Способы разрушения и сборки

Герои не могут спасти всех, в первую очередь они спасают тех, кто по их мнению этого спасения заслуживает, эта абсурдная избирательность смешит почти каждого в Лиге злодея, но пробирает до слёз, смешанных с кровью, их не спасённых детей внутри. Как умники, сидящие в своих агенствах, обставленных дорогой мебелью, вообще определяют кого спасать нужно, а кто потерял этот славный шанс: быть освобожденным? Зачем нужны герои, если вместо освобождения, спасения и защиты они лишь двигаются согласно своим, не очень гуманным, идеалам? Чем они вообще отличаются от злодеев, а особенно от Лиги, провозглашенной кровожадными убийцами, людьми, потерявшими рассудок? Никто из обывателей, слепо верящих героям и новостям по ящику, репортажи в которых тоже пестрят слоганами кого-то с верхушки геройского рейтинга, даже не пытается задуматься о мотивах столь ненавистных злодеев, не стараются уловить их человечность. А людям это и не нужно. Общество существует на единой шаткой платформе, они нашли врага и спасителя и верят в это, слушают с открытыми ртами и стекающей слюной о том, как очередная высокая личность смогла одолеть кого-то в подворотне, а может и что серьёзнее предотвратила. Миру нужны злодеи, чтобы общество не разорвалось по швам. А злодеям, точнее одному очень конкретному, пришлось по швам собираться, сшиваться и протыкать живую упругую кожу холодным и скользким металлом, чтобы не разошлась, не лопнула и не оторвалась от обугленных своих частей. Даби был словно сшит из лоскутов дешевой ткани, которую скорее даже не купили, а украли. Он был и жив, и мертв, в нём существовало два этих противоположных понятия, скрепленных скобами уже внутри, царапающими горло, легкие и оставшееся нетронутым во время полной сборки себя заново, сердце. Сердце он не мог тронуть, не мог прикоснуться к ерунде стучащей под ребрами. Иногда он мечтал его не иметь вовсе. Даби ненавидел героев ещё до того, как был уничтожен и брошен этими же героями, так что у него отвращение даже к упоминанию всемогущих утырков текло по венам вместе с кровью и огнём, разрывающим переодически оставшееся в нём живое. Он всегда с особой жестокостью избивал их, если вдруг те попадались под руку во время ночной прогулки до ближайшего магазина, в который он не заходил, слишком уж памятная внешность. Издевался с извращенским удовольствием и садистски улыбался, почти дико, как Тога, когда в Лигу притаскивали очередную игрушку, в глазах Даби плясал такой же синий огонь, как и на его жертвах, как и на нём самом. Героев он ненавидел искренне. А потом появился Ястреб. Птичка, летящая в клетку самостоятельно, Даби часто думал как же не подходит ему это хищное, дерзкое и почти кричащее о силе «Ястреб», он скорее был глупым попугайчиком, накрыв клетку которого, можно обмануть. Пироман ему не доверял, пускай и пустил в Лигу, позволял быть рядом, позволял наблюдать, но доверять Ястребу—никогда. В жизни парня больше никогда не появится героя, которому он сможет поверить. Все они—жалкий атрибут контроля населения, похитители свободы, живущие за счёт тех, кто пытается спасти всех, пускай и методами радикальными, но это из соображения экономии времени. Никто этого не понимает, а зря. У Ястреба хорошее зрение и отвратительная манера вести беседу, Даби пару раз угрожал ему устроить шоу из горящих крыльев, а ребятам в Лигу принес бы ужин из жареной курицы, неприязнь Даби к птице видел каждый, но Шигараки совсем не глумясь и не слушая, сошедшую с ума от Ястреба, Тогу, поставил тех в пару на несколько заданий Лиги и был счастлив избавиться от этой назойливой пары. Потому что те раздражали всех. Слишком резкий в высказываниях Даби и слишком хорошо парирующий всё это Ястреб. —Почему Ястреб, а не Павлин, с твоей рожей тянешь только на публичную сучку. Даби молча смотрит на то, как Ястреб надевает куртку и убирает назад волосы, любуясь у зеркала раздражающе долго. Они никуда не спешат, сегодня дела закончены, но по нелепости они снова вдвоем и снова аномально близко. В Лиге нужно быть в одиннадцать, Ястреб должен быть на утреннем патруле в семь, Даби не отпустит его до этого времени. Вечернее собрание и всё время до патруля-Даби. Он либо не доверяет так сильно, что хочется сдаться из-за напряжения, либо просто ему с Ястребом комфортно, чего быть не может, но птица все равно шутит. —Прихорашиваюсь чтобы ты, любимый, любовался. От Ястреба подташнивает и от его приторности тоже. Даби только смотрит в отражение его глаз в зеркале и видит знакомые полуживые блики. Ястреб не прихорашивается, он пытается найти в отражении себя. Геройское имя, правильная и до отвращения ровная осанка, очки, закрывающие пустой взгляд не столько от бушующих ветряных потоков, а сколько от окружающих людей—это Ястреб. Напыщенный и распевающий надоедливые песни прямо на ухо Даби, Лиге и комитету, трясущий крыльями где только может, потому что это помогает размяться—это Ястреб. Но одновременно с этим Ястреб не является ничем из этого. Он не любит выпрямлять плечи перед кем-то, потому что тяжелые крылья всегда заставляют сутулится, ходит с опущенной головой и уведёнными вперед плечами, когда рядом не грозят фотографией или нежелательным вниманием; он шумный, но только если ему комфортно может стать до шепота и легкой дрожи спокойным рядом с человеком, которому доверяет; он язвит и ведет себя напоказ, выворачиваясь и, как любят остроумно шутить некоторые пироманы, петушится, но не любит этого и часто ругает внутреннего себя за притворство. Он не похож на интроверта в любом случае, но он гораздо тише своего образа. Кейго Таками не знает никто, Ястреба знает каждый. Хотя, пожалуй, один человек, видящий за безупречной маской героя и злодея, как решает Даби, поневоле, всё же есть, он видит, но молчит, стараясь вывести пернатого на признание, на почти позорное соглашение со своей сущностью. Даби наблюдает за ним, с бирюзовыми вспышками в радужке следит за каждым движением и взглядом, анализируя и выжидая, когда же можно будет увидеть желанное зрелище. Он хотел чтобы птичка не пела, чтобы герой был повержен. —Даби, если тебе так нравится пялится на мой зад, то мог бы уже и предложить что-то.—Таками подмигивает и виляет бедрами ещё сильнее, специально выводя плетущегося сзади парня. —Думаю ты просто по предложению не стелишься, а денег уж нет, извини. Темноволосый издевается, тыкая Ястреба носом в публичность, в покорность, ещё немного и он несдержанно назовёт его подстилкой, но не сейчас, пока язык держится как на петле. Не хочется ранить птичку так быстро, никакого удовольствия он не получит, если Ястреб слишком легко скинет своё прикрытие, трещащее по швам, все ещё крепким, когда они остаются вдвоем, то Даби даже расстроится, не увидев стыда в этих замечательных золотых глазах, пустых как и его внутреннее. —Если обещаешь хорошенько отыметь меня, то лягу и бесплатно. Даби рычит. Эта птица доведет его быстрее, чем он увидит её падение После собрания они сидят в комнате Даби, обшарпанной и серой, сам её владелец легко может слиться со стенами, только бледные участки живой кожи и бирюза в глазах могут его выдать. Темноволосый, к слову, совершенно не понимает почему Кейго так легко и непринуждённо заваливается к нему, разбрасывая свои крылья и занимая ими почти половину комнаты. На лице парня нет ни раздражения, ни отвращения, он просто безразличен к гостю, но это лишь внешне. Внутри он хочет допытаться до настоящего Кейго Таками. —А герои всех спасают? Что ты вообще делаешь на своей чудо работёнке? Не ожидавший от Даби вообще хоть звука, Кейго слегка напрягается, чтобы ненароком не выдать какие-то важные детали его истинной миссии здесь, в Лиге. Хотя он так привыкает к обществу злодеев, что даже безумная Тога вполне себе становится приятным компаньоном. —Всех, кого можно спасти, я вообще всегда стараюсь вытащить человека из беды.—Ястреб оживает и заводит долгий монолог, Даби отмечает, что ему начинает нравится наблюдать за болтающей птицей.—Геройская деятельность просто реализует мой синдром спасателя, такая детская травма, хочется чтобы другие не испытывали того, что и я, а, ну так вот… Вспышка в бирюзе глаз выглядит яркой и опасно горячей. Кейго замечает её, но болтать не перестает, уходя в сторону размышлений о том, что геройские дела чаще всего показуха и шоу, но внутри сжимается. Подсознание шепчет, что сейчас будет взрыв, что перья подпалит леденящее душу пламя. Даби же наконец-то жадно впивается в рассказ героя, получая ту маленькую ниточку, потянув за которую, его можно сломать, весь этот напыщенный идеальный образ спасителя, раздражающий приторностью. Хищный оскал сменяется ухмылкой и темноволосый решает всё же прервать монолог о тех вещах, которые птичка уже и так озвучивала, зацепив Ястреба за что-то настоящее в нём. —А что с тобой было такого в детстве? Ястреб почти хмурится, не желая вспоминать, но проигрывать не хочет. Откидывается на кресло и улыбается, будто давно проработал травмы, перерезал в себе нити воспоминаний и чувств, изгнал призраков. —Типичная история ребенка выросшего в плохом районе: родители козлы, окружение одни ублюдки. —трещит, внутри всё трещит.—Кстати мне утром снова заниматься геройской волокитой, так что я пойду. Даби молча его отпускает, ловя рецепторами шлейф тоски, исходящий от Кейго.

***

Ястреб за долгое время в Лиге стал почти своим, доверяют больше, принимают чуть теплее. И сам герой меняет своё отношение к окружающим его людям, с ужасом обнаруживая невероятное сходство каждого из них с самим собой. Это всё непонятые, не утешенные и брошенные миром и семьёй дети, которых не спасли, просто не успели спасти. Или их не хотели спасать. Для героя такие изменения в отношениях становятся мучительным грузом. Он привык к ним, возможно привязался, не может теперь сказать, что не понимает их мотивы, цели и истории. Ястреб застрял в рассмотрении каждого под призмой своего геройского «Я» и чем дольше смотрел, тем сильнее ему не хотелось уходить от них, предавать. Они пережили столько кошмаров, что уход Ястреба и его крупное предательство будет, пускай и не самым мощным, но ударом для них. Лига—маленькая семья, пускай и ужасно неправильная, но семья. Особенно сильно было видно терзания Ястреба, когда он напился, потому что в таком состоянии держать лицо просто тяжело физически. Он не болтал без умолку, не тянул внимание на себя, он просто наблюдал, непривычно тихо выпивая последнюю банку пива и уже по-привычному укрывая свои ноги краем поношенного плаща Даби. Внутри у парня переворачивался мир. Даби видел это, но не лез, почему-то он сбавил напор. —Ястреб сегодня молчалив.—замечает Тога, кривя улыбку. —Потому что я напился.—он усмехается и вздергивает подбородок, но Тога взгляд с него не сводит, от этого иногда становится неуютно. —Но если тебя что-то волнует, то мы можем поговорить. У Кейго сердце начало глухо падать вниз, он никогда не видел такого чистого взгляда девушки, искреннего, как будто она не сошедшая с ума маньячка, а заботливая младшая сестра, желающая помочь брату. Герой шокировано хлопает глазами и неосознанно сжимает плащ Даби, что тот замечает и улыбается уголком губ, благодаря Тогу за её открытость. Пока блондин набирает воздух в сжавшиеся легкие, Даби опережает его. —И он, конечно, поделится.—сарказм и закатившиеся до мозга глаза почти вечный атрибут в разговоре—Пойду унесу его спать, пока вы тут не устроили сопливый вечер. Все расходятся, Тога кричит Даби что высосет его кровь и желает плохой ночи, убегая в свою комнату, Кейго же плетётся за Даби, погруженный в свои мысли по самое горло. Злодеи не так уж и отличаются от героев, каждый про-герой, светящийся в рейтинге, мог стать злодеем, но им повезло, рядом был тот, кто мог направить, кто сдерживал яростные порывы разрушать мир от обиды, а у злодеев таких людей не было. Им не помогали, каждый в Лиге—забытый героями ребёнок, не справившийся с собой и своей причудой, не сумевший вылезти из того, куда скатился. Кейго видит в каждом из них людей, обычных людей, которые злы на мир настолько, что готов его разрушить, он понимает их. Он понимает злодеев. —Собери свои отростки.—Даби ругается, откидывая руку Кейго со своей половины кровати. Когда блондин напивался или оставался в Лиге, то спал у Даби, они оба упустили момент, когда это стало нормальным и комфортным, когда оба начали засыпать друг с другом, а не лежать с закрытыми глазами, готовые в любой момент атаковать. Даби неприятно признавать, но он привык к пернатой катастрофе в своей жизни, когда Ястреб не прилетал, то ему даже становилось скучно, некого было доставать, некого было бесстыдно лапать в коридоре, издевательски рыча «надень лосины, больше будут предлагать». Ястреб скручивается в калачик, накрываясь крыльями и необъяснимый страх подбирается к горлу, подавить его не получается даже глубокими вздохами, он не хочет бояться сейчас. Страх—слабость, а показать слабость рядом с настоящим хищником в лице Даби—смерть. Потому что злодей не должен знать об уязвимых, на самом деле уязвимых, местах Кейго. Он скрывает себя, своё лицо, уже не пьяно-расслабленное, а напуганное и встревоженное. —Птица, ты чего? Голос у Даби хриплый, низкий и сухой, как наждачка, но почему сейчас он прозвучал так мягко, как шелк? Почему его враг вообще спрашивает что-то о нём самом? Кейго мечется по кровати и прячется в крыльях, мягкие перья не дают Даби рассмотреть тревожное создание рядом. Он мог бы спалить их, мог бы ударить, потому что пьяный Таками мало что сделает его трезвому огню. Даби думает что случилось. Даби волнуется из-за внезапного изменения состояния героя. Он, блять, беспокоится. —Холодно просто жесть, дай одеяло.—Кейго врёт снова, не желая показать свои переживания. Он не хочет сказать Даби о том, что чувствует необъяснимую связь со всеми здесь, что Лига становится ему тем самым домом, о котором он мечтал, да, он выполняет задания Томуры, но его крылья и он сам не принадлежали ему. Он может лететь сам, не оглядываясь, сутулиться и не улыбаться, быть тем, кем почти никогда не может и это для Кейго было невыносимо. Его островком спокойствия стало место, где собираются самые опасные преступники страны. Даби ничего не говорит, но в груди, где бьется противное сердце, что-то кольнуло. Он накрыл Ястреба одеялом и положил ладонь ему на спину, прямо между лопаток. Крылья напряженно замерли и парень усмехнулся от того, что даже пьяный герой всё ещё способен управлять перьями. Сейчас отличная возможность сжечь их и лишить Таками всего, но почему-то Даби этого не хочет. —Спокойно, я просто тебя погрею. И ладонь становится теплее на несколько градусов, тело приятно расслабляется, Ястреб всё ещё напрягает крылья, потому что непредсказуемый огонь запрещено близко. Только сейчас огонь не сжигает, а греет, сухая ладонь Даби медленно скользит по позвоночнику героя, распределяя нежное тепло по всей спине. Темноволосому нравится, что Кейго больше не дрожит. Даби не нравится, что он не хочет сжечь ему крылья.

