Самосожжение

Она делает к нему несколько шагов, встречаясь с взглядом серых глаз, в которых плещется искреннее удивление вперемешку с дерзостью. Алина настигает его как ураган, как лучи слепящего солнца на рассвете, а затем целует яростно, остервенело, вкладывая в эти движения, в этот танец губ всё свои отчаяние, тоску и осознанность. Она этого хочет. Алина хочет его, и Старкова готова была кричать об этом, если понадобится. Руки Александра проскальзывают за полы её кафтана и обнимают за талию, притягивая ближе, уничтожая такие ненужные сейчас сантиметры свободного пространства, буквально впечатывая её тело в своё, обеспечивая полное соприкосновение. Даже через одежду чувствуется тепло её тела, и от этого на коже будто танцуют искры. Между ними раскалённая лава, и этот жар настолько дурманит голову, что всё остальное резко перестаёт иметь значение. Весь мир остаётся позади, забывается, теряется где-то в пространстве. Но жалеть совершенно не о чем, они ведь построят свой, новый. Его хватка на этот раз крепка, будто Дарклинг боится её отпустить, боится, что она ускользнёт в последнюю секунду. Но Алина останется. Сейчас рано говорить о днях, неделях, годах и вечности, но на сегодня — на сегодня она останется. Пальцы девушки движутся по груди Дарклинга, обводя застёжки кафтана, её кожа кажется слишком бледной в слабом свете, будто фарфоровой. Ни дать ни взять — кукла, настолько хрупкая, что того и гляди пополам переломится. Лунный блеск, рассеянный в воздухе словно пыльца, — как наркотик, проникающий в организм через поры. Их личный психотропный препарат, превращающий кровь в лаву, а мозги в кашу. Погружающий с головой в порочные низменные желания. Но они в общем-то и не против. Алина ощущает внизу живота приятное покалывание и тепло. Там настоящая жажда. Тягучая и сладкая, как карамель. Ладони Дарклинга поглаживают и ползут вверх по спине, изучая позвонки и лопатки, вызывая волну мурашек, которые прошибают с головы до самых кончиков пальцев ног. Дыхание хриплое и сбивчивое, кажется, что организм не может функционировать нормально, когда её касается Дарклинг. Внутри что-то переклинивает, переворачивается, заставляя впитывать в себя ощущения от его касаний. Хочется почувствовать всё это сполна, сильно, ярко, так, чтобы потом никогда не забылось. Хочется, чтобы обострились все пять чувств, буквально разбивая каждое ощущение, касание, поцелуй на мельчайшие атомы, так, чтобы ощутить всё это нутром. Александр нетерпеливо сдёргивает с её плеч кафтан и сбрасывает к её ногам. «Слава святым, не пришлось возиться с застёжками», — думает Дарклинг, прежде чем снова поцеловать её. Снова примкнуть к этим губам. Таким желанным, таким нужным. Да, всё верно, они нужны друг другу. Вот она — элементарная аксиома, и даже забавно, что им понадобилось столько времени, чтобы осмыслить её. На Алине остаётся лишь тонкая ночная сорочка, через ткань которой просвечивают соблазнительные изгибы и очертания. Они заставляют мозг Дарклинг лихорадочно работать, додумывая, фантазируя. Нашептывая сказочные мысли и по истине волшебные идеи. Но Дарклингу не хочется думать, ему просто хочется сорвать с неё остатки одежды и упиваться открывшимся видом. Но стоп, он ещё успеет. Всему своё время. Прохладный воздух из окна лижет лёгким дуновением кожу под тонкой сорочкой. Алина не мёрзнет. Едва ли можно замерзнуть, когда всё внутри всё горит адским пламенем. А источник, кажется, расположен где-то внизу живота. О, она уже определённо совсем не святая. Руки Александра ложатся на её бёдра, поглаживают, сжимают нежную бледную кожу, пока его язык самым непристойным образом вылизывает её нёбо, заставляя Алину тихо простонать. Какая нескромная девочка. Дарклингу хочется расплыться в довольной улыбке — он всегда знал, что за этим милым личиком прячется полчище демонов. Напряжение в паху и бьющая в висках кровь подогревают неистовое желание. Обжигающий жар её языка отчётливо ощущается у него во рту. Подумать только, Алина ещё не раздета, а у него уже стоит. Блять. Наверное, вот так и должны ощущаться настоящие чувства. Когда от желания сводит внутренности, а кожа зудит, когда кажется, что пульсация в паху — твоё невыносимое наказание за какие-то грехи. Когда кажется, что если не поцелуешь её снова, то эта дикая жажда непременно расплавит тебя. Он забыл, как чувствовать счастье где-то на втором веку жизни. Его организм, казалось, разучился вырабатывать серотонин, дофамин и эндорфин. И чувство власти стало его гормоном счастья. Сейчас же в нем бурлило что-то новое, неизведанное. Жидкое пламя, заставляющее кровь в жилах танцевать, а сердце стучать то прерывисто, то напротив, с жаром, остервенело. Ему как будто сделали инъекцию с какой-то странной эссенцией. Если бы какие-то ни было чувства можно было ввести внутривенно, это был бы как раз данный случай. Дарклинг делает решительный шаг и пригвождает её к стене. На секунду это напрочь выбивает из груди девушки весь воздух. Вот он Александр — никогда не знаешь, что от него ждать. А Алина любит сюрпризы. Мужчина приникает к шее, одаривая кожу мягкими касаниями губ, поддразнивая, проверяя её выдержку. Терпения у Старковой нет ни грамма, поэтому Алина зарывается руками в его волосы и тянет к себе ещё ближе. Ей хочется большего. И он понимает. Дарклинг слегка прикусывает кожу рядом с её ключицей, заставляя Алину на какую-то секунду замереть, напрягшись, будто её организм вдруг взял паузу, длиною в несколько секунд, затем подобраться и выгнуться дугой под властью ощущений. Совершенно новых. Неиспытанных никогда ранее. Кардинально меняющих её всю. Открывающих новые потребности и новые желания, о которых она даже не предполагала до этого момента. Старкова блаженно запрокидывает голову, и Дарклинг целует снова, заставляя распробовать. Понять вкус, осознать. Ощутить каждую его ноту, каждый оттенок. Лёгкое прикосновение его губ, затем быстрый поцелуй, острый укус, горячий язык на коже. Алине не удаётся сдержать восторженный рваный выдох. Он выдаёт её эмоции с головой. Блять, как же ей нравится. Когда Дарклинг на секунду открывается от её шеи, чтобы заглянуть в лицо, Алина тоже разглядывает его в лунном свете: растрёпанные волосы, блестящие кварцевые глаза, сбитое, как у неё, дыхание и манящие губы. Они на вкус как искушение, которому невозможно не потакать. Противостоять незачем. Эту войну попросту проигрываешь, даже не успев начать. Старкова смотрит ещё секунду и принимается торопливо расстёгивать его кафтан, — неизменно чёрный, конечно же, — ловко справляясь с маленькими крючочками. Ткань чёрной тенью устремляется вниз, растекаясь по полу сгустком серебра и атласа. Алина наконец то — о боги, да — может ощутить под пальцами его кожу. Бледную, немного прохладную. Мраморную. Она была бы идеальной, если бы не шрам слева, чуть выше сердца, буквально на два-три сантиметра. Тонкая белая полоска, оставленная её кинжалом. Уродливый стежок на искусном гобелене. Неосторожный скол на поверхности неотразимой статуи. Шрам приковывает её взгляд, и Алина тихо сглатывает, ясно, как никогда, осознавая, что это её рук дело. Она осторожно дотрагивается пальцем до бледной косой линии, ровной, кричащей: это всё твоя вина. Ты почти подарила ему билет в царство смерти. Лишь это «почти» ещё держит её на поверхности, не давая уйти с головой в ненависть к себе. Такую тёмную, как бездонные глубины океана. Старкова медленно ведёт ногтем по рубцу, голову снова наводняют предположения о том, а что, если бы она не промахнулась. Страшная догадка поражает мгновенно: она бы тоже была мертва в какой-то степени. Алина не хочет размышлять об этом, потому что все эти «а что, если» слишком пугающие на вкус, чтобы смаковать их в голове. — О чём ты думаешь? — шепчет Дарклинг, внимательно разглядывая её. Его вопрос вырывает Алину из пелены собственных мыслей, беспросветных, как декабрьская ночь. — Я ведь могла убить тебя, — отвечает она, не отрывая взгляда от шрама на его груди. — Могла бы, — подтверждает он без малейших сомнений. — Но у тебя, к твоему счастью, не получилось. Алина поднимает, наконец, взгляд, закусив губу, и Дарклинг читает в на её лице облегчение. Она стоит, прижатая к стене, такая соблазнительная, такая манящая. Есть в ней что-то дьявольское. Девушка проводит пальчиками по мышцам его пресса, чувствуя, как они слегка напрягаются под её