Becoming Whole

      Единственная работающая средняя школа пустует. Уроки закончились, Дахе курит у входа. Воздух сырой — она невольно передёргивает плечами, чувствуя лёгкую дрожь. Её волосы собраны в низкий хвост. Она в длинной юбке и бордовой рубашке, которая ярким пятном выделяется на фоне белых стен, угасающей зелени, серых плит. Машина останавливается напротив ворот. Дахе торопливо залезает внутрь, наконец-таки оказываясь в тепле.       — За продуктами надо, — говорит, выбрасывая окурок на проезжую часть перед тем, как захлопнуть дверь. Пока возится, не замечает, что Чеён молчит. Замечая, всматривается в её лицо. — Что такое?       Чеён постукивает пальцами по рулю. Её волосы уже почти совсем белые. Цвет грязный, неопрятный. Кончики растрёпанных косичек едва отливают розовым. Она говорит коротко:       — Звонила Соён.       — Так.       — К ней приходили Чхве Джису и, — беглый взгляд, — Джуён.       Запуская пальцы в волосы, Дахе закрывает глаза. Медленное, неспешное движение заканчивается массированием собственного затылка. Она повторяет:       — Так.       — Соён считает, что они что-то вынюхивают.       Однополосная дорога, высокий забор у соседнего жилого дома, высокий забор у единственной работающей средней школы. Двигаться здесь получается всегда только в одну сторону. Дахе помнит, как папа возил её сюда, совсем маленькую, на своём мотоцикле. Том самом, который она продала. Том самом, из-за которого умер несколько лет назад молодой парень.       — Она-то ладно, мы этого ожидали. Но Джуён что с ней забыл? — Дахе не спрашивает Чеён. Ей просто нужно выпустить мысль на волю. — Что он за человек такой?       — Я думаю, что она напоминает ему, — Чеён сжимает руль пальцами. Морщится. Подбирает слова: — Он ведь не знает ничего другого. Его единственной целью до этого была… защита. Её защита.       Дахе прекрасно понимает, что Чеён имеет в виду. Раздражение закипает в ней, точно чайник. Вот-вот засвистит.       — Так у него, типа, не закрытый гештальт? — выходит резко, претензией. — Надо спасти хоть кого-нибудь? Это ты пытаешься мне сказать?       — Я не знаю! — Чеён повышает голос. — И не надо срываться на мне только потому, что он напоминает тебе тебя в его возрасте!       Дахе чувствует, как где-то немного ниже глаза дёргается мышца. Она машинально поднимает к лицу ладонь и мягко массирует щёку. Чеён дуется, как когда ей было четырнадцать, и Дахе не разрешила ей идти на ночёвку к подружкам из того дерьмового района. Ей уже стыдно, Дахе знает это.       — Это было некрасиво, Чеён.       Она сглатывает. Наконец говорит:       — Я знаю.       — Даже если ты и права, это грязный приём.       — Я знаю, — Чеён резко на неё смотрит. Кривится её рот, глаза широко распахнуты, брови вздёрнуты. — Но разве ты не видишь, что происходит? Если ты и дальше продолжишь тащить это на себе в одиночку, пострадает ещё кто-нибудь. Как минимум, эти двое.       Дахе поворачивается к Чеён всем телом настолько, насколько позволяет машина. Говорит спокойно:       — Чеён, — она здесь взрослая. Она должна вести себя соответственно. Внутри становится противно — кажется, повернись она к зеркалу, увидела б похожее на своё, только более старое, лицо. — Мы это обсуждали. Я не позволю тебе вмешиваться. Ты же знаешь, что случилось, — Дахе сдавливает горло. Разбитый мотоцикл. Сбежавший парень. Трагедия семьи Чхве. Её отец, — со всеми, кто к этому относился. Я обещала, что я ни за что на свете не стану вмешивать тебя.       Большие тёмные глаза наполняются влагой. Чеён смаргивает, быстро вытирает щеку, шмыгает носом, отворачивается к дороге. Трогаясь, бросает короткое, злобное, горькое:       — На твои похороны я не приду.       Говорить дальше нет смысла. Дахе отворачивается к окну. Ей нужно подумать, что делать с Джуёном. Разбивающиеся о стекло мелкие капли, собираясь в капли побольше, медленно стекают вниз. Дахе прослеживает оставляемые ими дорожки пальцем — они напоминают ей конденсат на холодной бутылке пива. Ей хочется выпить.

***

      Джэхён уже переодевшийся. В джинсах, бейсболке козырьком назад, знакомом анораке. Держится за свой велик. Небо над ними всё такое же пасмурное. Наверное, Джуёну следовало бы извиниться. Он подходит ближе, но останавливается на расстоянии вытянутой руки.       — Слушай, — Джэхён нарушает молчание первым. — Мне не в кайф с тобой ссориться. Я, типа, давно уже не чувствовал себя нормально, когда я с кем-то.       Джуён скучал по его настоящему голосу.       — Да. Я тоже.       — И мне нравится проводить с тобой время.       — Да, мне тоже.       Джэхён на него смотрит. Ждёт. Он вытянется, станет с Джуёна ростом. В этих кроссовках он и так — почти. Довольно сильный, подкачанный, но всё ещё — просто подросток. Пусть и приятный, но всё ещё ощутимо младший. Пусть и понимающий его, но всё ещё не знавший жизни.       — Ну так и? — Джэхёну не хватает терпения.       — Я не знаю, что ты хочешь услышать.       Джэхён вскидывает голову, морщится. На выдохе — «да блять». Лес позади него, мрачный и молчаливый, раскачивается под напором порывов ветра. Джэхён — красное пятно между белыми высокими заборами, на фоне угольного асфальта и тёмного, зелёного хвойника.       — Что ты мне поверишь!       Камень преткновения. Блондинка в белой спортивной куртке. Пустующая у окна парта через проход.       — Рюджин.       — Да, — смотрит в глаза. Выжидающе. Серьёзно.       — Я не понимаю, чего именно ты от меня хочешь.       Джэхён прикладывает руку ко лбу. Бесится, но не злится.       — Чтобы ты понял, что это куда менее удивительно, чем ты думаешь. И куда более ожидаемо, чем Джису кажется.       Джуён смотрит на него внимательно. Слёзы Джису, тон девчонки из библиотеки, позиция Дахе. «Это не удивительно» — снова и снова. Пренебрежение. Безразличие. Равнодушие. Джуён ощущает её — знакомую, поднимающуюся к его груди волну. И, впервые за долгое время, она не имеет ничего общего с его жизнью.       — То есть, тебе плевать, что с ней стало? — эта волна — она чувствуется в его голосе. В звенящих нотках, которые он не может контролировать. В повышенном тоне.       — Она была здесь несчастлива, — давит.       — То есть, тебе плевать, — тембр становится ниже. Ближе к чему-то опасному. Злому иначе, неприятно, таргетированно — и всё из-за Джэхёна.       Жестокость и бессердечие. Джису права, Джуён видит это. Джэхён выругивается. Морщится, разочарованный.       — Знаешь, что. Плевать. Похер. Делай, что хочешь, — он хватает велик крепче, усаживается на него. — Только вот когда Джису себя совсем измотает и ей так херово будет, что придётся её снова диспансеризировать — виноват в этом будешь только ты.       — О чём ты, — Джуён полуспрашивает, но Джэхён игнорирует. Отталкиваясь, быстро проезжает мимо. Даже не глядя. — О чём ты, Джэхён?       Джуён повторяет вопрос ещё раз — в его спину. Это раздражает. Даже Эрик не позволяет себе такой херни. Поведение Эрика на его фоне выглядит, как поведение взрослого, осознанного человека. Джуён смотрит вслед удаляющемуся велосипедисту. Хочется что-то ударить. Желание, пробивающееся сквозь лекарства, давит на его голову. Ему нужно поспать. Эрик учит историю и ест сухарики с сыром. Травмированная нога покоится на подушках, вокруг него заметны крошки. Он держит книгу высоко над лицом. Когда Джуён заходит в комнату — замирает.       — Только кровать вытряси потом, — Джуён бросает рюкзак на пол. Его телефон вибрирует.       Сообщение от Хёнджина — фотография. Его рука с брелоком. Ян Сонбэ времён увольнения, с подписью «утро понедельника». Джуён улыбается. Старая, не такая уж и смешная шутка. Хёнджин печатает. Прекращает. Печатает снова.

