается двумя окнами с разных сторон, а зал с баром, столиками и танцполом, ни много ни мало, занимает почти что восемьдесят квадратов. Арс хватает пальто на выходе и накидывает его на плечи. Октябрьский холод пробирает до дрожи, и Попов дергает плечами, выуживая из кармана сигареты. Курит он редко — по праздникам, иногда за компанию, и когда на работе завал такой, что бегаешь собачонкой, высунув язык. Чтобы расслабляться, надо либо не напрягаться, либо курить, иногда запивая сигареты каким-нибудь пивом. За что-то более крепкое он не берётся, только с редкими исключениями. Мужчина улыбается своим мыслям. Ну да, а кто бы не улыбался, вспоминая отвязную и бурную молодость, когда привычным делом становится предложение одноклассников «бухнуть водки, перебиться на пиво, запить шампанским», и в восемь утра хреначить по морозу в школу. Тогда все было как-то… легче, что ли? Напрягаться незачем, думать много тоже не приходится, гормоны в крови бушуют — словом, сказка, а не жизнь.       Всегда бы так.       Противный ветер забирается под длинное пальто и почти сносит с ног. Когда он тушит недокуренную сигарету, Арсений бросает под нос тихое «тьфу, блять», выбрасывает окурок и возвращается в шумное помещение. Оставив пальто на вешалке для персонала за стенкой, он поправляет рубашку и свободно болтающийся на шее галстук, идёт обратно к стойке. Ребята не справляются. Наплыв клиентов слишком уж огромный. Новенький молодой пацан, Даня Поперечный, у которого на бейдже уже красуется гордое «Рыжий» (это вообще-то в честь последнего поэта девяностых, неучи), роняет на пол почти пустую бутылку джина. Та в дребезги разлетается, и вся стойка, включая барменов, которые тут же в один голос на выдохе произносят громкое «еб твою мать!», оборачивается на него. Выпившие посетители, естественно, тут же прыскают от смеха. Он, сдаваясь, поднимает руки и бежит в каморку за шваброй, уворачиваясь от подзатыльника от Матвиенко.       Арсений подаёт мохито двум девушкам, когда между ними протискивается татуированный байкер с косой до лопаток. Он щурится, пытаясь в плохом освещении рассмотреть бейджик Попова. — Слышишь… э-э-э… Граф! Сделай песню лед зеппелина! — байкер кидает на стол купюру.       Арс закатывает глаза — да блять, шутники, заебали, — и красиво подхватывает бутылку ликёра, второй рукой открывая контейнеры с имбирем и клубникой. Он профессионально и показушно — старший бармен, хули, — вертит между пальцев джиггеры, заполняя их по очереди и выливая содержимое в металлическую ёмкость. Туда же летят имбирь и клубника, затем тоник и небольшой кусочек лайма. Граф закрывает шейкер, на пробу встряхивает пару раз. И тут начинается шоу.       На самом деле, многие любят этот бар не за вкусные коктейли, хорошую музыку и большую вместительность, а за барменов. Смотреть, как старшие ребята, которые давно здесь работают, красиво смешивают коктейли, разливают сложные шоты, подают коктейли и кокетливо улыбаются, когда заворожённые процессом посетители начинают аплодировать — вот он, настоящий кайф. Вот оно, настоящее представление.       У каждого бармена здесь есть собственный стиль, под стать своему псевдониму. Например, Серёжа (Сэм или SM) любит разливать коктейли, удерживая стакан на длинной барной ложке, не проливая при этом ни капли и ничего не роняя. Саша (Малой) делает самые красивые шоты. Эдик (Чехов) готовит коктейли на скорость.       Но Арсений всегда заслуживает отдельного внимания клиентов. Арсений — это гребанное искусство. Абсолютно всё, что он делает — изящно, статно и красиво. Будто танцует. Спина у него всегда прямая, движения плавные, а руки точно живут отдельной жизнью. Граф перебирает пальцами барные ложки, рюмки, напитки разливает, отставив мизинчик, подбрасывает и закручивает шейкеры. И финалочка — коктейли он подаёт на вытянутой правой руке, левую заведя за спину, поклонившись в реверансе и сверкнув ярко-голубыми глазами.       