Becoming Whole

      Ночью без включённого света кухня погружается в плотную, съедающую практически все детали темноту. В неё, в отличие от коридора или гостиной, не попадает свет уличных фонарей, делая единственным наружным источником освещения окна соседнего дома. Дахе, сидя за столом, сложив руки в замок и упираясь в свои пальцы губами, ждёт. Чеён выключает свет в своей комнате с жёлтыми шторами на втором этаже — пошла спать. Дахе смотрит на её окна.       Она думает о том, что, возможно, было бы лучше ждать на лестнице. Преградить ему дорогу наверх. Заставить поговорить с ней таким образом. Но она понимает также, что он может запросто проложить себе путь через неё: сколько бы спортивной подготовки за её плечами не было, она всё равно не чета ему. Так что её план хитрее — на её стороне элемент неожиданности. Она — голос из темноты, который настигнет его, ничего не подозревающего, когда он будет подниматься по лестнице. Ей нужно только задать правильный вопрос, чтобы у него не получилось отвертеться.       Она не находит ожидание в темноте утомительным. Скорее, оно приносит ей комфорт. Вызывает чувство щемящей ностальгии. Эрик уже спит; её дом погружён в знакомую, привычную тишину. Лёгкое опьянение уже прошло. Она чувствует себя трезвой и уставшей. Усталость возвращается каждый раз, но теперь, сидя в темноте, тишине, она не может сконцентрироваться ни на чём, кроме этого конкретного чувства.       Время близится к полуночи, когда она слышит тихие шаги, звук открывающейся двери. Она понимает, что задремала, когда едва слышные звуки заставляют её вздрогнуть и выпрямиться. Замереть. Он и правда старается не шуметь. Не знай его, подумала бы, что не хочет тревожить их сон ради них же.       Дахе поднимается, выжидает. Он ориентируется в темноте не хуже её самой. Дахе удивлена самую малость. Она слышит, что он двигается к лестнице. В этот же момент Дахе произносит ледяным, резким тоном:              — Где ты был?              Она включает свет. Ей самой хочется поморщиться, но она должна держать лицо. Джуён, растрёпанный, в знакомой футболке и толстовке на замке поверх неё, шипит на грани слышимости. Его крупная ладонь обхватывает перила. Дахе вдруг думает о том, что перила эти толще её шеи, и, тем не менее, она не сомневается, что он оторвать бы их мог без особого труда. Напрягаются её плечи. Она хмурится.              — Гулял, — безэмоциональный, короткий ответ не является удовлетворительным. Дахе уверена, что он знает. Она уверена, что ему кажется, что она отстанет, если он будет достаточно немногословен и достаточно недружелюбен.              Проблема в том, что Дахе не согласна с Эриком. У них всех кто-то умер. Это его не оправдывает.              — С кем?              Уже ступивший на нижнюю ступень Джуён останавливается. Он едва поворачивает голову, чтоб на неё посмотреть. Его очередной ответ так же не отличается красноречием:              — Один.              Дахе чувствует, как внутри неё начинает закипать раздражение. Ей хочется цокнуть языком, ухмыльнуться и покачать головой. Потому что — посмотрите на него. Слабый свет кухни полосой проходится по его лицу, его футболке. Освещает всю его правую половину, не оставляя никаких сомнений в том, что он чувствует себя независимым. Гордая единица, одинокий боец. Дахе не знает, против чего, ему кажется, он сражается. Но Дахе знает, что он не прав. Поэтому она спрашивает снова:              — С кем?              — Это имеет какое-то значение? — и, естественно, в его голосе нет и капли раскаяния.              Дахе хочется оскалиться. Его поведение начинает выводить её из себя. Она вспоминает, что Чеён сказала ей перед тем, как уйти, и заставляет себя успокоиться, считая для этого мысленно до пяти.              — Здесь ты находишься под моим присмотром. Я за тебя отвечаю. Я хочу знать, где ты ходишь и почему возвращаешься так поздно, — Дахе объясняет. Медленно, доходчиво раскладывает перед ним свою позицию.              Она знает, каково это — быть проблемой. Чеён права. Она должна попытаться достучаться до него, прежде чем начинать ставить ему ультиматумы. Даже если ей это не нравится. Как не нравится и то, каким Джуён окидывает её взглядом в ответ на её слова — словно она ему о чём-то врёт. Он качает головой:              — Технически, я уже совершеннолетний.              Фраза звучит механически, ещё более плоская, неодушевлённая, чем обычные его ответы. В ней есть что-то инородное, какая-то скрытая мысль, эмоция, но Дахе больше фокусируется на том, что он снова начинает подниматься вверх по лестнице. Она подходит ближе и говорит, когда он поднимается, проходя мимо неё:              — Ты же знаешь, почему ты не можешь сам за себя отвечать. Ты знаешь, почему тебе нужен присмотр. Я взяла тебя. Я просто прошу тебя быть со мной честным.              Она смотрит теперь в его спину. Он останавливается по мере её слов, и Дахе стоит внизу, у ступенек. Джуён медленно оборачивается. Он стоит в темноте. Исходящий из кухни свет — широкий прямоугольник, что разделяет их, — мешает ей разглядеть его лицо, когда Джуён говорит ей негромким, спокойным голосом искреннее:              — Дахе. Тебя никто не просил.              Ей нечего ответить. Он прав. Он прав, и он знает это, и он разворачивается и уходит, оставляя её стоять одну, у подножия лестницы, крепко держащуюся за массивную перекладину, которую она даже не может обхватить толком пальцами.       

***

      Его отстранённое раздражение растворяется в воде, которой он умывает своё лицо, а сознание вновь возвращается к мыслям о Джэхёне, о ночных вылазках, которые тот взял привычку ему устраивать, о том, что теперь и он сам залезал на беседку в заброшенном парке, бил стёкла выброшенных машин на кладбище старой техники, и улыбался, смеялся, когда Джэхён орал всякие гадости о своих родителях, делая то же самое.       Середина сентября. Джуён впервые за долгое время чувствует, что у него появился друг.       Оказываясь в комнате, Джуён слегка морщится из-за витающего в воздухе запаха благовоний. Он не знает, чем конкретно является этот запах, но он уже не раз видел Дахе и Чеён с какими-то странными дымящимися ветками, иногда — длинными палками, расхаживающими с важным видом по всем комнатам и обмахивающими сочащимся дымом все углы. Эрик при нём спросил, для чего они это делают, и Дахе ответила что-то о злых духах. Джуён честно считает, что она сошла с ума.       В темноте не понятно, спит ли Эрик — уличному свету препятствуют завешенные окна. Шуршание снимаемой им одежды кажется нарочито громким: расстёгиваемая молния на толстовке, стук собачки о спинку стула, расположение которого Джуён угадывает интуитивно. Глаза постепенно привыкают. Даже без этого Джуён с лёгкостью находит свои таблетки, запивает их водой из пластиковой бутылки на тумбочке, стягивает с себя остатки одежды и укладывается спать. Его тело начинает быстро тяжелеть и расслабляться. Привычное состояние встречает его с распростёртыми объятиями, и Джуён распростирает объятия ему навстречу.              Ртутный термометр с наружной стороны кухонного окна залит слабым солнечным светом, что едва успевает проскользнуть по помещению, прежде чем его источник снова прячется за плотными белыми облаками. На ртутном термометре температура впервые падает ниже пяти градусов. Запах кофе заполняет весь первый этаж, клацанье палочек из нержавеющей стали о тарелки слышно у самой лестницы, повседневная беседа троих обозначает спокойное, ленивое утро воскресенья.              — Что насчёт тебя? Ты хочешь поехать с нами? — Дахе уже закончила с завтраком. Ей хочется курить, но пока что лень встать и приоткрыть окошко над раковиной, а потому она вертит пачку сигарет в руке, пока Эрик и Чеён продолжают поглощать пищу.              Она отстранённо думает о том, как сильно отрасли её волосы. О том, что у Эрика измазан кетчупом кончик носа, и она не представляет себе, как он так ест, что всё постоянно попадает мимо рта. О том, что Чеён в последнее время готовит одно и то же, носит одно и то же платье цвета морской пены, и нужно спросить у неё, в чём дело. Даже если она и догадывается сама, потому что курить стала больше по той же причине. Так что Дахе думает о делах, которые нужно обсудить, думает о вещах, которые нужно сделать, когда по лестнице вниз, сплошным цветовым пятном, слетает фигура.              — Я гулять, — бросает Джуён, хлопает дверью следом практически в ту же секунду. Дахе не знает, как он успел так быстро надеть свои кроссовки. Потому она представляет его себе, спускающимся босым с небольшой ступеньки у входной двери, на ходу надевающим их, пока стремительно движется к калитке, торопится куда-то в очередной раз. От неё не скрывается то, как и Чеён, и Эрик мельком на неё смотрят, словно не зная, стоит ли как-то затрагивать это. Чеён не выдерживает первая. Поставив тихо опустошённую мисочку на стол и положив сверху палочки, она задаёт вопрос:              — Ты поговорила с ним?              Если бы Дахе не знала её всю жизнь, то решила бы, что услышала в голосе Чеён боязливость. Словно это она — бочка с порохом. Дахе пожимает плечами, предпочитая сохранить утро приятным. Дышать. Не показывать, что думает на самом деле.              — Да, но это бесполезно. Он себе на уме, — она гордится лёгкостью, с которой отвечает. Открывает и закрывает пачку, которую продолжает держать в руке.              — Однако теперь он по крайней мере знает, что на уме у тебя, так?              Чеён пытается искать плюсы в ситуации, Дахе понимает это. В конце концов, это она предложила Лиён забрать его. Это она согласилась взять на время и Эрика. Она совершила поступок, не зная полноценной картины — впервые за долгое время — и теперь за это расплачивается. Дахе всё это знает. Поэтому она слабо пожимает плечами ещё раз, придавая своему виду равнодушия. Эрик, всё это время тихо доедавший свой завтрак, берётся за кружку с кофе и тоже вступает в разговор:              — Даже если не совсем, то я не думаю, что это плохо.              — Почему?              — Ну, — из-за прямого вопроса Чеён он слегка смущается. По дорогой розовой пижаме, из которой он не вылезает, когда находится дома, растекается пятно от кетчупа. Дахе уже представляет себе, какой головной болью будет его вывести. — Ему хорошо здесь.              