      «Купил. Отдам, когда приедешь.»       Джуён отправляет короткое сообщение в ответ. Блокирует телефон, смотрит в окно. Когда он уезжал, Хёнджин уже начал отращивать волосы. Он хотел попробовать что-то новое. Новый напиток, новая стрижка, новые друзья. Двигаться вперёд — естественно. Джуён открывает их переписку снова, печатает несколько слов, смотрит на фотографию улыбающегося парня. Старую, которую, вроде как, сделала его мама. Может быть, то, что он хочет сказать — лучшее, что он может сделать.       Сонную, застывшую тишину неуютного здания разрезает трель. Громкая, раздающаяся откуда-то снизу — звонок в дверь. Джуён замечает, как напрягается Эрик. Тут же садится, смотрит на него. Джуён оставляет телефон на столе и спускается вниз. В коридоре мрачно, как и всегда. За стеклянной дверью — мужчина. Обе его ладони на стекле, голова опущена вниз, лицо скрывают слегка слипшиеся тёмные волосы. Он ниже Джуёна, но он очевидно спортивно сложенный — под джинсовой курткой с утеплителем рубашке не достаёт нескольких пуговиц, и Джуён видит подкачанные грудные мышцы. И он старше. Когда поднимает голову — смотрит на Джуёна слегка мутным взглядом. На одной из худых щёк заметен сходящий синяк, нижняя губа была разбита пару дней назад. Он смотрит на Джуёна слегка исподлобья. Не мигает. Склоняет на бок голову. Скрипит половица. Взгляд, направленный на него, быстро двигается. Джуён делает шаг, мешая, закрывая обзор. Он говорит, не прекращая смотреть на пьяного мужика у двери:       — Эрик, иди обратно в комнату, — спокойно, предупреждающе.       — Но, — хочет протестовать.       — Иди в комнату, я сказал.       В нём есть что-то привлекательное, но, в то же время, что-то неприятное. Джуён видал таких дома. Ему нужно быть начеку.       — Чего надо? — спрашивает, не открывая дверь.       По лицу незнакомца расползается улыбка. Он коротко, низко смеётся. Нет, не смеётся. Насмехается. Весь в чёрном, побитый, пьяный, грязный.       — Мне надо с ней перетереть кое-что, — он прислоняется к стеклу лбом. — Ну же, малец, впусти меня.       У Джуёна на руках покалеченный подросток. Ебучая взрослая где-то шляется, и это очевидно к ней — с кем поведёшься. Джуён медленно качает головой. Насмешка-улыбка медленно сползает, превращаясь в гримасу. Раздражение.       — Да ладно тебе, я просто подожду её на кухне. Тут ветер, знаешь ли. Хо…лод…но, — он выдыхает на стекло двери, и, потом, оторвав одну руку от стеклянной поверхности, на запотевшем стекле рисует унылую мёртвую рожицу.       Джуён вдруг понимает, кого этот человек ему напоминает. Тёмные глаза, что пялились на него из глубины машины с открытыми окнами. Безмолвный лес, тихий дом. Он снова и снова оказывается в одинаковых ситуациях. Как будто бы ходит по кругу. Никак не усвоит урок. По стеклу двери ударяют кулаком.       — Впусти меня, блять! Ты кто такой вообще нахуй!       Джуён чувствует прилив ответной агрессии.       — Ты подраться хочешь?       — А ты думаешь, я тебя не уложу? — Джуён наконец узнаёт его голос. Тот, что рассказывал о песне. О любви и циклах.       Джуён всё ещё в школьной рубашке и светлых штанах в тёмном коридоре. Стоящий напротив него в тёмных грязных шмотках, на светлой улице, выпрямляется. Ниже, да. Но — возможно опытней. Или сильней.       Джуёна это не волнует.       — Вижу, у тебя побои сходят. Это твой аксессуар? Тебе заново ебало начистить? — он чувствует, как его рот растягивается в улыбке, как шире открываются его глаза.       — Ты из-за двери на меня тявкаешь, малец. Выйди, и я покажу тебе, что стало с другим мудаком.       — Сейчас здесь из мудаков только ты.       На него смотрят. Смотрят. Хмыкают. Он делает несколько шагов назад — судя по тому, что он смог спуститься спиной, он куда трезвее, чем Джуён предполагал. А потом Джуён видит, что он делает. Дурацкий жук-пепельница, один из тех, что по всему дому, в его руке. Он вытрясает окурки в траву и замахивается, Джуён успевает сделать шаг назад — грохот, звон, расползшиеся по стеклу трещины.       — ОТКРЫВАЙ, БЛЯТЬ! — рявкает.       Он один — это не как тогда, ему не нужно защищать одного человека от пятерых. Здесь всего-то пьяноватый мужик и Эрик. Он запросто справится. Секундное ощущение неправильности — домашние тапки в мокрой траве — перекрывается болевым, когда его кулак врезается в вовремя подставленный, закрывающий лицо локоть. Ему метят в солнечное сплетение, точным, быстрым движением, но Джуён уворачивается, следом делая шаг назад, укрепляя стойку и метя в подбородок. В этот раз — попадает. Пьяный мужик отшатывается, но не падает — вместо этого смотрит на него с яростью, прежде чем резко крутануться, подняв вверх ногу, практически задевая подошвой берцев его лицо, заставляя снова отшатнуться. Он занимался борьбой — Джуён понимает. Если он не будет осторожен, то всё повторится. Он хватает пьяного мужика за шиворот, хочет ударить его коленом в живот до того, как тот успеет вывернуться, когда калится лязгает со всей силы, и женский, злой голос орёт:       — КАКОГО ХЕРА?       Отвлекаясь, Джуён видит Дахе и стоящую позади неё Чеён. Испуганную. И, следом, получает в челюсть от выкрутившегося пьянчуги.       — Баром, блять! — Дахе оказывается рядом с ними за два больших шага, пихает Джуёна, держащегося за щеку, ощущающего во рту привкус крови. Она смотрит на него: — Ты совсем охуел, детей пиздить?       — Да какой он, блять, ребёнок! — заведённый, рвётся снова Джуёну врезать, но Дахе даёт ему звонкую, смачную пощёчину.       — Он младше тебя на пятнадцать лет, идиотина!       — Никакой я не ребёнок! — возникает Джуён.       — А ты вообще пасть свою закрой! В дом пошёл!       Чеён хватает его за предплечье и тянет:       — Джуён-а, прошу, пойдём внутрь. Ёнджэ плачет.       В дверном проёме, обнимающий себя за плечи. Маленький. Дрожит.       — Да я ж сказал тебе внутри остаться, ещё не хватало тебе стекла в пятках, иди обратно.       — Кровь, — Эрик кивает на его рот, — у тебя.       — Эй, ну, — по его лицу текут слёзы, Чеён тянется, обнимает, заставляет положить голову на своё плечо. — Тише, ты в безопасности. Спасибо, что позвонил.       Дахе тыкает пьяного мужика пальцем в грудь и говорит что-то тихо, сжав зубы. Джуён чувствует злорадство — не такой уж он и смелый, раз голову повесил и слушает, как провинившийся пёс. Джуён сплёвывает в траву слюну вперемешку с кровью и заходит в здание. Эрик, Чеён заходят за ним следом.

***

      Дахе смотрит на плетущегося, пошатывающегося бывшего. Убедившись, что он не собирается останавливаться и возвращаться, закрывает калитку на замок, прежде чем загнать машину, запереть ворота.       Она останавливается возле двери. Разбитое стекло, разбитая пепельница. Дахе присаживается на корточки и закуривает. Из дома слышны голоса. Чеён занимается побитым Джуёном. Дахе не знает, на кого злится больше. Но злость эта — она кипит, как вода в кастрюле. Или как молоко, которое в любой момент готово сбежать, полившись через край, если конфорку не выключить вовремя. Мало ей бед, чтоб его. Она стряхивает пепел на дорожку — всё равно подметать теперь.       На кухне горит свет, Джуён прикладывает замороженный пакет гороха к щеке, Дахе останавливается в проходе и говорит:       — Чеён, на минутку.       Они выходят на улицу. Дахе на Чеён смотрит. Она ведь уже водит машину. Работает, оплачивает часть счетов за дом. Она соображает, что делает. Она выросла.       — Он на таблетках сейчас вообще или нет? — Чеён отводит взгляд в сторону. Не удивительно то, что они поддерживают контакт. Дахе волнует не это. — Естественно нет. Так для чего же ты попросила его?       Чеён молчит. Под затянутым белым небом её эмоции — словно ярко освещённая страница в книге. Дахе спрашивает:       — А на его похороны ты пойдёшь?       Взгляд, до этого избегающий, мгновенно в Дахе врезается. Словно она не может поверить своим ушам. Она выросла, да. Успела почувствовать вкус одинокой жизни, вкус сеульской жизни, горечь ответственности, разрушительные последствия активного непринятия решений. Она уже даже успела простить себя. Но опыта — опыта нет. У неё его нет. Дахе знает, что она делает, даже если Чеён откажется говорить прямо. Даже если станет отрицать.       — Тебе нужен хоть кто-то, — Чеён делает шаг к ней, поднося руку к груди, готовясь высказать тираду, тыкая себя в рёбра пальцем, но Дахе не допустит этого:       — Нет, Чеён. Это тебе нужен хоть кто-то. Не ты, так он. Не он, так ещё кто-нибудь, — Дахе качает головой. — Ты забываешься. Я прекрасно справляюсь сама.       Безмолвная пощёчина. Плечи Чеён опускаются. Следом за ними опускается голова. Она выдыхает. Мотает головой, отвечая собственным мыслям. И, наконец, говорит:       — Я переночую у Соён сегодня. Думаю, мне лучше уйти.       — Да. Я тоже так думаю.

      Она закрывает за Чеён калитку, потом — находит метлу, подметает осколки. Ей нужно позвонить теперь знакомому, потратить деньги на новое стекло, разобраться с тем, почему Баром вообще в городе. Разбитая пепельница, вложенный в её создание труд, улыбка ребёнка, который верил в то, что она способна на всё. Дахе устала. Ей очень хочется выпить.