***

—Ну и срач здесь у тебя! —Таками наигранно-возмущённо взмахивает руками, окидывая по-настоящему презрительным взглядом захламленную комнату. Возле небольшой деревянной кровати, которую хорошо бы сменить, потому что она всем видом показывает как настрадалась от горячей причуды своего владельца, ещё немного и рассыпется обуглившимся кусочками, лежит небольшая горка салфеток, явно чем-то испачканных, и ещё несколько каких-то упаковок. В этой комнате всегда пахнет почти отвратительно, не только из-за пыли на темном полу, но и потому что Даби переодически срывается и нервно подрагивающее пламя палит его волосы и кожу. Кейго уже видел как у темноволосого случаются срывы и, честно, он боялся такого Даби, не потому что большой риск потерять все перья, а необъяснимое беспокойство сжимало грудь и он боялся, что парень не сможет остановиться, что огонь на светлых участках кожи не потухнет и доберется до костей, превращая их в мелкую крошку. Срывался Даби иногда без повода, да, в его непростой жизни было множество причин, да и поводов тоже, но он мог воспламениться и в самый спокойный день, когда его никто не тревожил. Пока Даби был сосредоточен на наблюдении за Ястребом, он сам не замечал, как золотистые глаза не отрываясь изучают его самого. Одной из особенностей, которую, наверно, Таками отметил как ту самую отличительную черту Даби, была абсолютная нелюбовь к одиночеству. Да, он был на него обречен, как сам ни раз упоминал это с безразличной ухмылкой, да, он чаще работал один и старался уходить на задания раньше напарников, но находясь в Лиге, он никогда не уходил к себе, если день был спокойным, если он не вымотан до такого состояния, что коснись голова подушки, то он сразу отключится. Для Кейго это было одним из противоречий Даби, интересной чертой, но больше его интересовали причины. —Эй, Даби. Вообще герой пришел к Даби как раз из-за этой его особенности, на сегодня не было дел, Шигараки сказал отдохнуть перед встречей с якудза через два дня, и по идее Даби сейчас должен с безразличным выражением лица сидеть внизу в баре, где Тога мило беседует с Твайсом. Но он здесь, у себя, закрылся и не вылазит, а Ястреб волнуется. Он не может смириться с этим чувством. Темная макушка виднеется за кроватью, злодей точно сидит там, но не отвечает, рядом валяются ватки, салфетки и антисептики, Ястреб замечает их только сейчас, мурашки пробежали по спине и крыльям, он знает, что что-то уже идёт не так. Поборов волнение, всё же идет к самой причине этого чувства, ощущая в воздухе ещё и запах спирта, жмурится, ненавидит такой едкий концентрат с детства, но свои пьяные похождения игнорирует. —Сгинь.—Даби отзывается только когда Таками уже почти оказался рядом. Он привычно раздражен и абсолютно привычно хочет скрыться от чужих глаз, когда находится на грани. На грани состояния, когда его слабость обнажается, когда он становится беспомощно кричащим ребенком, но все равно отдаётся горючему пламени. Ястребу кажется, что не пытаясь избавиться от этих состояний, Даби наказывает себя за что-то, поэтому и мирится с расползающимися ожогами. Кейго не уходит, интерес движет им сплотившись с желанием позаботиться, возможно это иррациональное желание спасать злодея, но он уже давно смотрит на каждого здесь, как на самого себя, как на тех, кем нельзя пренебрегать. Возле Даби кровавые повязки и изогнутые иглы, перепачканные кровью. Металлический запах становится нестерпимо сильным, когда Таками присаживается рядом с злодеем. —Я сказал проваливай или я… —Или ты подпалишь крылья, да-да, я понял, а теперь скажи как я могу помочь. Даби смотрит волком, готовым отгрызть себе лапу, но не принять помощь гребанного героя, он ненавидел их, всю суть геройств, неискреннюю помощь ради статуса и всеобщей любви, напыщенные идиоты. Ему не помогли, когда он нуждался, ему не помогут и сейчас, Даби ждет предательства каждую секунду своей жизни и доверять кому-то для него дикое чувство. Он не доверял Шигараки, но верил в его идею уничтожить фальшивых героев, поэтому до сих пор и проводит свои паршивые дни в логове. А Ястреб сейчас вообще не герой. Рядом с ними он больше походит на друга, на товарища, но не клишированного героя, потому что всё, что он делает для них искренне, ему не хочется бросать злодейских коллег и тем более упрямого Даби, который буквально оформил себе прописку в его мозгах. —Перестань упрямиться, ты весь в крови и воняешь всякой дрянью, что произошло? —Кейго на всякий случай сбрасывает перья в угол комнаты, чтобы не нервировать Даби и показать, наверно, своё участие в его проблеме без вездесущей причуды. —Швы разошлись, я пробую зашить, но не достаю. —признать свою беспомощность для него чуть ли не самое сложное, но сейчас он делает это. Потому что сшивать кожу и защелкивать в неё хирургические скобы не особо приятно, да и не очень удобно, учитывая, что рана разошлась прямо под правой рукой, раздражающее бессилие. Даби и правда сидит в крови и бинтах уже давно, переодически подумывая выпить антисептики и спирт, чтобы отрубиться от шока и хоть ненадолго забыть про боль, для него нет других вариантов. Перманентная боль уже не вытягивает из него силы, но всё ещё является неприятным бонусом почти ко всем движениями. —Повернись, я могу зашить, меня учили, но нужно обезболивающее.—Ястреб подбирается к боку злодея, попутно изучая масштаб проблемы и подбирая иглы и растворы антисептиков, чтобы обеззаразить всё, что можно. —Не располагаем таким, шей на живую. По темноволосому видно, что вся ситуация для него пытка, он не хочет принимать помощь, но порядком устав, уже не может сопротивляться светящемуся герою, который с таким напором жаждет оказать ему помощь. Он ухмыляется, когда Таками сводит брови, морщиня лоб и становясь старше лет на пять. Всё же ему не идёт серьезность. —Тебе будет больно, нужно обколоть и… —Птица, я говорю шей так, как мне будет-мои проблемы, так что поторопись. Кейго не отвечает, он злится и от этого трясутся руки, он ненавидит Даби за его упрямство, но он успокаивает тело и разум, полностью отключаясь от внешнего мира и сводя его лишь к открывшейся ране на теле Даби, такой болезненный ожог заставляет снова поморщится, когда неуместная сейчас мысль о том, что так уничтожило прекрасное юное тело, мелькает в сознании. Она сразу исчезает, когда Кейго, обработанными инструментами, прикасается к почерневшей коже, стараясь закончить как можно быстрее, но выполнить аккуратно и надежно, лишь бы Даби больше это не беспокоило. Ему было больно, когда Даби страдал. —Готово. Закончив, герой тянется за марлевой повязкой, чтобы наложить её на какое-то время, Даби подозрительно тих, даже не шипит, он все это время просто молчал, даже не вздрагивал и не косился на Кейго с немым «не нежничай» в глазах. Таками решает сначала завершить перевязку, а потом уже интересоваться самочувствием злодея. —Я привык.—выдыхает Даби, когда ткань оборачивается вокруг его корпуса.—Мне всегда больно, Кейго. Перья вздрагивают даже на расстоянии от пронзительно печального «Кейго» в конце предложения. Сейчас Таками почувствовал незнакомое ранее, он никогда не ощущал на себе что-то кроме раздражения Даби, а в эту минуту, будто лавина ледяного воздуха упала на него, передавая уже не физическую боль, а внутреннюю, глубоко скрытую боль человека, хотевшего от жизни другого. —Мне жаль.—единственное, что может выжать из себя застывший Кейго. —Не грузись, просто сказал чтобы ты перестал трястись надо мной с этой повязкой.—его привычный тон снова вернулся, но сейчас он ощутимо наигранный.—Спасибо, что не дал отрубиться. —Ты невыносимый. —Кейго встает с насиженного места, закончив с перевязкой, и крылья снова материализуются за его спиной. В этой комнате из яркого только алые крылья и золотые глаза, Даби абсолютно потухший, обессиленный, но бредет за этим светом сам того не осознавая. Кейго выходит из комнаты, забирая с собой легкое свечение и кучу грязных кровавых ваток с салфетками. Даби хочет тихо попросить его остаться.

***

У злодея сносит крышу от всего происходящего. Кейго помогает ему, переодически интересуется как поживают его сшитые участки кожи, не нужно ли ему в больницу, и эти вопросы не становятся чем-то обычным в их повседневной беседы, Ястреб выбрал отличную тактику «хорошего по чуть-чуть», поэтому проявляет заботу реже, чем хочет и явно меньше, чем может. Глупая, надоедливая, ужасно красивая и такая необходимая птица. Даби злится на себя, на то, что Кейго видел его таким ослабевшим и омерзительно уязвимым, а он не видел слабости в пернатом, не видел того, как он откидывает свою маску идеального человека и сдается, протяжно воя от беспомощности. Он всё так же сидит в баре Лиги, поддерживает разговоры с каждым участником и наполняет это место, пронизанное запахом плесени и отчаянья, теплым светом золотистой радужки и своей энергией прогревает его. Возможно из-за Ястреба, здесь не так уж и хочется сдохнуть. У Таками руки всегда холоднее, чем у Даби, и мерзнет он быстрее, в такие моменты перья пушатся и он неловко трясет крыльями, чтобы вновь выглядеть идеально. Пироману так не нравится эта идеальность. Он ловит себя на мысли, что хочет видеть Таками растрепанным, сонным, в каких-то простых негеройских вещах, уютным. Больше всего смущает уютным, Даби не помнит как вообще ощущается этот уют и не имеет никакого представления о нём, кроме банальных вещей, которые делают тошнотворно влюбленные парочки. Домашний уют Даби не знал уже минимум семь лет, вечно слоняясь по местам, где приходилось просто существовать, о комфорте и тепле речи не шло. Но вот смотря на Ястреба он почему-то думал, что уют это что-то похожее на пернатого, такое тёплое, податливое. Был ли парень таким на самом деле? Неизвестно. Но каким он был по-настоящему так же неясно, поэтому Даби тешет себя мыслью о том, что комфорт выглядит как неяркий согревающий свет Кейго. Это единственное милое, от этого слова парня тошнит, что он может себе представить и не сопротивляться. Внутренний ребёнок отчаянно тянется к своему герою. У Таками дела не лучше, чем у всё ещё хмурого Даби. Никто не знает как в своей квартире он сорвался, разбив ноутбук, искромсав флешки с отчетами для правительства, как его накрыла истерика и он чуть ли не вылез на крышу без перьев, чтобы рухнуть вниз и не взлететь. Хронический недосып и хроническая ложь вымешивали в нём кашу из противоречий, а накидывающееся сверху поддержание собственного умирающего «я» изводило не меньше. Ястреб хотел стонать от того как сильно болит лоб, мозг словно пульсирует и просит наконец-то определиться. За кого ты, Кейго, кому бы помог ты, а не выдрессированный герой? Принять решение, принять свои самые отвратительные мысли, совершить практически самый иррациональный поступок за всю свою жизнь, но это решение будет единственным, которое Таками примет сам, опираясь только на свои чувства, не на социальную сторону, не на тех, из-за кого он вечно страдает. Он сделает как хочет и все последствия примет с гордостью. Умрет, но сделает как хочет. Наверно этим его заразил Даби. В Лиге темно и пахнет чем-то жаренным, скорее ситуацией, чем едой. Кейго не рискует вываливать всё сразу всем, сейчас он доверяет себя только Даби, сам не зная почему, ведь этот парень может запросто превратить его в уголь, но герою кажется, что тот его выслушает. —Даби, можем мы отойти? —блондин действительно тихо просит парня выйти и тот идет, даже брови не вскидывает. Даби будто что-то уже понял и не сопротивлялся, потому что смог заметить дрожь в руках героя и суженные зрачки. —Выслушай меня до конца, а потом делай что хочешь, окей? —Даби только кивает, прикуривая дорогие, но отвратительные, сигареты, которые Ястреб притащил для него вчера.—Я шпионю здесь, работаю на правительство и изначально внедрился сюда по их… Даби затыкает его рот ладонью и смотрит как сорвавшаяся с цепи злая собака, готовая вгрызться ему в глотку прямо сейчас. Руки кажутся ледяными и абсолютно незнакомыми, несмотря на то, что этими руками Даби ни раз облюбовывал задницу Таками. Неужели он ошибся, неужели он умрет здесь даже не договорив и не признавшись в том, что носил уже несколько месяцев пустые отчеты или врал, искажал информацию, получал по голове за это, но не сдавал планов Шигараки. —Ты же знаешь, что я могу убить тебя? —Даби убирает ладонь и действительно ждет ответа. —Дослушай и убивай, я бы хотел взять право на последнее слово. —Надеюсь им будет моё имя. Кажется, пошёл дождь, тушащий сигарету Даби. —Несколько месяцев я приносил им пустые отчеты, если захочешь посмотреть, то я принесу дубликаты, потому что пока был с вами, то всегда удивлялся как вы все напоминаете мне одного человека—меня, такого беспомощного, но борющегося несмотря на то, что силы с противником не равны. Завтра я, если конечно не умру сегодня, хочу бросить правительство, чтобы меня отстранили от этого дела, потому что привязался к вам, даже к отвратительному тебе.—Ястреб прокашливается, отводя глаза к небу, которое может уже не увидеть.