И сейчас он так же подаёт байкеру его заказ под свист и аплодисменты тех, кому эту красоту удалось увидеть в переполненном темном зале. Тот удивленно вскидывает брови и улыбается. Арсений гордо кивает и принимает следующий заказ. Байкер быстро занимает только что освободившееся место у барной стойки, потягивая «Небеса» и наблюдая за не менее небесными глазами Попова. Сегодня бар работает до четырёх утра, и уже прилично выпившие — если быть точнее, бухие в стельку, — посетители начинают медленно расползаться на выход, и персонал облегченно выдыхает впервые за несколько часов. На танцполе остаётся буквально пара человек, хотя все столики по-прежнему заняты. Байкер, который успел разговорить Арса, и, кажется, даже расположить к себе, пьяно ведёт бровями. — Слушай… — он двигается чуть ближе и еле заметно кивает в сторону мужского туалета. — Не хочешь расслабиться?       Арсений хмыкает, приподнимая уголки губ, качает головой. — Прости, мужик, сегодня не в настроении.       Байкер немного разочарованно ухмыляется, ставит на стойку пустой стакан и тысячерублевую купюру. — Значит, будет повод зайти ещё. Классно тут у вас, кстати, — мужчина встаёт и выходит из бара.       Ребята за баром тихо присвистывают, улыбаются и посмеиваются. Только Даня удивленно вздергивает бровь и разводит руками, мол «чё произошло только что?!». Все давно привыкли, что Граф пользуется огромным вниманием как среди девушек, так и среди парней. В целом, своего влечения к мужскому полу он никогда не отрицал. Ну, или почти никогда. Скрывался он раньше, как только пришел устраиваться в бар на работу, боясь осуждения и проблем, но через пару месяцев, когда после смены Серёжа застал его у чёрного входа бара, целующимся с одним из клиентов, Арс решил действовать по принципу «горит сарай, гори и хата». Сейчас он уже сбился со счета, сколько раз трахался с клиентами в туалете и сколько раз катался с ними по их квартирам, естественно, для этой же цели. Ну а ребятам что? Ребята привыкли. В конце концов, это их не касается.       Арсений, довольный собой, убирает чаевые в карман джинсов. Да, ещё одно преимущество таких барменских фишек и выебонов — посетители не скупятся оставить побольше на чай. Кто-то задумывается, прежде чем отдать работникам большую сумму, а кто-то (обычно тот, кто больше всех выпил) без задней мысли бросает ребятам деньги. Если хорошо поработать на выходных напоказ и добавить чуть больше алкоголя в коктейли, за три-четыре дня можно собрать почти месячную зарплату.       Смена заканчивается через час. Ребята убирают рабочие зоны, устало собирают вещи и выходят из душного помещения, включая везде вентиляцию.       Ночной мороз заставляет поднимать повыше воротники курток и накидывать капюшоны. Деньги на такси спускать не хочется от слова совсем, — даже несмотря на то, что спрос сейчас минимальный, — и Арсений догоняет Эдика, который плетётся к своей машине. — Чех… в смысле, Эд! — ну да, попробуй после тяжёлой смены не запутаться в именах и псевдонимах. — Подбросишь? — Без базара. Прыгай, — отвечает тот, заводя машину и кивая Арсу на пассажирское сиденье. Все равно в одну сторону ехать.       По дороге они только иногда вяло посмеиваются и перекидываются парой слов про прошедшую смену. Через пятнадцать минут Эдик высаживает Арсения у его дома, салютуя одной рукой. — Давай, Граф, до связи.       Чёрный кроссовер отъезжает, отражая блики фонарей и светящихся вывесок магазинов. Попов устало плетётся до подъезда, в мыслях только одно — спать, спать и еще раз спать. Тяжелая ночь.       