Под прежним, очевидным смущением проскальзывает что-то, что Дахе не успевает осознать до конца, но в ответ на что реагирует почти инстинктивно. Она отчетливо помнит скрытое тьмой лицо, искренне сказанные слова человека, что стоял на лестнице и смотрел на неё сверху вниз. Она знает: он верит в то, что говорит. Он и правда так думает. Ещё разок слабо стукнув пачкой по столу, она бросает:              — Рада за него, — поднимаясь следом, чтобы всё-таки покурить в окошко.              Резкий звук отодвигаемого стула заставляет Эрика поморщиться. Они с Чеён переглядываются. Пока Дахе возится с заедающей ручкой, между ними устанавливается безмолвное понимание. Никто не решается нарушать его очередной порцией слов.              Воздух влажный и пахнет сыростью. Из-за этого немного зябко; Джуён бежит по безмолвным тонким улицам, и эхо его широких, мягких из-за подошвы кроссовок шагов едва ли тревожит покой спящих однотипных домов, черные и будто безжизненные окна которых немо взирают прямо перед собой.       Он видит Джису издалека.              «Голубой — твой любимый цвет?»              Приятный девичий голос, сладкий, фруктовый аромат духов. Джуён, когда она спросила, даже не понял сначала, почему она задала этот вопрос. Джису указала на его футболку. Всё ту же затёртую killing stalking.       Джуён не считает, что у него есть любимый цвет. Поверх знакомой футболки, которую он купил в уголке с мерчем на фанвстрече, шерстяная рубашка из шкафа отца. Она в клетку, жёлтая с черным. Джуён надел её, потому что к полудню должно распогодиться, но не настолько сильно, чтоб можно было разгуливать в тонкой джинсовке.       Голубая футболка была последней оставшейся. Он бы с большим удовольствием купил любую. Он сказал то же самое и своей маме, которая улыбнулась ему, после сообщив, что рада, что он хорошо провёл время. Джуён как сейчас помнит её тёмные, чуть вьющиеся волосы, аккуратно спускающиеся по подушке в настолько белоснежной наволочке, что та отливала голубым. И вода в его школьном бассейне была голубой. Щипала, воняла хлоркой, меняла цвет. Но она была голубой. Джуён никогда не забудет этого.       Ему всегда нравятся цвета, которые выбирает Джису. На ней и сейчас какая-то тёплая розовая кофта на пуговицах, даже издалека выглядящая очень пушистой и приятной наощупь. Вся она, вне школы вечно облачённая в белое, нежно-розовое или нежно-оранжевое, ассоциируется у Джуёна со сладкими персиками. Девушка замечает его, когда он переходит дорогу, начинает тут же улыбаться. Джуён не знает, почему она каждый раз так рада его видеть. В городе девушки, подобные Джису, смотрели на него с брезгливостью и шептались за его спиной. Джуён не думает, что что-то в нём изменилось с тех пор. Возможно, Джису просто не боится его. Не обращает внимание на его явно безвкусную и дешёвую одежду, не считает его пугающим. Останавливаясь рядом с ней, быстро и несильно склоняющейся в приветственном поклоне, качнув головой в ответ, Джуён думает, что, может, ему надо было бы стараться больше. Одеваться под стать ей, когда они гуляют вот так вдвоём. Но он не разбирается в этом. И он точно ни за что на свете не станет просить у Дахе или Эрика помощи.              — Здравствуй. Хорошо выглядишь.              Он чувствует себя так, словно говорит дежурную фразу, даже если и правда считает так. Словно он её, зардевшуюся, в чём-то обманывает. Джису мило склоняет на бок голову, бормочет весёлое какое-то «спасибо», после чего, чему-то радостная, взмахивает рукой в сторону верхней части города:              — Пойдём?              Она хочет показать ему какие-то магазинчики и сводить в библиотеку. Естественно они зайдут поесть куда-то, а потом за ней подъедет машина с тонированными стёклами — как и каждый раз до этого. Они видятся подобным образом только третий раз, но окончание их встреч прежде происходило одним и тем же образом: в какой-то момент Джису смотрит на экран своего мобильника, чуть хмурится и выдыхает чуть сильнее через нос, но для Джуёна делает вид, что всё нормально и ничто её не беспокоит. А потом, ещё спустя полчаса, где бы они ни были, рядом останавливается машина. Чёрная машина с тонированными стёклами. И Джису послушно прощается с ним, садится на заднее сиденье. Джуён знает, что сегодня всё будет так же. Человек — создание, склонное становиться заложником собственных привычек. Одна и та же дорога к дому, один и тот же коктейль в баре. Одна и та же прическа, которая, может, совсем и не идёт. Если бы люди почаще решали попробовать пойти домой вместе с кем-то или попросту изменить свой путь, может, и преступлений бы стало чуточку меньше — так сказала его мама, когда по новостям передавали о какой-то группировке, подкарауливавшей жертв в привычных для них местах. По дороге к дому. Джуёну думается, что привычки иногда вырабатываются против воли. Вряд ли привычка Джису беспрекословно слушаться того, кто пишет ей во время их прогулок, продиктована её собственным комфортом.       Они прогуливаются пешком по уже знакомым Джуёну улочкам, и Джису рассказывает ему о том, что происходило на дополнительных, какие новые рецепты сладостей изучает её старший брат теперь, время от времени приправляя всё интересными фактами о старых зданиях и владельцах небольших заведений. Её голос успокаивает что-то внутри него. Джису спокойно относится к его молчанию, не задаёт вопросов. Он может даже не вникать в смысл того, что она говорит, и она, даже если и заметит, не станет на него злиться. Джуён видит издалека школу, на территорию которой они с Джэхёном как-то пробрались. Знакомится с молодой библиотекаршей, окончившей школу, в которую ему теперь приходится ходить. Мрачная с виду, немногим старше Чеён. Джуён не запоминает её имени — только колючий внимательный взгляд, которым она в него впивалась, пока не замечающая ничего Джису увлечённо рассказывала про его прибытие в город.       Время с Джису — пролетающая ночью по чистому, чёрному небу комета. Джуён даже не успевает заметить, как приходит пора прощаться, хотя происходит всё ровно так же, как он и ожидал. Глядя вслед уезжающей чёрной машине с тёмными окнами, он купается в свете решившего ненадолго показаться солнца. Низенькие дома верхней части города смотрят на него открытыми окнами и вырывающимися наружу на ветру шторами. Джуён пишет Джэхёну, что освободился. Джэхён пишет в ответ почти мгновенно, что встретит его как обычно.       На старом потрёпанном автобусе Джуён доезжает до остановки возле книжного, а оттуда, через парк, мимо мэрии и протестующих, двигается в сторону леса. Джэхён на своём велосипеде ждёт его недалеко от поворота к заброшенному парку. Он в шапке и чёрной толстовке с каким-то красным рисунком. Видя Джуёна, машет ему лениво рукой.              — Привет, — уже садясь позади него, отвечает Джуён.              Кладбище старой техники находится за городом, довольно далеко, но зато от него до болот — рукой подать. Так говорит Джэхён. Они едут по протоптанным тропинкам, через лес возле заброшенного парка, переезжают дорогу и снова оказываются в лесу. Том, который так не любит Рюджин. Молчат всю дорогу.       Джуён слегка откидывает голову. Закрывает глаза. Прохладный воздух обтекает его, лижет кожу. Джэхён замедляется, когда сквозь зелень деревьев начинает виднеться сетка забора. Он останавливается, спрыгивает, когда они оказываются у ворот, и Джуён поднимается следом. Джэхён привычным движением их открывает, и из-за скрипа сидевшие на дереве неподалёку птицы разлетаются с криками.       Джуёну нравится здесь. Безлюдное, мёртвое место, в котором так легко спрятаться. Возле жилого трейлера, в раскладном кресле, спит седой старик. Из открытой двери доносятся звуки работающего радио, возле его свисающей руки — открытая бутылка какой-то дешёвой выпивки. Джэхён катит своей велосипед мимо него, не обращая никакого внимания. Это родственник какого-то его знакомого, как Джуён понял. Неплохой дядька, но трезвым его Джуён ещё не видел. Бодрствующим — один раз. Бормотал что-то про свою пропавшую собаку и каких-то «их», которые в её пропаже виноваты. Джэхён сказал не придавать значения. Джуён так и сделал.       Они двигаются вдоль выброшенных стиралок и машин, обходят главную достопримечательность — вагон грузового поезда, явно некогда кем-то обжитый. По пути Джуён поднимает ржавеющую трубу там же, где бросил её в прошлый раз. Немного поодаль, за раздолбанным пикапом без двери и сваленными в кучу газонокосилками, стоит воткнутая под прямым углом детская карусель вроде той, какие можно встретить на детских площадках. Усаживаясь на перила, за которые обычно держатся руками, они оба свешивают ноги вниз. Их разделяет железный поручень, но Джэхён обвивает его рукой, соприкасается своим плечом с плечом Джуёна. Он уже интересовался, как это произошло. Джэхён тогда только фыркнул и сказал, что знает некоторых героев. Сидушки смотрят лицом вниз. Кажется, что, дёрнись внезапно или слишком сильно — и карусель упадёт. И они оба размозжат себе головы.       Солнце освещает макушки хвойника, выделяет разбитые стёкла. Джуён вертит в руках знакомую трубу, думает, что разобьёт ей на этот раз.              — Мои родители, — Джэхён подаёт голос внезапно. Смотрит прямо перед собой, говорит мирно. — Раньше помогали в одном месте. Но с тех пор, как его… закрыли, оба работают в мэрии. Так что ничего интересного.              Пришедший с запозданием ответ на вчерашний вопрос. Джуён держался за его талию, сидя позади, и подумал, что Джэхён просто не услышал из-за шума ветра в его ушах.              — Хм, — он едва заметно прижимается к чужому плечу чуть плотней. — Ну да, не так уж это и таинственно.              Джэхён цокает языком и беззлобно закатывает глаза, улыбается. Наверное, его раздражает, что Джуён прекрасно понимает, почему он так себя ведёт. Наверное, он чувствует бессилие из-за того, что не может с этим ничего сделать. Джуён даёт взамен то, что может дать:              — Мой отец… Типа, строитель. Он постоянно брал какие-то опасные объекты, потому что за них хорошо платят, — Джуён вспоминает фотографии в освещённом яркими лампами холле. Слова Лиён о том, что он вернётся к сентябрю, и они все вместе наверстают упущенное. Над растёкшейся лужей бензина, что должна была загореться, взорвать всё вокруг, на тот момент уже зависла рука с зажжённой спичкой. — Ну, добрался, — он пожимает плечами.              Джэхён склоняет на бок голову. Опирается на разделяющее их крашеное в синий, выцветшее железо. Склони Джуён на бок голову — они бы почти соприкоснулись.              — А мама?              