—Здесь я нашел то, чего у меня никогда и не было. Я свободен с вами. Монолог окончен, Даби терпеливо слушал и даже не сводил глаз с растрепанного Кейго. Растрепанного смирением и усталостью, а не приятной негой, как хотел Даби в своих мыслях. Внутри самого злодея пошатнулся его хрупкий обугленный мир, в котором было пусто и страшно до тех пор, пока пернатый беспорядок не начал освещать его. Сейчас на руках злодея жизнь этого света, жизнь Ястреба, который наконец-то разбит. Почти осколками сыплется на мокрый асфальт. И общая картина, и власть должна бы удовлетворять, но этого не происходит, всё хуже, Даби раздражен тем, что герой надломился, что он сейчас такой покорный и готовый умереть от его пламени. Даби ненавидит так много вещей, он ненавидит героев, ненавидит себя, весь этот гребанный неправильный мир, ненависть единственное, что он мог чувствовать, пока не появился Ястреб, возрождающий в нём всё мертвое и уже давно разлагающееся. Но Даби всё ещё ненавидит. Особенно тех, кто смеет издеваться над его птицей. —Отлично, можно считать это твоим каминг-аутом.—на непонимающий взгляд Ястреба, Даби лишь усмехается и кладет свою руку на его плечо, уже зная, что после следующих слов всё покатится к чертям.—Я тебе верю, так что живи, но больше никому об этом не рассказывай. Ястреб испытывает и облегчение и страх. Выдавливает из себя хриплое «спасибо» и силится не зарыдать от того, что его впервые не проверили, что с него только что сняли груз обмана, двойной игры. Он чувствует как слабеет тело от внезапной легкости. Ястреб безумно рад тому, что Даби ему поверил, значит он верит ему в принципе. —Эй, но я всё ещё хочу воспользоваться тобой, поэтому будь добр, пусти в гости, хочу в душ и поспать без криков Твайса. Даби пошло ухмыляется, но внутри уже построил масштабный план по раскопкам Кейго Таками из оболочки Ястреба, сейчас он уже видел больше, чем остальные, он знает его лучше, чем все его преданные фанаты и пешки в агенстве, и это льстит. Странные чувства в груди смешиваются в ещё более странное нечто: Даби раздражает, когда тот ведет себя натянуто и неестественно, он хочет сломать его и вытащить наружу всё дерьмо, спрятанное за этим прилежным мальчиком; Даби раздражает, что он не хочет сломать Кейго как сухую ветку, он хочет дать ему почувствовать себя в безопасности и быть настоящим, высказаться и добровольно сдаться. Даби хочет его защитить, видимо герой в нём мёртв не до конца. Кейго, конечно, не без дрожи в руках и ногах, приводит Даби к себе, даже не допуская мысль о том, что давать свой адрес злодею—ужасное решение. Даби же не навредит ему, а даже если и решится испепелить парня, то, пожалуй, почувствовать руки темноволосого на себе перед смертью не так уж и плохо. Кейго был бы даже рад сгореть на руках Даби и отдаться его гневным порывам. Он просто устал притворяться, врать всем и всегда, герой чувствует как трещит его идеальный образ и это больно, он держит его по привычке, на самом деле уже мечтая рассыпаться, хотя бы на день стать тем, кем давно не был. Ему хотелось почувствовать себя мальчиком, который содрал колени, когда учился кататься на велосипеде, но кто-то рядом с ним заботливо поднял его на руки, обработал ссадины и поцеловал, чтобы не болело. Внутренний ребенок тянулся к заботливым людям. —У тебя какие-то комплексы, да? —Даби с усмешкой осматривает его квартиру. Просторная, светлая, с большими окнами, вокруг порядок, на диване в центре лежали какие-то бумаги, скомканные и порванные, будто от бессилия. В прочем так и было, Ястреб просто забыл их убрать. В зоне кухни такой же ослепляющий порядок, как будто здесь никто и не живёт вовсе, только те самые бумажки и пряный запах выдают наличие владельца. —Не люблю когда стены давят.—Ястреб не собирается проводить Даби экскурсию, он сам всё сможет рассмотреть.—Я так понимаю сегодня мою обитель оккупируют, так что я закажу нам еды, можешь идти в ванную, она слева. —Верно мыслишь, птичьи мозги! Только не заказывай… —Рыбную хрень, да, я знаю, уйди уже, от тебя разит дымом. И Даби уходит, не уколов в ответ, как-то не захотелось. Находясь дома у героя, а лучше сказать иначе, избегая ненужное «клеймо», у Кейго, парень чувствовал себя немного взволнованно, будто сейчас он должен держать спину прямо и вести себя как в гостях, как учили в детстве, когда нужно было соблюдать этикет. Парень старательно отогнал не самые приятные воспоминания и мысли о собственной правильности, заходя в такую же просторную ванную. «У него точно не все хорошо с самооценкой. Ищет побольше, побогаче и поновее. А может это птичья особенность?»—думает Даби, снимая с себя одежду, её бы хорошо постирать, чтобы смыть горечь спирта и копоти, поэтому кидает в машинку, заведёт потом. У Кейго много гелей и разных баночек о которых Даби ничего не знает, да и в восторг они его не приводят, пахнут сладко, почти приторно, зубы сводит, как раз в стиле Ястреба. В какофонии запахов у Даби начинает болеть голова, он знает, что сам виноват, но не мог сдержаться и не перенюхать каждый флакончик, ему уж очень хотелось понять чем же пахнет Кейго. Он и сам теперь был ароматической бомбой, взял гель самый несладкий из всех, с мягким запахом лаванды, и кажется наконец-то смыл с себя весь шлейф одинокой сырой жизни в Лиге. Сейчас Даби напоминал себе человека, уродливого, но человека. Выходить из-под теплых струй не хотелось, о счёте за воду он не заботился, наверняка Ястреб оплатит, если вообще не его хозяева. Наличие хозяев у Ястреба бесило. —Птичка, —если бы это говорил не Даби, то вышло бы почти мило, отмечает про себя Кейго.— Не найдется чего-то из вещей, я кинул всё в стирку? «Хозяйничает, как будто уже не первый раз здесь, но почему-то это не бесит»—а что вообще сейчас чувствует Кейго? Может ли его что-то бесить, раздражать или радовать, он будто потерял все эмоции, когда под трагично капающий дождь излил Даби душу. Он разрядился, но всё ещё готов функционировать. Оболочка не исчезла до конца. —Надеюсь ты не будешь в них выглядеть нелепо, иначе я не сдержусь и отправлю пару фото Руми, она сделает тебя популярным.—Кейго кидает Даби вещи и думает, что отправь он фото Руми, то Даби был бы прославлен, а Кейго убит, возможно даже не кремацией. Темноволосый фыркает и уходит, пока Таками забирает еду и раскладывает её на столе, он нервно взял слишком много, хотя есть не хотел совершенно. Странное состояние и предчувствие чего-то не дают ему нормально мыслить. Что-то должно произойти, но он не знает что, неизвестность не пугает, но и не дает ему собраться. Даби тощий, но не нескладный, это Кейго заметил ещё когда зашивал его бок, он гораздо меньше героя, поэтому его вещи так висят на его костлявых плечах и бедрах. Штаны всё же немного короткие, тонкий и длинный придурок. Таками впервые видит Даби таким, пожалуй, домашним. Лиловые шрамы контрастируют со светлой футболкой, наверно ему даже от этого неуютно, но блондин не думает об этом, он ест Даби глазами, внимательно изучает его таким незнакомым и…прекрасным. Ему нужно время, чтобы смириться с тем, что Даби, мать его, прекрасен, что все его шрамы не хочется скрыть, их хочется целовать, чтобы не болело, чтобы не перегревалась травмированная мертвая кожа. Кейго Таками поплыл не туда, куда стоило бы. —Вкус в одежде у тебя так себе, слишком светло, чёрный пошел бы куда больше. Не удивительно слышать это от Даби, он никогда не снимает плащ, сшитый по лоскутам как и он сам, черные джинсы, наверно, единственные в его гардеробе, дай этому парню деньги и он обязательно бы скупил себе все черные шмотки в каждом магазине, но ему это не нужно, да и средствами он не располагает, но это не то, о чем хочет думать Кейго. —У меня и в мужиках вкус не очень.—сказал не подумав, но решил не заострять внимание. А Даби не решил. Он любит глумиться и доставать из птицы всё, о чём тот не говорил. —А какие тебе нравятся? Типо Старателя? Большие, сильные, отцовская фигура для беззащитной птички.—скалится, не замечая того, что больше всего сейчас хочет услышать отрицание. Собственно его он и слышит. —Не, нравятся те, кто ни во что меня не ставят. На самом деле он таких не любит, но неосознанно тянется к ним, потому что получая наказание он будто забывает обо всём. Для него боль уже стянута удовольствием, через наказание Ястреб получает прощение, пускай и слишком отвратительное. Он хотел бы простить сам себя, но в плену у таких людей закапывает себя ещё глубже в яму саморазрушения. В горле опять ком, собу он ест едва ли, почти морщась, не понимая зачем впихивает в себя это, если не голоден. —Не знаю таких в твоём окружении.—и то ли Даби играет, то ли действительно не считает себя тем, кто как раз полностью соответствует описанию. Скорее он честен с собой сейчас. Ястреб для него пустая мерзкая оболочка, скрывающая уставшего Кейго Таками, который для Даби, пускай и почти на пустом месте, стал важным, настолько значимым, что у злодея пальцы на руках дрожат от желания эту оболочку испепелить, вытащить Таками из его погребной ямы и заботиться. Заботиться как о человеке, к которому прогнившее, но живое сердце чувствует что-то забытое, заставляющее сбиваться с ритма. Это сердце давно не должно биться, так почему сейчас оно спокойно отстукивает в грудной клетке ритм, напоминающий влюбленность? Даби едва помнит это чувство, оно ничтожно слабое и размытое, но существующее в нём с привкусом сладости на языке. —Ты вообще живешь в этой квартире? Она подозрительно чистая, или ты только в Лиге свинячишь? —сам Даби сейчас аккуратно, насколько это вообще возможно, ест тонкацу и переводит тему, Кейго замечает, что он ровно держит спину за столом. Рефлекс? —Ну я тут в основном сплю и отчеты писал до какого-то времени, а ем на работе или в Лиге. И я вообще-то аккуратный! И у Кейго падает банка газировки, наверно последней в его доме, сладкие капли быстро разбегаются по столу и парень замирает, осознавая неловкость ситуации. Это же не могло на самом деле быть так тупо? И ситуация перестает быть глупой, когда в тишине Даби начинает смеяться, прикрывая рот рукой и так забавно откинувшись на спинку стула. У него скрипучий смех, но Ястребу нравится. Нравится, потому что это такое редкое явление—смеющийся Даби и делающий это по-настоящему, живо и громко, а не привычно в себя, только подрагивая в плечах, ну или же в приступе безумного злодейского смеха. Таками смеется с ним, накидывая салфетки на свежие капли, он жмурится и чувствует, что внутри теплеет, что он смеется сейчас так же искренне, так, как хочется ему, крылья расслабленно подбрасывает от его движений. Ему становится легче. —Кейго, —снова лавина, мгновенно отрезвляющая.—ты аккуратный только если дело касается работы, в остальном ты сущий беспорядок. «Мне нравится.» утопает в их утихающем смехе. Может всё будет нормально? Таками учтиво предлагает Даби лечь на диван и не бесить его своим кряхтением ночью, но злодей игнорирует его, считая, что имеет полное право расслабиться в мягких простынях огромной кровати героя. Не то что бы Кейго был против Даби в его постели, но желания ютиться на диване, завернувшись в свой алый плед из перьев, совершенно не было. —Как будто мы с тобой никогда вместе не спали, ложись, не бойся, курица. Даби хорошо смотрится в его одежде, в его кровати, такой расслабленный и это льстит, темноволосый известен всем как холоднокровный и неприступный злодей, разочарованный в обществе, но здесь с Кейго он похож на обычного парня, который просто слишком едко и много болтает, но опасности не представляет. Даби не навредит ему и никому вообще, если на это не будет причины. Ястреб хоть и дал ему повод убить себя, но все равно за жизнь не волновался. Он волновался о другом. —Заманиваешь меня в свои лапы, хищник.—Кейго почти мурлыкает и ложится рядом с Даби, накрывая себя одеялом. —Да, мечтаю откусить от тебя пару кусочков, но ты ещё не прожарен. Даби никогда ему не уступал. Собственно и Ястреб сдаваться не хотел. —Так прожарь меня. Злодей ухмыляется и отворачивается, взглядом ловя покрасневшие щеки Таками, будто он сам не планировал этого говорить. Но сказал, потому что на самом деле хочет почувствовать на себе горячие ладони Даби, прямо как в тот раз, когда он прикрылся тем, что замерз, а пироман грел его, только теперь касаний хочется более чувственных, пылких, чтобы Кейго ощущал себя под контролем кого-то, кто все равно ему не навредит, кто учтет его желания и чувства. Было ужасно понимать, что единственный человек рядом с которым он, кажется, может быть собой—злодей номер два в стране. Ужасно было понимать, что Даби мирно заснул, повернувшись к нему спиной, как никогда раньше не делал. Ужасно приятно. Сон долго не приходил к парню, когда злодей заснул, он прокручивал в голове сегодняшний день, что он действительно мог погибнуть, а как угодно, но умирать по-настоящему он не хотел. Просто всё скопившееся внутри и давящее на горло колючими приказами к повиновению хотелось уничтожить, умереть должно было это, а не парень, и он благодарен Даби, что тот дал ему шанс. К мыслям о произошедшем добавляются мысли о будущем, о ближайшем завтра, которое встретит его отстранением от дела. Ястреб знает, что должен приносить отчеты, быть верным своим спасителям, они пригрели его, приручили, но он не хочет, ошейник и ограничения стали слишком тугими, невозможно заниматься чем-то только из благодарности, он давно это понял. Героем, помогающим людям, он может быть и без лицензии. «Скажу, что потерял доверие Шигараки.»—решает Ястреб и засыпает, смотря на, не скрытые воротом футболки, шрамы и позвонки.

