I just wanna be someone

— По собственному желанию?! Что за псих, — костлявая рука взмывает вверх, взъерошивая и без того взлохмаченные рыжие волосы. Ее хозяин незадачливо морщится, изображая гримасу отвращения. — Раз псих — самое ему тут и место. — Ноа не разбирает, кто именно говорит эту фразу, но исподтишка косится в сторону разговорчивых раздражительных соседей, обсуждающих новенького. Черт бы их всех побрал. — Говорят, он тот еще денди. — в женском голосе слышатся игривые нотки; Джулия, уже всем на небольшом острове известная своей нимфоманией, из-за которой и оказалась сюда сплавлена, и нравом типичной куртизанки, закинула ногу на ногу, расплываясь в улыбке. — Интересно будет на него посмотреть. — Подруга, ты была бы поосторожнее с этим денди: неужто он помешанный? Поди одержим демоном каким. Или заразный не дай бог...       Нимфоманка уже открывает было рот, чтобы что-то ответить, но вся компания дружно притихает, едва Ноа резко с грохотом со своего места вскакивает, едва не сворачивая навзничь близстоящие стулья и чужую кушетку. Этот парень, не смотря на свою довольно смазливую внешность и хлипкое телосложение — при своем небольшом росте он также был чересчур худ, отчего напоминал хрупкую веточку, вот-вот готовую треснуть пополам от одного неосторожного движения или особо сильного дуновения ветра, — уже давно прославился среди остальных буйным нравом и скверным характером. Никто никогда не мог предположить, в какой момент тому взбредет в голову какая-нибудь чушь и как он при этом себя поведет, оттого те, кто из заключенных и психически-больных был в более-менее стабильном состоянии и здравом уме, его немного опасались и лишний раз старались не провоцировать. — Напомни, Джулия, с каких пор ты поселилась у нас здесь? — мрачно поинтересовался Ноа, намекая на то, чтобы либо она, либо они все вместе свалили куда подальше. — С тех самых, когда меня стал приглашать сюда время от времени Харрисон... — женщина поглаживает с особой нежностью сидящего рядом с ней шатена по предплечью и снова улыбается; от это улыбки Ноа становится тошно, впрочем, как и от ее слов. — Приятель, ты поди завидуешь? Чего такой напряженный? Хочешь, я тебе помогу расслабиться?.. — Иди к черту, — сквозь стиснутые зубы шипит парень ей в ответ и тут же ретируется прочь из общей палаты. — Зря кривишь душой, Паркинсон! Такая женщина! — доносится уже ему вслед чужой голос; на мгновение все затихает, после раздается хлопок дверью — и лишь тогда компания снова оживляется, обсуждая кретинское поведение Ноа и снова возвращаясь к сплетням о новеньком.       Парень вылетает на улицу и лишь на крыльце, получая порцию свежего прохладного потока воздуха прямо в лицо, останавливается, чтобы прийти в себя. Облокачиваясь о перила, Ноа шумно выдыхает и утыкается лбом в их холодную поверхность в попытках остыть. Его постоянно преследовали внезапные вспышки агрессии и раздражительности, а с такими друзьями, как его соседи по палате, и врагов себе наживать не нужно; они умело выводили его из себя одним своим присутствием. И почему он только не мог спокойно жить в одноместной палате? Почему такое даже не предусматривалось? Отец то и дело был готов выкладывать любые деньги на содержания сына подальше от своей нормальной семьи, дабы не позорить свой род и не портить репутацию, а Ноа все равно крутился в обществе полоумных на равных, будто жил здесь на птичьих правах. — Да лучше бы ты мне дал