Четвёртая вещь

По правде говоря, у Ромки было всего три вещи, которыми он дорожил. И все они были вещами настоящего мужчины. Первой вещью, конечно, был нож-бабочка, старый и потертый, подаренный отцом. Лежа вечерами в кровати, Рома часто крутил его в руке, представляя, как вот этим самым ножом отец убивал в равных схватках афганских талибов, вершил правосудие, защищал слабых, прорывался через засады, когда не оставалось патронов… И как добил этим ножом собственного друга, истекающего кровью, которому талибы отрезали язык и руки. Тот просил его от этом две ночи и один жаркий день, вопя от ужаса и болевого шока. Питающийся чужой болью, крепко зажатый в руке, нож был главным Ромкиным другом. С ним он чувствовал себя почти непобедимым. Сильным как отец. Бесстрашным. С ножом он, пожалуй, не боялся даже темной манящей пасти гаража. Правда, однажды вышла ситуация. Семён где-то раздобыл сигареты, да не какие-нибудь, а хороший «Ротманс», и не поделился находкой с ним и Бяшей. Ну, Ромка тогда вспылил и ка-ак полоснул Семена по мясистому боку. Думал порвать футболку, но не рассчитал силы и порезал бок. Крови-то было сколько… Училки прибежали, охали-ахали, Семён в обморок свалиться пытался, но неудачно — в сознании все-таки остался, только хныкал как девчонка. Отец тогда, вернувшись домой из школы, ругать его не стал. Потрепал по голове и сказал строго-строго: «Ромка, помни только: не нож твой хозяин, а ты — его. Понял меня?». Ромка не дурак, конечно, понял. С тех пор к ножу относился как к вечно голодному волку: чуть спустишь с привези — и все, голодным точно не останется. _*_ Второй вещью были боксерские перчатки. Ромка бокс уважал. Старые вырезки из журналов с изображениями Майка Тайсона и Мохаммада Али украшали стены его комнаты. Выцветшие на солнце лица великих борцов дарили не меньшую уверенность в себе, чем папин нож. Ромка часто представлял себя на ринге в бою с каким-нибудь американцем в ярких трусах с изображением всех штатов. Нокауты для дураков, лично он хотел бы драться до сгустков крови, до выбитых зубов, сломанных носов и откушенных ушей противника. И представлял как он, измученный битвой, в итоге наносит последний, один-единственный удар справа — прямо красной перчаткой, вышибая оппоненту оставшиеся зубы. Раунд. Судья поднимает его руку вверх, а на ней — та самая перчатка. И тогда его тренер, Фёдор Степаныч, чьи перчатки и донашивал Ромка, точно бы им гордился. Потрепал бы его по голове, пыхнул бы зажатой в зубах сигаретой, и сказал бы: «Не зря я тебе перчатки отдал, Ромка!» Памятные они были. Фёдор Степаныч с ними кубок села выиграл, а потом и целой области. До Москвы с ними дошёл, почти как красноармейцы до Берлина. Его называли даже «Молния в красном». Потому что такой быстрый был, что только удары рук в красных перчатках перед глазами и мелькали. И Ромка с ними турнир обязательно выиграет, вот клянётся, что выиграет. Тренер, посмеиваясь, и глядя на его вечно разодранные в очередной драке костяшки, говорил: «Ромка, бокс — это не про ярость, бокс — это про сдержанность. Бездумно колотить и обезьяна сможет, а ты попробуй силу свою контролировать». Ромка слушал внимательно, кивал и, надевая перчатки, будто сам становился победителем. И выходил на ринг, точно зная, что победит. И побеждал. Кроме тренера никому больше не проигрывал. _*_ Третьей мальчишеской вещью был, конечно, велосипед. Как сейчас помнит, пять лет ему было, когда дедушка притащил откуда-то старый сломанный велосипед без рамы. Все лето они промучились в гараже, собирая велосипед. Недостающие детали то по соседям искали, то заменить пытались, а Ромка и на помойку бегал искать болты да шурупы. Больше, конечно, от него деду было заботы, чем помощи. Бегал туда-сюда, вился вьюном, под ногами мешался. Зато то сладкое предвкушение от собственного велосипеда помнит до сих пор. Получился не велик, а ни дать ни взять Франкенштейн: колёса от хорошего горного велика, рама, наоборот, хлипкая, найденная Ромкой на помойке, зато раскрашенная дедом в цвета СССР. Звонок дурацкий с детскими ленточками они оторвали, накачали колёса, педали подкрутили, и вышло сносно. Даже отцу тогда понравилось, хотя он то лето только и делал что пил, запершись в комнате — в то лето умерла Ромкина мама, и для отца это стало самым большим ударом. Велосипед он хранит, даже усовершенствовал его немного, руль и сиденье заменил. Благодаря колёсам носится как черт. Старенький, скрипучий, но Ромка его очень любит. И сейчас, глядя на этого монстра в