Каждый день – это новая коробка

      Леон Кеннеди сдержал обещание. Из-за загруженных графиков они с Клэр пересекались в лучшем случае трижды в месяц, но связи не теряли. За чашкой кофе они делились последними новостями, обходя в разговоре больные темы. Всякий раз, когда беседа приобретала грустный оттенок, Леон находил способ вернуть ее в прежнее непринужденное русло. Он с мягкой улыбкой отшучивался, подбадривал Клэр или ехидно подтрунивал над ней. Клэр поддерживала, и обоим снова становилось комфортно. Что бы ни гнездилось у Леона на сердце, оно не находило отражения на лице. Он держался с Клэр спокойно, уважительно и его никак нельзя было упрекнуть в неискренности.       Удивительно было заново узнавать человека, много лет назад запомнившегося тебе совсем другим. В Леоне, бывало, проглядывали мальчишеские черты, но жизненный опыт сотворил из него зрелого мужчину, от которого веяло спокойствием и уверенностью. Регулярное общение с ним стало для Клэр приятной традицией после тяжелого рабочего дня. Даже больше — отдушиной.       Клэр никогда не рассказывала Леону об Эндрю, но не потому, что боялась доверить ему выцветающие воспоминания, — пока она в принципе не могла говорить о смерти любимого человека без противного кома в горле. Леон тоже о чем-то умалчивал. Каждый нес в себе непроизнесенные слова, утраченную любовь или ноющую боль. Что-то, чем одинаково тяжело было делиться с близкими, друзьями и тревожить душевные раны самой.       Минул Хэллоуин и День Благодарения. Клэр наконец нашла в себе силы разобрать стоящие в углу квартиры коробки. Пустующая полка заполнилась фотографиями, книгами и CD-дисками. Рядом встала картонная коробочка со старинным кладом — кассетами с музыкой, с которых Клэр сдувала пылинки, а до нее над ними трясся Крис.       Первое Рождество без Эндрю прошло абсолютно никак и не запомнилось ничем, кроме клейкого одиночества — Крис все еще торчал где-то в Европе — и горы работы. Миниатюрная ёлочка, установленная скорее по привычке, а не по желанию, навевала больше тоску, нежели праздничное настроение.       Леона на праздники тоже заслали на задание, но Клэр с удивлением обнаружила на почте поздравление от него. Написано оно было немного коряво, но душевно. Позже Леон признался, что не отмечает Рождество уже много лет, хотя когда-то оно было его любимым праздником, и совсем разучился выбирать подарки и придумывать пожелания. От этого Клэр стало грустно. Она решила, пусть и с опозданием, подарить Леону хотя бы открытку.       Следующий раз они встретились уже после Нового Года, в январе.       На усталом лице Леона с трехдневной щетиной багровели синяки, на щеке заалела длинная царапина, костяшки пальцев были ободраны в кровь. Он был одет в вытертые серые джинсы, водолазку и кожанку, а волосы на затылке собрал в хвостик. Измотанный, он пребывал в унылом настроении, но на Клэр его не проецировал.       Клэр знавала людей, которые, раздув из мухи слона, своим скверным расположением духа умудрялись отравлять существование всего и всех вокруг себя. Обычно ей таким хотелось либо врезать, либо «ненароком» вылить на них горячий кофе — чтобы панически сбежали из офиса и унесли назойливое уныние с собой.       Леон, к счастью, к числу этих скорбных существ не относился. Он скорее ядовито пошутит, чем будет в подробностях описывать надуманные страдания. И не надуманные тоже.       От подаренной Клэр открытки — вроде бы, ничего особенного — Леон просветлел. Он несколько раз перечитал написанное аккуратным почерком поздравление и улыбнулся какой-то новой для Клэр улыбкой.       