***

      Ёнджэ поглядывает на Джуёна, сидящего с закрытыми глазами и прикладывающего к щеке замороженный горох.       — Продолжай пить, — Джуён словно бы видит, что он перестал. Ёнджэ поспешно подносит стакан ко рту и делает несколько больших глотков.       Он уже успокоился. Он всё ещё проигрывает в голове то, как точно и четко Джуён дрался. Что это не то, через что проходил он.       — Ты ведь, — тихо, несмело, — никогда не замахивался на меня всерьёз?       Джуён открывает один глаз и на него лениво смотрит. Вопрос глупый. Это очевидно: если бы Джуён хотел, он бы размазал Ёнджэ по стенке. Только сейчас он понимает, что это не было пустыми словами.       — Где ты научился так драться?       Джуён молчит достаточно долго для того, чтоб Ёнджэ подумал, что он вовсе не станет отвечать. Слышно, как закрывается калитка. Кажется, Чеён ушла. Возможно, пошла за тем человеком? Он ведь был жутко пьян. Ёнджэ, будь это Джуён, тоже пошёл бы следом.       — Когда на стройке подрабатывал, — вялый ответ.       Ёнджэ не понимает. Хочет спросить ещё, но в кухню заходит Дахе, открывает холодильник и достаёт пиво. В полном молчании открывает бутылку, делает несколько глотков, громко ставит её на тумбу, склонив к ней голову. Её движения спокойные, медленные. Разворачиваясь, она кивает на Джуёна:       — А ты что, позорище? Нормально тебе? Ладно на себя плевать, мог бы о брате подумать.       — Я ему не опекун.       — Правда, что ли. Зато ты очень даже опекун Чхве Джису, м? — губы Дахе растягиваются в улыбке. Глаза остаются прежними.       Ёнджэ смотрит на них по очереди. Безмолвный зритель. Прямо как дома. Лицо Джуёна меняется, но он не встаёт. Выпрямляется и медленно кладёт горох на стол. Он сдерживается. Ёнджэ знает этот взгляд. Поднимаясь, Джуён бросает горох Ёнджэ пассивным движением — чтоб положить его в морозилку, нужно оказаться рядом с Дахе.       Джуён говорит:       — По крайней мере, я не вру.       — Я тоже не вру.       — Ага, — он фыркает. Ёнджэ прежде никогда не видел, чтоб он фыркал. Потом смотрит прямо на него. — Я в комнату.       — М, — Ёнджэ кивает. — Я скоро… Я приду, — быстро смотрит на Дахе.       Она за ним наблюдает. Ёнджэ слышит, как старший брат поднимается по лестнице — скрипят половицы. Дахе смотрит прямо на него. Ёнджэ чувствует себя мушкой под увеличительным стеклом, образцом растения под микроскопом. В школе, на уроки биологии, с ним рядом сидела немного неуклюжая девочка. Иногда она разливала реактивы, царапалась о бумагу. Как-то раз, когда они смотрели маленький кусочек кожуры лука, она придвинула предметное стекло слишком близко, и оно треснуло. Посыпалось осколками на стол. Её родители — владельцы какой-то крупной туристической фирмы. Ёнджэ знал, что с ней дружат. Ёнджэ тогда взял вину на себя.       Он поднимается. Молча засовывает горох в морозилку, старается игнорировать взгляд Дахе.       Из-за разбитой двери в коридоре холодно. Ёнджэ медленно поднимается по лестнице, стараясь не напрягать ногу. Он чувствует себя лучше. Джуён собирает рюкзак к завтрашнему. Медленно садясь на кровать, Ёнджэ спрашивает:       — Что ты имел в виду?       — О чём ты? — Джуён застёгивает рюкзак, бросает его в углу. Ёнджэ ни разу не видел, как он готовится к урокам.       Как он учится? Какие у него оценки? Каково это — с ним дружить? Ёнджэ вспоминает Хёнджэ. Высокий, красивый, уверенный в себе блондин. Конечно же Джуён захочет дружить с кем-то равным.       — О том, что ты сказал Дахе.       Ёнджэ видит, как замедляются его движения. Как Джуён смотрит в стену. Ёнджэ ощущает знакомое напряжение, пробирающееся под его кожу, словно тысяча муравьёв.       — Это тебя не касается.       — Ладно.       Он бы хотел узнать. Спросить больше, быть честным. Не бояться. Ёнджэ сглатывает подступающие к горлу слова. Джуён не отвергает его — уже этого должно быть достаточно. Он берёт в руки учебник, отодвигается ближе к стене, старается сосредоточиться.       Дом тихий до самой ночи. Словно замерший во времени. Чеён не возвращается, хотя в последнее время почти никогда не уходила. Дахе тоже нигде не видно. Только спускаясь за водой Ёнджэ замечает свет из-за обычно закрытой двери. Он знает, чья это комната. Он спрашивал. Но Джуён прав — его это не касается.

