the universe was made just to be seen by your eyes

Чан и Джисон были всем миром для Чанбина. Парень часто и легко влюблялся. На пальцах не пересчитать сколько раз он вступал в отношения и расставался. Некоторые отношения длились дни, недели, даже месяцы, но что-то всегда шло не так, прежде чем они успевали перевалить за год. Однажды он был очень близок, он обещал себе; кажется, прошло одиннадцать месяцев, если прикинуть. Не то чтобы он вел счет (десять месяцев, восемнадцать дней, шесть часов и сорок две минуты). Примерно в семнадцать лет он перестал хранить в памяти все связанные воспоминания, объятия и поцелуи, и не зря. Чанбин не был сентиментальным парнем. Он флиртовал со множеством людей, хоть и довольно робко, и за свою короткую жизнь (двести тридцать два с половиной месяца, не спрашивайте) побывал на слишком большом количестве свиданий. Он чувствовал такое сильное желание, постоянное и непоколебимое желание взять кого-то за руку и рассмешить, обнять сзади, обхватить руками за талию, кружить и лениво чмокать в губы по утрам. Он любил людей. Они были тем, ради чего стоило жить. И все же, каждый раз, когда он думал, что нашел «ту единственную», каждый раз, когда он раскрывался перед кем-то или шептал кому-то на ухо: «Я думаю, что ты моя половинка», с ухмылкой на лице, его сердце разбивали. Сразу же или через неделю, месяц, год он обнаруживал себя рыдающим в объятиях друга. — Как человек может быть таким жестоким, Хёнджин? — спрашивал он вслух, прикусывая губу, чтобы не дать рыданиям подползти по горлу. Хёнджин только качал головой, проводя пальцами по волосам Чанбина, пока тот не засыпал. Чанбин любил людей. Примерно в восемнадцать лет, на полпути к первому курсу колледжа, он перестал влюбляться в людей. Он больше не любил так, как раньше, не влюблялся так глубоко, как будто это было единственное, что он умел (это было единственное, что он умел). По крайней мере, именно это он пытался доказать себе. Все стены, что он построил вокруг сердца, трещали по швам от того, насколько оно было переполнено чувствами, и начинали рушиться, когда появились Бан Чан и Хан Джисон. Они, как и он сам, изучали музыку, и все трое сдружились сразу же после встречи, которая произошла по просьбе лучших друзей Чанбина. Сынмин и Хёнджин были отвратительно ласковы друг с другом, но они знали хороших людей. Чан и Джисон были хорошими людьми. Они появились в жизни Чанбина всего несколько месяцев назад, но чувствовались роднее всех, кого он когда-либо встречал. Они утешали его на протяжении трех отношений, двадцати шести свиданий (в последнее время Чанбин по неопределенным причинам часто ходил на свидания) и двух быстрых знакомств. Они были рядом, как и Сынмин с Хёнджином, и Чанбин был благодарен им за эту поддержку. Но все было по-другому. Это было не так, как с Сынмином и Хёнджином, потому что Чанбин не чувствовал нелепого головокружения рядом с ними, не ощущал, что его сердце замирает каждый раз, когда они входят в дверь. Так было и с Чаном, и с Джисоном, как бы Чанбину не хотелось, чтобы это было не так. Поначалу он воспринимал их просто как людей, к которым можно обратиться за помощью в музыке, выкладывании песен на SoundCloud и поучаствовать в джем-сейшнах, когда приходит вдохновение. А потом, через несколько недель, он решил, что они могут создать что-то вроде группы: «3RACHA», как назвал ее Джисон. Чану это название показалось забавным. Его лицо засветилось, когда он услышал его, глаза сузились, практически скрывшись за щеками, губы растянулись в улыбке. В тот момент Чанбин подумал, что «это было довольно привлекательно», в каком-то смысле, который он не мог понять. Вскоре после этого он расстался со своей нынешней девушкой (тридцать девять часов и пять минут), а через несколько месяцев обратился за советом к Сынмину, когда это чувство в животе снова появилось, и его нельзя было списать только на его беспокойный характер. У Сынмина был опыт в таких делах, черт возьми, он встречался с Хёнджином с тех пор, как Чанбин познакомился с ним в первый день первого курса. Должно быть, он сделал что-то правильное, что-то такое, что Чанбин упустил за все годы знакомства. И вот Чанбин лежит на коленях у Сынмина в их комнате в общежитии и смотрит в потолок, а в голове у него тысячи вопросов. Он задал один из них, решив посмотреть, что из этого выйдет. — Сынмин, как ты думаешь, со временем мы видим людей по-другому? — спросил Чанбин, поигрывая кольцами на пальцах друга. Они напоминали ему кольца Джисона, красивые, серебряные и потертые от долгого ношения. Чанбин иногда примерял кольца