Цвет камелии

— Тебе вовсе необязательно это делать, — пробормотал Нагито и тут же прикусил кончик языка. Перекись на его разбитом виске шипела и пузырилась, смешиваясь с кровью. Камукура ему не ответил и продолжил методично стирать багряные потёки с его лица. Лицо его оставалось таким же бесстрастным, как всегда; как всегда, Комаеду волновало это затяжное молчание. Невозможно было угадать, о чём он думает. — Значит, это нормальное отношение к чужой собственности? — заговорил он спустя какое-то время. Его руки, что были необъяснимо хороши во всём, чего только не касались, тем временем наложили бинт. Нагито покосился на свое отражение в дверце антикварного шкафа. Его волосы, стянутые бинтом, выглядели ещё нелепее обычного. — Слуги — это расходный материал, — он пожал плечами. — Обычно никто не против, пока побои непримечательные. Думаю, в этот раз они переборщили. Хотя… Он тронул рану под бесцветными прядями. — Это может быть и предупреждением. Намёком не высовываться. Студсовет тебе, всё-таки, не слишком рад. Они считают, ты их обокрал. Камукура снова впал в тихую задумчивость. Он переплел пальцы, скрыл за ними нижнюю часть лица. Его глаза в сумраке библиотеки казались бордовыми, зрачки расширились. Нагито облизнул сухие губы и придвинулся к нему. Непосредственная близость этого упоительно красивого и пугающего существа заставляла что-то внутри него трепетать. — Они больше не станут со мной играть по своей воле, — констатировал он. — Они не знают, что ты такое, — согласился Комаеда. — Поэтому прямая конфронтация будет для них ошибкой. Они попытаются вытравить тебя иными способами. Уверен, они уже копают под тебя. — Им это ничего не даст, — с пренебрежением заявил Камукура. Должно быть, у него были серьезные причины для такой уверенности в собственной безопасности. Нагито осторожно тронул его за тёмную прядку и намотал её на палец. Он будто мышь, которую огромный, непобедимый хищник оставил бегать среди его когтей ради развлечения. — Как мне возглавить студсовет? — ещё немного поразмыслив, спросил его дикий зверь. У Нагито глаза округлились. — В начале следующего семестра проходит турнир за должности, — пробормотал он. — Но зачем это тебе? Есть пути и проще… — Власть — это безопасность, — тон его звучал холодно и серьезно. — Если Тогами считает, что может трогать своими грязными лапами то, что принадлежит мне, значит я отвечу ему тем же и заберу всё, что у него есть. Нагито не удержался от широкой улыбки. Собственничество, которое Камукура проявлял так редко, было ему наркотиком. Спрятанная под рубашкой бирка на цепочке терлась о его грудь, напоминала о его принадлежности как ошейник, как клеймо. Он подался вперед и обвил руками плечи Изуру. Губы у Нагито были сухими и потрескавшимися, дурная привычка грызть их только усугубляла положение — что-то настолько неидеальное не имело прав касаться бархатистой кожи его хозяина, но Камукура ему милостиво разрешал. Пользуясь его снисходительностью в очередной раз, Нагито прижался к его губам и нетерпеливо раздвинул их языком. — Не мне судить о твоих мотивах, — тяжело дыша, развязывая чужой галстук негнущимися пальцами, проворковал он. — Они определенно за гранью моего понимания… Но я жажду увидеть, как ты окажешься на самой вершине. — И ты увидишь, — Изуру сузил кровавые глаза. — Конечно, мой господин, конечно, — ответил Нагито мечтательно. *** Было только вопросом времени, когда безродные шавки оскалят свои клыки. Ходить по школе одному, ещё и с такой довольной миной, было небезопасно; об этом ему на языке примитивном, зато понятном, рассказали мальчики Тогами. Но Тогами не держал при себе идиотов; они умели напугать, сделать больно, не оставив следов, и разбить башку так, чтобы не оставить сотрясения. Их собственное положение, в конце концов, зависело от репутации хозяина. Дикие звери были глупее и кровожаднее. Комаеда не вспомнил бы и доли всех, кто имел основание его ненавидеть; а ведь для этого не всегда требуется основание. Как только он переквалифицировался из принца в отребье на цепи — с какой бы аккуратностью Камукура к нему не относился — с ним стало можно делать что угодно, о чём бинты и ссадины красноречиво заявляли. Его избил собственный хозяин? Он попался под руку кому то ещё? Это неважно. Главное, теперь он — беззащитный. Никчёмный. Доступный. — Ну и что это за кислое личико? Не нравится? Да кого волнует, что тебе нравится, — его прядь у виска издевательски-ласково накрутили на палец. Нагито стиснул зубы, чтобы не