Мужчина закрывает дверь квартиры и выдыхает. Все так же пусто, как было, когда он уходил на смену. Как было вчера, как было неделю назад и как есть уже несколько лет. Абсолютно, мать его, пусто. Пустые стены, пустые потолки, полы, комнаты — всё одно. В зеркалах вместо отражения тоже пустота. Гнетущая атмосферка, да? Это место не дышит. Это место не дом. Если быть откровеннее, у Арса дома, на самом деле, никогда не было. Только вот такие мертвые холодные квартиры, где никого, кроме него самого, никогда не было. Кто-то говорит, что дом — это не место, а люди. Что ж, включите тот звук разочарования, потому что и по этому фронту Арсений со свистом пролетает. Ну не было у него никогда никого, что делать? Рыдать в подушку и бить стены от пожирающего изнутри одиночества? Так это уже пройденный этап. Сколько раз он сбивал до крови костяшки на пальцах, сколько раз срывал голос от истерик и оров в подушку — честно, даже считать лень. А что толку? Да ничего, один хуй ничего не изменится. Поэтому Попов нашёл для себя единственное лекарство. Не-а, не сигареты, не алкоголь, не что там ещё есть. Чтобы не загнуться окончательно, способ только один. Влюбиться в своё одиночество. Поняли? Нет? Я повторю ещё раз.       Чтобы смириться и принять своё одиночество, нужно его полюбить. Услышали? Полюбить. Своё. О д и н о ч е с т в о .       Поэтично пиздец, правда? Вот и Арс так считает. Считал и будет считать всегда, потому что правда помогает. Да, бывает грустно, да, бывает холодно, да, хочется иногда быть нужным, любимым, любить… ну а хули делать, если который год это не меняется? Цени это, терпила. Может быть, когда-нибудь всё-таки свалится на голову этот один единственный человек, который эту поэзию пошлёт нахер и заменит ее другой, чем то типа «человеку нужен человек»       Но чтобы так реально случилось, для начала человек должен быть нужен только самому себе.       Пока ты любишь своё одиночество, остальные пусть гуляют лесом. Подождут.       Не налюбился ещё.

***

— Тох, твою мать, хули тебя опять вчера не было? — возмущается Дима, когда Шаст, качаясь, заходит в раздевалку и достаёт из своего шкафчика рабочий комбинезон. — Знаешь, сколько машин вчера было?       Шастун только забавно хмыкает. Позов — врач по образованию, автомеханик по профессии и хуйло по жизни (по мнению самого Антона), — снова пытается его чему-то учить. Неужели ещё не понял, что бесполезно? Честное слово, тот будто ребёнок со сломанной игрушкой, который не понимает, что она сломана, продолжает играть и возмущается, почему она не работает. Ну играйся, сколько влезет. Смотри не лопни. — Дим, отъебись… — недовольно выдыхает Антон. — Тебе какое дело? — Да мало ли что там с тобой случилось. Может, ты сдох и разлагаешься, а я об этом не знаю? Волнуюсь за тебя, придурок, — тычет пальцем ему в грудь Позов.       Эти двое были знакомы ещё со школы. Друзей у Антона никогда не было, и Дима решил взять эту непосильную ношу на себя. А что, пацану помощь нужна, тем более он нормальный… ну, вроде как. Помогу-ка я ему с уроками, а то даже на двойки не тянет. А там может как-нибудь и заобщаемся, может быть, он ещё и интересный. Тем более, мне самому сильно-то общаться не с кем, так хоть вместе изгоями будем. Классная ведь идея, да, Дим? Охуенная, Дим. Надежная, блять, как швейцарские часы. Антона этот прекрасный душевный порыв так выбесил в том девятом классе, что он тут же хорошенько вмазал Позову по носу. Сам пожалел потом, потому что тетрадь в крови испачкалась. Ну а хули меня жалеть? И подъебывать меня зачем? Вижу тебя насквозь, мудила, знаю же, че ты хочешь сделать. Выставишь идиотом и перед классом, и перед учителями, и перед всей школой. Ещё и отпиздят потом за гаражами из-за тебя, наплетешь им всякой херни, а мне потом разгребать. Слишком много раз это проходили. Плавали, тонули, на дне с рыбками лежали, разлагались, знаем. Ну уж нет, гуляй отсюда, пацан. Закроюсь ещё больше в себе, чтобы ты вообще меня не трогал, буду пиздить периодически, чтобы побаивался и никому про меня лапшу на уши не вешал. А что, идея хорошая. Да, Антош, такая же хорошая, как у Димы. — А нахуй за меня волноваться? — огрызается Шастун.       