гараже, парень вспоминает деда. И маму. И боль от ее утраты, и специально созданное дедом предвкушение нового друга — поломанного как он сам, фиг знает из чего и зачем собранного. Дед ему тогда сказал: «Ты его береги, Ромка. Как младшего брата береги». И Ромка берег, зная, что младшего брата, как бы он ни хотел, никогда не будет — мамы больше нет, а отец заново уж не жениться. Не может быть второй любимой женщины в в их доме. Как и другой мамы, конечно, не бывает на свете. _*_ Ромка думал, что на этом хватит. Три настоящих мужских вещи, подаренных мужчинами, — есть чем гордиться и чем дорожить. И больше ему не надо. Он как Рокки, настоящий воин, и для жизни ему достаточно малого. Нож. Перчатки. Велосипед. То, чем можно гордиться. Но по правде сказать, по секрету, было ещё кое-что. Четвёртая вещь. Маленькая, неприметная, за которую Ромке было очень стыдно. Он носил ее то в кармане, то в рубашке, приколотой к внутренней стороне. Он прятал ее ото всех и гордиться ей ну никак не мог. Он ее стеснялся. Но все-таки она была. А случилось это прошлой весной, когда ничто не предвещало беды. Ромка тогда решил прогуляться за сигаретами. Шёл неспешно мимо музыкалки в киоск, наслаждался тёплым апрельским ветром, крутя в зубах травинку. И как назло, конечно, своим зорким зрением уловил знакомый силуэт у гаражей около музыкальной школы. Была эта Полина Морозова, девочка из их школы. Странная девчонка, хотя, по Ромкиному мнению, все девчонки немного «того». Непонятные, короче. Так вот странность была в том, что Полина, занимавшаяся в музыкальной школе, стояла у гаражей не одна. Переминаясь с ноги на ногу, загнано смотрела на двух высоких парней, обступивших ее. Крепко сжимала свою скрипку худыми бледными руками, прижимая к груди, будто обороняясь. Ромка остановился, будто почувствовав укол куда-то в грудь. Большие глаза Полины, бездонные, цвета любимого Ромкой какао, нашли парня, и на миг в них промелькнула надежда, смешанная со страхом. Девчонку схватили за руку, уводя за гаражи. Та пискнула, начала упираться, но куда там… волосы взметнулись вверх, упали на лицо Полины, растрепались. Силуэт мелькнул, скрываясь в тени гаражей. Ромка, не долго думая, кинулся вслед. — Платье снимай, красавица! — только и услышал он ехидный голос одного из парней, тормозя аккуратно возле Полины. Девчонка ужалась в стену, сжимая в руках дурацкую скрипку, и зажмурилась. Щеки ее алели, и она дрожала от испуга. — Вы бордель с музыкальной школой попутали, братаны? — Ромка выплюнул травинку и взглянул на обидчиков. Парни, высокие, как две статуи Свободы, посмотрели на него сверху-вниз. Один из них усмехнулся: — А это что у нас за мелкий защитник выискался? Парень что ли твой? Иди куда шёл, мелкий, целее будешь. Ромка подвинулся ближе к Полине и быстро ей шепнул: — Сейчас драка завяжется. Долго я не протяну, поэтому ты беги сразу, ясно?! — он дождался кивка девчонки и уже процедил парням: — Я то и так целый, а вот у вас явно чего-то не хватает. То от мозгов, то от совести, то ли всего вместе… Накинулись они на него, конечно, вдвоём и сразу. От таких сволочей ожидать равного боя смысла не было, и Ромка готов к этому был. Нож он достал почти сразу, но голод его приструнил. Он хорошо усвоил отцовский урок, поэтому не спешил использовать его силу. А между тем девчонка с бездонными глазами молодец, смекнула: бросилась бежать, только белые гольфы и сверкали. Ромка сражу же переключился на обидчиков, закрывая голову руками и профессионально, как тренер учил, уходя от ударов. Обидчики были больше, выше, и у одного из них тоже был нож. Ржавый кусок железа, конечно, не чета Ромкиному, но опасность была высокой. Но пока Ромке удавалось избегать ударов. Парень представил, что на руках — бойцовские перчатки победителя, и сил явно прибавилось. Удары с четырёх рук летели со всех сторон, и главной задачей было просто не упасть на землю. Тогда точно смерть. Продержаться как можно дольше. Выстоять. Пока девчонка не убежит достаточно далеко. Но время шло мучительно медленно, а вечно закрываться он не мог. Удар обрушился под рёбра, угодил в щеку, куда-то в колено, в голову… Что-то больно полоснуло его по руке, оставляя обжигающую болью рану. Кровь застилала глаза, и Рома чувствовал, что вот-вот не выдержит и упадёт. «Разве можно так падать, боец? — услышал он голос тренера в голове. — Пусть это и неравный бой, но одного победить надо. Таковы правила». Собрав остатки сил, Рома ударил одного парня в скулу. Точный, быстрый удар попал в яблочко: бугай, покачнувшись