Вопрос не громче скрипа хвойных, что склоняются в сторону из-за порыва ветра. Он уносится прочь, взвивается ввысь вместе с раскрошенным стеклом и пылью, орущим у ворот шансоном, храпом сторожа. Джуён отбрасывает в сторону нагревшуюся в руках трубу, рассматривает покрытые ржавчиной ладони. Их надо обо что-то вытереть, но точно не о джинсы, поэтому он пытается вытереть их друг о друга, но помогает слабо. Они по-прежнему рыжие.       Джэхён спрыгивает, его отсутствие сказывается лёгким холодом у плеча; Джэхён расставляет в стороны руки, крутится, оборачивается, делает несколько шагов назад, хитро улыбается, указывая на футболку:              — Почему же killing stalking, Джуён-а? Любишь агрессивную романтику? Токсичные пары тебя привлекают? — ещё несколько шагов назад, прищур, насмешка.              Джуён фыркает невольно. Хотел бы весело, но не выходит. Смотрит на Джэхёна, слегка щуря один глаз.              — Потому что их проще всего было ненавидеть, — он не выдерживает. Переводит взгляд. Кислая мина на собственном лице заставляет сильнее сжать челюсть. — Выбор был маленький. Либо они, либо.              Отворачивается. Осеннее солнце всё ещё ореолом сверкает над хвойными, у Джуёна белеют костяшки. Придя в себя, сглотнув, он говорит, как может:              — Не знаю, почему Рюджин верит, что в больших городах лучше. Там не лучше. Мне нужно было ненавидеть что-то ещё, — он чувствует чужие ладони на своих коленях, невольно слегка расслабляется, и теперь Джэхён стоит между его разведённых ног, поглаживает его бёдра. Джуён улыбается. — Так что я ненавидел их со всей искренностью и всей душой.              Его прикосновения танцуют на грани приличия; Джуён борется с желанием свести ноги и подобраться. Словно Джэхён может достать откуда-нибудь кусок стекла и воткнуть в него, оставить здесь истекать кровью.              — Раз ты читал, значит, тебе самому есть, что рассказать, — он подыгрывает интонации, мешает задать очередной вопрос. Квота закрыта.              Джэхён снова улыбается и закатывает глаза. Его пальцы ползут выше. Ниже. Снова выше. Он прикасается к наружной стороне бёдер, кончиками едва ли затрагивает в какой-то момент задние карманы джинсов Джуёна.              — Если ты слышал, — Джэхён тянет, — о выдающихся зверях, — он закусывает губу.              Он краснеет.              Неожиданно, внезапно — на его щеках появляется лёгкий румянец. Руки, что были на чужих бёдрах, оказываются на выцветших синих перилах по обе стороны. Джэхён чуть склоняется вперёд, словно блокируя, заставляя оказаться в клетке. Джуён против воли выдыхает с несвойственной ему возбуждённостью, улыбается шире.              — Извращенец, — отвечает, качнув головой.              — Я могу, — Джэхён запинается, глазами смотрит широко распахнутыми, руки свои сжимает крепче, подаётся невольно вперёд ближе. — Я могу- я могу три часа тебе сейчас объяснять, почему, но это не важно. Любитель маньяков-насильников.              Джуён откидывается назад, чуть шире разводя ноги. Хватаясь за железо перил, своими ладонями едва ощущает тепло чужих, что находятся рядом. Это почти как держаться за руки — мысль об этом напоминает последний лизнувший макушки деревьев луч солнца.              — Я не считаю ни О Сану, ни Юн Бума возбуждающими, — Джуён качает головой. — И они не звери.              — Ты, — Джэхён с раздражённым вздохом опускает голову, его шапка теперь на плече Джуёна. Он едва заметно дёргает ногой. — Ну, вау, ты не считаешь маньяков и сталкеров сексуальными. Поздравляю.              Он звучит побеждённым и жалким. От него пахнет дезодорантом, одеколоном. Он впервые в шапке, и его открытое, красивое лицо выглядит пристыженным.              — Я не сказал, что там нет никого сексуального.              Джуён спрыгивает. Они так близко, что он почти чувствует грудь Джэхёна своей грудью. Он едва выше, и Джэхёну приходится слегка поднять голову, чтобы на него посмотреть. Заискивание, интерес во взгляде — он уже понял, что другой информации Джуён ему не даст.       Ускользая, Джуён поднимает с земли брошенную трубу. Взвесив её в руке на пробу, оборачивается на по-прежнему стоящего на месте Джэхёна. Красный рисунок на его чёрной толстовке — череп с крыльями.              — Ну, что? Мы будем что-нибудь громить сегодня?       

***

      Струя тёплой воды разбивается о дно раковины, создаёт ровный шум. На кончиках влажных волос собираются маленькие капли. В его огромной ладони круглая таблетка кажется крошечной. Как ему их таких хватает?       Джуён медленно поднимает голову, смотрит в глаза своему отражению. Он вдруг вспоминает Хёнджина, освещённого августовским солнцем. Следом — блондина Джэхёна, сидящего на соседней детской горке.       Тёплое, распаренное тело и без того налито усталостью. Джуён уверен, что сможет уснуть и так. Есть вещи, с которыми он согласен. Убрав таблетку обратно в пузырёк, вытирая волосы, проходит в спальню, где Эрик сидит в углу, подтянув к себе ноги и глядя в экран мобильного. Он удивительно тихий сегодня: ни разу не обратился, даже не смотрел на него. Джуён прячет таблетки в полку и залезает под одеяло. Перед тем, как уснуть, он задаётся только одним вопросом.              Утро свежее, солнечное. Джуён не ощущает привычной фантомной влажности на коже, когда заходит в здание школы. Стоящая с уже внешне Джуёну знакомыми мальчишками Рюджин в белой ветровке громко, протяжно с ним здоровается, машет ему рукой. Не подходит, потому что очень занята их темой разговора. Джуён находит себя машущим ей приветственно в ответ.              — Джису уже пришла, но она в учительской! — кричит Рюджин ему поднимающемуся по лестнице вслед.              В проветренном классе слегка прохладно. На солнце начищенные парты словно бы ослепительно-жёлтые, и яркое голубое небо за окнами даже немного слепит глаза. Лёгкий галдёж, кучкующиеся одноклассники, запах мела. Подходя к своему месту, отодвигая стул, Джуён небрежно бросает:              — Я где-то читал, что путь к выздоровлению начинается с отказа от вредных веществ, — падая на свой стул следом.              Джэхён, выглядящий таким же сонным, как и каждое утро до этого, смотрит на него нечитаемо, впитывает, а потом — расплывается в широкой улыбке. Хмыкает, качнув головой.              — Горжусь тобой, товарищ, — весёлые нотки в его голосе ещё больше поднимают Джуёну настроение.              — Доброе утро, Джуён, — милый, славный голос привлекает его внимание, заставляет обернуться к источнику звука. Джису слегка смущается вдруг, невольно как-то волос касается, не знает, куда руки деть — улыбается ему в ответ. — У тебя хорошее настроение сегодня, — непонятная, полу-радостная интонация её голоса почти заставляет его рассмеяться.              — Да, кажется.              Возвращаясь в кабинет вприпрыжку, Рюджин с размаху усаживается на парту Джэхёна, хлопает в ладоши:              — Мне птичка только что нашептала, что в выходные возле мэрии особенно весело будет. Предлагаю устроить пикник!              — Тогда с меня покрывало и зонтики, — мгновенно соглашается Джэхён.              — Я принесу напитки, — не пропуская и секунды добавляет Рюджин.              Их слаженная работа похожа на привычное, спланированное явление: они смотрят в унисон на Джису, которая, пусть и с долей дискомфорта, но кивает.              — Я попрошу брата что-нибудь испечь, — она поворачивается к Джуёну, почти хватает его за рукав пиджака, останавливает своё плавное действие в последний момент. — И ты обязательно приходи.              Джуён смотрит на всех по очереди. Закинувшая ногу на ногу Рюджин в колготках, выглядывающий из-за неё Джэхён, стоящая прямо перед ним Джису. Как крошечное знамение. Как когда она вышла в ремиссию. Джуён сглатывает.              — Да, — и получается нежнее, чем он планировал. Как благодарность. — Я обязательно приду.              Впервые за многие месяцы его настроение напоминает бьющий ледяной, освежающей водой ключ. Как родник, найденный отчаявшимся от жажды путником, оно пробирается в его голову, освещает его лицо, наполняет его жизнью. Окружающий мир, чистый, опрятный, после уроков сопровождается низким, дружеским:              — Чем теперь займёмся?              Изнуряющие уроки пролетели незаметно, Джису осталась поговорить с классной руководительницей, Рюджин снова в компании своих незнакомых Джуёну ребят. Открытое окно, сверкающий высоко в небе шар солнца. Джуён говорит таким же низким и дружеским:              — Предлагай.              Он чувствует себя глупым подростком, потому что они чуть ли не бегут вниз с холма, к кладбищу, придерживая рюкзаки и иногда оглядываясь, как будто бы тайно сбегают ото всех куда-то. Он мельком думает о том, что в такой высокой траве можно по неосторожности подвернуть лодыжку, но потом бегущий чуть впереди Джэхён тянет руку назад, взмахивает ей — и, реагируя на знакомый жест, Джуён хватает его за руку. Крепкая, мощная хватка. Как будто его не собираются отпускать.              — Когда-нибудь целовался на кладбищах? — Джэхён спрашивает между делом, идя по аккуратной гравиевой дорожке в сторону бокового выхода. — Тут все предки Джису валяются. Ну и так парочка важных личностей.              — Нет, — Джуён прыскает со смеху.              — Много теряешь! — Джэхён, оборачиваясь, улыбается многозначительно, толкает от себя калитку.              — Ну, зато, вижу, ты в этом эксперт.              — Я много в чём эксперт, — понтуется.              В прежней школе тоже так делали, Джуён помнит. Обсуждали, как облапывали девчонок на свиданиях в кино, как засовывали им руки под юбки в парках, мерялись, кто зашёл дальше, кому больше досталось. Идиотизм, баловство — но, сейчас, когда это произносит Джэхён, Джуён не чувствует раздражения. Он думает о том, кого Джэхён целовал. Была ли это Рюджин? Была ли это другая девушка, которую он не знает? Сидела ли она так же, как он вчера, и стоял ли Джэхён между её разведённых ног так же, как стоял вчера? Как будто бы впервые слыша, ведясь, он отвечает:              — Когда-нибудь целовался в вонючей школьной подсобке? — выбивая нужную реакцию, он дожимает с практически садистским удовольствием: — Нужно быть тихим, чтобы никто не услышал, но, когда очень хорошо, это становится проблемой.              Он обгоняет замедлившегося Джэхёна, почти злорадствует, слыша у себя за спиной:              — Ты серьёзно сейчас? — не останавливается, пожимает плечами. — Нет-нет, погоди, ты реально?              Джуён чувствует себя потрясающе, когда, оборачиваясь, расставляя руки в широком, приглашающем жесте, скалится:              — Ну, как тебе теперь моя натура?              