прикосновениями. Она будто путник, у которого появилась карта неизведанной ранее местности, и вот он уже спешит на поиски открытий. Ладонь Алины замирает напротив его сердца, лихорадочные удары которого тешат её самолюбие и кружат голову получше всякого алкоголя. Пальчики скользят ниже, подбираясь к кромке штанов, шаловливо, даже немного издевательски поглаживают так по-кошачьи. Дарклинг закрывает глаза и слегка закусывает губу, он совершенно не прячется, маска спала, все эмоции наружу. Сейчас он выглядит слишком юно: искусанные губы, трепещущие тёмные ресницы, неровное дыхание и совершенно растрёпанная чёлка. Алине нравится видеть такого Александра. Совершенно неформального, настоящего, доступного только ей. Старковой так хочется почувствовать прохладу его кожи губами, провести по ней языком, смакуя каждый миллиметр, соединить поцелуями узоры родинок на его рёбрах. Дарклинг не даёт воплотить ей желания в жизнь, её губы и язык оказываются заняты другим, так нагло втянутые в очередной грязный поцелуй. Алина совершенно не против. Они вдвоём были пламенем. Неукротимым, горячим, яростным. Языки которого сплетаются и обжигают друг друга, пылают в агонии наслаждения. Горят, взрываясь тысячами искр. Пылают, сжигая себя и зажигая друг друга. Дарклинг, не разрывая поцелуй, ловко подцепляет подол её сорочки и тянет вверх, оголяя левое бедро, попутно проводя по коже пальцами. Жажда, концентрирующаяся в низу живота, усиливается, поглощая девушку секунду за секундой. Мурашки выступают мгновенно, внутри будто бьются о рёбра тысячи бабочек, их маленькие крылышки так отчаянно трепещут, что Алина сама вот-вот взлетит. — Готова окунуться в сказку, солнышко? — шепчет Александр ей в губы и тут же получает удовлетворительный кивок. Ни секунды сомнений. Ни мгновения раздумий. Алина будет его маленьким счастливым финалом. Дарклингу хватает этого безмолвного согласия, её глаза горят уверенностью, и мужчина тянет сорочку ещё выше, избавляясь от ненужной ткани. Алина поднимает руки, чтобы помочь ему. Теперь Старкова стоит перед ним совершенно обнажённая. Распахнутые глаза большие, как у оленёнка; волосы, серебряными прядями спадающие на шею; очаровательно покрасневшие щеки и губы, призывающие накрыть их глубоким поцелуем. Как только одежда оказывается отброшена куда-то на пол, её заменяют руки Дарклинга, ладони ложатся на хрупкую девичью талию, потом поднимаются вверх, проводят подушечками пальцев по рёбрам, будто бы ненароком задевают затвердевшие соски и обнимают за шею. Алина скорее чувствует, чем замечает, как на ладонях Дарклинга оживают тени. Мужчина нежно проводит по её коже пальцами, и Алина чувствует прохладу, так сильно контрастирующую с её температурой тела. Завитки теней ненадолго задерживаются на коже в районе ключиц, хотя пальцы Александра уже исследуют её тело дальше. Алина тихо выдыхает, подставляясь его прикосновениям, позволяя вырисовать дымчатые узоры на своей коже, которые через пару секунд послушно тают, будто бы выдохшись. Всё происходящее сейчас — порочное искусство. Шедевры, достойные занимать лучшую стену дьявольского дворца. Пальцы Дарклинга движутся внизу живота, и Старкова блаженно закусывает губу, напрасно пытаясь выровнять дыхание. Она теряется в ощущениях. Тепло и прохлада. Мягкость и жёсткость. Контраст. Противотечение, заставляющее сжаться и затаить дыхание, потому что никогда не знаешь, что последует дальше. Каждая новая секунда таит в себе опасность. Вот что такое находиться рядом с Дарклингом. С Малом ей всегда было спокойно и тепло. Не было вспышек из страсти и похоти, дикого жара, резких перепадов, таких эмоций, от которых всё внутри переворачивалось. Было просто ровно. Было тихо. А Алине хочется пылать. Гореть. Падать в неизвестность, срывая от крика глотку и разбивая в кровь локти. Так, чтобы эмоции нашли выход, так, чтобы подкашивались коленки, чтобы дыхание вырывалось с хрипом, чтобы внутри гремел гром и сверкали молнии. Так, как сейчас. Боже, как же ей нравится. Александр тянет её к широкой кровати с балдахином и чёрными, как ночь, простынями. Он слегка задерживается, чтобы снять обувь, и Алине кажется, что это самые долгие секунды в её жизни. Мужчина