и будто не веря в произошедшее, упал на землю. Но Рома и сам еле стоял на ногах, и что-то влажное и горячее заливало его лицо. Спертый воздух из задетых легких выходил толчками. Бровь садило. Во рту застрял горячий привкус металла. Он оперся рукой о стену и, почувствовал острую боль, увидел огромный порез, тянущийся вдоль всей руки. Тошнота и слабость комком застряли в горле, и Рома, будто пьяный, пытался устоять на ногах, чувствуя свою беспомощность. А второй верзила мерзко улыбался ему серебряным зубом и медленно подходил к нему. — А ты не плох, резвый гаденышь, — ухмыльнулся соперник и занёс руку для удара. Рома гордо вскинул голову, прямо глядя ему в глаза. Ну вот и все, сейчас все закончится. Проигрывать так с честью. — Ну ничего, сейчас ты… Бабах! Будто гром среди ясного неба, что-то с треском обрушилось на голову обидчика. Его тело безводным мешком свалилось к ногам Ромы, а на его месте возникла девчонка. Растрепанные волосы, от страха торчащие в разные стороны, алые щеки и очень, очень сверкающие глаза. Будто две яркие звездочки в небе. «Полинка… — отстранённо подумал Рома. А потом понимание прошибло его: — Полинка! Неужели вернулась помочь?!» Бросив на землю увесистый чехол со скрипкой, которым был повержен последний соперник, она подбежала к Ромке. Тот уже осел на землю, сплевывая кровь, но она, зараза, продолжала течь на глаза, мешая как следует рассмотреть взволнованное, невероятно красивое лицо девчонки. — Рома, Ромочка… — в ужасе шептала она, теребя его за плечо. — Ты весь в крови! А рука, Господи! Тут такая рана… Ой, я сейчас, сейчас… Чем же можно… Ромка дёрнул край своей футболки, выглядывающей из-под кожанки, и она неровно разошлась. Полина помогла ему оторвать кусок ткани и быстро-быстро начала перевязывать руку. Движения ее были уверенные, хотя подрагивающие пальцы и слёзы в уголках ее глаз выдавали нешуточное волнение девочки. — Ну и что ты плачешь, дурочка? — хмыкнул Ромка, еле слыша свой тихий шёпот. — Смотри, как мы их уделали… — Не мы, а ты, — обрубила Полина и взглянула на него, прямо в Ромкино лицо, в его холодные, острые глаза, взгляд которых мало кто, по правде говоря, выдерживал. — И ты настоящий герой. Самый-самый. Кусок ткани закончился прямо у кисти, и Полина, недолго думая, быстро сняла с волос заколку, фиксируя ей самодельный бинт. Дальше Рома запомнил только нежную улыбку на ее лице с мокрыми дорожками слез. И провалился в беспамятство. Две недели в больнице прошли очень странно. Отец и тренер Ромку почти не ругали, похвалили даже за благое дело и взяли с него какое уже по счету слово впредь быть аккуратнее. Полинку он видел в больнице ещё два раза. Она всегда молча сидела у его кровати, вцепившись в свою тяжеленную скрипку тоненькими пальцами. И Ромка говорить тоже не пытался. Смотрел на неё и все. Просто хотелось смотреть. Выписавшись и придя в школу, он все-таки не удержался и смалодушничал. Вместо того, чтобы отдать дурацкую заколку Полинке — оставил ее себе. В больнице постоянно перебирал розовую девчачью пластмаску с идиотским криво приклеенным единорогом в руках, подносил к губам, ночью клал под подушку. Думал, что всё от нечего делать, но нет. Уж очень не хотелось отдавать заколку Полинке. «И чем она так привлекает?» — злился на себя Ромка, глядя на этот розовый кошмар. Не мужская вещь совершенно, да и волосы его не заколишь. Страх какой-то. Стыд и позор. Но отдать не мог. А потом увидел Полинку в школе с такой же заколкой в волосах — оказалось, парные они, эти заколки. Одна у неё теперь в волосах осталась, а другая — у Ромки. Девчонка с волос ее не снимала, для парности прикалывала другие заколки, но эту, с дебильным единорогом, всегда оставляла. Это уж зоркий Ромкин глаз приметил точно. Но заколку, раз уж отдавать он ее не планировал, надо было как-то отработать. Иначе что это получалось? Воровство что ли? Не по-пацански это, конечно. — Эй, Полинка! — крикнул он девочке, тормозя свой старый велосипед у ворот музыкальной школы. — Хочешь съездить в парк? Там мороженое очень вкусное, мы с Бяшей вчера три ведра слопали. Тебе понравится, зуб даю! Девочка улыбнулась, заправляя волосы за ухо, и кивнула. Тонкие ручки обхватили его сзади за талию, и Ромка, чувствуя небывалое воодушевление, крутанул педали верного друга, устремляясь вдаль. Боковым зрением Ромка видел: розовая заколка с единорогом крепко держала пряди волос Полины. А вторая такая же, парная, лежала в кармане Ромки. Четвёртая, маленькая, очень важная, совсем не мужская вещь.