подохнуть, — сплевывая под ноги, парень ругается себе под самый нос. — Или погнал бы со своего двора в неизвестность. Всяко лучше, чем эта холера... — У вас тут холера? — чужой голос доносится до него откуда-то снизу, неподалеку от крыльца. Ноа нехотя поднимает голову и медленно отстраняется от перил, замечая неизвестное ему доселе лицо. Учитывая, что живет он уже здесь около года, было нетрудно догадаться, что это тот самый новенький, о котором трещала Джулия и остальные. Парень приходился ему, наверное, ровесником; молодой и симпатичный, он вполне мог произвести впечатление франта, однако Ноа, знающий все эти свистопляски с типичным щёголевским поведением от и до, был убежден в обратном. Скорее всего тот просто пытался следить за своим внешним видом от случая к случаю, возможно, чтобы произвести хорошее первое впечатление: что ж, Ноа был почти уверен, что это ненадолго, раз он решил остаться здесь. Он не выглядел больным, безумным или помешанным; возможно, осанка была немного осунувшаяся, будто парень нес на своих плечах невидимый, но ощутимый груз, круги под глазами выдавали его недосып, а сами глаза отдавали почему-то блеском грусти и тоски, — Ноа, как художник, умело обращался к этим деталям, чтобы в своей голове выстроить цельную картинку после. — Можете не беспокоиться. Вместо холеры у нас кое-что поинтереснее — истерия, эпилепсия и помешательство. Для гостей все самое лучшее. — ухмыляется Паркинсон в ответ, после чего наконец сходит с крыльца и смотрит куда-то в сторону, выискивая место, где бы ему уединиться на ближайшее время. — Н-да... — вздыхает новенький, осматривая многообещающее здание, в котором ему предстояло остановиться. Выглядело оно отнюдь не так плохо, как он себе представлял в дороге. — Ну, всяко лучше, чем тиф или туберкулез, не находите? — Я бы предпочел их. — равнодушно отзывается Ноа, чувствуя на себе чужой взгляд и стараясь это неприятное ощущение игнорировать. — Как любопытно. И почему же? — Когда вас мучает лихорадка и предсмертная агония, всем становится почему-то жаль. Умирать на чужих руках, даже захлебываясь собственной кровью, мне кажется гуманнее, чем проживать долгую и несчастную жизнь в изоляции, когда каждый встречный считает вас одержимым демоном.       Парень не находится с ответом, призадумавшись над словами нового знакомого. Ноа считает, что это идеально подходящий момент для того, чтобы наконец уйти и скрыться где-нибудь на заднем дворе, однако его снова на полу-шажке останавливает чужой голос: — Я думаю, у нас еще будет время обсудить это, как считаете, мистер...? Вы не представились, кажется. — Паркинсон. Ноа Паркинсон. — нехотя отзывается он, кидая на того хмурый взгляд. — Очень приятно. Я Уинслоу. Уинслоу Галбрейт. — Что ж, мистер Галбрейт, еще свидимся. Как видите, у нас не так много мест и занятий, чтобы оставаться поодиночке слишком надолго. — на губах Ноа вырисовывается кривая ухмылка. — Кстати, если вдруг захотите уединиться — старайтесь не попадаться на глаза медсестрам. Они тут же это запишут. И молитесь, чтобы только записали, — а не силком потащили к остальным или на кровопускание.       Уинслоу благодарно парню кивает, но тот уже не смотрит — в мгновение ока разворачивается на пятках в противоположную от него сторону и скрывается где-то среди густых кустарников. Лишь шуршит еще какое-то время под чужой подошвой сухая трава да поломанные ветви деревьев, затихая где-то за углом здания.