***

      Жужжание голосов. Спёртый воздух. Морось разбивается о стёкла. Чужие разговоры заполняют кабинет, окутывают его своей непосредственностью.       — Думаешь, много людей будет?       — Ага, парковцы попрутся. Ты прикинь, как смешно будет, когда оно не загорится.       — Ну, не знаю. По прогнозу завтра вроде просто пасмурно.       Низкий, знакомый голос зовёт его по имени. Джуён поворачивается, отключаясь от одноклассников.       — Надо перетереть, — Джэхён над ним нависает, стоит рядом с его партой. Руки в карманах пиджака, небрежно спадающие на лоб волосы, отрастающие корни.       Джуён поднимается и идёт за ним следом. Неспешные движения, расслабленность позы. Он видел, как на них посмотрела Джису. С тревогой. Заправила за ухо волосы, крепче сжала открытую тетрадь с загнутым корешком, которую держала в руке. У неё изящное, тонкое запястье. Красивые пальцы. Джэхён усаживается на ведущей на крышу лестнице, где голоса школьников — отдалённый гул. Джуён, помедлив, садится рядом. Их коленки стукаются. Джуён молчит. Ждёт.       — Так что вы делаете-то?       Лестница слегка мрачная, ступени её холодные. Джуён рассматривает его лицо. Красивый нос, покусанные губы. Были ли они покусанными и раньше? Он не может вспомнить. Они словно припухли из-за этого. Мягкие, небось. Он говорит:       — Просто пытаемся понять, что с ней случилось.       — И как? Получается?       — Немного.       Джэхён преследует какую-то цель. Джуён знает это. Видит по мнущим пальцы рукам. Пальцы, более грубые, с коротко стриженными ногтями, но всегда тёплые. Руки Джису куда холодней.       — Я пойду с вами сегодня.       — Зачем? — искренний, вопрос вырывается прежде, чем Джуён успевает себя остановить.       Джэхён смотрит почти оскорблённо.       — Она и моя подруга тоже, Джуён. Гораздо больше, чем твоя.       — Я никогда не говорил, что Рюджин — моя подруга.       — Я не про Рюджин.       Джэхён на него не смотрит. И, теперь, Джуён видит. Расслабленность — трюк для отвлечения внимания. Он всё ещё хочет драться. Джуён не пойдёт у него на поводу. Он здесь всего лишь месяц. Он не претендует.       — Почему тогда не ей говоришь?       — Она и так поймёт.       — А я — нет?       Джэхён перестаёт теребить пальцы. Их колени по-прежнему соприкасаются. Джэхён поворачивается к нему. Карие глаза смотрят на него, на его лицо. Открытая книга, вспоротая кожа, оголённая плоть. Взгляд его колет, режет. Он не пытается флиртовать, когда говорит:       — Ты новенький. Может, ты и думаешь, что всё уже понял, но нет. Здесь надо было быть с самого начала, чтоб понимать, что это за место, — он понижает голос, слегка склоняется, не разрывает зрительный контакт. — Оно тебя изнутри жрёт. А если потерять бдительность — проглотит, не подавившись. Джису ни за что не справится одна.       Джуён хочет сказать, что она не одна. Что он не даст её в обиду. Но он знает, что это бесполезно. Что Джэхён говорит о чём-то, чего ему не понять. Он аутсайдер. Ни заросшее дно озера, ни спускающееся вглубь дно уранового кратера, ни закрытая начальная школа для него не имеют того же значения. Протестующие в парке — атрибут. Заросшие лесные озёра — пустой звук.       — Хорошо. Тогда просто после уроков не уходи никуда.       Джэхён кивает. Помолчав, спрашивает:       — Кто тебя так? — имеет в виду слегка припухшую щёку.       — Один алкаш.       Джэхён рассматривает его лицо. А потом фыркает. Плечом толкает его плечо, смеясь:       — Ты что, с алкашами дерёшься теперь, чтобы пар выпустить?       Звучит тупо. Джуён невольно улыбается, пока Джэхёна потряхивает от смеха.       Когда он возвращается, Джису смотрит на него, словно что-то ища. Так смотрят на тех, кто должен был вляпаться в проблемы. Она думает, что они дрались — Джуён осознаёт. Она переживала. Он подходит к ней, по-прежнему стоящей у доски, мимо сонных одноклассников, и становится рядом.       — Джэхён?       — Его позвал тот парень классом младше.       — Минхо?       — Наверное.       Её взгляд бродит по помещению. Джуён смотрит на неё. Ждёт, что она спросит. Она не спрашивает. И, конечно же, Джэхён прав. Она и так знает. Аккуратно кладёт мел, вытирает пальцы о влажную тряпку.       — Ладно, — она тянет. Медлит. И, наконец, смотрит на Джуёна. Как будто бы у неё нет другого выхода, нехотя: — Придётся быть осторожными.       Но, в то же самое время, и не прав. Джуён здесь — её напарник. Их маленькое расследование, таинственное дело. Словно он и правда персонаж манхвы. Не главный герой, но что-то около. Расстроились бы читатели, если б он умер? Это не важно. Важно то, что Джису не доверяет Джэхёну. Это то, чего он не ожидал. И то, о чём он ничего не знает. Что-то внутри него, неясное предчувствие, заставляет сказать:       — Да, ты права.       — Рада, что ты согласен, — короткая улыбка. Нервная и безрадостная. Она в нём нуждается. Джуён прикасается к её спине, и Джису медленно подходит ближе, позволяя себя обнять.       Он и так пообещал уже слишком много. Постояв так, она отстраняется. Смотрит на одноклассников. Некоторые поглядывают в их сторону. С интересом. Вернувшийся Джэхён смотрит с чем-то другим, более неприятным. Он недоволен и не пытается это скрыть.       После уроков, идя по коридору к лестнице вместе с молчащей Джису, завязавшей на шее шарф, Джуён замечает, что слегка распогодилось. Ветер стих. Воздух на улице свежий, прохладный. Голубоватое, выстиранное небо проглядывает между облаков тут и там. Это ненадолго. Одинокий луч солнца скользит по крыльцу, по лицу Джэхёна, и скрывается за облаками.       Мимо них идут лепечущие школьники; Джэхён смотрит на них двоих, как и недавно в классе. Говорит вдруг:       — Ну вы ещё за руки возьмитесь, как первоклашки.       Джису закатывает глаза, а потом, подойдя ближе, слабо бьёт его кулаком в плечо, и Джэхён показушно воет. Напряжение пропадает. Джуён понимает, что только сейчас заметил его присутствие. Как слишком долго находившийся в холодной воде человек забывает, что на суше, под палящим летним солнцем очень тепло.       — Ты самый несерьёзный человек из всех, что я знаю.       — Ну надо же мне держать марку, — Джэхён разводит руками и покачивается. С пятки на носок, с носка на пятку. — Ну, так что? Куда сегодня путь держите?       Джису не отвечает. Она обходит его, и Джэхён ноет её имя, волочится следом. Персона, маска. Джуён самую малость по этому скучал. Джэхён говорит. О том, как таскал ящики с пивом на подработке, как его друг получил пиздюлей за вандализм, как его отец пропадает на работе из-за приближающегося праздника. Повседневные, безобидные мгновения. Обычная жизнь, над которой ничего не нависает. Джису слушает, Джэхён идёт рядом с ней, не обращает на Джуёна внимания. Светлые волосы слегка желтят, затылок совсем оброс. Глаза неотрывно следят за девушкой. Джуён видит, что Джэхён делает. Он не уверен, что её получится растормошить, но сама попытка заставляет Джуёна усомниться в своём изначальном мнении. Может, у Джэхёна и нет плана. Может, он и правда хочет помочь.       — Ты ведь идёшь на праздник?       — Скорее всего, — в голосе Джису нет энтузиазма. Джэхён этого как будто не замечает.       — Разве его переносят на площадь не по инициативе твоего отца? Он же даже речь толкать будет. Политик, ёпта. Ну и подружка у меня. Дочка самого кандидата в мэры, а? Вы ж, небось, всей семьёй там будете.       Что-то в его словах заставляет её замедлиться. Остановиться. Джуён останавливается тоже. Они на полпути с холма, небо снова затягиывает, основной массив учеников уже ушёл. По противоположной стороне, впереди них, идут смеющиеся о чём-то девушки.       — Ты понимаешь, что я хочу поговорить с Мингю, — незнакомая интонация. Она не злится, но и не звучит так выправлено и мягко, кротко, как обычно. Когда поворачивается, чтоб посмотреть на идущего рядом, Джуён видит её взгляд. Прямой, решительный, недоброжелательный. — Ты же не думаешь, что я не вижу, что ты делаешь.       Джэхён смотрит на неё в ответ. Ухмылочка сползает с его лица. Остаётся недовольство.       — Я не говорил про твоего брата.       — Но ты именно для этого упоминаешь их.       Джэхён закатывает глаза. Раздражающее действие не вызывает должной реакции — она продолжает неотрывно на него смотреть. Их гляделки длятся дольше комфортного. Джэхён выдыхает. Опускает глаза, плечи.       — Я просто беспокоюсь о тебе, — это звучит искренне. Таким голосом, с такой интонацией Джэхён обычно говорит с Джуёном. Показывает своё лицо. Как на дне озера или крыше. Или на кладбище старой техники. Джуёну кажется, что он не может вспомнить, когда они последний раз там были. Он отчётливо представляет запах сырого, ржавого металла. Его привкус во рту.       Джису хмыкает. Кривит губы.       — Нет, не беспокоишься. Прекрати врать.       Когда Джуён ещё учился в начальной школе, они с классом как-то ходили в театр. За тяжёлым, ярко-красным занавесом оказалась абстрактная картина, на фоне которой разворачивалось шоу. Золушка. Но в какой-то момент один из актёров задел задник, и тот упал, оголяя стену с какими-то уродливыми досками. Тогда им показалось это забавным, частью спектакля, и только позже Джуён узнал, что так не должно быть. Что бетонная стена и какие-то балки — что-то, что должно остаться невидимым зрителю.       