поморщиться; кожа головы, недавно повреждённая, тут же заныла. Он, разумеется, относился со всем уважением к приоритетам, которые его господин расставил — но греховная, эгоистичная мысль всё же жужжала среди прочих; если бы Камукура имел милость заработать себе репутацию, Комаеду бы не трогали так легко. С другой стороны, Нагито о нём по-прежнему ничего не знает. Может, ему нравилось зализывать ему раны после чужих покушений. В школе было много извращенцев. — А ведь ты меня когда-то подарил безумному ублюдку Оуме, помнишь? — рослый, на лицо безобразный второкурсник мрачно возвышался над ним. Он зарылся пальцами в волосы Комаеды на затылке и дернул их, заставляя его запрокинуть голову выше. — Я всё ещё не расплатился. Знаешь, сколько херни я в его культе натерпелся, а? — Это тебе там так лицо расквасили? Бедняжка, — не удержался Нагито. На губах его расцвела нежная, сочувствующая улыбка, он округлил невинно глаза. Он не мог заставить себя изобразить послушание перед отребьем. Пусть лучше убьют его, чем он перед ними сложится. — Ах ты сука, — от пощёчины, которую ему зарядили, у Комаеды, видимо, треснула губа; горячая струйка поползла вниз по подбородку, когда он засмеялся. — Я тебе, шмаре, покажу, где теперь твоё место… На звук чужой расстёгивающейся ширинки Нагито вскинул брови как-то разочарованно. И это всё? Ох уж эти бедняжки с проблемами психосексуального развития. Ломаешь им жизнь, забываешь, как звали, а они потом спят и видят, как бы тебя трахнуть. Интересно, Камукура видит его таким же жалким? Как печально. — Я ведь тебе и член откусить могу, — пробормотал он, еле шевеля губой, которая стремительно воспалялась. — Завали своё еба… Его излияние словесной желчи прервал звук открывшейся двери. В двери возник тот, кого Нагито меньше всего ожидал увидеть; но надо же, как кстати он явился. Лицо у Тогами забавно перекосилось, когда он окинул немую сцену с ног до головы. Он щёлкнул пальцами и указал за дверь — велел челяди убраться, значит. Уродец со второго курса цокнул языком, затолкал отросток обратно в штаны и ушёл, втянув голову в плечи. Нагито остался там же, где и был, на кафеле, жалкий, но весёлый. — На тебя мои приказы не распространяются, думаешь? — холодно поинтересовался он, подставляя ладони под струю холодной воды. Взгляд его через зеркало ещё раз презрительно прошёлся по Комаеде. — Впервые в жизни я так рад вас видеть, Тогами-сама, — протянул он, прислонившись затылком к дверце кабинки. Язык его скользнул по окровавленной губе. — Знаете, мой хозяин собирается участвовать в играх студсовета. Мы снова будем как одна большая семья. Одного слова «семья» хватало, чтобы Бьякуе сделалось дурно. Он стряхнул капли с вымытых ладоней каким-то нервным жестом. Кривая улыбка его выдала, как сильно он хотел бы придушить Нагито прямо там, но не желал пачкать руки в его грязной крови. — Переставал бы ты, псина, ходить в одиночестве, — вместо прощания угрожающе бросил он. — Спасибо за заботу! — крикнул ему вслед Комаеда, когда Тогами яростно захлопнул за собой дверь. *** — Ты намеренно меня провоцируешь, так ведь, — горячий шёпот Изуру опалил ему адамово яблоко. — М-м? Правда? Я и не думал, — он хихикнул. Здравый смысл подсказывал, что ему должно быть стыдно, возвращаться к господину в таком виде уже в который раз — обезображенным, жалким, замаранным. Но в то же время оставаться поблизости было чуть ли не единственной его обязанностью как слуги; причём выдумал он её себе самостоятельно. Когда он вернулся, Изуру встретил его вопросом — где ты был так долго? Игла удовольствия кольнула в груди. — Тебе не должно быть всё равно?.. — сверкая глазами, спросил Комаеда теперь. Пальцы его любовно скребли атлас красного пиджака Камукуры. — Ты загубишь мой имидж, — голос у него был хриплым, утробным, первобытно-угрожающим; Нагито это лишь распаляло. Коснуться самых языков пламени, подойти к самому краю обрыва. — Разве он тебя волнует, мой господин?.. Зубы Изуру сомкнулись на его шее капканом. Комаеда тихо всхлипнул от режущей боли. Должно быть, унизительно, когда твою вещь портит кто-то другой — намеренно, будто зная, что ты ничего с этим не сделаешь. Рука Камукуры лежала у него на бедре, под расстегнутой рубашкой; на холодной коже прикосновение приятно жгло. Комаеда больше не чувствовал себя замаранным, стоило ему его тронуть; касания Изуру выжигали словно калёным железом всю грязь, оставленную чужими руками. — Снимай, — велел ему его хозяин, небрежно щелкнув ногтем по пуговице брюк. Нагито