***

Даби понравилась квартира Кейго, пускай и была не в его стиле, но она точно была комфортнее небольших комнат Лиги, наверно поэтому утром он остался, говоря, что вещи мокрые, а идти в петушином по улице ему стремно, хотя на самом деле причины у него были совершенно другие. Он примерно представлял что творится в голове пернатого. Предать, отречься от тех, кто считал, что за спасение ты будешь им обязан, что само собой довольно не по-геройски, было непросто. Выдрессированный служить верой и правдой народу и правительству, Ястреб сейчас сознательно ломает себя, переступая через сформированные убеждения «про-героев». Героем он может быть даже без причуды. Будь Даби немного мягче и проще в проявлении своих чувств, то может бы и признался Таками сразу, что ждет его в этой квартире, чтобы тот не остался один, не сошел с ума от того, что больше никому не нужен, что все отвернутся от него. Даби не отвернется, он ему нужен, нужен даже не в своих корыстных целях, ему просто хочется, чтобы Кейго был рядом и не страдал от одиночества и смог быстрее выползти из своей ямы, взлететь и расправить могучие крылья не боясь ограничений. Помогать людям можно и в амплуа злодея. Конечно их взаимоотношения сложно назвать здоровыми, они оба чем-то напоминают двух котов, живущих в одном доме: сначала шипят и рычат друг на друга, а потом спят в одной коробке, вылизывая друг другу шерсть. Мило и отвратительно, Даби даже думать о таком не хотел, но думал, чертовски часто и несвойственно для себя размышлял о том, как Кейго будет касаться его во сне, не сдерживая порыва обнять, будет ли он бояться коснуться его изуродованного шрамами тела и как сильно он будет плакать, когда его маска разобьется. Только Даби присмотрит, чтобы ничего не разбилось под ней. Кейго приходит домой к вечеру и не ожидает увидеть Даби в его вчерашнем светлом прикиде. Он вообще не ожидает увидеть сейчас хоть кого-то кроме себя в зеркале. Злодей предстает перед ним с нечитаемым спокойным лицом, но в глазах отчетливо мелькает выжидающие искры, Таками знает чего он ждет. Но сдаться бывает так сложно. Так сложно принять помощь и расслабиться, доверить себя и своё состояние другому. Даже если мысленно ты с этим почти смирился. Он, измученный сегодняшним днем, просто хочет лечь и уснуть, забывшись, а может и напиться горького пива, стоящего в холодильнике, и отключиться, не чувствуя ничего и никого, даже себя. Хочет остаться один и не существовать или хочет упасть в объятья кого-то, кто сильнее и прижиматься так тесно, чтобы тяжело было дышать. Кейго не может определиться. Он устал. Выслушал с улыбкой то, как его отчитали за бесполезность в этой операции, сосредоточенно рассказал о плане Шигараки, разумеется неполном, для улучшения своей позиции «не доверенного лица» и улетел, быстро и устало взмахивая крыльями, и это точно были попытки сбежать. —Я бы сказал «прости, что задержался здесь», но мне вообще-то не особо жаль.—Даби всё же ухмыляется, скрывая за этим тревогу за чертового пернатого придурка. Как он сделал это с ним?! —Ничего, приятно когда тебя встречает такая домработница.—а вот Кейго улыбается едва ли, сил нет на показательные эмоции. Он идёт в душ, чтобы смыть с себя этот день, наивно полагая, что вода заберёт с собой все его мысли, чувства и боль в плечах, а гель для душа с персиком расслабит и позволит снова почувствовать себя человеком свободным и честным. С этими надеждами парень скрывается на добрые полчаса, пока Даби тревожно стучит пальцами по коленке, думая как же разговорить Кейго. Он до отвращения к самому себе не хочет его бросать, не сейчас, не сегодня. Пернатый свил гнездо в его мозгах и не собирается оттуда сваливать. «Иногда, чтобы стать собой, нужно пережить болезненные изменения.»—глупая фраза всплыла в голове, но почему-то сейчас Даби понимал её как следует, а не вопил о том, что сломанный он стал худшей версией себя, потому что на самом деле очень слаб. —Пиво? —задумавшись, Даби даже не заметил как Кейго уже стоял у холодильника в домашней одежде и с беспорядком на голове, да и на лице тоже. —Давай.—Даби ловит банку и двигается к краю дивана, освобождая место для героя.—Как прошло, ты теперь официально беспризорник? —Сказали, что я бесполезен и для такой работы не гожусь, немного повопили, что не оправдал ожиданий, а так сойдёт, даже и не обидно. Обидно. Обидно за то, что ценность Таками Кейго была лишь в крыльях, как человек он был им не нужен, тем, кем восхищался. Больно сглотнув горчащий напиток, он выдохнул, пытаясь настроиться на то, что всё действительно не плохо, теперь он не обязан им, не обязан никому, для Лиги, наверно, он тоже бесполезен, как союзник и как шпион. Кейго не будет вредить героям или людям, это нарушает его принципы, а важную информацию ему больше не доверят, так что даже для тех, кто стал для него маленькой понимающей семьей он был уже никем. —Хватит.—Даби громко выдыхает, отставляя банку.—Я знаю, что ты думаешь, что больше никому не нужен. Ты не нравишься Шигараки, он вообще тот ещё ублюдок, не знаю кто ему нравится кроме самого себя, все остальные только рады тебе, даже если ты не приносишь информацию, потому что каждому ты нравишься по каким-то своим причинам. Ястреб хлопает густыми светлыми ресницами, смотря на Даби и в данную минуту он понял, что если начнет высказываться, то заплачет, это будет провалом. Но молчать он не хочет, не привык, да и нужно ли сдерживать себя сейчас, снова подавлять? —Но я бесполезен, не могу помочь никому в их планах, разочаровываю партнеров.—он засмеялся слишком горько, чтобы Даби даже улыбнулся. —Помогай тем, кто нуждается и себя не разочаровывай, птица.—злодей осушает своё пиво и пытается расслабиться окончательно, он знает, что делают в таких ситуациях, знает как можно Кейго поддержать, но сделай он так, то может напугать того, оттолкнуть, чего совершенно не хотелось. Но сегодня он готов переступить через себя ради освобождения птицы из оков образа и чужих ожиданий. —Обнять тебя? Вопрос ужасно неловкий, если бы Даби мог, он бы покраснел. Ему не хочется пугать птицу и не хочется показаться каким-то заносчивым придурком, который думает, что он сблизился с героем, но все равно рискует, частично, потому что ему самому нужны эти объятья, а прикрыть свою потребность помощью очень удобно. Кейго не моргает, он будто даже не дышит, только в упор пялится на Даби, закинувшего голову к потолку, но руки тот развёл, значит не послышалось, значит не сошел с ума. Но действительно ли можно? И выдержит ли Кейго эти объятья обоюдно пропитанные болью и горечью плохого отношения к себе? Он тоже готов рискнуть, даже если рассыпется пеплом, то хотя бы почувствует себя на секунду в порядке, прежде чем психологически себя похоронит. Кейго придвигается ближе, медленно скользя под руку Даби, словно проверяя допустимую близость, высматривает на лице Даби эмоции, но не видит ничего, кроме оголившийся шеи. Герой прислоняется к теплому телу вплотную, на свой страх и риск, закидывает руку на торс Даби, и начинает рассыпаться и трещать в секунду, когда тот кладет на его плечи руку, прижимая ближе. Мир Ястреба рушится, маска крошится от неторопливых поглаживаний по плечу и в глазах темные блики от того, как сильно он жмурится, сдерживая слезы. Ему было нужно так мало, чтобы отпустить себя. Даби сдерживается тоже, но лишь до момента, пока крыло Ястреба не накрывает его также как и рука светловолосого. Парень прижимает его ближе, опуская запрокинутую голову на светлую макушку, волосы Кейго пахнут ягодами и персиком, слишком сладкими, сводит зубы от такого аромата, но Даби готов вдыхать его и говорить, что это самый любимый его запах. Рядом с Кейго, обнявшим его, так тепло и подозрительно спокойно, хочется сразу довериться ему и выложить всё, что чувствуешь сам, опустошиться и наполниться уже чем-то другим, настоящим, светлым и не горчащим. Не пропитаться копотью снова, не сгореть, не переживать извечную боль по-новой остро, хочется отпустить всё и впитать в себя домашнего мягкого Кейго. Отвратительно нежно для Даби, но он с этим мирится. —Даби, я так устал быть один, устал притворяться.—вряд ли Кейго возненавидит себя за эту слабость.—Мне надоело жить напоказ, светиться и улыбаться, говорить, что всё хорошо и всё под контролем, заставлять себя верить в то, что у меня есть выбор. Меня это достало, я не такой и не для этого я стал героем, не для интервью и фотосессий, не для картинки. Кейго слегка дрожит, сжимая футболку на Даби. Он трещит и не сопротивляется, наконец-то избавляясь от всего, что внутри пыталось уничтожить его. —Постоянно кому-то должен, обязан быть послушным и ручным, но это подло! Я хотел помогать людям и быть свободным, а не шлюхой правительства и про-героев! Я так хотел быть важен кому-то просто так, а не из-за крыльев! Даби, почему в Лиге ко мне относятся лучше, чем там, где я работал столько времени?! Даби знает и скажет. —Потому что в Лиге отвергнутые миром дети, неспасённые героями, не нужные никому. Мы знаем какого это, поэтому и не отворачиваемся друг от друга. Ты такой же как мы, только цель другая. Каждый из нас мог быть на твоём месте и ты мог быть на нашем, но нам не хватило сил перебороть ненависть и обиду, а ты смог.—Даби давит неуместный ком в горле.—Ты, блять, сильнее нас, птица. Возможно он вдыхает в Таками уверенность и здравые мысли, но тот пока слишком слаб, чтобы их обработать, он жмется к Даби, чуть ли не забираясь на его колени, и плачет, не сдерживая град слез из глаз, не сдерживая всхлипы, сознание поплыло и в голове были только согревающие касания Даби, его сухой голос и то, как сейчас ему страшно и тревожно без особой причины. Это была истерика. Такая неприятная и неуместная, давящая его, заставляющая ощетиниться и напрячься всем телом, как будто весь он превратился в струну, дерни не так и вместо ноты она разорвется треском. Конечно, Даби думает, что ужасно успокаивает людей, но он сказал, что думал. И Даби добился своего, Ястреб развалился, обнажая чувствительного и податливого Кейго Таками, который был хрупким раненым мальчиком, о котором нужно было заботиться. Которого необходимо было любить и защищать, в первую очередь, от него самого и его мыслей, привитых окружением и обществом. Злодей поднял Кейго на руки и перетянул на свои колени, беря его почти как ребёнка, он неосознанно покачивал его в разные стороны, будто пытался убаюкать тревожного младенца. Этим мыслям Даби улыбнулся. Они переместились на кровать, Кейго дрожал и встретившись с прохладными простынями замер, кажется, даже задержал дыхание. Даби отстранился от него, чтобы накрыть теплым одеялом и лечь рядом, он больше ничего не мог ему сказать, потому что ничего больше и не было нужно. Таками придется порциями обрабатывать новую ситуацию и новое состояние, принимать обычного себя, которого он чуть не похоронил. —Не уходи, пожалуйста, только не ты. Кейго хватает Даби за руку, не успевая подумать о его шрамах, о его постоянной боли, он отчаянно сжимает руку и слабо тянет парня к себе, по-детски шмыгая носом и совершенно серьезно прося не бросать его сейчас. «Только не ты» Даби предпочитает пропустить, чтобы не накрутить себе того, чего может и не быть. С выражением чувств у них обоих всё плохо, так что мыслей о том, что Таками может что-то чувствовать к нему, лучше избегать. —Никуда не ухожу, птичка, ложись ближе. Даби мягко накрывает их одеялом и хрипит от неожиданно плотной хватки Кейго на своем торсе, благо она сразу слабеет, видимо тот понимает, что злодею всё же больно. Таками утыкается носом в грудь Даби, прерывисто дыша, ему тяжело сделать полноценный вдох, легкие будто парализовало, и всё что он может—дрожать и задыхаться. От бессилия, от боли. Теплая ладонь, скользящая по спине, прямо на пояснице, греет, но не оставляет ожогов, огонь Даби может и не быть оружием. Даби не оружие. И он понимает это, когда его пламя и собственный жар расслабляют напряженное тело Кейго, когда тот перестает вздрагивать, но не отпускает его, все равно цепляется как за спасательный круг. Даби готов быть его героем, даже если совсем на него не похож. —Ты такой милашка, когда не пытаешься макнуть меня в дерьмо.—улыбается прямо в грудь Даби, а потом поднимает голову, ловя насмешку в бирюзовых глазах.—Спасибо. Блондин коротко целует Даби в подбородок, сухая пораженная кожа царапает губы, но Кейго готов поклясться, что все шрамы злодея для него мягкие и не имеют значения, Даби неожиданно прекрасен со всеми своими недостатками, Таками не находит в себе сил на отрицание и целует его ещё раз, в шею, в выпирающее адамово яблоко, и Даби стынет. Не сводит глаз с заплаканного лица Кейго, и не так яростно отгоняет мысль, что его хочется поцеловать. —В этой ситуации меня бесит только то, что не получится называть тебя публичной сучкой. Хотя сучкой все равно останешься. Таками усмехается, постепенно заменяя овладевшую им тревогу на натянутое спокойствие, которое со временем должно только усилиться. Потому что он в безопасности, он рядом с человеком, который не видит только его причуду и пользу, он уверен в этом, Даби не обязательно было что-то озвучивать, Кейго довольно наблюдателен. —Для тебя буду кем угодно. —Просто усни.—Даби пропускает тяжелый вздох и прикрывает глаза, намекая и герою сделать тоже самое—Завтра я уйду в Лигу, наслаждайся пока можешь. Таками, прижимающийся расслабленно к горячему телу Даби, снова впал в свои мысли, потому что не понимал и не сильно представлял как будет жить вне той деятельности, которой занимался столько лет, он не служит теперь кому-то. Теперь он сам по себе и по сути свободен, но как ни крути человек привыкает к ошейнику и без него уже совсем непривычно. —А куда мне теперь идти? —Кейго спрашивает это у Даби в надежде, что тот ещё не исчерпал лимит милосердия и действительно подскажет ему как быть. Он слишком устал думать сегодня. —Делай то, что считаешь нужным, борьба против героев—наша война, ты можешь не играть в открытую. Защищай, как и хотел. «Защищай, как и хотел.»—Ястреб всегда хотел защищать людей, быть тем, кто спасает жизни или банально помогает донести тяжелые сумки до квартиры, любая, даже мелкая помощь заставляет человека улыбнуть и снова поверить, что он не одинок. А для Кейго одиночество было больной темой. Он может помогать людям даже являясь маленькой частью Лиги, может помогать будучи все ещё героем, просто теперь не мелкой пешкой в чьих-то руках. Он не принадлежит никому на сто процентов и всё, что будет делать Кейго—спасать тех, до кого сможет дотянуться. —Есть, капитан! Он слегка вздрогнул и медленно провалился в сон, прикоснувшись к шрамированной коже спящего Даби губами, так, для спокойствия.