Дима ведёт плечами, застегивая комбинезон. — Ты мой друг.       Моментально начинает ныть и гореть от боли глаз. Фонарь обеспечен, кажется, ещё бровь разбита. Дима вскрикивает и хватается рукой за место удара. — У меня. Нет. Друзей, — берет его за грудки Антон, отчеканивая каждое слово. — А ты идёшь нахуй со своей заботой, я же знаю, что все твои слова — говно собачье.       Парень отпускает Позова и выходит из раздевалки, громко хлопая дверью. — Шерлок от би-би-си, блять… — бурчит себе под нос Дима, все ещё прижимая ладонь к глазу.       Думаете, Антон впервые решил пиздануть Диму за, казалось бы, безобидную фразу? Не угадали. Каждый раз, с самого девятого класса, когда Позов заикается про дружбу, тут же получает новый синяк. Как это обосновывает сам Антон? Он не верит. Не верит, и всё. Ну не существует никакой дружбы. Любви не существует. Радости не существует. Счастья не существует. Реальны только оскорбления, враги, боль, одиночество и счёт за электричество. Шастун твёрдо уверен в двух вещах: а) он ничего не сделал, чтобы быть кому-то другом. Если проще — в этом просто нет смысла. У него ничего нет, он ничего не может дать взамен. б) все вокруг — мудаки, не способные просто проигнорировать и пройти мимо, когда видят или слышат Шастуна. Всем обязательно надо его подъебать, оскорбить, отпиздить, опустить ещё ниже. Главная проблема в том, что в этом правиле для Антона нет исключений. Все люди такие. Абсолютно все.       И менять это бесполезно и слишком сложно, поэтому Шаст выбрал простую протоптанную дорожку: закрыться от всех и ставить фингалы своему последнему шансу на выживание. Да уж, попытка в социализацию провалена, два, Шастун. Садитесь.       Ночью пошёл снег. Антон выдыхает замученное «бля-я-ять», когда понимает, сколько машин сегодня приедет срочно переобуться на зимнюю резину и помыться заодно, даже несмотря на то, что уже завтра этот снег превратится в кашу цвета говна, и ни в резине, ни в чистой машине смысла никакого не будет. А он ещё и с температурой, ну просто класс. Дима выходит из раздевалки, прикладывает к глазу не пойми откуда взявшуюся мокрую тряпку и тихо шипит. — Сука ты, Антон, знаешь? — Знаю, — пожимает плечами. — И чё? — Хер через плечо… — многозначительно ворчит Позов. На парковку подъезжает первая машина. — Пошли.       Клиентов и правда много, даже больше, чем предполагал Шаст. Схема привычная — шины поменяли, жопу машинке помыли и всё отлично, давайте деньги, пиздуйте нахуй. Но когда тебя трясёт от слабости и морозит, делать это в четырнадцать раз сложнее. Антон думает, что у него скоро будет передозировка парацетамолом, потому что температура почему то не падает, когда на холоде в одном комбинезоне моешь машины холодной водой. Удивительно, правда? Под конец дня Шастун выдыхает, надеясь уйти пораньше. Пол часа до закрытия, и машин после часа-пик стало в разы меньше. Но на парковку заворачивает ещё один человек. Антону хочется материться и волосы на себе рвать. Ну устал он от этих в-каждой-жопе-затычка людей. Он же точно сейчас ещё в какой-нибудь магазин за пять минут до закрытия за продуктами заедет, а потом к врачу заскочит, который уже куртку на выходе из поликлиники надевает. Шаст закатывает глаза и идёт к машине. — Добрый вечер, — наотмашь бубнит Антон. — Машину помойте, внутри тоже, — не здороваясь, по-хамски отвечает явно не самый культурный мужик за рулём. — Внутри не успеем, пол часа до закрытия, а это минимум час, — объясняет Шастун. — Ну значит справляйтесь за пол часа, придурки, — огрызается водитель.       