послушно их расстегнул, стаскивая с бёдер. Ему как никогда хотелось быть глупее, чем он есть — чтобы воспринять напускную жестокость за чистую монету. Как Изуру старался ради него, боже — даже перешёл на язык жестокости, который Комаеда понимал лучше любого другого. Пальцы у Камукуры сильные, наощупь жёсткие; интересно, он играл когда-то на инструментах?.. и совершенно безжалостны, если того требует ситуация. Нагито дали мало времени на то, чтобы освоиться. Он сипло дышал Изуру в плечо, хватался за его спину, взмокшие ладони его скользили по гладкой блестящей ткани. Его компрометирующее положение не предполагало комфорта; нижние кости позвоночника больно упирались в столешницу, ноги согнулись под неудобным углом. Но всё хорошо, это правильно. Это его искупление. Он, не сдерживаясь, застонал, пока чужие пальцы раздвигали его вход, проникали глубже, неосторожно толкались о стенки. — Тише, — приказной тон, с острой льдинкой. Сглотнув свои болезненные вздохи, Нагито заткнулся. Он выгнулся, когда его прижали спиной к столу. Чужие зубы тронули его ребра, там, где синева расцветала особо ярко, и ниже, где его впалый живот слабо подрагивал. — Т-ты слишком ласковый, — пробормотал Комаеда и тут же застонал от боли во внутренней стороне бедра, где укус был сильнее предыдущих, вкупе с особо безжалостными фрикциями. — Я сказал тебе, тише, — там, где кожа была влажной, теплое дыхание ощущалось особенно остро. Нагито спрятал глаза под предплечьем. Звон чужого расстёгнутого ремня привёл его в чувства; внутри у него всё сжалось от сладкого, томительного предвкушения. — Посмотри на себя, — пренебрежительно прокомментировал Камукура, проводя ладонью вдоль его налитого кровью ствола, прижимая к низу его впалого живота. Другая ладонь его лениво двигалась по его собственному полутвёрдому члену. — Я ещё ничего не сделал, а ты уже превратился в течную суку. И много перед кем ты готов раздвинуть ноги?.. — Нет, нет, нет, только перед тобой, — запричитал Нагито, приподнимаясь на локтях, судорожно, жалобно поглаживая костлявым коленом Изуру по боку. — Я только твой, только твой, я больше ни на кого не посмотрю… Он выгнулся, принимая чужую плоть внутрь себя. Осязаемое, тяжёлое чувство наполненности ударило по нервам. Комаеда вогнал ногти в собственные ладони, подавляя измученный вздох. Изуру знал, как сделать так, чтобы боль никуда не девалась — его толчки то сбавляли, то набирали темп; вдруг ослабев до того, чтобы Нагито нетерпеливо застонал, они возобновлялись с новой силой. Впечатав тощие запястья Комаеды в столешницу, прижав его всем своим тяжёлым телом, он всё трахал его, доводя до исступления, до ноющей боли в конечностях, до затёкшей спины и пересохшего горла. — Пожалуйста, мастер, пожалуйста, — нетерпеливо пробормотал Нагито, когда такое желанное, пульсирующее удовольствие снова ускользало, растворялось в тягучем ритме неаккуратных движений. — Умоляй, — холодно приказал ему Камукура. И он послушно, самозабвенно умолял — захлебывался своими мольбами, дрожал в его хищной хватке, плавился под его горячими прикосновениями. Он был так близко, до боли близко, до искр в глазах и шума крови в ушах. Всё — для того, чтобы Изуру неаккуратно отстранился, вытаскивая член из его измученного нутра. — Господи-ин, — заныл Нагито жалобно, но господь его мольбы не услышал. В несколько движений красивой, точёной руки тот кончил, пачкая белыми, скользкими пятнами Комаеде живот. — Приведи себя в порядок, — бросил Камукура ему напоследок, застёгивая брюки. За хлопком двери последовала глухая тишина. Полежав какое-то время в оцепенении, Нагито медленно перевернулся на бок и притянул колени к груди. Размазал по животу чужую, холодящую кожу сперму. Губы его подёрнулись и растянулись в кривой, маниакальной улыбке. *** — У каждого — по одной, значит, — хмыкнул Изуру, вращая между пальцами глянцевую, пластиковую фишку. Нагито кивнул. — У каждого — по одной, — мелодично протянул он. — Турнир студенческого совета — дело долгое. Придётся выиграть в честной битве у огромного количества человек и накопить целое множество, чтобы чего-то добиться. Ты уверен, что хочешь участвовать? — Вполне, — не задумываясь, отрезал Камукура. Хихикнув совершенно по-идиотски, даже влюблённо, Нагито обхватил его руку и погладил по напряжённым пальцам, чтобы те разжались. Он вложил ему в ладонь ещё одну фишку, точно такую же на вид. — Тогда приведи нас к победе, мой повелитель, — проговорил он с придыханием, благоговейно. — Я доверяю тебе свою жизнь.