***

А с утра всё стало снова не так, пусто и холодно. Первые лучи солнца, которым парень на самом деле радовался, потому что момент пробуждения всегда был спокойным и ещё не осложненный его мыслями и двойной игрой, сейчас раздражающе били по закрытым векам, вынуждая просыпаться. И в постели уже было холодно, соседняя сторона, где вчера уснул герой, крепко прижимаясь к горячему телу Даби, пустовала. Осознание того, что Даби ушел было неприятным уколом с самого утра. Точнее уже день, часы мелькают об этом синими цифрами на табло. Кейго чувствует слабый запах чего-то жженого, не горелого, а такого подавленного, не царапающего рецепторы резкостью, так же пах Даби, у каждого человека свой особенный запах, который он научился не замечать, только тот все равно существует и может нагнать тоску или наоборот захлестнуть приятными воспоминаниями. Сейчас слабый аромат заставляет вдыхать глубже и потерянно ходить по опустевшей квартире. Здесь всегда было так одиноко, да? Просто Ястреб этого не замечал, ну или не хотел замечать. Дел на сегодня не было, только патруль, пропускать который он не смеет, потому что не может позволить себе бросить кого-то в беде, никогда не знаешь о её приходе, поэтому всегда наготове. Хочется придти в Лигу. Зачем? Там Даби. Непривычно сильно хочется увидеть его, прикоснуться ещё раз, не думая, что оттолкнут, услышать его гневное рычание, когда Кейго начнет снова много болтать и намеренно раздражать Даби. Потому что Кейго Таками нравится видеть эмоции Даби. Любые. Даже злость и раздражение лучше, чем безразличие на лице злодея. Будет ли Даби все так же глумиться над героем, щипать его за зад и называть сучкой, закатывать глаза на шутки и внимательно слушать разболтавшегося Таками? Он же видел чуть больше, чем остальные, он видел Даби другим, станет ли это проблемой? Испугается ли злодей того, кого подпустил ближе, кому открыл и другую свою сторону? Геройскую. Как успел заметить Кейго, то Даби ранимый, не любит одиночество, но и близко к себе не подпускает, ненавидит принимать помощь и показывать слабость, а это всё может стать причиной оттолкнуть Таками, который не из благодарности, а по собственному желанию, хочет узнать Даби. Утешить Даби и быть рядом, как и он, когда Ястреб сломался. Потому что черноволосый гораздо больше чем злодей, не для всего мира, а для Кейго. Был ли Даби в порядке? Нет. Раздражение вскипало внутри вместе с кровью, поднимая температуру до опасного порога, после которого он снова загорится. Уходя из квартиры Ястреба, он видел как мирно тот сопит, прижимаясь к нему доверительно, нежно, пугающе близко. Кейго не боялся его, птичье чутье точно подсказало ему, что злодей не навредит, что не посмеет даже прикоснуться, и он был прав. Даби не хотел сделать больно, он хотел помочь, не бросил одного разбитого героя на произвол собственных мыслей, не дал ему сорваться, но слишком сильно надорвался сам. Кейго ему доверял, точно меньше, чем можно доверять друзьям или возлюбленным, но совершенно точно больше, чем врагу. И Даби на это практически повелся, на всю непривычную доброту и принятие его, такого ужасного, злодея, нарушающего привычный порядок вещей. Такого израненного и забытого, одинокого и не знающего ничего о заботе, о себе. Новое отношение к себе напугало, когда пришло осознание произошедшего и происходящего долгое время, и Даби дрожал, не желая сгореть изнутри. Слабости вырывались наружу, а его учили с самого детства, что слабые ничего не добиваются, что положиться можно только на себя, и это было правильно до момента, пока все созданные убеждения не стали нездоровыми, разрушающими своей остротой и максимализмом его сознание. Он хотел мести, ослепленный этим чувством шёл вперед, достичь своей призрачной цели Даби может лишь в одиночку, так он сведёт потери к минимуму, так он умрет, освободив себя, заберет две жизни в чистилище и ни о чём не пожалеет. Но Кейго оказался близко. Разбивая всё. Хотелось бежать, спрятаться, лишь бы не изувечить освободившегося героя, гордо трудящегося теперь без ненужных ему вещей, без маски, от самого себя, от пламени своей горькой, обжигающей ненависти. Она уже погубила его однажды, но другим от неё он пострадать не даст, особенно тому, кого так хотел спасти, на кого потратил свои последние геройские чувства, хранившиеся под замком. Он снова закрылся в комнате, окруженный почти осязаемыми мыслями о будущем, где его непременно ждет одинокая жестокая смерть. Даби не может простить. Даби не может забыть. Боль, рвущая изнутри, затмевает физическую от натяжения тугих скоб, голову ломит от противоречивости, от слабостей, показавшихся герою и ему самому. Он и забыл о том, что тоже может чувствовать что-то хорошее, что может желать помочь, что может быть обычным. Даби помог Таками спастись от самого себя, от противоречий и одиночества. Но кто сможет спасти Даби? —Сраная птица! —зажигалка, абсолютно ему не нужная, летит в стену у окна, разбивается, но даже не взрывается, никакой отрезвляющей вспышки. Взгляд героя был четким образом перед Даби, он впервые видел, чтобы на него смотрели так спокойно, не смущаясь. Его шрамы «украшали» лицо и тело уродливыми пятнами, может он и вел себя развязно, будто ему наплевать, но нет, Даби стеснялся своих увечий, закрывал их как мог, не желая заставлять людей чувствовать отвращение или жалость, которые часто были в их глазах. Кейго же смотрел иначе, будто он не видел никаких шрамов, не видел, что Даби отвратительный, он словно узнавал в нём простого парня,забившегося в угол, и кусающего всех, кто осмелился подойти. Теплая рука, обвивала его торс во сне, будто не Даби грозится убить Таками; губы мягкие и теплые, но все равно холодные по сравнению с самим Даби, касались бесстрашно, понимающе. Как он мог его понимать? —Привет-привет, говорят из твоего рта снова льются проклятья в мой адрес, не мог пропустить.—Кейго неслышно заходит в комнату парня, спокойно идя к нему, но анализируя масштаб проблемы. Даби не двигается, замирает опустив голову на колени, ему не хочется видеть героя здесь, он не может показать ему ещё больше своих слабостей, не может дать подойти Кейго близко, потому что тот может доломать его мир, построенный на ненависти и собственной боли, ноша саморазрушения и мести должна быть лишь на его плечах, Таками должен уйти, он не должен спасать его. Даби запрещает себе чувствовать то, что начало медленно светиться внутри него совсем недавно. А Кейго так не думает. —Не могу иначе, птица, а теперь свали, мне нужно побыть в тишине. Убирайся. Не спасай меня. Живи для себя. —Ты ненавидишь оставаться один, даже чье-то присутствие идет тебе на пользу, несмотря на то, что работаешь ты в одиночку.—Кейго садится рядом, всё на этот же пыльный пол.—Я посижу с тобой. Игнорирует, Таками нагло игнорирует просьбу исчезнуть, не прикасаться, не смотреть, и Даби паникует. Он не должен отворачиваться от цели, не должен предавать убеждения лишь потому что кто-то дает ему надежду на какую-то заботу, на спокойствие, на принятие его таким, какой он есть. Разве можно из-за этого забыть всё то, что было с тобой, забыть тех, кто помог превратиться в монстра? Кейго сидит рядом, молчит и едва слышно шумят его перья, он слабо касается Даби плечом и это почти поддержка, которую он хочет ощущать, но ужасно этого боится. Быть слабым—значит проиграть. —Ты больше не притворяешься, но все такой же раздражающий. Меня не надо спасать, поддерживать и заниматься геройством, мне никто не нужен, я должен справится сам.—только бы не начать задыхаться.—Я сделал то, что хотел, разрушил твою маску, был рядом, больше не нужно, оставь меня и свали, курица. Не уйдет. Даби же не хочет чтобы он уходил? —Твоя ненависть доведет тебя до могилы, а я не хочу, поэтому лезу. —Завязывай. —Я не геройствую, Даби, просто ты сам себя закапываешь, не могу на это смотреть, ты для меня… —Захлопнись! Пальцы загораются и кровь всё же кипит, развевая дымку злости от отчаянья, от страха прямо перед глазами. Даби не дал договорить Кейго, он не хочет знать, не хочет чувствовать, слишком поддавшийся теплому не испепеляющему чувству в квартире у пернатого, он начинает терять то, что движет им, то, что заставляет просыпаться утром. Месть—единственное желание, ведущее его вперед, к смерти, разрушениям и спокойствию. Спасите меня. Маленький мальчик смотрит незнакомым жалким взглядом, из-под опухших век огни бирюзового пламени просят о помощи. Маленькая ладошка сжимается в кулак на груди, ткань светлой футболки мнется, но рука сжимается лишь сильнее, пока другая так тянется вперёд. К свету? К надежде? Он слаб. Ребёнок слаб и изувечен, он напуган и просит что-то сухими губами, шевеля ими, но не издавая ни звука. Даби видит его, но никак не слышит, не старается протянуть руку в ответ и коснуться покрасневших пальцев, помочь ребёнку дойти до него. Он не узнаёт малыша, отчаянно просящего о чём-то сложном и страшном, в чём трудно признаваться. Всё вокруг замолкает и оглушает, ребёнок виден смутно, его черты лица искажаются, Даби смотрит на него словно через воду, но теперь, наконец-то слышит. Помоги мне. Я так не хочу умирать. Даби задыхается, узнавая себя в этом искаженном слабом образе и тянет руку, потому что хочет помочь. Он так не хотел быть тем, кем стал в итоге. —Даби! Словно из-под земли доносится слабый звук. —Даби! Он приближается и заставляет открывать глаза. —Даби, чёрт тебя дери! Всё вокруг плывет по-настоящему. Только воды вокруг нет. Даби отключился от мира. И видит лицо Таками, смотрящего взволнованно, ярко, словно что-то отражается в его глазах неровным свечением. Лазурные блики в золотой радужке выглядят правильно, живописно. Даби смотрит и задыхается, сжимая руками предплечьях Кейго. Руки горят. Блики—это горящая одежда Таками. Вспышка отрезвляет и парень разжимает пальцы, откидывая руки назад, стараясь не касаться героя, сидящего на нём и улыбающегося так, будто ему не больно, будто всё хорошо и его кожа не обожжена. Даби навредил ему—первый провал; Даби показал слабость и сорвался—второй провал; Даби почувствовал, что нуждается в помощи—финальный. —Я ненавижу вас, героев.—шипит парень, закрывая глаза предплечьем, попутно вытирая рукавом кровь, сочащуюся из шрамов. Он не мог плакать уже давно, но вместо этого кровоточили старые раны. —А я не герой, я твой друг. Касается руки Даби бесстрашно, убирая её в сторону, не давая ему бежать и скрываться, притворяться смертником, не желающем ничего хорошего и обычного для себя. Он человек, потерявшийся в темноте ненависти и злобы, наполненный обидой на кого-то, кто разрушил его и продолжает разрушать до сих пор. Всё, что наполняет его, разрушает и убивает того маленького мальчика внутри, который из последних сил надеется ощутить себя в безопасности, почувствовать себя любимым и освобожденным от трагичного и темного прошлого. Кейго хочет дать ему почувствовать себя спокойно. Прошлое забыть невозможно, но можно поменять отношение к настоящему и создать другое будущее, где нет боли такой мучительной и разрушающей. Кровь под шрамом стирается теплым мягким пальцем, Кейго не противно, ему больно от мучений Даби, от искр страха в бирюзовых всегда безразличных глазах и от того, насколько масштабны поражения этого человека. Чтобы вытащить Даби из дерьма, придется в него окунуться. Кейго знает, как утешать людей, но Даби кажется непохожим на тех, кого когда-то доводилось успокаивать, с ним сложнее. —Пошли ко мне, выпьем.—Кейго даже не собирается слезать с бедер Даби и отпускать его руку. Собственные ожоги неприятно тянет и жжёт. Может стоит сдаться? Даби устал, чертовски вымотался и сил на сопротивление нет совсем, Кейго замучает его, чтобы сделать по-своему. Злодей не переживет предательства больше, если Таками решит воспользоваться его уязвимостью, то он больше никогда никому не поверит и совершенно точно уничтожит себя. Если оба пути ведут к саморазрушению, так почему бы не попробовать поддаться и хоть на короткий момент ощутить себя в мнимой норме? —С тебя что-то крепче пива, а с меня перевязка.—взгляд цепляется за сгоревшую кофту, благо не куртку, за неё Кейго бы разорвал, и покрасневшую кожу.—Прости. —Поцелуй и всё пройдет. Сухие губы не приносят боли при поцелуе травмированного участка, только легкое покалывание и то, почти заглушенное учащенным сердцебиением. Даби медленно и коротко целует предплечья, прикрыв глаза, сам судорожно вдыхая от того, что способен мягко прикасаться, но где-то внутри все ещё трепещет злость на себя, за ожоги на прекрасных руках героя. Прекрасный. —Прошло? —Даби не отстраняется и для Кейго настоящим испытанием становится не обнять его сейчас. —Да, но ещё нужно перебинтовать. —А я тебе о чем, куриные мозги?

