Чего страшится волк?

      Тренировка шла уже второй час, и Олег, и Лера настолько были поглощены ею, что даже и не заметили, как солнечный, ясный летний день сменился практически ночью: небо заволокло черными тучами, а город из разноцветного стал серым от потоков мощнейшего ливня. Лишь когда сверкнуло совсем рядом, практически ослепив, несмотря на то, что в зале и так было достаточно светло от ярких люминесцентных ламп, а потом громыхнуло так, что заложило уши, Лера осознала, что началась гроза. Буря.              Впрочем, лишь глянув в сторону окна, хмыкнув, поджав привычно губы — опять забыла зонт, и если дождь не кончится — вымокнет до нитки, — Лера сделала очередной выпад в сторону наставника. Ничто не будет достаточным поводом филонить, даже, наверное, ее собственная смерть, Разумовский бы точно так сказал, если бы тут был, и то, что он на сей раз отсутствовал, не гарантия от нотаций, ведь он мог — и наверняка так делал — наблюдать за ними по камерам сейчас, просто пока молчал. Леру, кстати, еще с первого занятия интересовало, зачем Сергей таскался с ними, ведь сам он почти не уделял время спорту, по крайней мере, гораздо меньше, чем они с Олегом, тренировался, а чаще просто сидел, уткнувшись в ноутбук, или пялился на них, спаррингующихся или изучающих новые приемы. Не доверяет? Кому? Ей? Или Олегу? Так вот, гроза не повод…              — Ранен! — размышления были прерваны точным попаданием макета Лериного ножа — хорошо, что макета, — в руку наставника. Олег даже не попытался защититься, замер, словно очередная сверкнувшая молния попала прямиком в него, и только тогда Лера осознала, что что-то не так. — Олег?.. — неуверенно протянула она, пытаясь в темных, почти черных сейчас глазах мужчины, что смотрел в одну точку где-то за ее плечом, найти какое-то объяснение его странной реакции.              Минута, две… Время тянулось чертовски медленно, а Лера боялась даже сделать глубокий вдох, не то чтобы пошевелиться, ведь рядом с ней был не просто тренер, а безжалостный убийца, пособник террориста, человек, у которого она и ее семья фактически находились в заложниках, наверняка страдающий от всяких разных последствий всего, что с ним было, и потому неизвестно, что сейчас могло произойти, его реакция могла быть началом чего угодно: срыва, агрессии, нападения. А ведь он мог расправиться с ней в два счета просто потому что. Мог, что бы там она ни думала насчет своей отличной физической формы и боевой подготовки, и какие бы у Олега ни были серьезные травмы, просто как цыпленку свернуть ей шею за доли секунды.              — Прости, — Олег отмер так же внезапно, как и застыл, задышал шумно, быстро, с какими-то жуткими хрипами, вырывающимися из легких. Потом криво улыбнулся, глядя на ее дрожащую руку, в которой она все еще сжимала деревянный нож, торопливо, пошатываясь, словно от жуткой усталости, отошел в сторону, к столу, на котором стояли несколько бутылочек минералки, практически содрал крышку с одной, начал жадно пить. Кадык дергался, вода текла по подбородку, капала на мокрую от пота борцовку. Лера видела, как у наставника руки ходят ходуном. Но, кажется, он был не агрессивен, а…              — Олег? — она осторожно приблизилась, предусмотрительно сунув нож — пусть деревянный и тупой, но все же, — в стойку чуть поодаль, вновь заглянула мужчине в лицо: глаза Олега были закрыты, но она видела, как бегали они под веками, губы что-то беззвучно шептали, Лера не в силах была разобрать, что именно, руки стискивали бутылку так, что побелели пальцы. За окном опять громыхнуло, сверкнуло, и Олег вздрогнул, а потом замер опять, застыл. И Лера все поняла. — Это что у тебя, флешбэки? Из-за войны, да? У тебя есть таблетки или?.. Олег! — она мало что смыслила в психологии, тем более, такой, но врач в ней был сильнее инстинкта самосохранения, хотя она знала, на что способен человек с ПТСР и… Лера осторожно коснулась плеча мужчины, потом робко его сжала. — Олег, все хорошо, мы в зале, все в порядке. Это просто гроза… — что говорить — никакого понятия, впрочем, долго придумывать не пришлось: Олег отмер опять, посмотрел на ее руку на своем плече удивленно, потом вновь криво улыбнулся