Мой учитель французского.

— Ох. Ально не ожидал таких слов от тебя, Осаму. — задумчиво вымолвил Фёдор. Скорее, не только задумчиво, но и изумлённо. Такие слова от гордости школы — весьма неожиданны, что сказать. — Бедный мальчик. — продолжил вдруг он. — Мне тебя никогда не понять полностью всего. Но кажется сейчас я тебя прекрасно понимаю, вернее, я понимаю твоё не самое лучшее положение. Будем честны, оно же ведь тебе не на руку, верно? — спокойно излагает Достоевский, вставая из-за своего учительского стола. От его радости за Дазая не осталось и капли. Он понимает всю серьёзность данной ситуации, и поистине хочет помочь бедному юноше. Парень обходит стул, на котором сидит шатен, и аккуратно кладёт руку ему на голову, точнее на волосы, после чего начинает ласково поглаживать его по волосам. — Ты не хочешь всей этой рутины и не хочешь быть первым, всегда и везде. Но и не хочешь скатываться, не из-за того, что ты будешь вторым или последним, а из-за того, что ты всех расстроишь. Для тебя это главное, я вижу. Я словно вижу тебя насквозь и читаю все твои переживания, как открытую книгу. — на этих словах брюнет зарылся пальцами в мягкие и душистые локоны. — Но твои действия я никогда предугадать не смогу. Ты поистине гениальный мальчик, особенно для своих лет. Ты мне нравишься. Иногда мне кажется, что ты непомерно умён, не по своим летам; кажется, что в голове у тебя уже именно взрослые мысли, взрослые мечты, фантазии и самые сокровенные желания. У тебя взрослые суждения обо всём, а поведение. Довольно интересное. Да и выглядишь ты как молодой учитель, а не шестнадцатилетний или семнадцатилетний юноша. Ты напоминаешь мне Дориана Грея. — говорит преподаватель. На его лице заиграла улыбка, как на лице человека, что смотрит на что-то поистине превосходное. — Как жаль, что участь у него была столь печальна. Надеюсь, что ты похож на него только своей прелестной внешностью, очень надеюсь. — брюнет всё ещё улыбается. Как-то по-доброму, ласково. На него красиво падают лучи солнца, что пробиваются через клочки прозрачно-белых облаков. Красиво! Восхитительно отражается солнечный свет в ярко-оранжевых, ярко-жёлтых, ярко-красных кронах деревьев. — Если ты читал, то поймёшь меня. Но мне кажется, ты читал… И прекрасно знаешь, о чём идёт речь. Осаму всё это время молчал, лишь изредка либо положительно, либо отрицательно мотая головой. Он молча слушал изречения старшего, внимательно слушал, задумываясь чуть ли ни над каждым словом… Юноша был проницателен, всегда слушал до конца. Но только тогда, когда ему было интересно.  — Да… Я читал. — весьма задумчиво говорит вдруг Дазай, поднимая свои безупречные карие глаза на учителя. — Он мне не понравился с самого своего первого появления. Слишком уж юна была душа для его лет, его поведение меня поражало. Дориан вёл себя — как ребёнок. Как говорится, человек может быть красив снаружи и отвратителен внутри. Как раз там проводится параллель между обложкой и содержанием. По внешности не судить — самого себя не ценить. — с усмешкой цитирует шатен лорда Генри. — Лорд Генри мне никогда не нравился, но его суждения были гениальны… Они звучали, как суждения человека, что уже познал этот мир и его ценности. Правильно он сказал, что нужно иметь красивых друзей и умных врагов… Может и правильно, но я такого мнения не придерживаюсь, знаете ли. — высказывает темноволосый, всё ещё смотря на Достоевского, снизу вверх.  — Должен признаться, — я тоже. Но хотелось бы спросить, почему ты не придерживаешься этого мнения? М? — с явным любопытством задаёт вопросы Фёдор, всё ещё гладя своего ученика по голове. Ему слишком нравятся его волосы… Такие мягкие и приятные на ощупь, вкусно пахнут. К тому же, ещё и душистые, поэтому сладкий запах шампуня чувствуется даже с такого расстояния. Что не может не радовать.  — А Вы? — с улыбкой перевёл вопрос младший. Его забавило ставить парня в тупик, в ступор; забавляло смотреть на задумчивое и одновременно удивлённо его лицо. Что было достаточно красивым, чтобы на него так долго засматриваться.  — Ах! — театрально воскликнул преподаватель, удивлённо вскинув обе брови свои угольные. — Вопросом на вопрос значит? — с улыбкой произносит он.  — Н-да… — зевнув, произнёс коротковласый. Хотя, его волосы особенно короткими назвать просто нельзя! Ведь каштановые, шёлковые волосы уже можно сказать достаточно отросли. Но сам их владелец не горит особым желанием стричь свою шевелюру. А смысл ему? Ему ведь идёт. Наверное… Со стороны он себя не видит, поэтому, не ему судить. Окружающие — судьи. А не он… Слова в суде над его внешностью слова самому обладателю истинной красоты не давали. Все будут воздыхать и восхищаться им, но не его умом, а его внешностью. Внешность и вправду играет огромнейшую роль в этом театре — жизни. Если внешность не совсем вышла, то делать в этом театре человеку нечего, понимаешь, мой юный друг? Актёры жестоки к друг другу. Но и понятия красоты у каждого разные. Нельзя называть людей некрасивыми. Некрасивый человек — красив снаружи, уродлив изнутри. Рассмотри его мерзкую душонку и ужаснись, скривь своё лицо и пойми же наконец, что какой человек — такова и душа! Ах! Кто же сказал, что красота определяется по внешнему виду. Почему же никто не заостряет своё ценнейшее внимание на душе? Человек может быть прекрасен, может выглядеть просто напросто безупречно, сиять своей неописуемой красотой! Но так страдать! Душа его порочна! Ох! Как же она порочна… Даже если поначалу этот человек чист, как вода в самом чистом, прозрачнейшем озере — пройдёт время и в это озеро, зеркало, выльют помои. Такие грязные, чернейшие, словно нефть. Противно! А человек, выливший эту гадость и дурность в озеро, никогда не поймёт, что подойдя к этому зеркалу, он породил тоже самое, кем он и является… Чудовищно не хочется думать об этом. Слишком печально.  — Я не сужу по внешности людей лишь потому, что мне всегда важно содержание, а не обложка. Я могу купить книгу, в самом отвратном виде, в потрёпанной, порванной обложке, её страницы будут в пятнах от кофе или чая. Но содержание от всех этих повреждений будет всё также прекрасно… Понимаешь? Главное видеть красоту там, где её нет. На дне колодца; в середине книги; в самом пасмурном и дождливом утре; в слезах печали и боли; в глуши, чаще леса, про который ходят грязные и страшные слухи. Это будет самая искренняя красота. — рассуждает Достоевский, смотря куда-то в окно и всё ещё трогая волосы Осаму. Он смотрит вдаль, на красивые улицы, усыпанные опавшими листьями, разными-разными: красными, оранжевыми, жёлтыми, бордовыми, зелёными, коричневыми… Всяческими. — Ты когда-нибудь писал стихи? О природе к примеру.  — Довольно интересные взгляды у Вас на жизнь, Фёдор Михайлович. — с какой-то милой и доброй улыбкой говорит Дазай. — До сих пор пишу. Но половину в истерике сжёг, некоторые порвал, потом пожалел и склеил. — спокойно отвечает он.  — Это признаки настоящего поэта, при том критика. Прочитай мне какое-нибудь… Я хочу послушать. — с ответной улыбкой излагает Фёдор. Ему нравится улыбаться в ответ этому юноше. Забавный он и серьёзный одновременно. Такие суждения взрослые. И вправду на Дориана Грея похож чем-то.  — Ох, благодарю… — с лёгким смущением произносит шатен, глаза его засверкали смущением, стеснением и мыслью о том, что тот ему льстит. — Сейчас вспомню, подождите… Правда, тут проблемка небольшая, все мои стихи мрачные, надеюсь, что после них, Вы меня к школьному психологу не выгоните.  — Ха-ха-ха! — преподаватель вдруг залился громким смехом. Шатен уже даже задумался, что он смешного-то сказал? — Если бы я даже и захотел повести тебя к психологу, то повёл бы я тебя к хорошему специалисту, а не к этой девушке, что сделает тебе только хуже. К тому же в творчестве — рамок быть не должно. Хоть мрачные стихотворения, хоть они будут про смерть, боль, страдания. Это вполне нормально… Если тебе так сердце велит, то зачем подстраиваться под рамки «нормального»? — всё ещё посмеиваясь говорит тот. — Я жду от тебя стиха, милый мой Осаму!  — Какой Вы проницательный и понимающий… — слегка удивлённо приговорил Осаму. — Запомню-ка пожалуй Ваши слова. — на его милом личике показалась не менее милая улыбка. Улыбка этого очаровательного юноши — заразна… При созерцании столь чарующей картины, самому невольно захочется улыбаться! — Что ж, прекрасно! Тогда слушайте:

***

Я до ужаса боюсь, Что утром не проснусь… Мне скажут: «Я люблю…» А я лишь отмахнусь. Зачем мне врать? Совесть будет тебя корать. А ты себя копать. Думая, что не так? Просто напросто пустяк Любовь твоя! Для неё словно я чужак… Окончательно себя сгубя, Подло улыбнусь. И я до ужаса боюсь, Что утром не проснусь… Мне скажут: «Ненавижу!» А я лишь усмехнусь да беззаботно отмахнусь. — У этого стиха нет названия, это были лишь три звёздочки. Значит, его название — первые строчки. — спокойно говорит шатен, закончив рассказывать своё стихотворение. — Я его писал на скорую руку, поэтому получилось оно мягко говоря не очень.