***

Приходить сейчас не менее странно, чем в прошлый раз, когда Даби сознательно шел заканчивать с маскарадом про-героя. Теперь он идёт напиться и поддаться чувствам, возможно, в последний раз дать им волю и забыть обо всём, что дало ему ощутить время рядом с Таками. В руках бутылка хорошего виски и больше ничего, для самозабвенного заливания себя спиртным этого хватит сполна. Кейго достает роксы и лёд, если Даби может позволить себе чистый алкоголь, то Кейго с крепким спиртным не дружит, с детства не сложились с ним отношения. Да и напиваться ему сегодня точно не стоит, разумеется, он здесь сегодня для Даби, как тот был для него вчера. Прошел всего день, даже не полный, но уже дважды Кейго слышал треск чужих убеждений и принципов. Своих и злодея. Но злодеем Даби называть не хотелось, он был ужасом во плоти лишь для тех, кто обманывает и для того, кто однажды сильно ранил его. Кейго бы сказал, что Даби стал социопатом, но тот всё ещё сохранял эмпатию и принципы, похожие на геройские. Даби никогда не обижал детей, в любых стычках старался как можно дальше уводить их, запугивая. Его методы были радикальными, но цели не так и ужасны. Герои действительно забыли о том, кто они, в погоне за славой и деньгами, заранее пропитанными обманом и неискренностью, они не замечают тех, кто нуждается в них, забывают о том, что кроме обычных горожан, попавших в беду, существуют собственные семьи и герои, которых тоже нужно защитить. Не каждый, кто кричит во всю глотку «спасите» нуждается в помощи, герой должен слышать и утихающий шепот отчаянья и идти на помощь. В этом их суть, здесь Кейго полностью согласен, но добиться осознания этих вещей можно и избегая убийств героев, только никак не получится переубедить тех, кто давно в них разочаровался. —Хорошо, когда у кого-то есть деньги и ты можешь этим пользоваться.—Даби слегка жмурится, вливая в горло обжигающую жидкость. —Всегда к твои услугам. Начинать разговор опасно, скажешь не то—спугнешь и больше не вернешь в нормальное состояние. С Даби всегда сложно, но Кейго никогда от людей не отворачивался. —Не хочешь рассказать что случилось? Хочет и одновременно нет, странно получать заботу, странно напрягаться всем телом, когда тебя хотят коснуться и успокоить рвущийся наружу ураган кошмара. В этой квартире нет ничего из того, что Даби привык видеть. Нет никаких темных стен и узких проходов, мрачных штор и пыли, даже если Таками не жил здесь толком, тут точно убирались, здесь нет вещей, которые давят на парня, но есть Кейго с его полным заботы золотистым взглядом, хотя видно это только злодею, остальные бы сочли это за заинтересованность. —Ты боишься спросить о чём-то напрямую и заходишь с нейтральных вопросов, умно, но простовато для тебя.—пускай он и говорит надменно, внутри дрожь, неизвестная и волнующая. —Не хочешь нежностей, тогда спрошу напрямую, надеюсь ты не попытаешься сжечь мне квартиру.—пока Даби наливает третью порцию виски, Кейго плавно тянет ещё первую.—Ты же боишься быть слабым и собирался шарахаться от меня потому что я видел тебя другим? «Да. Потому что ты не презираешь меня и с тобой я смог быть не злодеем, а обычным заботливым человеком, и это меня пугает. Из-за тебя я перестаю ненавидеть всё так сильно, рядом с тобой я почти не думаю о своём кровавом пути и неизбежной одинокой смерти.» —Может просто напьемся и уснём? Помнится ты жался ко мне прошлой ночью, в этот раз тоже позволю. —Спасибо за это, если бы тебя не было тогда, то вряд ли бы я вылез из постели ближайшие несколько дней. Слова благодарности застают врасплох. Никто не благодарил его за заботу, никто не видел её и он никогда никого не обнимал ни во сне, ни так, сидя на диване и поглаживая чужое плечо, чувствуя, как вздрагивает чужое тело. Изначально хотелось уничтожить маску Ястреба, чтобы увидеть как он падёт, но позже захотелось дать этой птице взлететь и свободно парить между домов и над ними, спасая тех, кого он в силах спасти. Даби поменял цель и методы, потому что увидел в этом парне то, что всегда хотел видеть в себе—тягу помогать и жить. Он не хотел жить, потому что уже давно не понимал как. —Всегда к твои услугам.—хмыкает Даби, откидывая голову на спинку дивана.—Ты у нас парень наблюдательный, значит сам понял, что высказать все я вряд ли смогу, так что правда лучше напьемся и уснем. Я сам справлюсь со всем дерьмом. Я должен. Даби так или иначе все равно ожидал возражений, хотя бы незначительных, потому что привык к Таками, который постоянно боролся за своё, слишком уж приставучий парень. Но возражений не было, даже издевательской ухмылки из-за повторенной фразы. Неужели правда всё понял? Это, наверно, было ещё страшнее, чем отдаться своей слабости. Кейго прекрасно орудовал информацией любого типа, так что имея на руках слабости злодея он становился вполне себе угрозой. Только герой не собирался делать ничего из того, что может навредить, он прекрасно понимал, что с Даби сложно, да и что вряд ли ему вообще нужно выговариваться, для него вполне достаточно присутствия и, возможно, касаний, таких незнакомо поддерживающих прикосновений к обожженной коже или к колючим торчащим волосам. Почему-то Таками знал, что Даби весь очень чувствительный, даже его огрубевшая мертвецки бесчувственная кожа будет ощущать каждое мягкое касание пера. В голову Кейго приходит, возможно не лучшая, идея, но тем не менее он не может от неё отказаться. Когда-то он слышал, что человек, отрицающий заботу в свой адрес, успокаивается, если сам начинает о ком-то заботиться. Чувствует себя сильным и самоутверждается, даже не думая о том, что «быть сильным» вымучено вырвется из сухого рта, если попробуешь это озвучить. «Синдром старшего брата»—думает Кейго, когда любят только за действия, когда возлагают ожидания и ты силишься не развалиться, чтобы доказать что-то неясное кому-то неясному. Хотя ситуация Даби похожа на болезненное и исковерканное понимание этого феномена. Светлая макушка падает на острые колени Даби, тот даже теряется, поплывшим взглядом смотря на слабо, но так тепло, улыбающегося Таками. Пальцы неосознанно зарываются в светлые слегка жестковатые пряди, пахнущие сладкими ягодами, оттягивая их и накручивая на грубые пальцы. Всё же выпил Даби уже достаточно, лицо блондина затянуто дымкой, но, сверкающие сквозь пелену, глаза смотрят на него в ответ чётко и ясно, с таким пониманием, что становится неуютно от собственного молчания, хочется срочно сообщить Кейго что-то важное, секретное, шепотом обжечь ухо и искренностью полоснуть по сердцу. —Ты странно на меня смотришь.—Кейго наслаждается приятным натяжением кожи головы и пальцами, перебирающими пряди. Даби залипает, бессовестно долго оставляя вопрос без ответа, он не может перестать смотреть на светлое лицо, на то, как в золотой радужке отражаются мысли Кейго, весь их бесчисленный поток. Герой всегда много думал, это было заметно даже когда его глаз не было видно, он сутулился и кусал язык, перебирая что-то в архивах памяти или анализируя новую информацию. —Даби, приём, всё хорошо? Нет, у него не всё хорошо, у него едет крыша, рушится что-то до отвращения необходимое для функционирования. Происходящее сейчас похоже на замену способа питания, смену опоры или что-то ещё, если раньше Даби двигался благодаря ненависти, стягивающей горло плотным ошейником, то теперь он, кажется, видит, что для движения есть и другое топливо, которое не будет душить его ограничениями, страхами и болью. Но чтобы изменить в себе что-то закоренелое нужно много времени, так много, что возможно у Даби его нет. Человеческая жизнь оскорбительно коротка для осознания и решения проблем. Если он не сможет выдержать новую опору, то рухнет, но попытаться, хотя бы сейчас, когда мозг занят рассеиванием пьяной пелены, определенно можно, даже если цена этому очередное увечье. —Ты красивый.—выпаливает Даби, не пытаясь себя остановить.—Особенно сейчас. —Когда ты набухан? —Таками усмехается, но усмешка быстро спадает с его лица, когда рука Даби осторожно ложится сверху его. —Нет, когда не притворяешься и так спокойно лежишь, смотришь и лыбишься, как будто счастлив. Но никто не говорит, что Таками несчастлив. Он где-то на старте обретения этого заветного и мимолетного «счастья», которое ускользнет от него, но он упорно пойдет за ним еще раз. Счастье—секунда, ради которой ты стараешься невероятно много. Кейго поднимается и садится рядом с Даби, в голубом свечение глаз ища издевку, а на губах оскал, но не находит. На губах он находит просьбу, которую не получается разобрать сразу, да и вряд ли получится, потому что Даби губы сразу поджимает, будто чувствует, что что-то не так. Скобы слегка натягиваются, но это не так больно, когда в тебе пол бутылки хорошего, герой не пожалел, виски. Хочется закурить, прямо здесь, в комнате, не вставая с дивана и не давай Кейго вытянуть свою руку из-под его, но пачкать эту квартиру, пропахшую героем, едким дешевым дымом совершенно не хочется. Пусть здесь будет чисто и уютно. Хоть где-то в жизни Даби должен быть гребанный свет. Но свет сидит рядом и таращится на поджатые губы и сощуренные глаза. Смена ролей внутри самого Даби выглядит со стороны как болезненное выдирание скоб с его тела, он напряжен, Кейго чувствует это рукой, сжатой обожженной его. —Даби, всё будет хорошо, я могу помочь? —Ужасно это говорить, но мне будет достаточно, если ты просто будешь рядом, но выбор за тобой, сложно сопровождать самоубийцу.—голос наждачкой сдирает с Ястреба последний слой. Внутри Таками разгораются самым настоящим пожаром чувства, испытывать которые к злодею было неправильным по определению. Но кто сказал, что Даби на самом деле злой и кровожадный? Он раненный, потерянный и до ужаса напуганный, таких нужно оберегать как самую хрупкую на свете душу, а не бросать в темном переулке, забывая. Даби поджимает губы, снова хочет что-то сказать, но молчит, потому что боится быть понятым неправильно, сказать бред, отпугнуть птицу, которая доверительно близко сидит с ним на диване и так взволнованно смотрит. —Значит буду рядом.—Таками решает пропустить то, что он будет рядом даже если Даби попытается его за это убить. —Птица… Даби почти задыхается, царапая гортань сухим горячим воздухом, выдыхая «птица» куда-то в сторону. Органы больно сжались, словно готовы взорваться, тело снова опасно нагрелось, к Даби подбиралась паника. Никогда в своей жизни не он не допускал мысли, что впадет в такое состояние из-за того, что какой-то (на самом деле очень конкретный) герой будет так обычно, не по-геройски, слушать его бессвязные мысли и с абсолютной поддержкой в глазах говорить о том, что он его не оставит. Эта искренность Кейго в его намерениях пугала, потому что забота и поддержка выбивала мотивирующую ненависть из Даби. Кейго был напуган не меньше, он видел дрожь Даби и буквально ощущал ком в его горле, который не давал словам выйти наружу. Брюнет не мог озвучить того, что терзало его, Кейго это понимал, ему сложно доверять, говорить о прошлом, которое скрыто огромной чёрной тканью от всех. Таками прислоняется к плечу Даби осторожно, боясь навредить и дать сорваться в пропасть паники. —Мне не хочется умирать.—голос злодея хрипит, царапает слух.—И я не хотел быть таким. Это всё на что хватило Даби, сухие, но отчаянные фразы отражали его состояние так, что Кейго невольно задергал крыльями, только в последний момент останавливаясь от того, чтобы не накрыть ими Даби. Он хотел оградить его от мира, жестокого и неправильного, сделавшего из него оружие. Кто это сделал или что сподвигло Даби стать таким? Каким он хотел быть? Его прошлое—тайна, Кейго не уверен, что выдержит всю его историю, отпечатавшуюся лиловыми пятнами на прекрасном теле, но ради него он готов постараться. Разделить боль на двоих и справиться вместе. Пускай сам Кейго сейчас не в лучшей форме, собственное состояние, непрекращающаяся тревога, становящаяся уже основной эмоцией, сводят с ума, но он готов быть здесь для Даби, потому что в какой-то степени действительно уверен, что и тот будет здесь для него. Пирокинет не шевелится, он задушено пытается успокоиться и не схватить Таками за руку, не прижаться к нему больной головой, и не спустить себя со всех предохранителей, для него потеря контроля чревата паникой, допустить которую он не хотел. Почему так сложно сказать? Почему просто излить на кого-то все свои мысли так тяжело? Даби будто бьют по горлу каждый раз, когда связная мысль пытается выйти наружу, даже руки становятся холодными, непривычно, изувеченный организм кричит о молчании, которое так сейчас не к месту. Даби хочет чтобы Кейго его понял, чтобы узнал его и не ушел, чтобы не боялся, но у него не получается объясниться, только жалко и беспомощно трястись, чувствуя теплое плечо героя. Ты правда не можешь справиться? Даби буквально слышит это в своей голове, такой чужой, но знакомый голос снова говорит о страхе, о слабости, напоминает о том, что он обязан быть сильным в одиночку, добиваться всего один, принять свою судьбу как должное, как то, что он заслужил. Даби не хочет умирать. Он не хочет слышать этот голос. —Хей, ты горячий.—Кейго осторожно гладит дрожащую руку злодея.—Даби, это не нормально. Таками тревожно, он переживает за состояние Даби, искренне и не по-геройски, а так, как переживают за близких людей. Он посылает перья за пакетами льда, надеясь что сможет помочь хоть так. —Я в порядке.—когда холод касается изувеченной кожи, Даби дышит, смотрит в пол и надеется, что ничего не подпалил, жар в теле привычен, но ему всё ещё больно. —Кстати, надо перевязать тебе руку свежим бинтом перед сном. Вот он синдром старшего брата. Кейго видит, что Даби нужно отвлечься, что он не может сказать всё, что чувствует, возможно потому что не знает, а может потому что каждая мысль приносит ему почти ощутимую физическую боль. Помнит ли он каждый свой ожог? Определенно. Каждый. Брюнет уже знает где аптечка, знает, что Кейго разрешит прикоснуться к себе и знает как за пару секунд наложить повязку, но растягивает это дело. Медленно набирает пенку от ожогов и так же неспешно втирает её в слабые красные контуры. Этот ожог—его метка на теле героя и это бы было почти сексуально и собственнически, если бы не контекст, в котором и было получено увечье. Бинт ложится правильно и опоясывает предплечье не только собой, но и теплой заботой, тревожной заботой. Даби так справляется—помогая. «Лучше бы он помогал себе»—думает Кейго, пока смотрит на сосредоточившегося гостя, ему хочется прервать его, но это опасно нарастающей вновь паникой. Таками ждет конца процедуры и как хищник следит за эмоциями парня, даже немного алкоголя не туманит его рассудок сейчас. —Готово, надеюсь твоя нежная кожа сможет смириться с пятном, оно скоро пройдет.