Он бы никогда не сказал об этом так. Джуён помнит и запах, и чужое тепло. Вещи, нас формирующие, далеко не всегда связаны с приятными воспоминаниями. Даже если эти воспоминания драгоценны всё равно. Его мама говорила это, гладя его по волосам, осторожными пальцами прикасаясь к коже над швом у рассечённой брови.       Но прямо сейчас он не жалеет. Выражение лица Джэхёна, удивлённое, поражённое, непонимающее — Джуён думает, что оно стоит того. Он пытается задавать вопросы: полноценных, несущих смысл не получается, хотя их общая суть очевидна. Джуён качает головой:              — Всё тебе расскажи.              Уже знакомыми узкими улицами они движутся в верхнюю часть города. Проходя через очередной заросший, полузаброшенный двор Джуён вдруг вспоминает вылизанные старенькие улочки, по которым его каждый раз водит гулять Джису. Маленькие магазинчики, приветливые работницы в лапшичных, процветание.       Джэхён ставит ногу в раму от выбитого окна полуразваленного сарая во дворике с сушащейся на улице одеждой, подтягивается, залезает на сомнительного вида крышу, чтобы, прыгнув, зацепиться за лязгнувшую пожарную лестницу и начать подниматься наверх. Джуён за ним следует. С вытянутой крыши трёхэтажки на два подъезда открывается вид на закрытую начальную школу, в которой они так ни разу после того случая и не побывали.              — Зачем пожарная лестница в доме на три этажа?              — Джису спроси.              Джэхён садится на край, спиной ко двору и лицом к стоящей вдалеке на холме школе, свешивает ноги вниз. Рюкзак, брошенный, смотрит вверх прицепленным к нему значком с эмблемой какой-то группы. Джуён аккуратно опускает свой рядом, подсаживается к Джэхёну. Они молча наблюдают за спускающимися с холма вдалеке школьниками.              — Скажи, — когда Джэхён подаёт голос, Джуён мгновенно отмечает его задумчивость и отстранённость, — ты влюблён в Джису?              Он всё так же смотрит в сторону школы, расслабленный, слегка сгорбленный. Его светлые волосы, небрежно разбитые пробором, выглядят очень мягкими. Сцепленные в слабый замок руки лениво лежат на бёдрах. Но от Джуёна не скрывается слабое, резкое движение кадыка. Джуён понимает в этот момент. Непредсказуемо, ожидаемо. Джэхён именно такой, каким Джуён его представлял.              — Я бы не сказал, что верю, что возможно влюбиться в кого-то за две с половиной недели, — качает он головой.              Если Джэхён что-то об этом и думает, то совершенно не подаёт виду. Он сидит так, словно вообще не слушает. Это навык. Джуёну стоит признать, что он впечатлён. Джуёну хочется больше ничего не говорить. Он представляет, каково это, и всё внутри него клокочет во всё том же садистском удовольствии. Джэхён роняет голову. Смотрит теперь на свои пальцы.              Это жестоко. Жестоко.       Джуён не выдерживает:              — Я пока не уверен в том, к кому у меня появились чувства.              Мгновенная реакция — резкий взгляд вперёд. Напряжённый, осмысливающий. Джэхён медленно поворачивает к нему голову.              — Хм, — весь его ответ.              Теперь он рассматривает лицо Джуёна. Джуёна невозможно смутить подобным, поэтому он открыто смотрит на Джэхёна в ответ. Он не чувствует нужды его лицо точно так же рассматривать: он наблюдает за бегающими по его лицу глазами и ждёт, что Джэхён ещё скажет.       Осеннее солнце припекает спину. Джуён подумывает о том, чтобы снять пиджак, уже чувствует усталость от ожидания, когда Джэхён подаётся к нему навстречу. Ему всего-то и стоит, что едва склониться в бок, перенести упор на запястье упирающейся теперь в парапет руки, чтобы оказаться с Джуёном лицом к лицу, близко, разделяя дыхание. Широко распахнутые и по-прежнему внимательные глаза смотрят в его, и, в следующее мгновение, Джэхён опускает голову, трётся лбом о его плечо. Это происходит так быстро, внезапно, что Джуён едва ли успевает зарегистрировать свою первую эмоцию. Но она, какой бы ни была изначально, скрутившаяся во внезапный узел в груди, толчком вырвалась в его голову, через шею, что теперь горит, и щёки, очевидно багровеющие. У Джуёна слегка кружится голова и, кажется, от неожиданности подскочило давление. Вдоволь натеревшись лбом о его плечо, Джэхён выпрямляется, отстраняется, снова смотрит в сторону школы, от которой по холму вниз спускается одинокая фигура.       Он ничего не говорит.              — Я всё хотел спросить, — вернув себе контроль, Джуён меняет тему. — Что это за значок у тебя на рюкзаке?              — Виксы, — ответ напоминает отмахнувшуюся руку. Джэхён всё ещё думает о том, что сделал.              — И кто это? — Джуён не хочет, чтобы он думал об этом.              Его внезапная настойчивость работает. Джэхён смотрит на него нормально:              — Ты не знаешь виксов? — Джуён мотает головой. — Реально?              — Я работал, — Джуён произносит это, как пояснение.              — Ну не по двадцать четыре часа в сутки же, — Джэхён перебрасывает обратно ногу, хмурясь, укоризненно качая головой.              Он поднимает свой рюкзак, достаёт телефон, принимается что-то искать. Параллельно спрашивает:              — И ты что, ни разу не слышал этернити? — английское слово, сказанное с акцентом, не вызывает в Джуёне никаких эмоций. Он снова отрицательно мотает головой. — Эррор?              — Мне ничего не говорят слова, которые ты сейчас произносишь.              Джэхён вздёргивает брови. Выдыхает так, словно ему предстоит какое-то тяжкое задание, как будто бы он работает с запущенным случаем. Снова небрежно бросив рюкзак, он бросает сверху на него телефон, из которого теперь громко играет музыка.              — Тогда смотри на меня, — говорит.              В стейк-хаусе, в котором Джуён провёл где-то полгода, был телевизор. Стейк-хаус был бюджетным. Дешёвым даже. Джуён до сих пор уверен, что босс называл это стейк-хаусом, только чтобы заведение воспринималось цивильнее, чем оно было. В основном там собирались разнорабочие, грузчики и строители. Вечно стоял нестерпимый шум, через который, с экрана висящего в углу телевизора, доносились женские голоса. Джуён не знает, был это какой-то музыкальный канал, плейлист или запись, но в бесконечных сменяющих друг друга видео кукольно-идеальные девушки ритмично танцевали под попсовые, заводные песни о счастливой и не очень любви. Это его самое близкое знакомство с подобным концептом.       И в том, как Джэхён теперь двигается перед ним, преувеличенно, нарочито показушно, есть ноты и оттенки всё того же. Он строит грустные, наполненные раздутыми эмоциями рожицы, открывая рот под песню с громким, стучащим битом и цепляющим припевом.              «Мне приснился ужасный сон, в котором ты навсегда меня оставил»              Повторяющиеся снова и снова слова. Взмахи рук, движения бёдер. Светлые волосы, беспорядочно спадающие на лоб. Он вдруг напоминает Джуёну особенно сильно людей из тех видео, напоминает персонажа из дорамы про айдола, напоминает Хёнджина. Строя особенно трагическое выражение лица на концовке, Джэхён тянет руку вверх.              — Вечный сон, от которого я никогда не очнусь, — вырывается из его рта мелодичное, красивое, вторящее тоске исполнителя.              Он такой красивый сейчас. Едва заметно задыхающийся, замерший, словно ожившая ненадолго картинка, волшебное действие которой закончилось. Стоит угаснуть последней ноте, треку — смениться на следующий, и тянувший к небу руку, привставший на носочки Джэхён возвращается. Висевшая в воздухе рука падает плетью вдоль тела, он смотрит на Джуёна, всем своим лицом спрашивая «ну как?». Склоняется, делает музыку тише. Не выключает.              — Ты мог бы быть айдолом, — Джуён сбрасывает с себя оцепенение. Улыбается.              Хмыкнув, Джэхён усаживается обратно, но не свешивает ноги теперь. Готовый вскочить и заплясать снова.              — Я пару лет назад по ним с ума сходил. Даже несколько хореографий знаю. Мы с Рюджин в моей комнате так скакали, что мать стучала в стенку, чтоб мы затихли.              Его сознание уплывает вслед за соскальзывающим куда-то взглядом. Он ударяется в воспоминания, но в этом нет ничего такого, чего бы Джуён не видел прежде. На кладбище выброшенной техники, когда говорит, как отец никогда не возвращается к ужину, когда кричит о том, как мать задолбала отслеживать его местоположение или закрывать снаружи на ночь его комнату на замок, он смотрит иногда так же. Ржавеющие, выброшенные вещи страдают под давлением его злости, пока его глаза выглядят так, словно он смотрит сквозь них. На что-то, чего Джуён никогда не увидит.              — И как?              — Что? — вырванный, Джэхён переспрашивает.              — Вы затихали?              Джэхён улыбается. Возможно, он понял, что Джуён делает. Тогда, возможно, он благодарен. И, если так, то Джуён улыбается ему в ответ. У него хорошее настроение. Он чувствует себя предельно ясным, очнувшимся от летаргии. Глядя на Джэхёна сейчас, он понимает, что осознаёт его лицо, голос, запах и тело заново. Ли Джэхёну восемнадцать лет. Он старшеклассник, потерявший старшего брата и страдающий из-за гиперопекающей его матери, отсутствующего отца. Он блондин, потому что Рюджин имеет особое место в его сердце. Он пахнет какими-то травами. Иногда — лилиями. Высокий, почти с него ростом. У него привлекательное лицо и спортивная, но по-юношески тощая фигура, он не занимался никаким спортом, и Джуёну не нужно спрашивать, чтобы знать: грубые ладони, сила, выносливость, потребность во льде и дни, время, в которое они обычно встречаются, говорят о том, что он подрабатывает, где-то и для чего-то таская тяжести. Пришпиленная на лицо словно булавками улыбка уже отклеилась, но Джуён знает, что дело в нём; Джэхён натягивает её обратно, когда рядом есть другие. Он несчастлив. Он зол. Он не испытывает ничего, кроме ненависти. Он сам ему об этом сказал.       Мысль, ударяющая его в голову, слегка её кружит. Это возбуждающе.              — Я составлю для тебя плейлист, ну или как-нибудь прогуляем школу и придём ко мне, и я объясню тебе, в чём прелесть выдающихся зверей и корейской поп-музыки, — что-то подсказывает Джуёну, что заниматься они будут совсем не этим.              — А телефон?              — Оставлю в парте, — пожимает плечами. Отвечает так быстро, словно уже делал так раньше. — Потом просто вернусь вечером и заберу.              — Ну, похоже на план, — Джуён решает согласиться.       

