вчера я был собакой.

игорь нихуя, если честно, не понимает.

ни-ху-я. ни-че-го. в какой-то момент он принимает спокойно звонки хазина, зажимая кнопку вызова на старой нокии, слушая сонный голос, который интересуется почему-то делами и говорит тихо-тихо, будто секрет от всех вокруг. гром прекрасно знает, что живёт тот один, как и он сам, но под тон всегда подстраивается, даже в самые заебавшие дни. это странно и бьёт неприятно в сплетение солнечное.

не-при-ят-но.

они ненавидели друг друга с того дня, как увиделись впервые — думалось поначалу, а потом игорь, лежа на диване и смотря в побеленный потолок, думает, что это не ненависть была. совсем не она, скорее жалкие попытки её вызвать друг в друге, как защитный механизм, работающий синхронно, лишь бы не дать эмоциям подкинуть мыслей, что заполонили голову не делом нераскрытым, а чужими выебонами и взглядом забитой в угол собаки. таких обычно добрые люди находят, выхаживают, дают вторую жизнь и тепло, отогрев лаской и показав, что не все вокруг сволочи и мрази. нужно попробовать довериться. но, как оказалось, у игоря тепла внутреннего даже для себя не хватает, что уж говорить про того, кто вечно игнорирует любое человеческое, так же, как и стулья, садясь исключительно на стол грома, определено привлекая внимание к себе, а сам в документах роется, выискивая адреса. шепот по всему отделу расходится неприятным гулом, который остаётся в ушах игоря уже дома, когда тишина давит на мозг уставший. хазин сейчас в москве. и это расстояние позволяет не задохнуться в чем-то неопределенном. словами описать это достаточно трудно, не то, что пропустить через своё сознание, которому буквы и звуки не интересны, лишь бы раскрыть то, что гниёт внутри трупами сотни надежд ещё по-молодости. оживить не удастся, так хоть насильно показать, что можно попробовать создать что-то новое. грому похуй.

по-хуй.

петя будто ловит это настроение ебаное, не звонит недели две, лишь пишет пару смсок раз в три дня. а игорь стирает их тут же как видит, ходит весь день так, работает, будто хазин не писал в последней, что, возможно, приедет. убирается в квартире, уговаривая себя, что это чисто мозги почистить, ничего больше. за хуй ему он вообще здесь сдался, лишь воздух сотрясать, да нервы портить. ночью даже порывается написать короткое «не приезжай», смотрит на собрание букв, держит палец над «отправить», но хазин просыпается почему-то от громкого уведомления с сухим «ок».

блядство.

это же всё несерьёзно, чёрт возьми. и нечестно. игорь дубасит боксёрскую грушу со всей силы: ему четвертый десяток, а он до сих пор не научился понимать, что делать со своей жизнью. так как он сможет этой собаке что-то дать, если сам не знает, что нужно. петя тянет руки тонкие, переломать легко, лишь посильнее надавить, только ссадина на роже подсказывает, что он может сам кого хочешь скрутить, разъебать не только судьбу, но и тело. гром всё знает до мельчайших деталей, но молчит, будто и не тратил пару бессонных ночей на это. — там это. в москве всё путём? хазин дёргается. они стоят у питерского отдела, игорю снова быть предметом ставок, а петя вроде как подвозил в этот дождливый день. теперь курить хочет, может и не курить вовсе, а чего-то другого, пока не понял. но лишь пожимает плечами, прячет руки в карманы своего пальто, думает, как соврать лучше, чтобы не проебаться. он даже без доказательств прекрасно знает, что гром его прошлое раскрыл резво и без разрешения, поэтому ложь должна быть достойной, чтобы оба могли сделать вид нормальности. ну приехал в питер и приехал, обитает у игоря, лезет ночью под бок — не собака, думает гром, ещё щенок, который глаза не открыл, а уже бросили в этот мир.

сам виноват. никто больше.

возможно, лучше наплевать, не лезть совсем и оставить кому-нибудь другому на воспитание. только таких не переучишь, думается игорю. как и его самого. поэтому пробивает пару номеров, звонит первый сам, пускай и больше молчит, чем говорит. пишет сообщения, тут же их удаляя, как и ответы.

происходит какая-то хуйня.

определённо хуйня, никак иначе не объяснить тот факт, что хазинская истерика вызывает больше грусти, чем раздражение и злость. его хочется то ли ногами запиночить, чтобы, сука, больше жизнь никому не отравлял, то ли закрыть в эти четыре стены и отдавать кому-то в руки под расписку. он садится рядом на пол, ему нужен внутренний самоучитель по эмоциям, а пока «иди сюда, еблан». и губами в висок. всё ещё нихуя не понимая.

ни-ху-я.