—выглядит Даби уже спокойнее, видимо теория была верна. Кейго сейчас, возможно, делает что-то иррациональное, но абсолютно необходимое ему—приближается к Даби резко, чтобы тот не успел отскочить напуганным котом, и касается губ, благодарно и мягко, надеясь не получить за вольности по лицу. В глазах Даби недоумение, алкогольная дымка и что-то такое, что разглядеть Кейго никак не может, слишком неявная эмоция и слишком бледный огонь. —Зачем? —Просто так. Говорить Даби что поцелуй был в благодарность—небезопасно, такой жест бы только закрепил в нём неправильное изначально понятие. Кейго хотел говорить ему бесконечное количество раз «любовь не нужно заслуживать, не нужно заслуживать заботу», но факт—Даби бы его вряд ли послушал. Для Таками это небрежное касание значило немало, это было так запретно и недосягаемо для него, что сейчас, получив странный недопоцелуй, его перья бесконтрольно затрепетали, шурша и привлекая внимание. Если до этого момента Даби убедил себя, что с ума сегодня не сойдет, не слетит с катушек, то явно поменял мнение сейчас, когда почувствовал Кейго снова, так близко. Так пугающе. —Ты не умеешь проявлять инициативу, птенчик.—Даби усмехнулся беззлобно и прикрыл глаза, унимая бешеный стук сердца. Это нормальная реакция, да? —Может тогда научишь? —пока пирокинет обрабатывал очередное, вполне знакомым тоном произнесенное, предложение, Кейго забрал алкоголь и встал унести роксы. Герой сам дрожал и признавался себе, что единственной его мыслью сейчас стало не утешение напуганного мальчика внутри Даби, а желание касаться, смотреть, водить пальцами по упругой не раненой коже и по металическим холодным скобам. Это было как-то неуместно, учитывая их изначальную цель вечера, но Кейго не мог с собой бороться. Он нуждался в Даби не меньше, если, как выяснил Таками, пирокинет успокаивал рвущиеся наружу чувства через действия, помощь другим, хотя очевидно, что помогал он довольно редко, то Кейго необходимо было эту заботу принять, побыть слабым и безответственным, отдать контроль. И это нездорово, но они действительно сошлись травмами и способами преодоления. «Любовь—это встреча двух неврозов», кажется так говорил Фрейд. Сидя на полу перед диваном, где только что находился Кейго, Даби не знает куда себя деть. Он действительно заботился сейчас о ком-то и по-настоящему успокаивался, ощущая чужую мягкую кожу, спокойствие и доверие рядом с ним, с человеком, который убивал, чьи руки были в крови, если не по локоть, то точно до плеч. Но почему для Кейго он становился таким мягким, пускай и не до конца? Даби все же не мог полностью расслабиться и сдаться герою, живущая внутри злоба и искрящаяся ненависть, не отпускали за пару дней, вряд ли вообще отпустят когда-то. Но сейчас, когда Таками крутится на кухне и молчит, изредка отправляя в сторону брюнета осторожные взгляды, Даби чувствует, что прошлое не терзает его мучительными криками, а настоящее не кажется пустым. Те яркие чувства, уничтожающие Даби изнутри, затихали и уступали место новому, тягучему и приятно обтекающему его больное сознание. Крылья Кейго подрагивают в воздухе, он не знает как лучше поступить с Даби, стоит ли уже сейчас, когда он видит внутри парня борьбу, настаивать на разговоре по душам, на объятьях, о которых потом будут напоминать внезапные мурашки рядом с Даби. Каким порывам поддаться? Куда деть неуместное желание поцеловать изувеченные губы и прижать Даби к себе, крепко, почти настолько, чтобы чувствовать каждый рубец на его теле как свой собственный. —Я…—Даби материализуется за спиной парня, сохраняя небольшое, но все же, расстояние между ними.—Странно себя чувствую. Хочу успокоиться, но не получается, я не знаю как справиться сейчас с таким. У него уязвлённый голос и рассеянный взгляд, в аквамариновой радужке всё то, что Кейго тоже не может прочесть. Страх, отрицание страха, тревога, нежность, боль, просьба—он не может различить чего-то одного. В Даби всё. И Кейго принимает это всё не так, как его учили, а как он считает нужным, как хочет он. —Ты долго подавлял в себе любые эмоции и чувства кроме ненависти и злости, так что теперь они рвутся наружу. —блондин сокращает расстояние, но не касается Даби, сейчас ему требуется его разрешение.—Я могу только сделать что-то, что помогает успокоиться мне, ты позволишь? Позволит. Он рискует, сдаваясь. —Меня бесит, когда ты разговариваешь как психолог.—Даби фыркает беря Кейго за руку. —Любой психолог послал бы тебя.—Таками переплетает их пальцы. В спальне Кейго темно, они почти наощупь добираются до кровати с небрежно раскинутым одеялом и парой мягких подушек, которые всегда оказывались на полу, если герой спал один, а один он был всегда, никого не впуская в свою обитель из соображений безопасности. Но Даби можно было находиться здесь. Кейго хотел, чтобы он был здесь. Герой молчит, снимает с себя одежду и быстро ныряет под прохладное одеяло, зарываясь в него, стараясь согреться и унять дрожь некого предвкушения, приглашает Даби жестом и тот, едва растянув губы, ложится рядом. Кейго замечает, что тот не снимает с себя ничего, просто падает на кровать, от мысли, что злодей правда его стесняется становится неуютно и горько. —Ты можешь снять одежду, под одеялом жарко.—Кейго держит язык за зубами, чтобы не сказать лишнего, чего-то в духе «со мной тебе будет жарко всегда». Он прячет за этими шутками свою нервозность. Так поступил бы Ястреб, не удержавшись, сказал бы то, что пришло в голову, но Кейго—нет. Он осторожен с Даби. Темноволосый смотрит на него с усмешкой, тлеющей в светлой радужке, и моргает так, словно Таками сказал что-то глупое. Он уже был здесь в его одежде, спал под этим одеялом, но герой тогда не сказал ни слова. Сейчас Кейго будто хочет обнажить его, увидеть Даби во всём его уродстве, такого, какого не видел никто и тем временем видели многие. Кейго хотел чтобы тот ничего не скрывал. —Боюсь поцарапать твою нежную кожу, пташка.—Даби не прекращает смотреть на Кейго, такого красивого в этих светлых простынях. Беззащитный птенец, который в любую секунду мог стать грозной свирепой птицей, но только для Даби сейчас он открывается, становясь тем, кем никогда не мог из-за контракта, запретов и страха быть раненым. —Брось, не такой уж я и нежный.—Кейго вспоминает об ожоге, оставленном Даби.—В любом случае хотя бы переоденься тогда. Даби выдыхает и смеется глухо, как и всегда, ему действительно стоит снять с себя одежду, пропахшую копотью собственного тела. Возможно, он готов сейчас обнажить свои шрамы для Кейго, возможно, он этого хочет, потому что надеется, что его примут таким совершенно неидеальным и отвратительным, по плечи запачкавшимся в крови, и задыхающегося от собственных проблем с прошлым, настоящим и будущим. Он отчаянно хочет быть спасенным, но не знает как это сделать. Достоен ли он быть спасённым? За его спиной лежит Кейго, смотрящий на него почти ощутимо, но Даби не хочется скрыться от этого пронзительного взгляда в темноте комнаты. Он сдается в очередной раз за этот вечер, стягивает с себя штаны и отбрасывает в сторону, а футболку снимает медленно, давая герою время смириться. Изувеченная спина подсвечивается легким светом из окна, луна отражается в лиловой коже сочувствием и ледяной болью. Для Кейго это не было шокирующим, ни одна поблескивающая скоба не заставила его ощутить отвращение, только сердце сжалось от мысли сколько всего перенесло это тело, сколько всего пережил Даби. Злодей ложится под одеяло со вздохом и поворачивается лицом к Кейго, отчего-то он чувствует себя как подросток, оставшийся на ночевке у друга, но только одна мысль о своем подростковом возрасте заставляет поёжиться и зажмуриться, в попытках отогнать эти отвратительные картины его жизни, когда в подвале доктор, работающий на честное слово, зашил его, стянул хирургическими стяжками и всадил в кожу новые, но необработанные скобы. —Даби, ты красивый.—эти слова Кейго произносит как что-то опасное для него и собеседника. —Не надо пытаться смягчить ситуацию, я прекрасно знаю как выгляжу. Кейго в замешательстве тянет руку к щеке парня, тот на удивление не спешит отпрянуть от прикосновения, и герой проводит пальцами по стыку кожи, рубцы ощущаются плотной линией, но ни капли не противно трогать Даби. —Кажется ты говорил, что можешь успокоить меня, весь в предвкушении.—злодей хмыкает и горячий воздух опаляет запястье героя. Он будто что-то вспоминает и резко убирает руку от лица юноши, садясь рядом и смотря на злодея сверху вниз. —Сначала мне нужно чтобы ты лег набок.—Даби молча выполняет просьбу.—Теперь просто не сопротивляйся. Заинтересованно поднятая бровь брюнета забавляет героя, он с удовольствием бы посмотрел на его лицо ещё, но план есть план, и его нужно придерживаться. Таками ложится рядом с Даби, и силой, перетягивает его к себе на грудь, укладываясь удобнее, алые крылья накрывают их куполом и свет почти не проникает внутрь, не освещает их кожу и лица. Кейго утыкается носом в макушку Даби и целует мягко, почти едва касаясь, обнимает за плечи и с трепетом гладит рубцы. Кейго лежит и даже не дышит от переизбытка собственных чувств, он старается отдать скопившуюся внутри заботу так, через крепкие безопасные объятья. Кейго чувствует как Даби вибрирует от легкого смеха из-за касаний перьев его кожи, за сегодня он смеялся больше, чем за всю прошлую неделю. Таками не отвлекается, продолжает целовать всё, до куда достают губы, осторожно и мягко, ненавязчиво, внутри зарождается чувство, что он бы хотел быть так близко к Даби всегда, каждую чертову минуту, обнимая его и ощущая жар чужого тела, Кейго не чувствовал себя одиноким и брошенным, он ощущал, что рядом есть тот, кто не использует его, кто позволяет быть собой. Тот, кого действительно нужно защитить. Когда Даби укладывает ладони на талию героя, тот слегка вздрагивает, но подставляется под взаимные прикосновения. —Ты какой-то крохотный, герой.—Даби ощупывает его бока.—Колибри, даже не павлин больше. —Я тут стараюсь ему стресс снять, а он снова меня оскорбляет.—Кейго целует лоб.—Я ранен в самое сердце, Даби. От поцелуев, да и прикосновений в целом, таких нежных и осторожных, непривычных, хотелось сначала уйти, потому что голос, говорящий громко и невпопад о том, что вся мягкость не для Даби, раздражал, но сейчас под теплые мягкие губы хочется подставляться. Брюнет изучающе ведет пальцами по перьям, они мягкие, пушистые и смотря на этот совершенный красный даже нельзя подумать, что одним усилием воли Ястреб превращает это в оружие. Хотел ли он пользоваться крыльям как оружием? Проводя по ним не хотелось задумываться о количестве крови, которое они впитали, сколько боли причинили, всё это было не важно. Эти крылья спасали чаще и не давали крови упасть горячими каплями вниз, в отличие от рук Даби. Он убивал чтобы выжить. —Слушай, может перестанешь уже трогать перья? —только сейчас Даби слышит как тяжело дышит Кейго. —А что, герой, боишься? —он и сам боится, что слишком глубоко уйдя в себе не сможет удержать пламя и оно, озверев, набросится на всё, что сейчас становится для него важным. Кейго не боится боли, не боится снова обжечься, его чувствительные перья под теплыми касаниями заботливых рук передают ему совершенно другие ощущения, заставляют его чувствовать себя иначе. То, что спасало ему жизнь, что спасало жизнь многим, является самым болезненным и чувствительным в его теле, каждое перо ощущается по-разному, но всегда отчетливо, Кейго испытывает невероятный сенсорный опыт, который свел бы его с ума, если бы не тренировки. Но сейчас его с ума сводит неторопливый Даби. —Боюсь что наш дружеский вечер закончится сексом, если ты не прекратишь. Конечно он не прекратит. Кто Даби такой чтобы отказываться от провокаций героя и кто он такой чтобы противостоять своему внезапному желанию прикоснуться к Таками так, как его ни касался никто? В этом он был уверен, потому что эту почти мертвую личность внутри Ястреба смог вытащить только он. Только он смог сломать давящие крылья кандалы и сорвать отвратительную геройскую маску. Зацепив перо между пальцами, Даби тянет его к лицу, проводит языком по кончику и слышит как задыхается Кейго, разводя крылья в сторону. Слабый свет освещает покрасневшую кожу, но в комнате становится ярче не из-за этого, абсолютно чистое золото горит в глазах героя и Даби уверен, что сейчас его пламя становится слабым огоньком против него. —Сегодня я поддался слабости, позволил себе так много, что утром, наверно, сожру себя за всё, что сказал и сделал.—Даби задумчиво ведет пером, оставшимся в его руке, по щеке.—Но раз я уже дал себе волю, то что остановит меня от хорошего окончания этого гребаного вечера? «Возможно, Даби просто нужно сорваться, он так ничего мне и не рассказал, но то, как он выпадал из реальности, говорит само за себя—ему херово.»