***

      Она попытается снова. Дахе решает, сидя на диване, закинув на спинку руку с пультом. Она ещё раз попытается поговорить с ним. Ради Эрика. Ради Чеён. Чтобы они больше не смотрели на неё так. Чтобы они не думали, будто это её несостоятельность.       Звук работающего телевизора — зудящий шум на фоне её мыслей. Если надо, она и правда пойдёт за ним в комнату. И будет настаивать, и спрашивать снова, и упрёт руки в бока, словно его родитель. Она опекун. Это почти то же самое.       Агитированная, она невольно поднимается. Скрестив руки на груди, прохаживается к окнам гостиной, выглядывает. Может, стоит ждать его у самой калитки? Так она хотя бы будет знать, с какой стороны он придёт.              — Он не преступник, — она себя осаждает. Закусывает губу, отгоняя желание добавить «пока что».              Поднимая со стола своё открытое пиво, делает несколько больших глотков. День был изнурительным. Может, она не помнит, когда было иначе. На часах одиннадцать, когда она видит в окно открывающуюся калитку.       Поспешно ставя бутылку на столик, она быстро шлёпает босыми ногами в коридор, чтобы встретить его. Джуён уже снимает кроссовки, наступая на задники, и прыгает в сторону лестницы, явно намереваясь или закрыться в ванной на подольше, или уйти в комнату. Дахе колеблется. В комнате Эрик.              — Где ты был? — она спрашивает не так строго и резко, как ей хотелось бы. Морщится из-за того, что вопрос звучит почти отчаянным. Просящим.              Джуён, до этого её словно не замечавший, оборачивается. Дахе невольно делает небольшой шаг назад.              — Что? — переспрашивает.              — Нет, — медленно, растерянно. — Ничего. Добро пожаловать домой.              — Ага.              Он быстро поднимается вверх по лестнице, и Дахе смотрит ему вслед до тех пор, пока не слышит звука закрывающейся двери. Она возвращается в гостиную, усаживается, тянет руку к своему пиву. Заторможенная, зависает. Его лицо стоит перед её глазами. Может, Эрик прав. Может, она слишком бурно реагирует. Профдеформация заставляет её смотреть на людей в худшем свете. Ожидать от них зла.       Она наконец-таки берёт в руку пиво, но ещё медлит перед тем, как сделать глоток. Может, она ошибалась, и ей стоит это признать. Даже поднося к губам горлышко, вскидывая вверх почти опустошённую, третью уже за вечер бутылку, она не может перестать думать о том, каким беззаботным и радостным Джуён только что выглядел.       

***

      Ещё по дороге к дому чувствовавший приятную усталость, Джуён падает в кровать абсолютно вымотанным. Он чувствует зарождающуюся головную боль, но она ещё напоминает звенящий где-то вдалеке колокольчик, и потому Джуён хочет поскорее заснуть. Он достаёт наушники и включает песню, название которой отправил ему Джэхён с подписью «это криминально, что ты дожил до девятнадцати, ни разу не слышав эррор».              — Ты пил таблетки? — Эрик спрашивает откуда-то из угла комнаты.              Он сидит в телефоне, с подобранными к себе ногами, упираясь спиной в стену. Джуён думает о том, как он врёт Дахе, что идёт спать, чтобы казаться примерным мальчиком. Джуёну смешно. Как будто бы на фоне него много надо, чтобы выглядеть примерным.              — Отвали, — получается более вяло и добродушно, чем он планировал, но его это не волнует. Обнимая подушку и закрывая глаза, Джуён, на краю сознания отмечая текст играющей песни, проваливается в глубокий, спокойный сон.              Головная боль не проходит наутро. Открывая глаза, Джуён чувствует себя так, словно кто-то больно ударил его. Словно его черепная коробка вот-вот расколется пополам. Помимо прочего, он весь влажный; футболка, в которой спал, пропитана потом. Он всегда просыпается раньше Эрика, потому что ходит пешком. Сегодняшний день ничем не отличается: в утреннем свете он видит свернувшегося в позу эмбриона под одеялом мальчишку, утыкающегося лбом в стенку рядом. Сбросив футболку, Джуён берёт полотенце, чтобы принять быстрый душ. Летняя вода немного облегчает его состояние. Головная боль не отступает, так что, одеваясь, он размышляет над тем, чтобы выпить обезболивающее. В кухне он наскоро засовывает в рот остатки какого-то мяса, даже не особо жуя. Выпив целый стакан воды, он, всё-таки, достаёт из аптечки Дахе, стоящей в одном из кухонных шкафчиков, упаковку обезболивающего, и запивает ещё одним стаканом воды две таблетки.       Он читает заданный параграф по истории на ходу, как и во все другие дни. Из-за головной боли слова едва лезут в голову. Он вдруг вспоминает Рюджин, наблюдавшую за тем, как он выполняет домашнее задание на перерыве.              — И ты совершенно не хочешь отдохнуть? — она сидела на месте перед ним, потому что другая одноклассница, имени которой Джуён так и не запомнил, куда-то вышла.              — Я эффективно использую своё время, — ответил он ей тогда.              — Она не поймёт, что ты сказал, — вставил Джэхён, переключая её внимание на себя.              Понимая, что пытаться что-то выучить сейчас бесполезно, переходя на сторону парка у мэрии Джуён засовывает учебник обратно в рюкзак. Так ли эффективно он использует своё время? Он не обращает внимания на редких протестующих в парке, проходит через другие ворота и идёт вверх по холму.       С лёгким удивлением он отмечает свою испарину, когда наконец-таки достигает пункт назначения.              — Да что такое, — раздражённый, проводит пальцами по лицу. Головная боль немного отступила, но ещё недостаточно для того, чтобы ему по-настоящему стало легче.              В кабинете уже оживлённо. Джису, заканчивая мыть доску, улыбается:              — Джуён! Доброе утро!              — Доброе, — бормочет, проходя мимо.              Опустив рюкзак на пол, усаживается, укладывается на парту. Закрывает глаза. Обезбол нужно было принять с вечера, как он делал раньше. Тогда он бы не чувствовал себя так, словно кто-то активно пытается расколоть его голову, как орех.              — Всё в порядке? — Джису уже рядом с ним.              Он не остановился возле неё. В этом всё дело. Джуён пытается смягчить голос, когда говорит ей:              — Да, прости. Просто немного болит голова.              — Ох, это может быть чем-то серьёзным, — в её голосе появляется беспокойство, и Джуён не хочет, но начинает раздражаться. — Тебе нужно показаться врачу.              — Спасибо за заботу.              Его плохо скрываемое раздражение отражается негативной эмоцией на её лице, расстройством или обидой, Джуён не может разобрать. Не сильно заботится об этом в данный момент. У него случались такие головные боли и прежде. Несколько раз. Когда слишком долго не ел. Когда ему зашивали рассечённую бровь. Когда ему позвонили из больницы. Неприятная, она напоминает ему о худших днях, удваивая вес воспоминаниями и нарастающим внутри ужасным, слишком хорошо знакомым чувством. Джуён думал, что уже забыл, каково это.       Он отсиживает несколько уроков относительно нормально. Головная боль не утихает, но больше и не усиливается. Словно воткнутый в его голову раскалённый прут поддерживают на определённой температуре. Поднимаясь со звонком со своего места, он говорит Джису, что не голоден, и направляется в туалет вместо этого.       Умывает лицо, но легче не становится. Он хочет подышать воздухом, но не хочет слышать галдёж одноклассников. Видеть переживание на лице Джису. Он не хочет сорваться на ней.       Крыша открыта. Джэхён говорил ему об этом как-то раз. Что выходит весной на обеденном перерыве на крышу вместе с друзьями. Джуён думает о том, что не знает, кто они — эти его друзья. Джэхён ничего о них не рассказывал. На крыше нет забора — Джуён бы даже криво усмехнулся, если бы его так не мучило собственное состояние. На ней нет лавок, как в его старой школе, так что он раздумывает сесть прямо так, прежде чем, всё же, сесть просто на корточки.       Свежий воздух и правда немного помогает. День снова солнечный, пусть по небу и плывут огромные, напоминающие сахарную вату облака. Он слышит смех, голоса подростков, но они — что-то отдалённое.       Джуён успокаивается. Он здесь: в дурацком маленьком городке с дурацким особняком на холме и дурацкими лесными болотами, о которых так паникуют люди в парке. В дурацкой двухэтажной школе и с дурацкой головной болью. Всего-то головной болью. Это не конец света.              — О, и ты здесь, — Рюджин звучит слегка удивлённо. Джуён полуоборачивается на неё, ничего не говорит.              Девушка усаживается рядом с ним, прямо так, не заботясь о своей юбке или трущейся о пол белой ветровке. Джуён, помедлив, всё-таки делает то же самое. Она достаёт из кармана апельсин, принимается его чистить: от корешка, круговым движением по спирали. Он наблюдает за её пальцами, коротко стриженными ногтями с каким-то перламутровым лаком, кольце на указательном из медицинского сплава. Натренированным движением, она снимает шкурку, ни разу её не порвав. Но это не яблоко; Джуён не впечатлён.              — Эх, хорошо тебе, — она, вскинув голову, щурится на солнце. Засунув большие пальцы в сердцевину, разламывает пополам, одну из половинок протягивает ему.              Джуён забирает из вежливости.              — Чем?              Рюджин переводит на него взгляд. Плечами пожимает, отправляя апельсиновую дольку в рот:              — Ты с этим местом никак не связан. Бери и вали, когда вздумается.              Её почти хамская прямолинейность его не удивляет. Но слова, ею сказанные — не связан?       Джуён видит разъезжающие по городу машины. Если присмотреться, то, кажется, видит даже людей в парке. Дом Эрика, комната с кулером, табличка на въезде, пиво в руке Дахе, сидящая на тумбе Чеён, матрас в углу комнаты, упавшая лампа, старая школа, пустое озеро, воткнутая в землю под прямым углом карусель. Награды его отца, главная из которых — цепь на его шее. Горечь безысходности жжёт его рот апельсиновым соком.              — А ты связана, что ли?              — Пф, — Рюджин шутливо закатывает глаза. — Даже не представляешь.              Неизвестный Джуёну подтекст, в который он не хочет вникать. Его голова по-прежнему словно в лёгком тумане от неуёмной, не стихающей боли. Он произносит, просто чтобы сказать хоть что-то:              — Ты всегда можешь просто сбежать.              — Хах, — в смешке нет настоящего веселья. — Ну да.              Он доедает свою половинку апельсина, Рюджин делает то же самое. В полном молчании они наслаждаются пока ещё греющим солнцем и уходящим, прощающимся летним теплом.       