***

      Уоррен не понимает, почему ему всю ночь снится какая-то жуткая психиатрическая больница викторианской эпохи, качающиеся из стороны в сторону, что-то невнятно бормочащие себе под нос больные, в безумных глазах которых застывает полная пустота и неосознание происходящего, и бурлящая при одном лишь лунном свете вода с одной из картин Прескотта. Сплошной мрак и безысходность. Грэхема сковывает своими цепкими лапами чувство неподдельной тревоги; утаскивает в темноту, откуда на него будто бы глядят сотни, тысячи, миллионы хмурых и осуждающих взглядов. Эхом разносится по закоулкам сознания смех — такой неискренний, хриплый, больно ударяющий по барабанным перепонкам, и от него все взгляды будто оживают; вместо единогласного осуждения в каждой паре начинают всплывать все новые и новые эмоции — но все, до единой, оборачиваются против Уоррена. То невыносимой тоской и мольбой о помощи, то прожигающей насквозь ненавистью и завистью.       Грэхем просыпается в пять часов утра в холодном поту — по всей видимости, из-за кошмаров он сильно ворочался, ибо все постельное белье было смято и сдернуто, а с близстоящей тумбочки слетела половина лежащих на ней вещей. Парень пытается привести дыхание в норму, игнорируя яро колотящееся и готовое вот-вот выпрыгнуть из грудной клетки сердце, принимая на кровати вертикальное положение. Перед глазами немного плывет, но Уоррен продолжает глупые дыхательные практики, в эффективности которых уже начинает сомневаться, пока наконец его не перестает так сильно трясти.       Нервно сглатывая, парень откидывается обратно на постель, переворачивается на бок и подтягивает ноги поближе к себе. Прикрывает глаза, но хватает всего пары минут, чтобы понять, что уснуть обратно он уже не сможет — да и Грэхему не хочется возвращаться в тиски этих пугающих скримеров и странных видений. Они одновременно кажутся ему такими знакомыми и близкими, и вместе с тем — ужасающе далекими, чуждыми и пугающими, что становится не по себе. Дабы отвлечь себя от воспоминаний о еще не до конца ушедших кошмарах, Уоррен поднимается и включает стоящий рядом ночник, отправляясь на кухню заваривать себе кофе.       Уже спустя несколько минут он нежится от горячего напитка, завернувшись в любимый плед, и выводит ноутбук из спящего режима, в котором оставил его еще прошлым днем. На экране тут же высвечиваются два белых, ослепляющих окна, отчего Грэхему приходится щуриться и уменьшать яркость дисплея; привыкнув к свету, парень замечает по открытому с Нейтаном диалогу горящий зеленым значок его онлайна и задумчиво хмыкает. «Доброе утро Чего не спишь?», — недолго думая, строчит ему Уоррен и шумно вздыхает, прибирая на столе после вчерашней писанины. Когда-то ему придется это сделать.

«Я еще не ложился».

«Серьезно? Почему?».

«Ну, у меня, типа, бессонница Больше поражает, как ты встаешь в такую рань».

«Я не настолько мощный, чувак Обычно я встаю позже Просто кошмары полночи мучали Теперь не могу уснуть».

«Интересно, чего тебе там приснилось, что ты настолько испугался».

«Кто сказал, что я испугался?», — Нейтан что, пытается его поддеть? Какая глупость. Ему же не пять.

«Моя интуиция И с ней лучше не спорить».

      Грэхем усмехается, откладывая стопку тетрадей на угол стола и качая головой на пришедшее от Прескотта сообщение. Почему-то Уоррену казалось — уж что-что, а спорить Нейтан явно любил. У него это было на лице написано. «Мне снилась психиатрическая больница Знаешь, такая старая-старая, из века 19, может И всякие мерзотные процедуры типа кровоиспускания и электрошока Не то, чтобы я испугался... Просто очень неприятная херня».

«Хм Интересно».

      Интересно? Чего в этом интересного? Грэхем снова вздыхает, сворачивая окно с диалогом. Прескотт был поразительным собеседником, парень даже бы сказал — уникальным в своем роде. Но продолжать бессмысленный разговор Уоррену больше не хотелось; по крайней мере, потому что по переписке Нейтан выражался более емко и сухо, либо чего-то недоговаривал, ну и потому что его ждало еще очень много работы — как с собственными текстами, так и чертовой курсовой, за которую так пеклась его мать.       Каково же было его удивление, когда спустя несколько часов он наткнулся на выложенный у Прескотта в художественном блоге (который тот умудрился выискать через профиль Джастина и самого Нейтана посредством своих уникальных навыков интернетовского сталкерничества) спойлер на новую работу. Она казалась ему настолько смутно знакомой, что вызывала тревожное чувство дежавю, неприятно колющее где-то под ложечкой. Ведь на ней было изображено очень похожее, едва не скопированное здание больницы из его полуночных кошмаров. Вот теперь и ему стало интересно.