и стал привычным, хоть и чуть более бледным Олегом:              — Это не ПТСР. Это просто… Я просто боюсь грозы, — он замолчал, вновь сделал глоток воды и уверенным, упругим уже шагом направился в центр зала, показывая всем своим видом, что разговор окончен. Но Лера…              Она не могла так просто оставить этого. Почему? Да потому что! Она метнулась следом, покосилась на огромные окна, за которыми все еще бушевала непогода, и встала между Олегом и окном, демонстративно сложив руки на груди, правда, что именно должна была демонстрировать ее поза, и чего Лера хотела добиться, она не могла бы сказать и сама.              — Что? — Олег приподнял бровь совершенно Сережиным каким-то манером, вызвав у Леры мимолетный приступ паники: Разумовского она боялась куда больше, чем Олега, которого просто опасалась как более физически сильного, и вновь улыбнулся. — Думаешь, я ничего не боюсь? Нет, Валер. Боюсь. И очень банальных вещей, вот грозы, к примеру. И вовсе не потому, что она является, как ты сказала, флешбэком, а просто так, с детства. Причины нет, просто иррациональный страх. Хотя я прекрасно понимаю, что тут мне ничего не угрожает, все же иногда… накрывает, — он усмехнулся и пошел к стенду за ножами, уже никакого внимания не обращая будто бы на всполохи и грохот с улицы.              Лера почувствовала себя дурой, но в то же время была чрезвычайно довольна тем, что умудрилась вызвать наставника хоть на слабую откровенность, до этого он не шел ни на какой кроме «тренер-ученица и только» контакт, и надо было, наверное, остановиться, не рвать эту тонкую, невидимую нить доверия, но она не могла пересилить себя и потому спросила, так и не меняя ни позы, ни места:              — А чего еще? И чего больше всего?.. — и осеклась, понимая, что вот сейчас, наверное, перешла допустимую грань, выбрала кредит доверия и все такое прочее, и прилетит ей по первое число. И если Олег ее просто «по головке не погладит», то Разумовский…              Олег вновь замер, но уже как-то обычно, потом выдернул ножи из стойки, обернулся, повел плечами, нахмурился — Лера давно замечала, что правая рука к концу их тренировок у Олега почти не двигается — и, вместо того, чтобы направиться к ней, пошел вновь к столу. Опустился как-то устало на стул, на котором обычно восседал, словно птица, забравшись с ногами, Сергей, потер висок:              — Многого, Валер. Змей и прочих ядовитых гадов, оружия в неумелых руках, болезней всяких нехороших, вроде рака или СПИДа. Войны. Но в глобальном смысле, боев и всего этого я не боюсь, хотя хорошо знаю, что это такое, — он замолчал, но Лера придержала свою реплику при себе, понимая, что это не конец, Олег вновь сделал глоток воды. — Но это, наверное, нормальные страхи. Или не страхи даже, а… просто здравый смысл. А чего я боюсь по-настоящему… Даже и не знаю. Ничего?..              Лера заметила, как дрогнул уголок его губ, похоже, последняя фраза была ложью, но она четко осознавала, что уличать в обмане сейчас нельзя, и как бы ей ни хотелось продолжить вызывать наставника на настоящую откровенность, надавив на него посильнее, лишь сама поделилась своими страхами, даже раньше, чем Олег поинтересовался ими. А может, ему было это совсем неважно?..              — И я — многого. Тоже змей. И темноты. И… войны. И голода. И болезней. И нищеты. Еще ужасно боюсь, что с моими что-то случится. И что они умереть могут. Или что меня поймают. Нас. И… — список можно было продолжать бесконечно, и ее начало накрывать чем-то нехорошим, потому она оборвала сама себя и, тряхнув волосами, закончила разговор, чтобы еще больше не погрузиться в мрачные мысли. — Занимаемся дальше?              Олег, похоже, был тоже рад, что она перевела тему. Кивнул, встал, подкинул нож и с новой силой принялся тренировать — унижать — ее. Гроза все гремела, но они уже не обращали на нее никакого внимания, глупо бояться того, что за окном, когда имеешь куда более весомые причины для страха: злого Разумовского, что явно сейчас следил за ними, Лера видела, как горит красным огонек камеры под потолком. И того, что ждало их совсем скоро: уже не разборки с местными гопниками, а дело посерьезнее.       