Потом они возвращаются вместе в класс. Джису заинтересованно смотрит на них, никак не комментирует, вместо этого спрашивает:              — Как твоя голова?              — Не лучше, — Джуён отвечает честно.              Стоило ему вернуться в здание, и он снова начал ощущать кожей окружающую его духоту. Съеденный с Рюджин апельсин уже начал проситься наружу. Джису выдыхает шумно через нос, хмурится.              — Так. Так. Ладно, — она быстро и напряжённо думает. — Ладно, сядь пока. Рюджин, последи за ним, чтоб всё нормально было.              — А ты куда? — Рюджин с почти боевой готовностью берёт его под руку — словно Джуён и правда может внезапно упасть.              — В учительскую, — бросает через плечо.              — Я в порядке, — Джуён пытается выпутаться, но Рюджин его не отпускает, качает головой:              — Я слушаюсь Джису, а не тебя, дружок. Терпи мой эскорт к своей парте и не ной.              Ему хочется избавиться от прикосновения. Но — он будто бы часть чего-то. Той маленькой компании, которая по субботам устраивает пикники среди протестующих, вместе ест мороженое и сопровождает к парте при сильной головной боли. Поэтому — он терпит.              — Что такое? — голос Джэхёна. Джуён, уткнувшийся лбом в прохладную поверхность своего места, сосредоточенный на ощущении руки Рюджин на своём плече, на него не реагирует. Разговор происходит над ним.              — Плохо себя чувствует. Джису хочет отпросить его домой.              — Так я могу отвезти.              — На велике?              — Ну.              — Он повалится.              — Да не повалится, он крепкий!              — Он еле сидит, алло, — их перепалку прерывает вернувшаяся Джису:              — Учитель сказал, что можно, но нужно сопровождение.              — С каких пор учитель Ли разрешает кому-то сваливать с уроков? Я в прошлом году чуть не померла от месячных, а он меня даже отлежаться в медпункт не пустил, — Рюджин ворчит.              — Я сопровожу, — Джэхён вызывается. Встречает молчание. Джуён уверен, что Джису смотрит на него с сомнением. — Да нормально всё будет. В конце-то концов, сами говорите, еле сидит. Как вы его поднимать будете, если он реально идти сам не сможет?              Это становится достаточным аргументом. Рука Рюджин пропадает с его плеча. Её заменяет другая, крепкая, что чуть сжимает, начинает почти массировать:              — Эй, ну-ка, давай. Вставай.              Джуён бы придал этому значение в другой раз. Сейчас ему больно думать. Словно каждый нервный импульс в его мозгу сопровождается приливом боли. Как если бы у него была открытая рана, и он без конца водил по ней грязными пальцами.       Джэхён хочет придержать его как-то, но Джуён слабо отмахивается, берёт свой рюкзак. Джэхён вырывает его из несопротивляющихся рук с фразой:              — Не-а, это понесу я.              — А свой?              — Тут оставлю. Ты ж потом принесёшь? — Джуён видит, как Рюджин хочет запротестовать. Джэхён посылает ей воздушный поцелуй: — Спасибо.              Ветер приятно бьёт в его лицо. Джуён слабо держится за своего ездока, пока тот без каких-либо препятствий спускается вниз с холма прямо по середине дороги.       Но вместо того, чтоб свернуть в сторону дома Джуёна, Джэхён сворачивает налево.              — Куда мы? — Джуён спрашивает, пересиливая отупляющую боль.              — Я знаю, что с тобой, — говорит Джэхён, быстро оборачиваясь. — Я могу помочь.              Звучит замечательно. Джуён бы всё сейчас отдал за облегчение своего состояния. Ему хочется закрыться в тёмной комнате и просто его пережить, но, если Джэхён говорит, что может помочь — Джуён готов попробовать.       Они впервые сворачивают на дорогу, которую прежде каждый раз проезжали мимо. Ту самую, про которую Джэхён при их первой вылазке отозвался «рано».       Он живёт в той же стороне, что и Рюджин, Джуён вспоминает это. Они оба живут у кратера. Их дорога сопровождается лесополосой половину времени. Минут через двадцать пять они выезжают словно бы в совершенно другой город: даже несмотря на абсолютное нежелание иметь в голове какие-то мысли, Джуён не может не отметить запустение и заброшенность проезжаемых ими жилых зданий. Они похожи на тот, в котором живёт он теперь, но только более старые, более грязные; Джуён видит тут и там забитые окна, выбитые окна. Никакой зелени. Самым оживлённым местом кажется небольшой потёртый бар, который Джуён замечает заранее: между ним и соседним зданием блюёт какой-то мужик, прямо перед ним — компания сомнительного вида мужчин курят и громко гогочут.       Джэхён сворачивает, до него не доезжая:              — Вообще, нам прямо, но там мои знакомые, — и в этот раз Джуён не уверен, что всё дело в том, что Джэхён хотел бы оставить их встречи их маленьким секретом.              — Я попаду к тебе в комнату раньше, чем думал, — вырывается из его рта. Он хочет спросить себя о том, что несёт — но Джэхён коротко смеётся:              — Прости, нет. Тебе придётся подождать на улице. Мать может вернуться в любой момент. А так бы, — они поворачивают ещё раз, и Джэхён коротко, многозначительно на него смотрит, — я бы с удовольствием провёл тебе экскурсию до моей кровати.              — Ух ты, — комментируя спокойным, безэмоциональным голосом, Джуён понимает, что не знает, что заставляет его сказать это так открыто. Кажется, будто здесь, среди этого развала, среди следов погибающей, деградирующей цивилизации, Джэхён вдруг чувствует себя более уверенным. Более открытым. — Может ещё и по своей кровати?              Джэхён смеётся вместо ответа.       Джуён не запоминает проезжаемые ими улицы. Они сливаются в блюр, идентичные в своей разбитости и неухоженности, и Джэхён также не говорит ничего о них, даже не пытается забить его голову какими-то новыми знаниями. Бесполезной информацией. Когда останавливается у высокого забора, спрыгивает с велика, говорит:              — Стой тут, я на минуту. Если кто спросит — ты за товаром.              — Всё-таки занимаешься, — Джэхён морщится, словно считает, что это не имеет значения. Джуён слабо кивает: — Ладно, давай. Иди уже. Я понял.              Он прислоняется лбом к поверхности бетонного забора и даже не удосуживается посмотреть на стоящий за ним дом. Ему приятно, что стоящее за забором дерево, раскинув тень, скрывает его из-за появляющегося время от времени солнца.       Однажды Джуён спросил свою маму о том, почему у него нет папы. Ему было лет пять, это было после какого-то праздника в детском саду. Она просто ответила, что они поженились лишь потому, что он сказал кому-то из друзей «она была бы хорошей женой». В то время им двоим казалось этого достаточным. Говоря это, она держала маленького Джуёна за руку. «Какую конфетку ты хочешь?» — она спросила, потому что обещала купить ему сладость за его отличное выступление со стихотворением, которое они вместе разучивали всю неделю. Маленькому Джуёну очень хотелось тянучку с арбузом, но по какой-то причине он сначала спросил: «А этого недостаточно?», и его мама посмотрела на него с лёгкой улыбкой. Присев на корточки рядом, покачала головой. Погладила его по волосам. «Нет, Джуён-и. Иногда так бывает. Кажется, что связываешь себя с человеком, а оказывается, это просто бездна с красивыми глазами». Пугающее, непонятное сравнение так впечатлило его тогда, что он запомнил его на всю свою жизнь.              — Ты живой тут ещё? — Джэхён спрашивает негромко, участливо. Джуён отрывается от стены. — На, — протягивает ему какую-то таблетку. Джуён глотает её, не задавая вопросов. — А теперь поехали. Лечиться будем.              Окольными, ещё более сложными и однообразными путями они выезжают к лесу, где, уже по более узнаваемым тропинкам, сначала проезжают мимо кратера, а потом оказываются у загороженного парка. Вся дорога из-за пульсирующей головной боли для Джуёна — смазанное пятно. Слезая с велосипеда, он трёт глаза, отмечая, что ему тяжело сфокусироваться.              — Ты ж дойдёшь? — уже спрятавший в траве свой велик, Джэхён придерживает сетку забора, приглашая Джуёна пролезть первым. Смотрит на него слегка хмурясь.              — Дойду.              Они идут более шумно, чем обычно. Днём, а иногда и до позднего вечера или даже ночи, заброшенный парк не является востребованным. Джэхён говорит, что в нём собираются каждую пятницу, почти каждую в субботу, и в самых редких случаях среди недели. Это место, несмотря на свою уединённость и привлекательность, чем-то отталкивает. «Они его не любят». Джэхён сказал это в тот же раз, когда притащил баллончик с краской, и они расписали ядерно-красным одну из беседок. Джуён тогда надышался и долго кашлял. Джэхён с него смеялся.       Сейчас Джэхён равняется с ним, ведёт пальцами от его локтя вниз, к запястью, и там, осторожно, медленно, переплетает с ним пальцы.              — Ручищи у тебя что надо, — отмечает с тихим смешком.              — Только сейчас заметил? — Джуёну всё ещё хватает сил на то, чтобы что-то ответить.              — Ну, я просто думаю, — Джэхён закусывает губу. Немного молчит. Он говорит просто, почти наивно: — Может, у тебя башка болит настолько, что ты просто не вспомнишь бред, который я несу. Когда придёшь в себя, в смысле.              Всё встаёт на свои места. Вымученно, Джуён смеётся. Невольно сжимает пальцы Джэхёна крепче. Констатирует:              — Ты дурак.              Джэхён разводит руками, не расцепляя их переплетённые. Переводит тему:              — У тебя отходняк от таблеток твоих. У всех наркоманов так, — игнорирует вставленное «я не наркоман». — Поэтому надо это чем-то задавить. У меня есть чем, к счастью. Плохо вообще пару дней будет. Одного пацана мы помню в комнате запирали на неделю. У него мамаши вечно дома нет, а как приходит — напьётся и спит, так что мы полный контроль держали.              — Мы?              — Да. Я и, — небольшая пауза. Сомнение. Отмахивается, — не важно. Суть в том, что я в этом спец. В чистках, в смысле. Вообще, если б маман с отцом можно было сбагрить куда-нибудь, я б тебя у себя закрыл.              — Разве это не звучит как похищение и удержание?              — Ну, — склоняясь, Джэхён заглядывает ему в глаза. Улыбается почти дикой, насмешливой улыбкой. Уже по ней Джуён понимает, что тот собирается сказать. — Был бы моим маленьким Юн Бумом.              — Ты мерзкий, — вопреки головной боли, он улыбается. Она снова немного отступает; Джуён наконец-таки понимает, что Джэхён, видимо, дал ему какое-то сильное обезболивающее.              — А тебе кажется концепт удержания возбуждающим, и я знаю это, потому что ты сильней сжал мою руку, когда я сказал, что закрыл бы тебя в своём доме, — повышает голос самую малость, чтобы не позволить Джуёну возразить: — Мы пойдём на дно, — указывает свободной рукой в сторону искусственного озера, которое уже виднеется впереди.              Джуён благодарен, что Джэхён держит его за руку: спускаться вниз так проще всего. Джэхён без конца на него оглядывается, чтоб убедиться, что он идёт. Джуён понимает, что они спускаются по протоптанной дорожке. На дне их встречает вытоптанная поляна, окружённая зарослями высокой травы.              — Знаешь, они могли бы высадить тут какие-нибудь клёвые цветы, — Джэхён отпускает его руку, достаёт из карманов пиджака всё необходимое: какую-то тонкую бумагу, пакетик с недвусмысленным содержимым, зажигалку. — Я тут каждый раз об этом думаю. Красные какие-нибудь.              Он достаёт из рюкзака Джуёна по учебнику, усаживается на один сам, на второй взмахивает Джуёну. Джуён следует его примеру. Он наблюдает за движениями ловких пальцев — прежде он никогда не видел, как кто-то скручивает косяк. Это не первый раз, Джуён понимает это по сноровке и скорости, с которой Джэхён всё делает. В небольшом пакете с застёжкой хватит ещё на несколько. Джуён закрывает лицо руками, упирается ими в свои колени, решая подождать в относительной темноте, тишине, пока Джэхён закончит.              — Ты курил когда-нибудь?              — Нет, — глухое, из-за ладоней.              — Ну, смотри тогда на меня, что ли, — Джуён поднимает голову. Морщится.              Джэхён подпаливает косяк, делает затяжку. Джуён понимает, что узнаёт запах, потому что это не первый раз, когда он его чувствует.              — И часто ты? — он принимает из пальцев Джэхёна самокрутку, медлит.              — Я — нет.              Джуён не знает даже теоретически, как это должно работать. Из-за того, что он тянет, Джэхён нетерпеливо объясняет:              — Это как будто бы ты просто делаешь вдох. Тяни в лёгкие.              Следуя расплывчатым указаниям, Джуён затягивается. Слегка кашляет на выдохе, но Джэхён его хвалит — показывает одобрительно поднятый большой палец, забирает косяк, затягивается вновь.       Джуён ничего не чувствует сначала. Голова продолжает болеть, солнце — ярко светить. Но, после нескольких затяжек, что-то меняется. Он чувствует лёгкое головокружение, расслабление мышц. Головная боль отступает на второй план, словно убаюканная. Задремавшая. Джэхён откидывается на траву, уже не заботясь о своей школьной форме. Джуён делает то же самое. Яркое голубое небо слепит его глаза. Когда он жмурится, раскрывает снова — он словно бы видит круги на воде. До него доходит, что Джэхён смеётся. Джуён поворачивает к нему голову. Джэхён лежит на боку, подпирает голову.              — Ты с меня? — Джуён спрашивает, Джэхён кивает в ответ.              — У тебя как будто сейчас весь мир поменялся. Обожаю за этим наблюдать.              Джэхён бесцеремонно роется в его карманах, находит его телефон, в зубах зажимая продолжающую дымить самокрутку. Джуён чувствует свои конечности слегка отяжелевшими. Вновь смотрит вверх, на небо. Джэхён прав, отчасти. Его мир поменялся, пусть и не сейчас.              — Ты когда-нибудь дрался?              Джэхён отрывает взгляд от экрана чужого телефона, затягивается, засовывает косяк Джуёну в рот. Включает музыку. Она бы воспринималась лучше, будь это колонка, способная передать низкие басы, но Джэхён, вроде, и так доволен.              — И не раз.              — Ну да, — Джуён, затянувшись, возвращает Джэхёну.              Может, не стоит говорить об этом. Джуён понимает, что это уже не важно. Но небо. Круги на воде. Улыбка Джису, когда она спросила о его любимом цвете. Наволочка его матери. Хёнджин.              — А что такое? — подбираясь ближе, соприкасается с ним незначительно, почти незаметно. Джуён даже не чувствует через слои разделяющей их ткани. — Хочешь что-то рассказать?              — Не то, чтобы, — Джуён резко садится. Голова кружится, он ей встряхивает. Джэхён продолжает лежать полубоком.              Джуён понимает, почему Джэхён всем этим занимается. Это и правда расслабляет. Разбухшая внутри, приводящее в оцепенение тревога утихла. Он не помнит, о чём думал прежде. Говорит:              — В моей старой школе, — начинает он. Устраивается так, чтобы сидеть к Джэхёну лицом. — Есть этот парень… Хёнджин.              — М, Рюджин упоминала, — докурив, Джэхён тушит о землю и бросает в кусты. — Говорила, как здорово, что в больших городах есть геи, — хохотнув, Джэхён отбрасывает назад голову.              Джуён невольно полу-улыбается. Это и правда смешно.              — Он как-то увидел, что я читаю «убить сталкера». Спросил меня, что я думаю про взаимоотношения главных героев, — Джуён начинает улыбаться сильнее. Тряхнув головой, опускает её, рассматривает свои руки. Никаких больше рабочих мозолей. Только большие, измученные ладони. Длинные, усталые пальцы. Если пальцы бывают усталыми. Джэхён наблюдает за его лицом, подперев щёку. — Когда я спросил, что именно он имеет в виду, он сказал мне таким нервным, напряжённо-весёлым голосом: «Отношения между мужчинами довольно противные, не считаешь?», — Джуён фыркает.              — А ты что? — Джэхён, чуть качнувшись вперёд, словно просит его продолжать.              Он выглядит таким же, как и обычно. Может, глаза чуть покраснели. Он расслабленный, улыбающийся. Джуён не может улыбаться в ответ. Возвращаясь к разглядыванию своих ладоней, он говорит так, как получается:              — Я сказал, что не считаю. Он переменился в лице и всё такое. Мы подружились, — Джуён вспоминает холодный хот-дог. Неловкое представление. Желание познакомиться, нервные, слабые смешки. Более весёлые, более искренние — тоже. Сглатывает. — Потом он сказал, что не уверен, и хочет попробовать. Мы поцеловались.              Джуён закрывает глаза. Но — небо не трещит по швам. Его не свергает молнией. Он всё ещё здесь, накуренный, на дне фальшивого озера. Мягкое воспоминание его юности, опороченное, испорченное, заставляет его сжать кулаки. Сглотнуть. Привкус крови. Плачущий Хёнджин. Сквозь красную пелену — лица ублюдков классом старше. Ледяная плитка. Звук сирен.              — И?              Джуён смотрит на Джэхёна снова. Тот улыбается. Джуён хотел бы рассказать, как есть. Про каталку. Про голос Хёнджина и застилающую глаз кровь. Про то, как болела голова. Про то, как он объяснял врачам, что Джуёну некому позвонить.              «Его мать здесь, вы не понимаете. Она здесь.»              Джуён пожимает плечами.              — Ну, он понял, что ему нравится целоваться с мальчиками.              — А ты?              Подсобка. Их звуки, въедающиеся в нос запахи. То, сколько раз это повторилось прежде, чем он понял, что у всего есть своя цена. Выдохнув, Джуён небрежно указывает на оставшийся шрам, рассекающий теперь его бровь.              — А я не хотел, чтобы ему делали больно. Так что я сказал, что мне — нет. Конец истории.              Джэхён хватается за сердце. Падает на спину. Выдаёт вымученное, слишком переигранное:              — Ох! Ох, мамочки! Ты пожертвовал собой ради него! — смотрит на Джуёна снова. — Джису была бы в восторге. Ну, не считая, что мы о парнях. А так — она бы влюбилась ещё сильней.              — Не ввязывай её в это, — пассивно протестует Джуён.              — Ты всех так защищаешь? Пытаясь от себя оттолкнуть? И со мной так будет? — Джэхён выпячивает нижнюю губу.              Он раздражает. Джуён фыркает:              — Так что там о твоих этих зверолюдях? — Выражение лица меняется, и Джэхён, теперь недовольный, достаёт свой пакетик. — А столько курить точно можно?              — Можно, — он говорит с небрежной уверенностью. — Лучше давай поговорим о том, почему я пытался сбежать от ненависти, а ты в ней купался, как в бассейне.              Джуён понимает, что он не выбрал бассейн для сравнения специально. Он не мог. Он не знает. Откуда ему знать? Тем не менее, он усаживается прямей, смотрит внимательней, насколько ему позволяет состояние. Он знает, что об этом писали в локальных новостях, но он никому не говорил, в какой школе учился прежде. Об этом знают только Дахе и Эрик. Джэхён не мог узнать от Дахе.       Знает ли он об Эрике?       Джэхён, слишком занятый, подпевает слишком агрессивному треку, играющему на фоне.              — Может, лучше надеть наушники?              — А это для тебя не слишком интимно? — заканчивая вторую самокрутку, Джэхён изгибает бровь.              Джуён знает, что ответить.              — Ну, с тобой — нет.              Джэхёну приятно. Он улыбается. Он доволен. Он достаёт из рюкзака Джуёна наушники, поджигает косяк. Джуён снова падает в траву рядом. Смотрит в неизменно голубое, яркое небо.              — Так ты хочешь поговорить о ненависти?              — Всегда, — с готовностью отвечает Джэхён, подносит косяк к губам Джуёна, чтоб тот затянулся. Джуён чувствует губами кожу его холодных пальцев. Агрессивная музыка теперь орёт в его ухо.              — Это называется перенаправлять эмоции. Попробуй как-нибудь.              — А я чем занимаюсь, по-твоему?              С каждой новой затяжкой его голова становится всё более пустой. Джуён замечает отдельные слова, написанные на деревьях, прячущиеся в облаках. Всё вокруг будто пытается сказать ему что-то. Джэхён, что был близко, теперь ещё ближе. Закидывает на него ногу. Джуён обнимает его за талию, словно так и должно быть. Джэхён говорит как-то почти здраво:              — Я много дерьма успел сделать, Джуён, — его слова несут вес сожаления. Джуён снова думает об этом: маленькая компания, скелеты в чужих шкафах.              — Например? — чувствует, что у него начинает заплетаться язык. Его собственные пальцы, запущенные под пиджак, вырисовывают на рубашке Джэхёна какие-то узоры. — Закладки закапывал?              — Угх, — Джэхён закатывает глаза. И, вдруг, опускается на него. Утыкается лицом в его шею. Джуён чувствует его сердцебиение, его вес поверх собственного. Глухо, тихо, Джэхён добавляет: — Если бы только это.              Его дыхание касается чувствительной кожи, и Джуёну хочется поёжиться, но он только сильней надавливает на чужой позвоночник, Джэхён оказывается прижат к нему ближе — Джуён чувствует кожей шеи его губы. Джэхён не целует. Просто прикасается. Потом лениво приподнимается, затягивается, даёт затянуться ему. Разговор заканчивается. Не остаётся ничего, кроме холодной земли под ними, их соприкасающихся тел, сменяющих друг друга шумных треков.       