ложится сверху, слегка придавливая её своим весом. Их губы находят друг друга, а пальцы Дарклинга — ещё прохладные после теней — скользят вниз, касаясь внутренней стороны её бёдер невесомо, как туман. Алина впивается в его кожу на спине, потому что «ну хватит уже тянуть», потому что «прошу, давай же», потому что мысли отчаянно разбегаются в разные стороны так далеко, что их не собрать. И наконец-то, наконец-то, да, прохладные пальцы Дарклинга движутся к промежности, касаются нежных складок и легко скользят внутрь, ведь она такая бесстыдно мокрая. С губ девушки слетает рваный стон, а ногти сильнее впиваются в спину Александра. О Боже, да. Его холодные пальцы скользят внутри, задевая горячие стенки, заставляя Алину закусить губу, зажмуриться и будто бы заискриться изнутри, подобно фейерверку. Ей кажется, что она готова сорваться. Не зная куда и зачем. Просто от переизбытка эмоций. Просто от ощущений, которые затмевают всё остальное. Просто потому что, находясь здесь и сейчас, невозможно оставаться в здравом уме, невозможно хранить спокойствие. Здесь сходишь с ума, и это даже не кажется плохой идеей. Если бы ей сейчас пришлось прыгнуть со скалы в море — она бы прыгнула, если бы пришлось переплыть океан — она бы попыталась, если бы ей сказали призвать ночью весь солнечный свет — она бы сделала это. Безрассудство. Сила. Наслаждение. Хаос. Ей кажется, будто с каждым толчком его пальцев её организм разбивается на мелкие частички, и каждая из них впитывает то удовольствие, что она получает. Дарклинг приникает губами к её груди, целует медленно, затем прикусывает, вбирая поочерёдно каждый сосок. Алина выгибается дугой, она не способна мыслить вообще, но кое-что всё же успевает осознать: за нарушением правил стоит не только азарт и лёгкое возбуждение от нарушенных запретов. Правила порой — глупые границы, за которыми кроется совершенно новый мир, где ты можешь воплощать все свои желания, где ты можешь быть свободным. Какая же Алина мокрая. Этот факт заводит настолько, что теснота в штанах становится просто невыносимой. Он не может больше терпеть. Поразительно: у Дарклинга было столько веков, чтобы натренировать свою выдержку, и стоило только взглянуть на голую Алину, как она вся тут же полетела к чертям. Моментально. Он убирает руку, и Старкова разочарованно выдыхает, открывая глаза. Она обнимает его сильнее, вовлекая в очередной поцелуй и обвивает ногами, притягивая к себе. Блять, Алина, что же ты творишь? Когда она прижимается к его члену вот так, трётся бесстыдно и настойчиво, перед глазами всё просто плывёт. Ёбаная феерия из искр и молний. Желание отдается бешеной пульсацией в члене. Он сейчас не Александр Морозов. Не Дарклинг. Не Чёрный Еретик. Он просто тот, кто отчаянно хочет. Хочет, и бог ему свидетель, получит. Он всегда добивается желаемого. Дарклинг фактически рычит сквозь поцелуй и отстраняется, чтобы избавиться уже наконец-то от остатков ненужной одежды. На это уходит пара секунд, не больше. Алина лежит в его кровати с вздымающейся грудью, пытаясь насытиться воздухом, но он кажется таким пустым. Дарклинг догадывается об этом, ведь и сам испытывает то же чувство: Алина сейчас — его единственный кислород. Серебряные пряди разметались по подушке, кожа бледнеет в лунном свете, ресницы слегка подрагивают. Ни дать ни взять, маленький ангел. Он хотел бы запечатлеть этот момент в памяти. Александр улыбается едва заметно — лишь уголок губы неосторожно ползёт вверх. — Всё ещё ненавидишь меня? — хрипло спрашивает он, вновь нависая над девушкой, пытаясь прочитать ответ в её глазах. — За то, что ты так медлишь — да, — выдаёт девчонка и смотрит. Глаза в глаза. Твёрдо, с уверенностью и немножечко с мольбой. Тонкие пальчики лежат на его плечах, губы наливаются кровью от бесконечных поцелуев, и Александр видит на лице Старковой нетерпение. А потом его снова накрывает пламенем. И всё. Обратный отсчёт закончен. Выстрел прогремел. Терпение лопается с громким треском. Дарклинг оставляет на её животе невесомый поцелуй и нежно проводит головкой члена по мягким складкам, прежде чем одним рывком ворваться внутрь. И увидеть при этом вспышки под закрытыми веками. Ощутить