***

      Лера ушла, когда кончился дождь. И Олегу было тоже пора, уже часовая стрелка давно пересекла отметку «девять», но он медлил, тянул время. Для чего? Вряд ли он сам знал. Не было причин не идти домой. Даже наоборот, был повод туда поспешить, но, едва передвигая ноги, и на сей раз не усталость, накрывающая теперь с головой после обычных даже тренировок, была тому причиной, Олег прошел в душевую, не спеша принял душ, долго пялился на свое отражение, будто рассчитывая найти в нем что-то новое и очень важное. Потом медленно, словно паралитик, одевался, выключал свет, запирал дверь…              За рулем любимого джипа он вновь завис, глядя через капли, покрывающие лобовое стекло, на размытый, словно акварельный, умытый ливнем город. Мысли вернулись к разговору с Лерой. Страхи… Он усмехнулся краешком рта. Чего он боится больше всего? Лере он наговорил всякого, объяснимого, логичного: про змей, войну, оружие. И даже не соврал, все было и правда так.              Змей он начал бояться после того, как степная гадина укусила одного из его бойцов в переходе через пустыню. Умирал паренек долго и мучительно, бредя, кусая в кровь губы и чуть не отхватывая себе язык, задыхаясь и раз за разом выблевывая сначала обед, потом желчь, а потом — кровь. И они ничем не могли ему помочь, даже просто пристрелить: патроны кончились, а полоснуть ножом по горлу того, с кем ты делил кров, воду и стол, не поднималась рука. А ведь это было бы милосердием… Только они, как оказалось, не были на него способны! Олег со злобой ударил по рулю, и машина обиженно рявкнула.              — Прости, малышка, — столько лет прошло, а до сих пор накрывает, Олег погладил приборную панель, проследил взглядом за каплей, покатившейся по стеклу — опять начался дождь — и закрыл глаза. Змей, да, и прочих ядовитых тварей. Чего еще? Он сказал про оружие в чужих руках…              Стычки никогда не пугали его, даже в детстве, когда остальные мялись, боясь ударить противника, действовали исподтишка, он бил сразу и без сомнений, открыто. Конечно, только тех, кто того заслуживал: кто обижал слабых, кто говорил гадости, кто совершал другие подлости. И потом, когда у него появился сначала первый нож, потом — первый автомат — в армии, конечно же, — и после уже первый, личный пистолет, он не боялся взять оружие в руки. Не боялся использовать, не боялся, что причинит кому-то вред, кому-то не тому, кому следовало, умел себя и свое тело контролировать. А вот страх к оружию в чужих руках, он пришел. И не из-за Разумовского, хотя видеть дуло пистолета, направленного в лицо, пистолета, находящегося в дрожащих руках дорогого человека, отчего-то жаждущего тебя убить, было жутко. И летящие пули... Разве можно увидеть полет пули, если не в замедленной съемке? Это доли секунды, но Олег умудрился заметить их. Все пять...              Мысль об этом отозвалась ноющей болью в давно зарубцевавшихся шрамах, Олег потер плечо, покусал губу. Так вот, дело было не в Сереже, он начал бояться оружия не в тех руках гораздо раньше: в армии, будучи «черепом» увидел тела пятерых расстрелянных солдат, своих сослуживцев. Молоденький «дух», после присяги не прошло и месяца, то ли не выдержал тягот армейской жизни, то ли был изначально «бракованным», как говаривали, но в один день, каким-то образом добыв заряженный автомат, просто зашел в казарму и... Олега, как и остальных, тогда трясло несколько дней. А видеть оружие в руках молодняка они боялись еще очень долго, присматривались к «духам», даже к «слонам». И до сих пор Олега иногда корежило, когда он видел нож или пистолет у кого-нибудь, кто едва ли был готов с ним обращаться как следует. И у Сережи, но уже по другой причине.              