Лицо Джэхёна искажает гримаса какой Джуён прежде не видел.       — Ты просто зря тратишь своё время, — грубый, злой тон. Он раздражён. Смотрит снова на Джису, исподлобья теперь. Как на врага. Он снова расправляет плечи, но теперь держит себя иначе.       — Как ты можешь такое говорить? — Джису не понимает. Джэхён скалится. Давит, сквозит ненавистью:       — Ты же прекрасно помнишь, как она вела себя тогда.       — Да, я помню, и именно поэтому говорю, что здесь не то же самое, — она выделяет слова. Пытается достучаться.       — Нет, — Джэхён качает головой. Улыбка, злая и полная презрения, становится шире, — здесь вполне себе то же самое. Она такая же. Они два сапога пара. Просто смирись с этим.       — Да что ты несёшь? — Джису повышает голос. Она делает шаг к нему, закипает. — Она не такая! Она никогда не была такой!       — О, но я её знаю. Она была именно такой, — Джэхён слегка склоняется. Он не просто улыбается. Он насмехается. Жестоко, бесчувственно смотрит на ту, кому ближе Джуёна в сто раз.       — Нет. Я её знаю, — твёрдо.       Девочка с апельсинкой, девочка со следом от зубов на внутренней стороне бедра. Девочка, отдавшая Джису куртку в дождливый день. Девочка, идущая мимо болот к дому.       После небольшой паузы, успокоившаяся, Джису говорит:       — Я её лучшая подруга. Я её видела.       Это задевает Джэхёна. Прежним, злым тоном:       — А ты не думала, что она тебе врала?       — Нет. Она бы никогда не стала врать мне. Ты не думаешь, что она врала вам всем?       Джуён чувствует себя потерянным. Конфронтация, выходящая за пределы его понимания. Он не знает, о чём это. Почему это так важно. Почему Джэхён оскорбляется, почему Джису так искренне верит в то, что говорит.       — А может дело в тебе?       — Я ей верю, — Джису успевает вставить, но Джэхён её прерывает. Агрессивный, постепенно выходящий из себя. Его голос становится ниже и громче.       — Я не об этом. Твоё доверие никак не связано с тем, что она делает. Твоё доверие говорит о том, какая ты, а не о том, какая она. И она была именно такой, — Джэхён щурится. Выплёвывает прямо Джису в лицо: — Злой. Жестокой. И ненавидящий этот город за всё, что он с ними сделал.       Его слова звенят. Они дробят что-то, крошат, словно мел. Джису приоткрывает рот и вдыхает. Сжимает губы и сглатывает. Качает головой:       — Если бы Рюджин была здесь, она бы дала тебе пощёчину.       — Да, — Джэхён соглашается. Он тоже звучит спокойней. — Но её здесь нет, потому что она сбежала. Потому что она точно такая же, как и он. Потому что она ненавидела это место, и она была готова променять нас всех на билет на свободу. Она выживала, Джису. Как и все мы. Но тебе, — качая головой, он слегка растягивает губы в подобии ухмылки. Он слишком эмоционален для того, чтобы действительно улыбаться. Он не может притворяться сейчас. — Тебе, Джису, этого не понять. Ты сидишь в своём дворце, и смотришь на нас сверху, и не понимаешь, через что проходим мы. Ты родилась с золотой ложкой во рту. Рюджин просто пыталась тебе соответствовать.       Глаза Джису увлажняются. Дрожат её губы. Сглатывая, она опускает голову вниз. Время тянется, меняется лицо Джэхёна. Взгляд приобретает осознанность. Он смотрит на Джису иначе. Открывает рот, чтобы что-то сказать, но Джису говорит первой:       — Я не хочу тебя видеть, — её голос тихий и слегка подрагивает в такт губам.       Джуён делает шаг к ней машинально, говорит:       — Тебе лучше уйти.       Он не смотрит на Джэхёна. Потянувшись внутрь, он понимает, что не испытывает злости. Он не знает, в чём дело. Он не знает, что происходит. Он испытывает разочарование. Он тоже не хочет Джэхёна видеть.       — А не то что? — он делает шаг к ним, и Джуён машинально кладёт руку на его плечо, слегка толкая назад.       — То, что я тебя сильнее. Просто уходи.       Джэхён загорается с новой силой.              — Ты, блять, серьёзно? — он резко сбрасывает руку со своего плеча. — Может, сейчас и выясним, кто сильнее?       — Не смей! Я позвоню твоей матери! — Джису повышает голос.       Джэхён смотрит на них так, словно его предали. Словно он жертва. Говорит на выдохе, совсем тихо:       — Ну и идите вы оба нахуй, — и, развернувшись, шагает вниз.       Лёгкий ветер, мрачное небо. Джуён смотрит вслед удаляющейся спине. Не спускает с него глаз. Джэхён ни разу не оборачивается. Взяв себя в руки, Джису говорит:       — Кажется, я задолжала тебе парочку объяснений.       В кафе-мороженом появилось сезонное предложение — имбирно-медовый чай. Его нет в меню. Джису просит два с собой у парня с проколотым ухом. Она же расплачивается.       — Пойдём, — она выглядит усталой. Грустной. Она не хочет говорить здесь, в людной кафешке, среди жизнерадостных сверстников.       И она не ведёт его в парк. Вместо этого они сворачивают в один из дворов. Джису утыкается в плотно завязанный шарф носом, усаживаясь на лавку в унылом дворике. Никем не убираемая, прибитая погодой к земле листва. Запущенная, облезшая детская площадка. Пожилая женщина кормит голубей. На Джису плотные колготки телесного цвета, она до сих пор не носит куртку, но начала надевать под пиджак, поверх школьной рубашки, свитер. Её волосы выбиваются из шарфа прядями. Она греет немного покрасневшие пальцы об обжигающе горячий чай.       — Тебе не стоило покупать мне что-то, — Джуён ставит свой стаканчик между ними. Он сам уже давно начал носить куртку.       — Считай это моим извинением за разыгравшуюся сцену.       Джису сложно начать. Джуён её не торопит. Он откидывается на спинку некогда синей, ободранной лавки. Вскидывает вверх голову. Желтеющие деревья, облетающая листва. Здесь всё всегда кажется сыроватым. Джису подносит ко рту стаканчик, прикасается губами к питьевой дырочке. Медленно опускает, не сделав глотка.       — В общем… Раньше у нас был друг. Хёк. Они с Рюджин друзья детства. И его лучшим другом был старший брат Джэхёна. Они вместе учились. Можно даже сказать, что он был довольно популярен. Много кто говорил о том, что они с Рюджин хорошо бы смотрелись вместе, — Джису смотрит на стаканчик. Постукивает медленно по нему ногтем. Закрывает глаза. — Но несколько лет назад он пропал.       Всё становится на свои места. Ворох вопросов в его голове требует выхода наружу, но он не может заваливать Джису ими. Он спрашивает простое и самое естественное:       — То есть это не первый случай, когда кто-то сбежал.       — Исчез, — поправляет она. Тяжело, медленно выдохнув, снимает крышку, и теперь пар от чая свободно поднимается вверх. Она всё же делает глоток. — От него тоже не осталось и следа. Но тогда писали, что он уехал в погоне за своей неразделённой любовью. Я… Не знаю его настолько, чтобы сказать, правда это или нет. Мы никогда не были близки. Но я видела, что это потрясло Рюджин. Она изменилась. В ней появилось…что-то. Не пойми неправильно, большую часть времени она была такой, как обычно, но, — Джису затихает. Может, пытается подобрать слова. А, может, переступает через себя, чтобы поделиться, — когда она думала, что на неё никто не смотрит, я видела, как на её месте появляется кто-то другой. Кто-то, кого я не знаю.       Миллионы версий одного и того же человека. Словно Рюджин — девушка, застрявшая в зеркальной комнате. Джуён не понимает, почему она не может быть всеми сразу. Почему и для Джэхёна, и для Джису так важно, чтоб она была какой-то одной.       — Почему ты сразу не сказала? — Джуён, спрашивая, знает ответ.       Джису на него смотрит. Тёмные, оленьи глаза. Влажные. Она шепчет:       — Потому что мне было важно, чтобы ты мне поверил.       — Я и так бы тебе поверил.       Джису опускает глаза. Молчит. Джуён берёт стаканчик, вертит его в руке. Прежний маскот, прежняя улыбка. Он делает глоток, и тёплая, пряная жидкость спускается вниз по его пищеводу, согревает.       — И часто так дети пропадают?       — Не чаще собак, — Джису, сказав, выглядит так, будто бы это неправильно. Она не хотела. Добавляет: — Да, оттуда — да. Многих находят, некоторых возвращают домой. Но из города в принципе очень много людей уехало за последних десять лет. Посмотри, — она взмахивает рукой в сторону парка, кусок которого виден из-за угла здания. — Это… кризис.       Дети, сбегающие в поисках лучшей жизни. Джэхён сказал, что Рюджин ненавидела город за то, что он сделал с ними.       — Его искали?       — Нет.       — Почему?       Джису делает глоток. Большой, долгий. Смотрит на дно стаканчика так пристально, словно пытается увидеть там что-то важное. Произносит так, словно победила сама себя.       — Буквально через неделю погиб брат Джэхёна. Разбился. На мотоцикле.       Джуён понимает, что она пытается сказать. Всем стало не до того. Между исчезновением и подтверждённой смертью есть разница — исчезнувший всегда сможет вернуться. Джуён кладёт руку Джису на плечо.       — Не думай о словах Джэхёна. Он просто придурок.       Джису слабо, мягко усмехается, глядя на чай в своих руках.       — Ему одиноко.       Джуён отправляет её домой. Джису противится. Говорит о том, что им нельзя терять времени. Джуён не хочет давить, но говорит, что от неё в таком состоянии не будет пользы. Джису не может с этим поспорить. Она уезжает на автобусе, и Джуён ещё некоторое время смотрит ей вслед.