—думает Кейго, но одергивает себя сбивчивой мыслью о том, что он сам не против выплеснуть всё наружу, сорваться на крик и стоны, хоть так отдать контроль, сдаться чувствам. В конце концов не только Даби здесь поддается своей слабости. Но перья. Перья это слишком интимно. Каждый выдох Даби путается в мягком пуху и опаляет Кейго изнутри, будто выжигая в нём что-то личное, что-то принадлежащее только Даби. Ему сложно расслабиться полностью, крылья, принадлежащие всему миру и комиссии, были больным и самым чувствительным местом, к ним не прикасались нежно, никто не касался их так, словно хотел снять с них напряжение, только болезненно стягивали веревками или трогали грязными руками. Но он хотел чтобы к крыльям принадлежащим ему, прикасались с осторожностью, как к чему-то дорогому и любимому. У Даби горячее тело, и почти любое его касание обжигает, но он так сильно не хочет причинить боли этому совершенному созданию, что сдерживается, двигается медленно, почти вдумчиво зарываясь пальцами в гущу алых перьев. —Клянусь, если ты не сделаешь со мной что-нибудь, а просто будешь мучать крылья, то я…—конец фразы утопает в тяжелом вдохе. Бледные не изувеченные пальцы ведут дорожку от пупка Таками, до его шеи, добираясь щекоча кожу, хочется накрыть ладонью горло героя, сжать, услышать хрипы и смотреть, бесконечно долго смотреть на то, как краснеют щеки, как совершенно бесстыдно золотые глаза будут смотреть в ответ. Даби в восторге от одних мыслей. Кейго первый тянется за поцелуем, свою осторожность он оставляет позади, обхватывая щеку, усыпанную острыми скобами, и притягивая к себе. Они почти стукаются губами, слишком нетерпеливо для тех, кто не так давно сидел в гостиной, стараясь излить души друг другу. Но что если это один из способов вырваться из гущи мыслей, пожирающих изнутри? Нижняя губа Даби на ощупь шершавая, совершенно не такая упругая и приятная как губы тех, кого раньше целовал Ястреб, но тем не менее от этого поцелуя его не воротит, хрупкость чужой кожи, манит Таками, вынуждая зализывать каждый нетерпеливый укус, нырять языком в чужой горячий рот и изучать изнутри. Кажется, Кейго нагревается вместе с ним, чувствует под кожей пламя, ласкающее его, руки парня на своей талии и сбитое дыхание в поцелуе. Хочется застонать, запрокинуть голову и подставить тонкую шею под укус, разрешить оставить на себе не одну метку, усыпать гладкую кожу пятнами и следами зубов, Кейго был готов позволить многое, простить любую грубость, к которой он, честно говоря, привык. В сексе ему было так по-обычному делать всё быстро, срываться, лишь бы просто скорее получить удовлетворение, которое, пускай и ненадолго, но выбьет из головы всё, что в ней скопилось. Грубость с собой он принимал как что-то заслуженное. Быстрая разрядка и стянутое болью удовольствие—привычное состояние Даби во время очередного быстрого перепиха в темноте. Никто не должен видеть это лицо, никто не должен его запомнить. Пьяные люди неприхотливы, он знал, не стесняясь заваливался в кладовки в обнимку с незнакомцами и решал свои проблемы с пустой головой, просто вбиваясь в податливое тело под или перед ним. Сейчас всё было не так. Кейго хотелось распалить ласками, прогреть, заставить щебетать от покалывающего пальцы возбуждения, видеть как он выгибается под ним. Для него. —Такая слабая птичка.—пальцы мнут шею героя с интересом и силой, сдерживаемой, но ощутимой. Кейго согласен, он слабая птица, раз так легко подставился под пирокинета, раз с такой радостью принимает легкое удушье, кусающее его сознание нехваткой воздуха. —Буду сдерживаться, чтобы тебе не было больно.—это звучит так неуместно от Даби, но что-то ласковое в груди Кейго отзывается на это, но замолкает. По привычке. —Не стоит.—хрипящий шепот становится оглушительным в нагретой комнате.—Хочу узнать тебя. Для Даби это зеленый свет, слепящий, одобряющий. Несмотря на его трепет к герою все эти дни, на заботливые прикосновения и почти влюбленные слова, он все же не избавился от себя-садиста. То, что помогало выживать, то, что закрепилось на подкорке, не выжечь так просто. Поэтому сейчас, сдаваясь, он сжимает пальцы вокруг тонкой шеи парня, наслаждаясь видом. Ощущения самые разные, начиная от восторга от власти над Кейго, заканчивая тихим трепетом в груди от мысли, что тот ему доверяет, что не отталкивает, видя изуродованное рубцами тело и зная о том, что у Даби что-то точно не так с головой. А кто из них нормальный? Мучения шеи продолжаются зубами, смыкающимися на тонкой коже, следы остаются почти мгновенно, болезненно отпечатываются на теле, но Кейго не возражает, он дергает крыльями, и руками старается притянуть Даби ещё ближе, будто желая впечатать его в себя на то недолгое «навсегда», которое есть у них. Воздух плавится вокруг них, когда Даби не переставая терзать перья, спускается губами к полоске белья, оттягивает её зубами и со шлепком возвращает обратно. Птичка не поёт, глотает стоны и тяжело дышит, разогревается, Даби нравится это, он доволен реакцией на свои поцелуи-укусы, на нагревание и подергивание перьев, но чем дольше он издевается, тем более жадным становится. Мокрые дорожки губ спускаются к бедрам, парень специально игнорирует возбуждение Таками, не двусмысленно упирающееся в ткань белья. —Ты меня съешь такими темпами. Кейго зарывается в копну темных волос пальцами, натягивая их, привлекая внимание Даби, оставляющего алеющие засосы на его бедрах. —Даже если и съем, то что мне будет? Определенно ничего. Кейго спустит ему с рук всё, каждый откусанный участок кожи и каждое багровое пятно, он лужей растекается под умелыми и незатейливыми ласками Даби, удивительными по определению. В противовес своему образу безучастного грубого парня, тот был оскорбительно нежен вначале, укусы, сдавленное горло, слабо зажатые перья—мелочь, пожалуй, Таками ожидал, что его даже не растянут, даже не попытаются сделать ему хорошо, но Даби делал. Делал как умел. Пошутил про лубрикант с паршивым запахом вишни, пошутил насчет «по-блядски дрожащих крыльев», когда вводил палец, не забыл отвесить неслабый шлепок по округлой ягодице, когда Таками попробовал дернуться и поторопить его. Он медленно вводил пальцы внутрь, сгибал, разводил их, упиваясь совершенно новым видом птички. Пережимал член у основания, слышал то ли оскорбления, то ли просьбы и наслаждался. Даби точно наслаждался податливым и постепенно сходящим с ума героем. Когда наигравшись Даби надевает презерватив и входит в Кейго, всё ещё тугого, но готового для него, то у героя в легких точно поселяются искры, их покалывает и сжимает, сдавливает почти также, как руки Даби его измученные сегодня бедра. —Хватит нежничать, что за черт! —морально Кейго все же не был готов к плавному темпу и поплывшим сознанием понимал—Даби сдерживается. То, что Кейго откровенно нарывается, Даби понял, как и успел понять, что с героем что-то не так, как и с ним самим. Он подставлялся под его властные руки, под шлепки, и буквально изнывал от желания получить, пожалуй, что-то болезненное. Он стонал громко, когда Даби рывками входил в него, соприкасаясь кожей о кожу с влажными от смазки звуками и затихал, когда темп сменялся на плавный. И Даби это все же бесило. —Что герой, привык наказывать себя таким грязным способом? Как жалко. Злость, умещающаяся в радужке, вспыхивала огнем от одного даже представления как это тело было представлено другим, как именно к нему могли прикасаться. У Даби сорвало тормоза окончательно, когда на грубые слова Кейго поперхнулся задушенным громким стоном. Выскальзывая лишь на мгновение из теплого нутра, Даби входит с ещё большим напором, перевернув Таками на живот и вздернув покрасневшие от его рук ягодицы. Крылья дрожали, беспорядочно били о крепкий каркас кровати, перья он успел сбросить лишь частично перед очередным резким толчком, сопровождающимся горящей ладонью на шее. Вдавить героя в матрас лицом—ничего не стоит, увидеть как на грубость он лишь больше подается назад, насаживаясь с разрежающим грани сознания стоном—дорогое зрелище. Дорогое и грязное. Быстрые хаотичные рывки, звуки соприкасающейся кожи и, ноющее от злости ни на что и на всё одновременно, возбуждение кололи живот и искрами, почти ощутимыми, отдавались в член, передаваясь Таками, жалобно скулившего и кажется просящего больше. —Я выжгу все воспоминания о том, что тебя трогал кто-то кроме меня! —Даби рычит, низко и раскатисто, сжимая руку в пшеничных волосах. Не спалить бы его. У Кейго из края рта стекает слюна и абсолютно отключается мозг, толчки не позволяют думать, только всхлипывать, почти плакать или от грубости, или от приятной боли и того, что наконец-то можно выплеснуть эмоции. Он готов плавиться под горячими руками, от члена, растягивающего его так хорошо, правильно. В глотке стучит непонятная смесь звуков, которые наружу выбиваются хрипами, Даби им помогает. Злодей тянет за волосы, заставляет выпрямится и сжаться, до собственного стона, до неосторожного маха крыльями. Он перехватывает выдох на чужих губах, не сбавляет темп и буквально вгрызается, не целует, в истерзанные губы. Больно, но так хорошо. Перья щекочут плечи и он не смеет упустить этот прекрасный момент. Горячей рукой ведет вверх от основания до середины, удивительно мягко, Кейго отстраняется и стонет, громко, почти срываясь. Внутри всё грохочет приближающимся оргазмом, но чего-то для него не хватает, какой-то мелочи. —К-крылья.—шепчет, хрипит и умоляет простой фразой дотронуться до них ещё раз. Жарче. Мягче. Нежнее. Отличительная черта пирокинета—непредсказуемость. Толкнув Кейго на кровать, он навис над ним огромной тенью, замедлился и ухмыльнулся, но по телу прошел такой рой мурашек, что Таками задержал взгляд на мутных огнях в глазах. —Пташка хочет чтобы поиграли с крылышками.—Даби рассуждает и останавливается, но он кипит, Кейго чувствует это.—Постарайся для этого. И выходит полностью, падая на спину рядом с Таками, который в свои руки брать всё привык очень давно, но сейчас сил едва хватит взять в эти руки хотя бы себя. Но Даби помогает ему, в очередной раз заставляет двигаться, помогает сесть на себя, и смотрит, долго и выжидающе. Голубая радужка становится почти синей, когда Кейго, не руша зрительного контакта, насаживается на его член до упора, до очередного высокого стона. Даби нравится поющая птичка в его руках. В руках, которыми он выжжет на птичке метку. На талию Кейго ложатся руки, горячее чем в пару секунд назад, больнее, чем минуту назад и точно ласковее, чем когда-либо в его жизни. Он двигается, лениво, поднимаясь медленно и резко возвращаясь назад, клокочущее ранее возбуждение слегка утихло, но он перьями чувствует, что ненадолго, потому что одна ладонь Даби медленно скользит к основанию алых крыльев. И касается его, слегка шевеля пальцами пух, нагревая его, дразня, но рука не позволяет отвлечься от того, что его задница всё ещё растянута Даби и он всё ещё прыгает на нём, заметно ускоряясь, не без помощи пирокинета, конечно. В ритм собственным вздохам поднимается и опускается, иногда открывая глаза и смотря помутненным взглядом на совершенно другого Даби—заинтересованного, злого, будто вот-вот готового откусить ему что-то из жадности, и с легким намеком на румянец на не израненной коже. Зрелище, которое будет стоить ему ожогов на бёдрах. Оргазм снова стучит во всем организме, он цепляется за эту нить и падает грудью на Даби, прижимаясь почти отчаянно, двигаясь резко, сбивчиво, Даби лишь немного помогает бедрами. Кейго бы пошутил, что тот устал, но шутка путается в мыслях как и все остальные фразы, сейчас только мысль о разрядке живет в его голове. Низкий рык в висок прокатывается по спине Таками и застревает в кончиках крыльев, но оргазм его накрывает яркой вспышкой лишь после короткого «моё» на ухо и прокатившихся по перьям ладоней. Значение этому собственническому высказыванию он придать не может, но пожалуй в самом примитивном варианте, он бы согласился принадлежать ему. Даби кончает следом, двигаясь в Кейго, успевшего кажется весь воздух из себя выжать, через его оргазм. Отдышаться сложно, сложнее достать салфетки и вытереть с себя весь беспорядок, который успел слегка присохнуть к коже. —Это не совсем то, что я хотел с тобой сделать.—Даби ласково намекает на то, что все же ему хотелось хоть немного, но постараться быть с Таками нежным. —Надо же с чего-то начинать. Пшеничные волосы прилипли ко лбу, а перья окончательно улетели на пол, абсолютно выбитый или вытраханный из собственного тела Таками счастливо и полупьяно смотрит на Даби из-под прикрытых ресниц. Красивый, что даже хочется его поцеловать, только губы болят, обкусанные и кровоточащие. —Вроде после такого нужно позаботиться о партнере. Силы встать все же находятся, Даби приносит салфетки, вытирает себя и помогает Кейго, тот, уже почти оклемавшийся и вернувший себе ясный взгляд, замечает—что-то не так, лицо пирокенета в момент стало пустым, такими люди не становятся после хорошего секса, да и вряд ли вообще можно поменяться так резко. Неприятное чувство в груди рассевается по всему телу. —Что-то не так? И Даби невинный тон того, кто только что скулил под ним, просил, всем своим телом просил сделать больно, злит, почти до скрежета зубов раздражает. Значит для Кейго действительно норма получать нездоровые прикосновения, терпеть и быть в какой-то степени униженным? Даби тошнит от этого и он искренне хочет стереть это неправильное в Таками, потому что тот, гораздо больше чем сам Даби, заслуживает ласки просто своим существованием. Даби поддался эмоциям, был груб, пускай и не так сильно, как мог, как бывает обычно, но все же Кейго хотелось приласкать куда больше, чем снова, как и все другие, сделать ему больно. Может собственнические следы на чужом теле и радовали его, но лишь немного, потому что присваивать его себе было нельзя. Говоря громкое «мой» в висок блондина, он обрекает того на страдания, на ношу, которую нести должен сам. Птицы любят свободу и голубое солнечное небо, Даби же никогда не мог находиться на солнце. —Дабс, ты слышишь? —Кейго придвигается к нему на кровати. В разморенное оргазмом теле лишь ленивая тяжесть, а в голове рой мыслей—что случилось с брюнетом? —Я злюсь на себя за то, что поддался и был груб, а ещё… Он не договаривает, прерывается отвлеченный касанием мягкого, вернувшегося за спину, но такого тяжелого крыла, перья щекочут голый живот, Таками придвигается ближе, накрывая его, будто снова пытается защитить от плохих навязчивых мыслей. —Это был лучший секс за последние года три. Не тебе это говорить, но я постоянно чувствую боль в крыльях, поэтому и прошу большего, грубее, знаешь интенсивность ощущений падает и все такое. Кейго умалчивает о том, что он действительно наказывал себя болезненным сексом ранее, подставлялся под грубость, в надежде заслужить мнимое прощение. —Знаю. Человек сшитый по частям знает насколько боль въедается во всё что делаешь, что падает чувствительность, что скрежет кожи становится настолько привычным, что когда он пропадает, а случается это только под сильными препаратами, ощущаешь себя словно голым, лишенным чего-то важного. Боль становится частью твоей души. —Как тупо, мы анализируем еблю.—слышать такие слова от Кейго было смешно. И Даби смеялся. Хрипло, прямо в макушку Кейго, целуя. —Тупо, подстать всему что сегодня произошло. Таками смеется тоже, носом утыкаясь в темные полосы шрамов на груди, Даби прижимает к себе ближе и бурчит что-то невнятное, но дыхание его опаляет всё тело, Кейго расслабляется и закрывает глаза, растворяясь в запахе своего геля для душа и объятьях. Наверно ему впервые не противно от себя.