Леон вкратце рассказал Клэр про задание и о том, как заработал увечья. Клэр понимала: вдаваться в подробности ему не позволяет профессиональная этика. Но ей было достаточно уже того, что за годы работы Леон не зачерствел и не превратился в слепого цепного пса, бездумно принимающего на веру любой приказ хозяина.       — Не пугает, что однажды ты можешь не вернуться? — спросила Клэр. — Я не переставала думать об этом, когда… ты знаешь.       Когда попала на треклятый остров.       — Пугает, конечно. Каждый раз мимоходом задумываюсь об этом, а потом реакция обгоняет мой мозг в принятии решения. Пока мне везет, — признался Леон, помолчал и добавил: — Хотел сказать, что всех, кто хоть сколько-то рядом, обрекаю на постоянную опасность. Но вряд ли тебя это напугает.       Он горько усмехнулся и отхлебнул кофе из картонного стаканчика.       — Пуганая уже, — подмигнула Клэр, подражая леоновскому ехидству.       — Кошмары мучают?       — А тебя?       — Держу баночку со снотворным в тумбочке.       Настал черед Клэр горько усмехаться: когда она не валилась от усталости после работы и не засыпала, едва коснувшись головой подушки, тоже пила таблетки. После смерти Эндрю и подавно.       — Неужели у нас все так одинаково и… — полушутя, но с ноткой грусти, начала Клэр. Затем она ойкнула: увлеченная разговором, не заметила заледенелого участка тротуара и поскользнулась. Ноги разъехались, пустой картонный стаканчик в руке помялся.       — И берегись, — нарочито спокойно отозвался Леон, подхватив Клэр под мышки. Он поставил ее обратно на тротуар. — Хорошо, что ты успела допить кофе.       Усмехнувшись, Клэр выбросила сплюснутый стаканчик в урну, и они с Леоном пошли дальше. В этом году рождественский огонек зажегся позже обычного — хрупкий, крохотный, рискующий померкнуть от одного воспоминания или взгляда на памятное фото, — но все же зажегся.       Робкое мартовское солнце растопило лед на мутных городских лужах, а участившиеся встречи Клэр с Леоном растапливали остатки недоверия между ними. Еще было то, чего они друг другу рассказать не могли, однако за последние месяцы Леон стал Клэр близок.       За их спинами высился Вашингтонский кафедральный собор, устремивший резные шпили в сумеречное небо. На территории уже зажглись первые фонари, деревья и кусты отбрасывали искаженные, точно чернильные кляксы, тени.       — Почему именно это место? Не вяжешься ты у меня с образом примерной католички, — сказал Леон, грея руки о стаканчик с какао.       Они с Клэр стояли у низкой каменной лестницы, спускающейся от церкви к пересекающей лужайку мощеной дорожке.       — Совсем нет, я в церкви-то была всего несколько раз за жизнь, — пожала плечами Клэр. — Мне нравится архитектура. И здесь спокойно, будто проблемы не могут тебя достать.       — Меня таскали на воскресные службы в детстве, я даже верил. А потом перестал. Жизнь свернула не туда, чтобы уповать на бога. — Леон с иронией взглянул на узорчатые двери церкви. — Но я понимаю, правда. У каждого свое личное представление о спокойствии.       — А твое в чем?       — Проспать тридцать шесть часов подряд.       — Не очень-то поэтично, — заметила Клэр.       — Шучу. — Облокотившись на бортик, Леон поставил на него какао. — Я чувствую себя спокойно, когда мои чувства не идут вразрез с моими действиями. Но это далеко не всегда возможно.       — По крайней мере ты не прогнулся под натиском всех тех жутких вещей.       — Ты тоже. В этом мы похожи.       — Звучит как очень корявый комплимент.       — Пусть это будет корявый комплимент. Служба закончилась, — Леон качнул головой в сторону распахнувшихся дверей собора, из которых повалил народ. Оживленно разговаривая, процессия неспешно двигалась к ступенькам.       