***

      Дахе сидит с пивом в гостиной. Громко работает телевизор. Она смотрит какое-то ток-шоу. Разбитая входная дверь заклеена изолентой. Джуён с ней не здоровается. Она даже не обращает внимания на то, что он пришёл. Эрик сидит в комнате за письменным столом, делает домашнее задание. Джуён, развязывающий галстук, спрашивает:       — Чем ты на перерывах занимаешься, что постоянно тут сидишь за домашкой?       Эрик невнятно мямлит в ответ, словно не понял, чего Джуён от него хочет.       Джуён не голоден. Ему не нужно делать ничего к завтрашнему. Джуён подходит к окну и смотрит вниз, на длинную, неухоженную траву. До сих пор зелёную. Уличный воздух контрастирует с воздухом в помещении. Свежий и влажный в противовес спёртому и затхлому. Дахе хранит много старья.       Задний двор в полном запустении. С дерева облетают рыжие листья, сочная, тёмная трава достаёт Джуёну почти до колена. Он, надевший кроссовки, в домашних бежевых штанах и тёмно-синей куртке, пробирается через её заросли к чему-то, что напоминает небольшой сарай. Вблизи за грязным белым забором лучше видно соседний дом, на который он обычно не обращает внимания. В нём плотно завешены шторы. Немного покопавшись, Джуён открывает дверь в сарай. Сырой, неприятный запах ржавчины и гниющей древесины ударяют в нос. Голая лампочка под потолком не работает. Лопаты, грабли, глиняные горшки. Старый генератор в углу. Газонокосилка занимает много места. Джуён вытаскивает её на свет. Под слоем пыли она чёрная, с ярко-красной крышкой. Работает, к удивлению Джуёна.       Потерять друга. Следом — брата. Фигура Джэхёна, танцующего на крыше, стоит перед глазами. Его версия Рюджин — ищущая выгоду, двуличная, накапливающая ненависть девчонка. Маскирующаяся так же, как и он. Выросшая в нищем районе, в неблагополучной семье. Джуён вспоминает, как она натягивала на Джису свою куртку, как ярче улыбалась, когда удавалось её рассмешить. Заботливая, добрая. Газонокосилка тарахтит так, словно вот-вот умолкнет. Её лезвия, притупившиеся, кое-как косят траву. Это не выглядит аккуратно, но она становится короче, кое-где вырванная клочьями вместе с землёй. Какой Джуён знал Рюджин? Газонокосилка напарывается на что-то, издаёт жалостливый, громкий звук, и затихает. Джуён выкосил меньше половины заднего двора. Он выключает её и кладёт на бок. Чёрный камень размером с его ладонь погнул одно из лезвий. Он выкидывает его подальше. Даже с погнутым лезвием она должна работать. Поставив её прямо, Джуён пытается включить газонокосилку. Она тарахтит. Глохнет. Он повторяет действие несколько раз. Уродливый задний двор, пьющая Дахе, злая улыбка Джэхёна, расстроенная Джису, невесёлый смешок обречённой Рюджин, дрожащий Эрик, кладовка, запах больничной еды, пыль стройки, тошнотворный запах жира, темнота и холод пустой квартиры, автобусы, очереди, жужжание, разрывающая голову боль — Джуён пинает газонокосилку, выругиваясь.       — Блядство! Как меня всё это заебало! Блять!       Безответственность, бессердечность, закрываемые с энтузиазмом глаза. Взгляд библиотекарши, взгляд кассирши из кафе-мороженого, взгляд парня классом младше, взгляд Мингю. Джэхён не прав. Рюджин не злая. Он видит в ней то, частью чего является сам.       Открывается дверь, на улицу выходит Эрик. Джуён, тяжело дышащий, пытается взять себя в руки. Не хватало ещё в этого газонокосилкой хуйнуть. Эрик топчется на месте. Смотрит на скошенную часть травы.       — Ты… Занимаешься садоводством?       — Это не сад.       — Ну… Да. Теперь. Раньше тут цветы росли, — Эрик неловко взмахивает рукой в сторону противоположного угла.       Эрик усаживается на пластиковый стул, тянет на ладони рукава розового свитшота. Джуён, посмотрев ещё раз на поломавшуюся газонокосилку, затаскивает её в сарай, громко захлопывает дверь, матерясь на выдохе. Ему кое-что приходит в голову.       — Скажи, — он усаживается рядом с Эриком, на соседний стул. Холодный — даже через штаны чувствуется, — а Чеён тебе что-нибудь о себе рассказывала?       — Что в Сеуле училась, — медленно. — И что там что-то плохое произошло.       — Нет, я про школьные годы. Вы ж ладите.       Эрик на него смотрит. Он насторожен. Он говорит:       — Совсем немного.       — Она никогда не упоминала Хёка?       Шанс мал. Но, всё же. Если они примерно одного возраста, она могла его знать. Если она могла его знать, она могла с ним дружить. Если она с ним дружила, то она больше знает о Рюджин. И, если так, то тот факт, что Рюджин не нравилась Чеён, может иметь значение.       — Нет… Или это тот, кто разбился на мотоцикле? Она говорила о мальчике, разбившемся на мотоцикле. Он был её приятелем. А что?       Значит, она общалась с братом Джэхёна. Он и Хёк, по словам Джису, были лучшими друзьями. Получается, были знакомы. Ему надо больше об этом узнать. Эрик ждёт ответа. Джуён делает короткий вдох. Замирает. Ему хочется поделиться.       — Джису не верит, что Рюджин сбежала.       Непонимание. Эрик выпрямляется, хмурится, спрашивает так тихо, что его едва слышно:       — Так они врут? Зачем им врать?       Джуён оглядывается на дом, а потом слегка тянется навстречу потянувшемуся Эрику, отвечает, тоже понизив голос:       — Я не знаю. Но я им не верю. Здесь что-то не так.       Они оба слышат, как хлопает дверь. Слышат голос Чеён. Её слова сложно разобрать, но она говорит что-то про доставку. Видимо, пришла с едой. Джуён смотрит на Эрика. Невинное дитя. Ребёнок. Не сталкивавшийся с ужасами, не знакомый с кошмарами. Джуён хватает его за руку, видя, что он собирается вставать. Тонкое запястье в его руке тонет. Джуён чуть жмёт.       — Едь. Ты не обязан тут быть. Уезжай, Эрик.       Застаёт врасплох. Ёнджэ смотрит на Джуёна. Он никогда прежде не видел его таким. Он искренне хочет, чтоб Ёнджэ уехал. Почему? Всё настолько плохо? Ёнджэ вспоминает лес. Тёмную фигуру, за ними наблюдавшую.       Когда он взял на себя вину за раскрошившееся стекло, с ним не начали дружить. Он просто выставил себя болваном. Ёнджэ сглатывает. Иногда быть добрым нужно не потому, что это правильно. И не потому, что это нужно другим. Иногда быть добрым нужно ради себя.       — Нет, — он мотает головой. Нерешительно кладёт свою руку поверх руки Джуёна. — Я тебя не брошу.       Что-то в лице Джуёна меняется. Ёнджэ видит это. Какая-то неясная тень, отдалённо знакомое ему чувство. Его черты будто бы враз смягчаются. Джуён отпускает его руку. Медлит. Встав, ерошит его волосы, избегает его взгляд. Ёнджэ удивлённо смотрит вверх.       — Ладно, — он меняет тему. — Пойдём поедим.       Ёнджэ как будто бы попал в сон. Не веря тому, что происходит, он поспешно поднимается и идёт следом.       — Т-ты стал более тактильным, — выпаливает.       — Что? — Джуён уже открывает дверь, бросает взгляд на убогий газон.       — Ну, я заметил, что ты больше трогаешь людей.       Джуён замедляется, думает. Хмыкает.       — Да, тут ты прав.       В кухне тихая, опирающаяся на тумбу Дахе, и Чеён в чёрном платье в цветочек. Раскладывает по тарелкам куриные ножки, пока в кастрюле на плите готовятся токпокки, а в соседней варятся яйца.       — Джуён, мелкий, я купила вам новую газировку в соседнем городе, вот, попробуйте, — она полна энтузиазма и радости. Джуёну хочется спросить, что она там делала, но вместо этого он говорит:       — Спасибо, — и переглядывается с Эриком, прежде чем открыть и попробовать. На вкус как виноградный ментос.