Силы резко прибавляются и на секунду уходит слабость, но только для того, чтобы в ответ наехать на этого мужика. Достали потому что, ответить-то надо. — Ты кого придурком назвал?!       Мужчина выходит из машины, громко хлопая дверью. — Самый умный тут, что ли? Машину, говорю, помой, внутри и снаружи! — Нет. Пол часа до закрытия, а я перерабатывать не буду, для таких дебилов особенно, — отвечает Антон.       Он тут же летит на землю, получая кулаком по носу и больно стукаясь головой об асфальт. Кровь капает на комбинезон, а голова от удара ужасно гудит. К мужчине подбегает Позов, что-то крича про то, что он вызовет полицию, если тот сейчас же не уедет. Они собачатся ещё пару минут, пока Антон пытается встать. Получается, конечно, не очень, башка просто раскалывается, как будто топором ударили. Водитель, наоравшись на Позова и толкнув его несколько раз в надежде уложить рядом с Антоном (а кто тачку-то тебе мыть будет, идиот?), садится в машину и уезжает. Дима поворачивается к Шастуну, протягивает руку, чтобы помочь встать. — Тоха, ты как?       Антон вытирает кровь под носом рукавом комбинезона и отмахивается от диминой руки, хмурясь и кое-как поднимаясь самостоятельно. — Я тебе сказал уже сегодня, идёшь нахуй со своей заботой. У меня отлично всё.       Шаст качается пару раз — голова начинает кружиться, — и разозленно топает в раздевалку, быстро снимая рабочую форму и переодеваясь в свои вещи, с хером пополам остановив кровь. Он закидывает рюкзак на плечи и проходит мимо Димы, направляясь к выходу. — Шаст, ты далеко? — Я домой, — огрызается тот. — Тебе босс шланг в жопу вставит, когда узнает, что ты раньше ушёл! — кричит Дима вслед. — Мне похуй, — кидает из-за спины Шастун и поднимая вверх средний палец.       На следующий день на работу он не приходит. Через день тоже. Зарплаты даже на еду не хватает, а он, видимо, хочет вообще без денег остаться. Молодец, что сказать.

***

— Алло? — хрипло и сонно отвечает на звонок Дима. — Поз, займи три рубля, — затягиваясь и с шумом выдыхая сизый дым, говорит Антон. — Ты охуел? Двенадцать часов! — Позов тяжело вздыхает. — Ты звонишь мне посреди ночи с просьбой занять тебе денег? — Да, — абсолютно спокойно и без зазрения совести отвечает Антон. — Иди нахуй. — Отдам с зарплаты, через неделю, может раньше, — все так же спокойно продолжает Шаст. Позов на другом конце провода устало трёт переносицу. — Зачем? — Бухать хочу, — слышно, как Дима открывает рот, чтобы что-то сказать, но Антон тут же перебивает. — У меня день рождения. Ты говорил, что я до двадцати пяти не доживу? А вот хуй тебе.       Позов сбрасывает звонок. Шастун сдавленно хмыкает и поджигает очередную сигарету из пачки. Через пару минут на карту прилетают три тысячи, с сообщением «хэппи бёздей, мудак». Антон легко улыбается. Докуривает, тушит бычок в пепельнице, натягивает толстовку, хватает старую куртку с вешалки и хлопает дверью квартиры. Дверь он не закрывает. А какой смысл, если выносить у него совершенно нечего? Он даже не помнит, где лежат ключи от квартиры. Кажется, пылятся уже несколько месяцев на шкафу. А может быть, их вообще никогда и не было.       