Клэр уселась на бортик рядом с Леоном, чтобы не мешать проходящим мимо людям. Подняв на Леона глаза, она заметила, что он изменился в лице. Он с невообразимой тоской наблюдал за уходящей по тропинке женщиной в красном дождевом плаще. Болтая, та передала зонтик спутнику и откинула назад копну светлых волос. Вскоре оба превратились в смазанные силуэты и скрылись за деревьями. Леон опустил взгляд.       — Ты в порядке? — тихо спросила Клэр.       — Да. Да, — неуверенно, словно в трансе, сказал Леон, растягивая слова. — Воспоминания.       Образ женщины вызвал у него картину из прошлого. У Клэр защемило сердце: порой случайно увиденное, казалось, незначительное, поднимало смуту и со дна ее памяти. Прах, осевший в закоулках сознания, взвихрялся в танце, и тоска ощущалась так остро, что доводила до оцепенения. Болезненно знакомо.       — Часть тебя осталась с ней, да? — осторожно поинтересовалась Клэр.       Как бы банально ни звучало, часть Клэр осталась в гробу Эндрю. Часть, которую она едва знала, и часть, которую больше не увидит.       — Это правда, — кивнул Леон. — Я не смогу от этого избавиться. И не хочу. Извини, не хотел тебя этим…       — Задеть?       — Да.       — Меня задела бы ложь. Она хуже всего, — вздохнула Клэр. — А ты честен со мной.       Она почувствовала укол совести за то, что пока не может отплатить Леону тем же.       — Все равно извини, — тихо сказал он.       Клэр кивнула, погрузившись на мгновение в пучину собственного прошлого.       Следующие десять минут они провели в молчании, наблюдая, как разбредаются последние прихожане, и только потом Леон снова заговорил:       — Я могу сказать? Может быть, я лезу не в свое дело.       — Скажи.       — Ты тоже кого-то потеряла. Я заметил браслет с гравировкой еще тогда, на банкете, но решил не спрашивать.       На секунду затаив дыхание, Клэр машинально коснулась выполненного в форме пера браслета на запястье. Третья годовщина. Июль. Гравировка с дорогими сердцу словами. Радостный смех.       Смерть, похороны, месяцы одиночества.       — Может быть, со временем ты мне расскажешь, — продолжил Леон. — А я — тебе, если попросишь. Но если нет, значит нет. Требовать я не стану. У всех за душой что-то есть, это нормально. Наоборот — странно было бы, столько пережив, иметь пустую копилку. Если понимаешь, о чем я.        — Леон, я… — произнесла Клэр и умолкла. Она собиралась поблагодарить, но не смогла вымолвить ни слова.       — Знаешь, как-то раз мне сказали, что каждый день — это новая коробка. Берешь, заглядываешь внутрь и тебе приходится решать подарок это или гроб. Нам хватает и того, и другого.       Клэр не ответила, лишь грустно улыбнулась — Леон попал в точку.       Она чувствовала, что все, что она столько времени тщилась запрятать поглубже, вот-вот прорвется наружу. Господи, плакать у церкви в компании Леона. Кто бы мог подумать. Скажи Крису, он разинет рот от удивления.       Тут она ощутила, что Леон накрыл ее руку на бортике своей. Он улыбался. Без тени фальши, утешающе, но отнюдь не снисходительно, как родитель, заверяющий несмышленое дитя, что все будет хорошо. От улыбки веяло заразительным спокойствием.       — Ничего, — шепнул Леон, — все нормально.       Оба знали, что в душах всегда будет тлеть тревога. Пистолеты всегда будут лежать в прикроватных тумбочках. Кошмары всегда будут преследовать. Каждый нес свой крест сквозь мрак навстречу следующему дню. Каждый скорбел по утраченной любви, не в силах ее отпустить. Но под бременем воспоминаний и чужих смертей теплилась надежда. Она никогда не гасла, даже если порой так казалось.       Ощущая тепло ладони Леона — такое надежное тепло, — Клэр уложила голову ему на плечо и закрыла глаза.       — Спасибо.