Между строк...

Внизу хлопнула дверь, наверное, ушёл господин Эжени. Анна услышала приглушенные голоса: Штольман что-то говорил Мари. Разговор закончился, и скрипнули ступени лестницы — Яков поднимался к ней. Дверь распахнулась, и у девушки перехватило дыхание: во взоре Штольмана полыхало пламя. — Слишком умно рассуждаю? — Яков повернул ключ в замке. — Плохо закончится? Вот сейчас и посмотрим, как плохо это может закончиться! Мужчина шагнул вперед. Эта Аня, ещё, пожалуй, новая для него Аня — игривая, познавшая женскую власть и пользующаяся ей свободно и неприкрыто - будоражила его как выпитое залпом ледяное шампанское. Пузырьки били в голову, мир вокруг делался чуть ярче, но при этом слегка расплывался. Сразу становилось легко и свободно. Он впервые почувствовал это, когда они встретились в парке, вдалеке от чужих глаз, расследуя дело о пропаже профессора Свиридова. Ещё до этого, успокаивая Анну после оглушающего скандала между её родителями, он понял, что выдержка его летит в тартарары, когда она оказывается настолько близко. Штольман не видел её пять лет, но образ её стоял перед глазами. Иногда близкий к святости, дарующий свет глаз, улыбку и мягкость рук, а иногда возвращающий его к той зимней ночи в гостинице, бросающий в жар даже в мрачной сырости казематов. Как Штольман не корил себя иногда за то, что так всё вышло тогда, он не мог представить себе иное развитие событий, не мог лишиться этих живительных горячечных вспышек памяти, говорящих ему, что он ещё существует. И вот, после того самого вечера, когда они наконец разбили вдребезги ледяную глыбу отчуждения, выросшую между ними после его возвращения, Яков лежал в своей постели в выделенной ему квартире и пытался усмирить тело и разум, не желающие оставлять эйфорически горячечные и торопливые лобзания, которые они оба не могли разомкнуть. Промаявшись почти до утра, Штольман и во сне не смог обрести покоя: вкус её солёной кожи, прерывистое дыхание на шее, нежная кожа её уха пробрались в его сновидения и меняли явь и мечты местами. Поцелуй этот впервые за долгое время вернул Якову ощущение жизни. Он перестал быть просто следователем, который идёт по следу Крутина, бывшим заключённым, человеком, подвергающимся давлению со всех сторон. Он был мужчина. Влюблённый. Не прикасающийся к своей возлюбленной пять лет. Он ожил. С тех пор при встрече он заставлял себя не глядеть, не желать и не искать мимолётной ласки. Аня, видно, чувствовала что-то такое, потому как при взгляде на него начинала отчаянно краснеть. Встретившись с Анной тогда в парке, Штольман перестал сопротивляться сам себе. На краткий миг они остались одни, пусть и иллюзорно. Аня сняла с него шляпу, а распалённое сознание подкинуло совершенно другую картину, и они оба не сдержали стона. Его чудная, прекрасная женщина тоже испугалась сама себя и его, не давая воли рукам и губам, убегая, дразня и играя. Она тогда была такая притягательная, что он мог только следовать за ней, пытаясь догнать и ещё хоть разок ощутить биение жизни в венах. И сегодня Анна сделала то же самое. Вдруг улыбнулась, отчего искорки брызнули из её глаз и раздули и без того полыхающий в Якове пожар, склонила голову набок и отступила на шаг: поймай! Кровь стукнулась в виски и ухнула вниз, лишая воздуха и оставляя тысячи маленьких иголочек колоть кончики пальцев. В два шага Штольман пересек спальню, и Аня оказалась в его объятиях. Вечная игра мужчины и женщины без победителей и побежденных. В ней выигрывают все. Раз, и так любимое Яковом синее платье с узким лифом муслиновой горкой лежит на полу! Два — приходится прикрывать глаза, потому что Анины руки беспощадны, лишая его так мешающих ей одежд! Три — её ноги обхватывают его талию, его руки не дают ей упасть, поддерживая за ягодицы, и он вслепую — Аня не хочет терять ни одной лишней секунды — бредёт к кровати. Пожар полыхал уже вовсю…