Das ist...

Раз: у него

нежные, нежные

руки.

(Тарталья почти чувствует их на своих бёдрах, талии, груди, почти осязает и почти осознаёт всё...) Два: у него

тёплые, тёплые

губы.

(Тарталья впивается в них своими, — прохладными и мокрыми, — но животному поцелую предпочитает томительные и сладкие, как цветок-сахарок, ласки.)

(Три: это только мечты, потому что его нежные руки Чайльд не видел без перчаток, а его тёплые губы всегда сжаты в тонкую полоску — такие не то, что целовать боишься, но и просто взглядом одаривать.)

***

Когда Чайльд ужинает в Глазурном павильоне с путешественницей и Чжунли, — дань старой доброй привычке, — он чувствует себя очень странно. Он ловит своими внимательными васильковыми глазами взгляды Люмин, адресованные то ему, то Мораксу (стоит вспомнить, и становится только хуже...), и лёгкий дискомфорт в груди становится комом в горле — таким, что есть обжаренные мацутакэ с картошкой, приправленые стеклянными колокольчиками, теперь уже невозможно. Виновато отведя взгляд в сторону, Тарталья негромко кашлянул, и на то обратил внимание Чжунли. Насыщенный янтарь в его глазах выглядел дороже всех драгоценностей древних руин Лиюэ вместе взятых, особенно когда он был обращен к Чайльду... Следом за бывшим архонтом оглянулась Люмин, а после прозвучал высокий детский голосок, проехавшийся лезвием меча по ушам Тартальи. К общему недомоганию присоединилась головная боль. «Невыносимый, блять, коктейль...» — Тарталья? Ты не будешь есть, да? — Паймон! — возмущённо выпалила путешественница, густо покраснев от стыда за свою маленькую спутницу. Она должна была привыкнуть к её абсолютной ненасытности. Не подав вида и не раскрыв своих внутренних мук, Чайльд весело рассмеялся и отмахнулся, выпалив, что не против порадовать Паймон дополнительной порцией деликатесов скалистой гавани, и не глянув на притихшего Чжунли.

Зря.

***

— М-м... Люми-ин? Девушка в белых одеждах смывала с узкого чёрного лезвия кровь хиличурлов, окуная меч в голубую воду озера Лухуа. Голос Паймон заставил её обернуться. Окликая путешественницу, девочка, сидящая на камне под деревом с пышной красной листвой, оторвалась от поглощения шашлычков. — Что такое? — вздохнула Люмин, не глядя на свои руки, но не отрываясь от дела. — Думаешь, Тарталья скоро поймёт? По губам путешественницы расплылась улыбка.

«Глупый, глупый Тарталья...»