покалывание прямо под кожей, исходящее откуда-то далеко изнутри. Услышать такой сладкий для его ушей стон, увидеть, как она теряется в ощущениях. Этот момент стоит того, чтобы назвать его особенным. Какая, узкая, чёрт. Возможно, всё дело в нём, возможно, у него просто давно не было секса, но как это ощущалось… блять, просто блять. С каждым новым толчком и ощущением влажных стенок, плотно обхватывающих его, под кожей как будто сверкали молнии. Это даже больше, чем можно уместить в понятие «ощущение». Это как молитва, как заклинание, возносящее в ад или рай — сейчас не важно. Не важно где ты, который час, что творится за дверью. Этого мира не существует, он исчез. У них своё настоящее с рваными вздохами, с глубокими точками, с пылкими прикосновениями, с ощущениями, от которых горит даже нутро. В голове та самая степень хаоса, когда все будто подернуто дымкой. Когда мозг плавится в сладком туманном мареве. Когда рассудок окутан опиумом. Когда мыслей нет вообще. Думать нельзя. Можно только чувствовать. Между ним сейчас костёр инквизиции, который сжигает их грешные души, но оставляет тела. Льнущие друг к другу, нуждающиеся, жаждущие. Находящие друг в друге все недостающие фрагменты, утоляющие свой голод и бушующую в крови страсть, не вышедшую наружу. Они создали свою стихию, сущностью которой были жаркие касания, влажные поцелуи и пламя внутри. Стихию, принципом которой было наслаждение. Отъявленный гедонизм. Им обоим нужно было отпустить себя хотя бы на эту ночь. Позволить себе забыться, окунуться с головой в беспорядочные движения тел, приносящие жидкое удовольствие, растворяющееся в крови. Вся ненависть Алины к Дарклингу переросла в какую-то нездоровую тягу, жажду, исступление, пробирающее всё тело от кончиков пальцев ног до корней волос. Охватывающее целиком и полностью. Старкова наслаждалась, чувствуя его влажные поцелуи на своей шее; движения, от которых замирало буквально всё внутри, будто в какой-то блаженной судороге; ощущая твёрдость мышц его спины под ладонями. За это она бы несомненно попала бы прямиком в ад, ведь всё происходящее сейчас больше, чем просто неправильно. Это нездорово, невозможно, будто отрывки реальности вырваны из чьей-то извращённой фантазии. Нет, не просто из чьей-то, а из её собственной. И признаться в этом себе, в конце концов, оказалось не так уж и трудно. Но если ад ощущается именно так, Алина совершенно не против падать и падать в эту чёрную бездну, прокладывать себе путь по кривой дорожке, быть главной героиней этой грязной сказки и по совместительству её автором. Честно говоря, ей уже заранее нестерпимо хочется продолжения. Толчки Александра становятся всё быстрее и яростнее, Алина отчаянно хватает ртом воздух, как утопающий. Хотя почему «как»? Она ведь действительно тонет и задыхается. В своих ощущениях, в Александре, в наслаждении, которое искрится и бурлит под кожей, когда он делает последнее движение внутри неё. Кровь, бегущая в венах со скоростью света на какой-то момент замедляется. Кто-то экстренно нажимает на кнопку «стоп». Минуты и секунды, как единицы исчисления времени, исчезают. Их не существует сейчас ни для неё, ни для него. Они сгорают в адском пламени и возрождаются как фениксы, они строят свой новый мир, не оглядываясь назад, создают свои правила и чувствуют. Непрерывно. С жаром. Сполна. Ловя каждое ощущение, пробуя на вкус каждую эмоцию. Перед глазами взрываются тысячи звёзд, падая прямо к её ногам. Сотни галактик вспыхивают вместе с ней, освещая Алину своим светом, своим сиянием, которое проникает под кожу и дальше, обволакивая внутри каждый орган и разнося по телу такое небывалое упоение, экстаз и эйфорию — для того, чтобы почувствовать их сполна, всех пяти чувств будет недостаточно. Поэтому подключается шестое, седьмое, восьмое и так далее до бесконечности. Наслаждение отпечатывается где-то на подоплеке сознания. Ей никогда не было так хорошо. Так что да, возможно она эгоистка, изменщица и лгунья. Возможно, она не так уж сильно отличается от Дарклинга. Однако Алина уже встала на эту дорожку, и у неё — у них — ещё тысячелетия, чтобы катиться вниз по наклонной, совершать грехи в своё удовольствие и… сиять.