Громыхнуло. Олег распахнул глаза, покрутил головой — неужели опять гроза? Нет, всего лишь мусоровоз, дворник-таджик подкатывал баки к огромной лапе-хваталке, что подтягивала добычу к своей широко раззявленной пасти и сыпала яркую «пищу» в жадное нутро. Олег вновь зажмурился. Гроза…              Грозы он и правда боялся еще в детстве. Иррационально, как он честно признался Лере. Зажимался, прятался под стол или в шкаф, трясся, даже если рядом были родители, пусть и по сотому разу слыша от отца, что это неопасно, что они под защитой дома, что гром не убивает, что это просто столкнулись две тучки. Будто уже тогда он знал, что эти «просто тучки» сотворят с ним и его семьей такую подлость: родители попали в грозу, водителя встречной машины, огромного грузовика, ослепила молния, и... И мать, и отец погибли мгновенно. Олег перестал бояться гроз, в этом Макаровой он соврал, но все же с тех пор, когда лишился семьи и всей прошлой жизни, иногда замирал, едва слышал гром. Может, Лера была права, и это правда ПТСР?..              Олег скривился, отмер, повел плечами — все затекло, — повернул ключ в замке, включил дворники, те медленно начали свой забег, чуть поскрипывая, достал из подстаканника у ручника сигареты, зажигалку, прикурил. Надо бы бросать, и так организм ни к черту, но… Вот, кстати, еще: он когда-то боялся серьезно заболеть, получить контузию или травму, потерять форму. А теперь, когда он словно сломанная и заново собранная кукла, этот страх ушел. Но оно и понятно: чего бояться, если все уже случилось. Горькая усмешка смешалась с горечью табака, Олег слизнул ее с губ, глотнул побольше дыма. Черт возьми, он даже умереть теперь не боится! Ведь бывал на грани и не раз, и не два, так, что стало уже привычно. И даже как-то все равно, словно к нему возможная смерть не имела никакого отношения. Так чего он тогда боится на самом деле?..              Из мыслей вырвало тихое жужжание откуда-то из куртки. Телефон! Олег полез в карман, неловко, в левый левой же рукой, чуть не обжегся сигаретой — пепел сыпанул прямо на кисть, — зашипел, отряхиваясь. Да где же он?! Телефон перестал жужжать, когда Олег наконец вытащил его. Пропущенный вызов. Не надо быть провидцем, чтобы знать, чей он — Сережин: больше этот номер никто не знал. Олег тут же нажал на кнопку, чтобы перезвонить и теперь слушал долгие, равнодушные гудки. Разумовский был как всегда в своем репертуаре: если ему не отвечали с первого раза, он переставал брать трубку в принципе. То, что это было ужасно глупо да и опасно, мало ли по какой причине Олег или Лера, единственные Сережины в последнее время собеседники, не брали трубку, вдруг с ними что-то случилось, или с самим Сережей, Олег Сереже не говорил, не хотел скандала, но бесило это страшно.              — Да ответь ты! — Олег рявкнул, словно мог вот так вот повлиять на Разумовского, но увы, ответом был лишь холодный голос робота, оповещавший о возможности оставить голосовое сообщение. — Идиот...              Швырнув телефон туда, откуда только что достал сигареты, Олег вновь вернулся к своим размышлениям. Гроза, змеи, оружие. Война, да. Как он сказал? «В глобальном смысле». А еще?.. Голос Леры зазвенел в голове: «Еще ужасно боюсь, что с моими что-то случится». Олег с шумом втянул в себя воздух: вот оно. Он тоже боялся, что что-то случится с «его», он очень боялся за Сережу. Что он опять слетит с катушек, что может навредить себе — и именно поэтому он страшился ножа в руках Разумовского, потому что тот мог навредить себе, а не Валерии или кому-то другому, — что он попадет опять в тюрьму, и Олег не сможет его вытащить. Еще больше он боялся, что Сережа может пострадать или… Нет, об этом думать не хотелось, нельзя было даже. Думать о смерти — притягивать ее, а этого Олег не хотел! Хотя Сережиной смерти он, наверное, не боялся, ведь если Сережа умрет, Олег, если к тому времени останется жив, тут же уйдет за ним следом, потому что к чему ему все без Сережи. А своей смерти, как он уже понял, он не страшится. Но это все же было не то, не тот страх-страх, что заставляет желудок сжиматься, сердце — замирать, а руки — холодеть. Тогда что?..              Телефон вновь завибрировал. Олег схватил его, торопливо нажал на ответ, поморщился, услышав звонкий громкий резкий голос в динамике:              — Ну и какого черта ты торчишь на парковке уже битых полчаса, если тренировка закончилась час назад, а? Простудиться хочешь? Еще и куришь опять!              