И — это приятно. Это могло бы длиться вечно, наверное, и Джуён вряд ли бы устал. К моменту, когда Джэхён подпаливает третий косяк, Джуён чувствует себя, как обычно. Пустота превращается в знакомую комнату с дорогой кроватью, кулером и красивым видом из окна. Всё, что он ненавидел, словно бы снова здесь. И ему снова без разницы. Подавление столь же сильное. Более комфортное. Джэхён забирается рукой под его пиджак, прикасается к его талии, по-хозяйски сжимает:              — У тебя красивая фигура. За тобой приятно наблюдать в раздевалке.              — Не наблюдай за мной в раздевалке.              — Это почему? Боишься чего-то? — Джэхён начинает смеяться, его рука ползёт сначала выше, затем — ниже, и он продолжает мять его мышцы, мять его бок. Лапает.              — Скажи мне, — Джуён слегка сжимает рубашку на его спине, готовый одёрнуть, поменять их местами. Джэхён сильный, но он сильнее. — Ты же специально это делаешь?              Лицо Джэхёна меняется. Улыбка из шальной и широкой становится плоской, почти чужой. Внимательный, мягкий взгляд сменяет пристальный. Глубокий. Он склоняется ниже. Дразнит:              — Ну ты же так хорошо меня читаешь, Ли Джуён. Ты и скажи.              Джуён сжимает пальцы крепче, дёргает его за шиворот, скидывает с себя, нависает над ним. Джэхён совершенно не противится. Позволяет зажать руки над головой, ухмыляется. Он раздражает. Он провоцирует. Джуён не может перестать думать о том, какие у него красивые глаза.              — Сейчас мне хочется только плюнуть тебе в лицо.              Ухмылка становится шире. А, потом, Джэхён открывает рот. Высовывает язык так, что тот касается подбородка. Пошло.       Сознание Джуёна, задавленное лёгкими наркотиками и бомбящей что-то на ту же тему музыкой, к этому не готово. Он морщится, отпускает. Джэхён смеётся.              — Сумасшедший, — Джуён падает обратно, и Джэхён, ни теряя ни секунды, забирается на него сверху.              — Ну, давай же, Джуён-и, — ласка берётся из ниоткуда. Она не несёт в себе прямой, привычной цели. Её цель — всё та же, что и каждое слово до этого. — Я видел, сколько в тебе агрессии, — Джэхён прижимается своей грудью к его груди, Джуён чувствует его бёдра своими бёдрами, чувствует его пах своим пахом. Джэхён запускает пальцы в его волосы, склоняется ниже, шепчет, касаясь губами его уха: — Сорвись на мне.              Джуён стонет — безрадостно, замучено, заставляя Джэхёна хохотать с новой силой.              — Ты дурачишься, — констатирует. — Хватит.              — А, может, не дурачусь. Может, я хочу, чтоб ты меня придушил, — снова горячо на ухо шепчет.              Он несерьёзно. Джуён слишком плохо соображает, чтобы иметь с этим дело. Вновь хватая за шиворот, второй рукой зажимает его рот:              — Замолчи.              Джэхён смотрит на него широко распахнутыми глазами. Не боится. Хочет чего-то. Заинтересован. Ждёт.              — Я не буду тебя убивать просто потому, что тебе так захотелось, — Джэхён заламывает брови. Джуён чувствует его губы своими пальцами. Искусанные, горячие, влажные.              Лёжа на дне заброшенного, пустого озера, Джуён смотрит в бездонные, чернеющие глаза полого человека: его утягивает всё глубже в чёрную дыру, вот-вот разорвёт на маленькие кусочки. Не убирая руки с чужого рта, вторую вплетает в светлые волосы, сжимает сильно. Заставляет лбом прижаться к своему лбу.              — Я не могу тебя от всего избавить. Найди кого-то ещё.              Джэхён грустнеет. Джуён убирает руку с его лица. Отпускает его. Джэхён утыкается лбом в его плечо, всё так же лёжа сверху:              — Бесполезный ты какой-то новенький.              — Ты просто плохо стараешься.              — Ну вот уж кто бы, блять, говорил.              Джуён не хочет — не будет с ним спорить. Вот такой, настоящий, Джэхён ему нравится больше. Не карикатурная сумасшедшая версия. Он и сам не понимает, что произносит это вслух, пока не чувствует, как Джэхён, цокнув, ударяет его лбом в плечо.              — Не начинай.              Джуён понимает. Кладет щеку на пахнущую вкусным шампунем голову. Закрывает глаза. Тепло чужого тела, напоминающая о головной боли музыка, тяжесть в плечах, руках, ногах. Всё лучше, чем ничего.       

***

      Начинает темнеть, когда они наконец поднимаются. Приятная нега, по-прежнему ощущающееся тепло — Джуён не помнит, когда в последний раз был к кому-то настолько близко. Ему несколько раз звонили, но он попросту сказал игнорировать. Джэхён послушался с удовольствием.       Джуён наблюдает за тем, как он собирает разбросанные вещи, слушает, как жалуется на урчащий желудок. Сам Джуён не голодный. Не настолько, чтобы это стало заметно. Ему по-странному хочется ещё: прикоснуться, лечь так, как раньше. Прижиматься. Обнимать. Чувствовать под ладонями жесткую ткань школьных брюк, крепкие мышцы бёдер. Джэхён закидывает его рюкзак на своё плечо, прикладывает руку козырьком ко лбу, смотрит вверх, на тускнеющее небо.              — Ну, пойдём?              Джуён не знает, как ощущается отходняк. Предполагает, что у него самого он ещё не наступил. У Джэхёна толерантность выше: он не прикасается, держится на небольшом расстоянии, контролирует свою речь, улыбается. И всё жалуется на то, как же сильно он голоден. Уже поднимая сетку, пропуская Джуёна вперёд, он говорит:              — Прости.              Джуён оглядывается. Джэхён не спешит выходить за ним следом. Пальцы сжимают мягкий металл. Поджимает губы, смотрит в сторону:              — Иногда… Мне кажется, будто бы у меня и сердцевины никакой нет. Как будто я тоже вон, — взмахивает рукой, — фальшивое забытое озеро. Я не специально.              — Да. Я знаю.              Джуён надеется, что его улыбка выглядит обнадёживающей. Джэхён наконец-таки сгибается, пролезает, откапывает свой велик. В лесу уже сумеречно. Джэхён говорит:              — Я проведу тебя до полпути, а потом в школу поеду.              — Вещи?              — Да. Рюджин не стала бы их забирать.              Вечер наступает быстро. Джуён стоит возле велосипеда, опирается на круглосуточный магазинчик, в который зашёл Джэхён, и смотрит на взошедшую луну, первые звёзды. Он думает о том, что, скорее всего, пока доберётся до Дахе — стемнеет окончательно. Он представляет себе её очередные расспросы, занимающую диванчик в гостиной Чеён, большие глаза Эрика. Но это всё — там, потом. Здесь, сейчас, он чувствует запах прощающегося с ним лета. Свежий воздух, огоньки звёзд, тишина.              — Ты почти как нормальный подросток, — Джэхён протягивает ему бутылку воды, вторую открывает сам. — Спасибо за еду, — осушает её за раз.              Джуёну лениво говорить что-то. Он делает несколько глотков, а потом забирает у Джэхёна свой рюкзак.              — Лучше тут разойдёмся. Я сам дойду.              — Ты уверен?              Джуён отвечает кивком. Ему хочется побыть одному. Он чувствует себя слегка заторможено, устало, но вечерняя свежесть напоминает ему о былом. Ему хочется представить, что он идёт домой.       Они прощаются. Джуён смотрит ему недолго вслед, прежде чем выйти на дорогу, идущую вдоль скрытых за лесом болот. Включаются фонари. Безлюдная, тёмная, она теперь освещена редкими кругами света. Единственный звук здесь — звук его шаркающих, медленных шагов. У него приподнятое настроение: Джэхён неплохо его развлёк. Джуён даже бормочет себе под нос одну из тех песен, что они слушали. В висящем на холме особняке загорается свет. Джису уже дома. Джуён думает о том, есть ли какая-то вероятность, что он нечаянно столкнётся с Рюджин.       Что бы он ей сказал тогда? Он представляет себе её удивление, её вопросы. Поймёт ли она, где он провёл время? Пахнет ли от него? Покраснели ли его глаза? Джуён думает о том, как отреагирует Дахе. Останавливается, пьёт побольше воды. Подумав, делает руку ковшиком, выливает в неё немного, умывает лицо. Усталость, слабость, головная боль. Усиливаются, возвращаясь. Ему нужно выпить таблетку и лечь спать. Джуён снова начинает идти.       Краем глаза замечает что-то по левую от себя руку. Невольно поворачивает голову, чтобы убедиться. Сначала думает, что ему мерещится. Всё-таки, он курил траву. Мама никогда не рассказывала, что бывает, если курить траву. Она только сказала, что это плохо и безответственно. Джуён уже давно не идеальный сын.       Он делает несколько шагов в сторону леса, и — действительно. Где-то там, в его глубине, в вечерней темноте, мерцает свет. Он не похож на фонарики телефонов или обычные, которые можно купить в магазине. Жёлтый, теплющийся, он движется ровным строем, словно яркие пятна на спине извивающейся змеи. Джуён прежде такого никогда не видел.              — Эй! — оклик вырывается из него, изумлённого, и не имеет особого смысла.              Огоньки замирают. И — гаснут один за другим. Джуён щурится, ждёт чего-то. Что они загорятся снова, может. Ближе или дальше. Но — ничего не происходит. На него смотрит глухая, кромешная тьма. Джуён невольно смеётся и чешет затылок.       Он тащит свои тяжёлые ноги к дому дальше, но теперь время от времени поглядывает на лес. Тихий, безмолвный, наполненный чернотой.       Он не встречает Рюджин. Переступая порог, даже о ней не думает. Уже в прихожей он ощущает стоящую духоту, бьющий в лицо спёртый воздух. Он бросает рюкзак на пол, и тот громко ударяется лежащими внутри учебниками о доски. Его начинает мутить. Сначала утыкаясь локтями в колени, лицом — в ладони, Джуён стоит немного, пытаясь прийти в себя. Ему надо отдохнуть. Он устал. У него болит голова. Тошнота накатывает волнами.              — Где ты был?! — резкое, громкое восклицание заставляет его поморщиться.              Джуён полувыпрямляется, снимает кроссовки, наступая на задники. На Дахе растянутая грязная футболка оливкового цвета. В одной руке пиво, в другой — телефон.              — И тебе привет, — отвечает, на ходу снимая пиджак.              — Где ты был, я спрашиваю? Мне позвонили из школы, потому что тебе плохо якобы, и тебя кто-то должен был отвести домой. Ты хоть представляешь, как мы волновались? Я уже в полицию думала звонить!              — Волновались, — Джуён повторяет показавшееся смешным слово. Замечает наконец, что в проходе стоит ещё и Чеён. — О, — указывает на неё пальцем, облокачиваясь на дверной косяк. — Ты права, кстати. Болота светятся.              Дахе и Чеён переглядываются встревоженно, но Джуён этого уже не замечает. Он не слышит следующих вопросов, не чувствует, как его хватают за плечи, хлопают по щекам.       Джуён устал. Смертельно устал.       Джуён не чувствует ничего.