***

      Деревянная стена лавки с пряностями за его спиной сыровата. Накрапывает. В воздухе — запах мокрого дерева, мокрого асфальта и, немного, жарящегося на костре мяса. В верхней части города, на старой площади, полно людей. На Джуёне джинсы, серый тонкий свитер под джинсовой курткой. Он смотрит вниз, на свои кроссовки. По сторонам, на людей. Он знает их в лицо. Многие обычно стоят в парке, некоторых он часто встречает в магазине, есть и школьники. Деревянные, наскоро собранные киоски, украшены красными вязаными лентами и фигурами, значение которых ему неизвестно. На небольшой собранной сцене играет группа: неопрятный, помятый мужчина с сединой в бороде играет на виолончели. Что-то вроде традиционных барабанов за его спиной — за ними сидит знакомая Джуёну библиотекарша. В отличие от помятого мужика в шапке, она, вся в чёрном, с разводами туши на лице, выглядит как кто-то, кого позвали в последний момент. Или как мокрая кошка. Чуть сбоку подросток с бубном, в школьной форме. И, покачивающийся, знакомый Джуёну мужик с басом в руках. Волосы по-прежнему спадают ему на лицо. У него в зубах сигарета. Музыка, странная, без явного фронтового инструмента, дополняет общую картину: развешанные красные фонари, скачущие вокруг пока ещё не зажжённой груды досок в центре площади люди. Он не видит в этом всеобщего веселья. Он видит что-то другое. Старое, языческое. Он пытался найти хоть что-то в интернете, но его поиски не увенчались успехом — несколько заметок на новостном сайте Дахе не сказали ему ничего интересного.       Он проверяет время. Половина шестого. Уже смеркается. Джису сказала, что встретит его в шесть. Джуён возвращается мыслями к утреннему разговору с Джэхёном. К ржавому, заброшенному стадиону за школой, где Джэхён его выслушал. Где согласился на один вечер притвориться, что всё в порядке.       — Йо, — Джуён поворачивает на звук голову — на Джэхёне маска. Это первое, что Джуён замечает.       Деревянная, зубастая, закрывающая практически всё лицо, словно специально для него сделанная. С красными и белыми символами — что-то похожее на те, которыми украшены лавки. Которые краской написаны на сваленных в огромную кучу брёвнах и досках. Джэхён хмыкает. Снимает её, протягивает.       — Ты можешь попросить такую же. Она отгоняет зло.       Джуён медленно принимает её, прикасается большим пальцем к цветным линиям. Бросает на Джэхёна косой взгляд. Всё остальное на нём привычное. Привычный красный анорак. Привычная бейсболка козырьком назад. Джуён и не знал, что он тоже верит в какой-то мистический бред.       — Я только что тебя вспоминал, — Джуён переводит тему.       Джэхён закидывает руку ему на плечи, Джуён чувствует его грудь, его вес, видит вблизи его насмешливую улыбочку:       — Соскучился?       Джуён не отвечает. Он возвращает маску, и Джэхён её надевает. Говорит:       — Раньше я больше выряжался. Когда было, с кем. Раньше я даже в игре участвовал.       — Игре?       — Отпеваемые и проводники. Мы с Рюджин всегда были проводниками, — он указывает на маску.       — Можешь просто. Просто объяснить, что это за праздник такой, — Джуён едва контролирует подкатывающее раздражение.       Джэхён медленно ведёт его вдоль прилавков. Груши в сахарном сиропе. Тканевые фигурки. Изделия из дерева.       — Ну, смотри. Когда-то мы тут все чуть не вымерли от какой-то там болезни. Люди типа как мошки гибли. Бам-бам-бам. И всё. Даже хоронить некуда было. Каждое утро на улицу выносили тела с мешками на головах. Типа, тех, кто за ночь умер. Говорят, что это проклятье какое-то было. Это всё с семьёй Джису связано, она тебе лучше расскажет, — он машет рукой.       Библиотекарша их замечает. Джэхён машет ей. Самоуверенно, вальяжно. Она никак не реагирует.       — Вы празднуете то, что люди умирали?       — Не. То, что закончили умирать. Вроде, вонгов предок стал молиться госпоже Хэвон, и бац — по октябрю груша зацвела. И тогда же болеть прекратили. Просто хоп. И прекратили. Это, вроде как, День Отпевания Душ.       Они останавливаются возле лавки с грушевыми настойками.       — Дядь Вонг! — Джэхён обращается к пожилому мужчине, которому помогает совсем мелкий пацан. — Нам два.       — Я не пью алкоголь, — мгновенно отвечает Джуён.       Джэхён на него морщится. Старик улыбается. Он заводит с Джэхёном разговор: спрашивает о матери, об отце. Мать Джэхёна всё так же возвращается с работы минута в минуту, отец по-прежнему практически не ночует дома.       В высокий бумажный стакан наливают рюмку нежно-жёлтой настойки. За ней следует сироп из бутылки и газировка, стоявшая на железном подносе на переносной печи. Джэхён пьёт с удовольствием. Джуён держит свою порцию в руке.       — Потрясно, как и всегда, дядь! Передавайте матушке привет!       Его рука всё ещё на плечах Джуёна. Он ведёт его дальше. Джуён, всё же, делает небольшой глоток. Алкоголь совсем не чувствуется.       — Это традиция. Вонги настойки к празднику поколениями делают. С той самой груши, между прочим. Ты так от себя зло отгоняешь. Пей.       — Тогда чего там очереди нет?       — Потому что больше одного пить — плохая примета.       — Блять, — Джуён сбрасывает с плеча руку Джэхёна, делает шаг в сторону.       Он поверить не может в то, что слышит. Привкус сладкой груши во рту. Маски. Группа высоких парней с красными мешками на головах, ровно в этот момент делающая в сторону Джэхёна выпад, и он, делающий выпад в ответ. Бесконечно длящаяся, торжественная, гнетущая музыка.       — Тебя никто не заставляет, — Джэхён возвращает ему своё внимание, забирает из рук стаканчик, ставит его на край тротуара.       Красный свет фонарей, танцы, превращающиеся в хороводы. На секунду Джуёну кажется, что где-то среди толпы он видит Эрика. Но тот мгновенно пропадает из виду. Он не успевает удостовериться. Медленно вдыхает и выдыхает.       — Мне просто непривычно такое. И я не люблю сверхъестественную муть. Потому что, — он колеблется. Ему не хочется звучать пафосно. Но Джэхён смотрит с ожиданием. Джуён нехотя продолжает: — Потому что нет ничего хуже человека. Всё зло совершается людьми. Не духами и не демонами.       Джэхён смотрит на него серьёзно. Опускает глаза. Медленно снимает маску. Его губы отчего-то слегка покрасневшие. Как будто он их кусал.       — Ну ты тут об этом сильно не распространяйся, главное, — человеческий тон. Возможно, настоящий Джэхён говорит ему это. Ровным голосом.       Как будто бы это что-то обыденное. Он не смотрит Джуёну в глаза. Он настойчиво смотрит на свою маску, он выключил свою припадочную версию, Джуён спрашивает:       — Что ты знаешь об огнях на болотах?       Красный свет фонариков раскладывает тени на их лицах. Они стоят чуть поодаль от сцены, за пределами слышимости. Джуён поднимает с земли стаканчик и делает глоток — Джэхён напоминает статую. Одну из тех, которых краем глаза принимаешь за человека.       — Ты их видел?       — Я видел, как они погасли, когда я их окликнул.       Джэхён резко поднимает голову. Смотрит на Джуёна. Его лицо принимает выражение отвращения: приоткрытый рот, слегка вздёрнутая верхняя губа, нахмуренные брови. Но глаза. Джуён никогда и ни с чем это не спутает.       — Ну и зачем? Ты дурак? — напряжение в голосе. Джэхён даже не пытается его скрыть.       — Это явно были люди. Что они делают на болотах по ночам? Почему моя ёбнутая тётушка тоже шастает по этим болотам? Что там такое, Джэхён?       — С чего ты решил, что я что-то знаю?       Джуён чуть было не говорит то, что пришло в голову первым делом. Тёмные глаза и открытые окна чёрного автомобиля. Помедлив, он следка наклоняется вперёд, врывается в личное пространство Джэхёна, говорит ему почти на ухо:       — Потому что ты местный. Сам же так сказал. Или забыл уже, м?       Джэхёна явно ведёт, но он упирает ладонь в его грудь, медленно отстраняет, мотает головой. Оттенок сожаления на лице.       — Лучше б ты так ко мне наедине подкатывал, господин детектив, — ни капли юмора. Джуён хочет ответить, но Джэхён кивает за его спину. — Вон, смотри. Джису с родителями.       Музыка стихает. Какой-то человек в короткой куртке быстро выносит микрофон на стойке вперёд, Джуён смотрит левее. Высокий мужчина в строгом чёрном пальто, с резкими чертами лица, позади которого стоят женщина и знакомая девушка. На Джису платье ниже колена и твидовое нежно-голубое пальто поверх. Волосы лежат на плече красивой волной, в ушах блестят серёжки. Она накрашена. Её мать выглядит, как первая леди. Они остаются стоять на месте.       — А брат? — Джуён спрашивает, не отрывая глаз от мужчины, твёрдо идущего к микрофону.       — Джису брат?       — Ага.       — Лучше её спроси.       Мужчина оглядывает стихшую разом толпу. Джуён медленно смотрит по сторонам. Он никогда не видел, чтоб один человек смог заставить всех замолчать одним своим присутствием. Мужчина медленно снимает черную кожаную перчатку и несколько раз ударяет пальцем по микрофону, проверяя, работает ли он. Слегка наклоняется.       Игравшая группа стоит в стороне. Дружок Дахе подкуривает себе, потом — мужчине с седой бородой, библиотекарша сидит на самом краю сцены, незаметная, сгорбившаяся, и смотрит на отца Джису тем же взглядом, каким смотрит на всех остальных.       — Доброго вечера, — его голос оказывается ниже и приятней, чем Джуён ожидал. Он властный, но вежливый. Почти дружелюбный.       В первом классе, на линейке, было очень жарко. Солнце палило так, что ему казалось, что он в своей школьной форме сварится так же, как тот краб, которого они с мамой варили за вечер до этого. Он представлял себе это так ярко: вот его мышцы, обычно гибкие и подвижные, начинают твердеть, становятся резиновыми. Вот он уже краснеет. Его руки замирают с букетом в руках, на лице навечно застывает улыбка. А, потом, раздался голос их директора. Статный пожилой мужчина с хорошо поставленной речью переключил его внимание, практически зачаровал — Джуён помнит, что слушал, раскрыв рот.       Отец Джису такой же. Его голос — такой же. Он говорит об истории праздника, о городе, о семье, их общности, важности памяти. Ничего конкретного. Общие фразы. Типичный монолог типичного политика. Джэхён смотрит исподлобья. По людям в масках неясно, что они чувствуют.       Раздаётся звук барабана. Медленный бой наполняет влажный октябрьский воздух. Перемешивается с ароматами праздника. Исчезает в тёмном вечернем небе. Отец Джису зажигает церемониальный факел. Медленно, он двигается к кострищу. Его шаги размеренные и уверенные. Кто-то вдруг издаёт звук, напоминающий древний клич. Один, другой, ровный хор низких голосов. Джуён пытается выцепить их, но не видит. Как будто звук раздаётся из-под масок.       