Конец октября холодный. И даже слишком. Пару дней назад пошёл первый снег, и Антона это категорически не радовало. Зимних ботинок у него давно не было, а относительно тёплые, осенние, были настолько поношенные, что даже бомжи на помойках не стали бы их забирать. Шастун повыше поднял воротник куртки, уткнувшись туда носом, и зашагал чуть быстрее.       Пару дней назад на глаза попалась яркая вывеска и довольно интересное оформление входа, а также целые кучи народа, входящего и выходящего из помещения. Неоновая вывеска гласила «NAbar». Уже прийдя домой и поставив телефон на зарядку, он загуглил название, и на него тут же обрушилась огромная гора отзывов о баре с фотографиями и подробным описанием всего там происходящего. Шаст почитал, подумал и уже через пять минут точно решил, где будет отмечать очередной год, в котором Позов обещает ему скоропостижную смерть.       Он проходит фейс-контроль и быстро забегает в тёплое помещение. Оставляет в гардеробе куртку и сразу направляется к бару. Народу пока что не много, и свободных мест предостаточно, даже несмотря на приличное время. Хотя, какой сегодня день? Среда? Четверг? Антон не знает. Да знать, впрочем-то, и не особо нужно. Нужно только нахуяриться в честь того, что ещё жив. Потрясающий план, особенно тогда, когда жить не хочется совершенно, и смысл этого действия потерялся где-то в пустой незакрытой холодной квартире. Шастун не церемонится и сразу тыкает бармену на виски-колу в меню. Тот закатывает глаза, но начинает делать напиток. Спустя три (или четыре?) бокала ребятам за стойкой надоедает мешать скучную и самую классическую хрень, которую только можно придумать. К Шасту наклоняется один из барменов. — Не хочешь чего поинтересней попробовать? — тактично интересуется тот. — Могу под настроение намешать что-нибудь. Ты просто выпить пришёл или по поводу?       Антон хмыкает. — Отмечаю. С днём рождения меня, — он приподнимает бокал и допивает свой виски-колу.       У бармена на лице появляется игривая улыбка. — Ну вот и отлично! Значит поздравлять будем. Или так и будешь сидеть с кислой рожей и пить вот это? А то у меня есть кое-что очень даже интересное, — азартно потирает руки тот и тыкает пальцем в пустой бокал от напитка, тут же его забирая. — Заинтриговал? — Нет, — скептично отзывается Антон. — Но можешь попробовать.       Он рассматривает его бейджик, в темноте плохо разбирая написанное, но через пару минут ему все же удаётся прочитать имя бармена — «Граф». Шастун хмыкает. «Креативщики, ебать» — заключает он. Граф поворачивается к коллегам, и они одобрительно кивают, расплываясь в улыбке. Стоящий рядом с ним южанин с забавной косичкой хлопает его по плечу, и тот, азартно сверкнув глазами, достаёт узорный бокал. Все посетители, как по сигналу, устремляют взгляды к барной стойке. Некоторые — видимо, постоянники, — присвистывают и хлопают, сразу поняв, _что_ сейчас будет происходить. Антон непонимающе разворачивается на свистевших, а после наклоняется к бармену. — И сколько это будет стоить? Я не хочу последние деньги сливать на твоё «интересное».       Граф улыбается. — За счёт заведения. Считай, подарок на… сколько тебе? — Двадцать пять, — говорит Антон. — На юбилей! Если юбилей, значит ещё зонтик сверху добавлю, — хихикает тот.       Шастун только скептично закатывает глаза.       Посетители подтягиваются ближе, желая посмотреть на дальнейшее действие. Граф начинает своё выступление, с реверансами и поклонами, с прокручиванием между пальцев ложек и джиггеров, с искрами в глазах и с довольными возгласами клиентов, наблюдающих на ним. Ему всегда это нравилось. Нравилось, нравится и будет нравиться. Он любит, когда на него _смотрят_. Когда им восхищаются, когда за ним наблюдают. Он вообще хотел актером стать. Через время понял, что это не для него (ага, когда завалил вступительные в театральный), проколол ухо, набил пару татуировок и пошёл искусно мешать интересные коктейли. Когда шейкер был опустошён, а в бокал приземлился обещанный зонтик, Граф улыбнулся и протянул изящную руку, поставив напиток перед Антоном. Толпа зааплодировала. Бармен довольно улыбнулся, легко кивнув головой вместо поклона. — Называется «Сок джунглей». Содовая, фрукты и девяносто пять процентов крепкого алкоголя. Но если правильно приготовить, градуса ты не почувствуешь совершенно, пока, естественно, в голову не ударит, — продолжал улыбаться он. — Проверяй, именинник.       