Олег почувствовал, как вся тяжесть, что навалилась после грозы, разговора с Лерой и собственных размышлений, куда-то медленно испаряется, усмехнулся, переключил передачу и медленно отрулил от тротуара:              — Ты что, поставил на меня маячок? — это не удивляло, если честно, скорее умиляло. — Откуда знаешь, где я и что делаю?              — Пфф… — Сережа выдохнул в трубку. — Ты меня недооцениваешь: я отслеживаю твой телефон, машину и... Веду тебя по камерам, одна, кстати, смотрела прямо на тебя. Ты вообще помнишь, что обещал? — в голосе послышались истеричные нотки, и Олег торопливо принялся заверять Сережу, что все помнит:              — Конечно. Привезти тебе тортик из пекарни на Садовой и поджарить твои любимые стейки, — улыбка сама расплывалась на лице, а плечи расслаблялись, и боль в натруженных мышцах уходила. — Я уже еду… — зачем-то добавил он, хотя прекрасно знал и без признаний Сережи, что тот сейчас торчит перед мониторами и явно отслеживает движение автомобиля. Беспокоится? За Олега или за тортик, пекарня ведь закроется через двадцать минут?              — Я жду тебя. Приезжай скорее, — Сережа зазвучал тихо, глухо, как-то мягко, и эта мягкость окончательно добила Олега, он прибавил газу, сбросив звонок. Минут через восемь, хотя обычно этот путь занимал не меньше пятнадцати, он уже вновь садился в машину, осторожно держа в руках коробку с тортом. Мясо для стейков, купленное с утра, отлеживалось в холодильнике, там же охлаждалось и любимое Разумовским вино. А в гостиной Олега ждал загруженный на огромный телевизор, больше напоминающий маленький киноэкран, новый концептуальный фильм, который Сережа хотел посмотреть именно с ним, потому что «я хочу обсудить это с тобой, Олег, а не на глупом форуме!», пусть и зная прекрасно, что Олег задремлет на середине.              Машина ткнулась носом в поребрик, затихла, когда заглох мотор. Проверив, забрал ли он сигареты, телефон, и уже взяв коробку с десертом, Олег вновь замер, как раньше, словно пораженный молнией: до него наконец дошло, что же является его главным страхом. И это открытие, нет, оно не было неожиданным, Олег и так это всегда знал, просто сейчас… кольнуло. В самое сердце и в каждый шрам и отдалось пульсацией в висках.              — Больше всего я боюсь, что стану ему не нужен. Что он скажет, что... — слова в тишине автомобиля, даже сказанные слабым шепотом, прозвучали слишком громко, напугали Олега, он вздрогнул, замолчал, едва удержавшись, чтобы не закрыть рот рукой, как ребенок. Словно эти вылетевшие слова могли превратиться в правду, в кошмар. Ужас сковал все тело, перед глазами замелькали картинки одинокой, пустой жизни и… смерти. Заныло совсем не фантомно, а очень даже реально в груди, замерло дыхание. Олег заставил себя протолкнуть воздух в легкие, потом, как учил его врач в Венеции, собиравший его по кускам, выдохнул на четыре счета, вновь вдохнул. Поднял взгляд на дом: там, на пятом этаже, горели два окна — гостиная и кухня. В окне гостиной маячил темный силуэт, его было видно через хоть и плотные, но все же не непроницаемые шторы. Ждал, Сережа его ждал. Все было нормально, никаких ужасов, ничего не случилось. Все было хорошо.              Телефон разразился жужжанием вновь, громко, настойчиво, Олег улыбнулся, отмер, выскочил из машины и стремительно пошел к парадной. Пока его страх не стал реальностью, надо все же поджарить стейки и отдать Разумовскому его торт. И завтра потренировать Леру. А потом, в выходные, переломать кости парочке человек. И организовать теракт. И, если будет нужно, поджечь Питер. И сорваться в Мексику, чтобы ограбить казино, и выкрасть любимого пленника из рук древнего бога. Все что угодно Олег готов сделать, если Сережа попросит, да даже если и не попросит, но ему будет нужно, потому что главный страх Олега — стать Сереже никем. Не быть его пособником, подельником, слугой, другом, любовником. Любимым?.. Стать не необходимым.              Что это? Любовь? Привычка? Стокгольмский синдром, как ляпнул один из их врагов? Глупость? Олег, может быть, подумает об этом на досуге, — сегодня ему понравилось копаться в себе, — но не сейчас, потом, после, когда он подержит Сережу в объятиях, вдохнет его запах, почувствует его тепло. Поцелует, получит ласку в ответ. Убедится, что от него еще пока не отказываются. Не сегодня.