Джэхён издаёт тот же звук. Джуён резко смотрит на него. Всё ещё глядящего исподлобья. И в маске. Так вот, кто это. Жертвы и их убийцы. Общий крик в память о цикле жизни. Что-то языческое, недоступное пониманию. Как гаснущие огни, тёмные фигуры, уходящее вглубь дно кратера. Неестественное. Факел подбрасывают; голоса, барабан — замирают во времени. Огонь касается дерева, вспыхивает по кругу, словно там разлили горючую жидкость, языки пламени скользят вверх, и в то же мгновение музыка, всеобщий рёв разрывают мгновение тишины с новой силой.       Джуён замечает, как вокруг костра мгновенно собирается хоровод; как быстро на сцену возвращается разношёрстная музыкальная группа, к которой присоединяется ещё какая-то школьница с гитарой и в медицинской маске. Музыка, по-прежнему напоминающая странную фольклорную сказку, более живая и подвижная. Джэхён пихает его плечом, привлекая внимание к Джису. Она полубежит к ним. Улыбается.       — Как тебе? — спрашивает Джуёна.       — Не хочешь поучаствовать? — Джэхён протягивает ей свою маску.       — Что? Но я никогда, — она мгновенно забывает, о чём говорила — слегка хмурится, осторожно прикасается кончиками пальцев.       — Да ладно тебе. В честь брата, — впихивает в руки так, что ей приходится схватить, чтоб не упала.       — Что ты-       — И Джуён, он ведь вообще ничего не знает, — Джэхён притягивает к себе, положив руку на плечо, мазнув по шее большим пальцем. Джису всматривается в его лицо, жест не заметила. Джуён чувствует, как от большого пальца на шее сердце стало биться сильнее.       Джису колеблется. Поджимает губы, смотрит на маску в своих руках.       — Да и Рюджин же каждый год играла. Давай.       — А ты что? — теперь к себе жмёт. Джуён делает плавный шаг в сторону. Джису смотрит на Джэхёна, и в красном свете фонариков, бликах кострища хорошо заметно её недоверие.       — Тут постою. А он вон, — Джэхён толкает Джуёна плечом и ухмыляется. — Приглядит за тобой.       Что-то не так. Самую малость. Джису соглашается, Джуён следует за ней. Медлит. Оборачивается. Джэхён стоит, спрятав руки в карманах. Кивает, подбадривая. Джуён следует за Джису под музыку и какофонию голосов. Когда снова оглядывается, Джэхёна уже не видит.       Джуён знал, что так будет. Что-то не так.       Джису, уже в маске, бросает своё пальто Джуёну, бежит в сторону группы людей неподалёку от кострища. На ней нежно-розовое платье с длинным рукавом и туфли. Джуён понимает, что мог бы спросить её, если бы не оглядывался. Но, теперь, ему остаётся только стоять и смотреть. Формируется внутренний круг — люди с мешками на головах. Они движутся в одну сторону, бормочут что-то в унисон. Внешний круг — в масках вроде той, что у Джису, клыкастых. Они движутся в противоположную сторону, сцепившись локтями. Потом Джуён замечает, что людей с машками на головах больше. Они в толпе. Повёрнуты в сторону маленькой воронки из людей, отличаются только одним: у тех, что внутри круга, на мешках символы. Он делает шаг ближе, чтоб расслышать. Они смотрят друг на друга для чего-то, повторяют одно и то же мантрой: внутренний круг гудит монотонным «прочь», внешний круг отвечает более ритмичным «не беги, не кричи». Словно они все чего-то ждут.       Кто-то дёргается. Джуён не успевает заметить, кто — внешний круг разрывается, потому что кто-то из внутреннего пробивается между скреплённых локтей. Все бросаются врассыпную. Гуляющие, празднующие подбадривают происходящее, кто-то кричит «давай», кто-то хлопает. Местная народная музыка, хоровод. Джуён думает о том, как Джэхён посмотрел на него, стоило ему упомянуть огни на болотах.       Он теряет Джису из виду почти мгновенно. Держит её пальто в руках и смотрит в сторону сцены вместо этого, на библиотекаршу. Потом — на ярмарочные будки. Он выдыхает. Ему хочется домой. Он вспоминает ряды высоток за окнами, маленький кухонный столик, привкус дешёвой лапши. Как-то раз соседка угостила его маринованным крабом, и он ел его с рисом, пока на фоне играло трукрайм видео на ютубе. Ему хочется в освещённую уличными огнями темноту своего дома. Джуён крепче сжимает твидовое пальто в руках. Нужно найти Джису. Держать её на виду. Может, если он поймёт больше об этой дурацкой игре, он поймёт больше об этом городе. Об этих людях. О Рюджин.       Мимо него проходит невысокий рыжеватый малец, едва не задев. Джуён смотрит в его спину. Быстрая походка, старая чёрная джинсовка, из-под которой торчит капюшон синего растянутого худи. Он не смотрит по сторонам — он идёт куда-то. Джуён знает, кто это.       Он перехватывает пальто так, чтоб оно меньше бросалось в глаза. Его взгляд прикован к синему капюшону, но он не идёт слишком близко — на всякий случай. Через всю площадь, мимо бегающих игроков, гуляющих местных, жара огня, смеха и музыки, в узкий проём между двумя лавками: одна с домашним соджу, другая с глазированными фруктами. Джуён не подходит ближе. Он протискивается между лавками с фруктами и тканевыми куклами. Музыка, голоса почти всё такие же громкие, но он всё равно ступает как можно тише. В узком проходе он прижимается спиной к стенке, отворачивает голову от едва ли проникающего сюда красноватого света, в котором его грязноватые кроссовки выглядят почти презентабельно.       — Ты и его втянул? — резкий, агрессивный вопрос по другую сторону лавки.       — Захлопнись. Руки нужны. Ну? — спокойный, более взрослый голос отсекает первый.       Тишина. Как будто бы ответ не требует слов. За молчанием следует тихое, разочарованное «блять» одного голоса и «мда» другого.       — Ты уверен, что она не свинтила с посылкой-то? — спрашивает спокойный.       — Да. Она говорила, что знает надёжное место, — виновато. Это тот, одноклассник Эрика. Друг Рюджин. Минхо.       Больше молчания. Шорох. Джуён напрягается, но потом различает звук — кто-то прикуривает. Затягивается. Сырой воздух октябрьского вечера теперь пахнет сигаретами. Не самыми дорогими, но и не такими дешёвыми, как курили мужики на стройке.       — Сегодня сбыть должны были. Как это объяснять будем, м?       — Прости, — Минхо.       — Это не твоя вина, — за него вступаются. — Тебя тут вообще быть не должно было. Блять.       — От твоего нытья не легче, закрой рот уже, — спокойный говорит на выдохе.       Он старший. Главный. Всё под его контролем.       — Не к тебе потом на улице подходят привет семье передать, уёбок, — голос звучит так, словно его обладатель скалится. — Нахуя ты вообще ей весь пакет дал? Че, нам больше не доверяешь?       — Ты шлюхаешься непойми где. Она работала, — спокойный ответ. — Она надёжней.       — Нихуясе, надёжней, — хохотнув. — Так надёжней, что мы по колено в говне теперь.       Джуён слышит копошение снова.       — Мы продолжим искать. Если нет — есть версия.       Кажется, в это никто не верит. Молчание. Запах сигарет, шарканье кроссовок, темнота за пределами праздника. Джуён решает, что с него хватит. Так же тихо он выходит обратно на свет, уходит спокойно, не оборачиваясь. Он был прав, дело в наркотиках. Рюджин занималась их распространением. Знает ли об этом Джису?       Джуён ищет её глазами. Сырой осенний воздух пахнет листвой, костром и мясом. Ему кажется, что он видит знакомую макушку — макушку того, кого здесь быть не должно. Он обещал, что не пойдёт. Говорил, что останется дома с Чеён. Джуён не хочет ещё и о нём думать.       Он медленно движется мимо людей. Их больше, чем он видел в парке. Он замечает, что некоторые, в домах поблизости, смотрят с балконов. Пожилая женщина с бокалом в руке, девочки подросткового возраста.       — Кто-то должен был заняться освещением.       —…И она сказала, что не сможет выкупить, поэтому…       — Ты не знаешь, куда в последнее время малой девается?       Его омывают обрывки разговоров идущих людей, словно ветер, шелестящий между ветвей старого дерева. Джуён смотрит на танцующую на одном из балконов пару. Красивая длинноволосая женщина, талию которой придерживает мужчина с широкими плечами. Они плавно двигаются под отвратительную, пропитанную язычеством и мраком этого места музыку, о чём-то хихикая, словно подростки.       Танцевал ли Хёнджин с той девчонкой так же?       Джуён прикрывает глаза. Выдыхает. Мама всегда говорила, что ему нет смысла тосковать о прошлом. Что всё рано или поздно заканчивается, а образовавшуюся пустоту заполняет что-то ещё. Она даже говорила эту старческую фразу, которая так сильно ему не нравилась — «свято место пусто не бывает». Она склоняла голову на бок и говорила об этом так, словно приоткрывала перед ним завесу, за которой прячется секрет мироздания.       Но он был маленький, глупый, неопытный. Даже если бы и хотел, не додумался бы спросить тогда. Джуён отворачивается, перехватывает по-другому пальто Джису. Ему нужно её найти. Остальное не важно. Ему нужно задать ей пару вопросов, а потом подумать. Может, составить свою собственную временную линию, реорганизовать данные, записать все свои вопросы. Как же ему хочется домой.       Он теряет счёт времени, бездумно бродит по площади, иногда ощущая жар костра, рассматривая блики красного света фонариков, слушая бесполезные разговоры прохожих, стараясь не задеть бегающую, счастливую малышню. Он больше не видит Эрика. Думает, что ему могло показаться. Сталкивается с девушкой, продающей мороженое в магазинчике. Она, в ярко-красной глянцевой юбке, едва ли бросает на него взгляд. Может, не узнала. Может, сделала вид, что не узнала.       Джису находит его раньше, чем он её. Врезается. Джуён придерживает её за талию. Она, красивая, длинноволосая, хихикает, словно совсем маленькая. Снимает маску, которую затянула так сильно, что на лице след остался, и говорит:       — Это и правда весело! Я словила пять человек! Пять! Прав был папа, бегать полезно! — она хохочет, словно очень смешно пошутила.       Она пахнет чем-то сладким. Лёгкая и весёлая. Смеётся, как когда они гуляли втроём, и Рюджин как-то пошутила. Она выглядит счастливой. Джуён улыбается ей в ответ. Она смотрит на него слегка удивлённо, прежде чем поморщить нос и легонько ударить в грудь. Она хочет сделать шаг назад, но Джуён удерживает её на месте. Её сердце отбивает чёткий, быстрый ритм. Словно в такт барабанам праздника. Бьющееся сердце. Горящее, ярко-красное. Живое. Она, опустившая взгляд, поднимает на него широко распахнутые глаза. Начинает смеяться.       — Отпусти! — в её голосе переплетаются искрящиеся эмоции. Джуён подхватывает её и кружит. Джису вскрикивает и хватается за него крепче.       Джуён думает о том, как дрожали её губы, когда ей говорили гадости о Рюджин. О боли, которую она испытывает. Он смотрит на неё, смеющуюся до слёз в его руках. Он надеется, что она никогда не будет плакать снова. Он сделает всё, что в его силах, чтобы так и было. Он себе это обещает.