Антон и глазом не повёл, лишь недовольно морщась от нескольких пьяных возгласов толпы. Ну да, бармен, ну да, выебывается, ну и что? Главное же — напиться, а не поглазеть на шоу. Шаст вытаскивает зонтик и отпивает немного из бокала. Вкусно. Он прихватывает губами пару фруктов. А что главное — алкоголь и вправду не ощущается совершенно. Как будто обычная газировка. — Неплохо, — отзывается Антон.       У Графа почти выкатываются из орбит глаза. «Неплохо? И всё?! Это один из моих лучших номеров! Быть не может!». Он стоит в ступоре добрых пол минуты, как, в целом, и все бармены, опешившие от такой реакции клиента. Но затем на его лице появляется улыбка. О чем он улыбается? Его только что буквально сбросили с высоты своего эго на землю, больно приложив башкой, а он стоит тут и лыбится. А вот о чем. Ему стало _интересно_. Честно, он сам в шоке. Ему? Арсению Попову, самому настоящему Графу, который работает в этом баре с самого его открытия, которому этот мир уже абсолютно понятен, который вечно скучает от того, что все люди одинаковые, с одинаковыми словами и лицами. Ему интересно. Впервые за несколько лет ему попался тот самый человек, который делает что-то настолько выходящее за границы сознания Арсения, что он — извините за мой графский, — в ахуе. Он действительно заинтригован. Его аж дергает от азарта, настолько давно он этого не ощущал. Остальные ребята потихоньку отмирают, но многие из них просто не могут вспомнить ни одного раза, чтобы этим потрясающим шоу посетитель просто не впечатлился и не заинтересовался. Но вот он — нашёлся, потеряшка. Граф наклоняется к Антону, перекрикивая музыку. — Шоу не понравилось?       Шастун скептично жмёт плечами. — Ничего особенного, вот и всё.       Арс лыбится во все тридцать два, уже прокручивая в голове все четырнадцать миллионов вариантов, как бы зацепить парня, но один единственный пока что не находит. Один из подвыпивших и восторженных клиентов подходит к нему и делает заказ, желая, в отличии от Антона, ещё раз посмотреть на показательное выступление. Попов хитро прищуривает глаза, смотря прямо на Шастуна, кажется, даже сквозь него. Тот непонимающе вскидывает бровь. Арсений снова наклоняется к нему. — Хочу попробовать тебя удивить.       Антон посмеивается, поднимая к губам бокал. — Удачи.       Арс просто ликует. Он будто чувствовал, что сегодня нужно надеть на работу не привычную бабочку, а галстук. Мужчина снимает его с шеи, расстёгивая две верхние пуговицы на рубашке (чем, естественно, вызывает пьяные вздохи девушек). Теперь ему из принципа нужно вытрясти из Антона любые эмоции, главное — поярче. Чтобы искрило. Чтобы пожар. Арс распрямляет галстук и завязывает себе глаза. Даже ребята за стойкой поворачиваются поглазеть на это. Да уж, давно Граф не доставал этот козырь из рукава. Сэм подбегает к нему, как по сигналу, расставляя перед ним нужные ингредиенты и инструменты. Арс щупает руками все лежащие перед ним вещи, чтобы понять их примерное расположение, и начинает как обычно танцевать. Но в этот раз назвать обычным это сложно. Он ничего не видит. Ни Вильнюс, ни Бирмингем, ни Юпитер, ни бокалов с джиггерами, ни бутылок с алкоголем и сиропами — вообще ничего. Кажется, даже музыка становится тише, а посетители открывают рты от удивления и удовольствия. Ни разу Арсений не пролил ни одной капли, и ни разу не наткнулся на стойку, стоящих рядом ребят, или на полки с бутылками и продуктами. Граф наливает в бокал коктейль, снимает с глаз галстук и протягивает напиток клиенту, прокручивая пару раз ладонь в реверансе. Толпа взрывается пьяным, но довольным шумом. Антон снова неприятно дергается от слишком резких звуков. Арс быстро убирает рабочее место и снова наклоняется к Шасту. — Получилось?       Антон с абсолютно ровным лицом отвечает: — Почти, — и допивает коктейль.       «Твою налево, не человек — гребаная стена» — думает Арсений. И ему это нравится. Он умеет видеть людей насквозь. Но сейчас другой случай. Сейчас он в упор видит только одно — этот человек очень, мать вашу, интересный. Это настолько захватывающе и удивительно — спустя несколько лет непрерывной скуки, усталости и уверенности в безнадежности всего происходящего встретить того, кого ты рассмотреть не можешь, но который тебя действительно заинтриговал. Да и плюсом ко всему, Арсений категорически не выкупает, как такая палка пьёт четвёртый крепкий коктейль, но пьянеет при этом лишь слегка. А Антон что? У него от количества потребляемого алкоголя уже отказала печень и выработался иммунитет к опьянению. Теперь, чтобы он действительно напился, ему нужно выбухать минимум пол бутылки водки минут за пятнадцать. Арс усмехается. — Куришь? — спрашивает он, застегивая одну пуговицу на рубашке. — Спрашиваешь, — бросает Шаст, вставая и направляясь к выходу.       Арсений выходит следом. Антон убирает зажигалку в карман, с наслаждением затягивается и, прикрывая глаза, выпускает из легких дым. И Попов снова удивляется этому парню. Он стоит в два часа ночи в конце октября на улице в одной легкой футболке и даже бровью не ведёт, как будто холода не чувствует во-об-ще. Толстовку он снял ещё в баре, а на куртку недовольно махнул рукой — в гардеробе слишком много людей. — Не холодно? — сам ёжится от холода Арсений. — Нет.       Антон жмёт плечами и протягивает Графу пачку. Тот достаёт одну сигарету и рассматривает под неоновым светом вывески. Красные мальборо. Не самая приятная штука, зато крепкая. Сойдёт. Арс закуривает, накидывая на голову капюшон в попытке защититься от ветра. — Реально не впечатляет? — выдыхает он, и чуть закашливается.       Антон весело хмыкает, явно желая съязвить по этому поводу, но тактично держит язык за зубами. — Ну, ничего сильно уж удивительного, — Шастун поднимает взгляд наверх и разглядывает чёрное затянутое тучами небо.       Хорошо, что хоть снег не идёт. Пока Шаст рассматривает ночь, Арсений рассматривает Шаста, в попытках хоть немного покопаться, зацепиться хоть за один крючочек. Пока не выходит. — А ты, я смотрю, много повидал вообще? — Есть такое, — безучастно отвечает тот, докуривает, выбрасывает бычок, но не уходит, а продолжает сверлить глазами тучи, будто пытаясь пробить их насквозь и увидеть звёзды.       Арс тоже бросает окурок в урну и думает раз десять, прежде чем задать вопрос. — Тебя как зовут? — решается он.       Потому что, сука, ну интересно. — Антон. — Меня — Арсений. Есть предложение, — сверкает глазами тот.       Шастун приподнимает одну бровь и поворачивает глаза на Попова. — Давай так — ты приходишь сюда раз в неделю, навскидку, часа на полтора-два. Я лично наливаю неограниченное количество. Всё же хочу попытаться тебя заинтересовать, — он замечает взгляд Антона и сразу же добавляет. — Всё за счёт заведения. Идёт?       Он протягивает руку для рукопожатия. Антон мнётся пару секунд, но после, приподняв уголки губ, отвечает на жест. — Идёт.