Джисона, но тот быстро выхватывал их и игриво ругал Чанбина, щипая его за щеки. Чанбин напоминал Джисону, что он — хён, но все равно краснел от прикосновений и этой шуточной ругани. Сынмин склонил голову набок, нахмурив брови. — Каким образом? То есть, как было у нас с Хёнджином? Чанбин немного подумал и медленно кивнул. Он может только предполагать, что имеет в виду, но сам не зная точного ответа. — То есть, да. Мне нравился Хёнджин, после я влюбился в него. Все просто. — Улыбка Сынмина показалась Чанбину смущенной. — Полагаю, ты не в такой простой ситуации, да? Чанбин быстро покачал головой, широко раскрыв глаза. — Совсем не в такой. Их двое, и я думал, что мы просто друзья, но иногда они заставляют меня думать, что все гораздо сложнее, понимаешь? Если Сынмин и понял, о ком идет речь, то не подал виду. — Что они делают? Чанбин вспомнил те месяцы, когда он познакомился с парнями, о которых шла речь; это был один из лучших периодов его жизни. Чан и Джисон всегда понимали его, всегда были добры и готовы выслушать его бредни. Они были отличными партнерами в создании музыки, кое-что из их творчества даже попадало в чарты, и даже когда их троих однажды узнали на публике, Чан обхватил Чанбина за плечи, потому что просто знал, что тот волнуется. Джисон торопливо приветствовал фанатов, ведя их через толпу, и в конце концов помчался к машине Чана. И когда они развалились на заднем сидении машины, а Чан вставил ключ в замок зажигания, Джисон потянул Чанбина, чтобы усадить между своих ног, обняв его дрожащую фигуру со спины. — Все хорошо, — шептал он, и Чанбин верил ему. Верил больше, чем любовникам, которые когда-либо пытались его утешить. — Мы в порядке. Джисон говорил это так мягко, положив подбородок на плечо Чанбина, прижимаясь к нему и периодически повторяя: «Я рядом». И уже через несколько минут езды на машине Чанбина накрывали волны спокойствия, он был в порядке, а Джисон держал его, как и обещал. Чан посмотрел в зеркало заднего вида на этих двоих, на его лице появилась улыбка, и это было почти слишком для Чанбина. Он попытался сосредоточиться на чем угодно, только не на биении своего сердца, что отдается эхом в ушах. Кольца, которые надел Джисон, надпись «3RACHA», которую Чан вырезал на приборной панели на прошлой неделе, пустые контейнеры из-под еды у его ног — ничто не отвлекало должным образом, и он почти сказал это прямо здесь и сейчас, даже не зная ребят достаточное время (четыре месяца, одна неделя, пять дней, три часа и пятьдесят восемь минут). Может быть, это был просто его разум, немного обезумевший от паники. Может быть, это была своего рода ломка: у него не было отношений уже почти месяц, хотя накануне вечером он ходил на довольно дерьмовое свидание. В шикарном ресторане, куда его привел другой мужчина, не было ничего, кроме дивана, похожего на тот, что в студии, на котором он почти каждые выходные спал с Чаном, что иногда во сне обнимал Чанбина. Его слабая попытка флирта не имела ничего общего с дразнящими подмигиваниями Джисона, когда он ловил взгляд Чанбина, и смехом, когда лицо Чанбина краснело, и он быстро отводил взгляд. Его неловкое объятие в конце вечера не имело ничего общего с каждым мимолетным прикосновением Чана и Джисона, с тем, как Чан иногда подхватывал его на руки в стиле невесты, к ужасу Чанбина, и нес его на улицу, а Джисон шел рядом, шутливо комментируя и воркуя с Чанбином, когда тот в пятидесятый раз просил поставить его на землю. И вот он почти сказал это, сидя на заднем сиденье побитого Chevy Camaro 95-го года, принадлежащего Чану. Он чуть не поднял глаза на Джисона, чуть не посмотрел в зеркало заднего вида на Чана, чтобы сказать: «Я чертовски люблю вас», потому что это было единственное предложение, которое он мог сформулировать в тот момент, единственные несколько слов, которые он помнил. Я чертовски люблю вас. Я люблю вас очень, очень сильно, вас обоих. Но это было неделю назад. Чанбин думал, что он уже смирится, но он не смирился, не смог. И, не называя имен, он сказал Сынмину, что боится, что никогда не сможет. — С ними я чувствую себя особенным, Мин, — произнес Чанбин, представив себе этих двоих с ухмылкой. Вероятно, в данный момент они занимались поиском квартиры, от которого Чанбин отказался. «Что вам понравится, то и мне понравится», — сказал он им, и глаза обоих так засияли, что Чанбин не был уверен, что сможет провести еще хоть минуту, не поцеловав их в губы. — Значит, сначала ты воспринимал их как друзей, а теперь видишь в них нечто большее? — уточнил Сынмин. Чанбин кивнул. — Похоже, тебе стоит подождать и посмотреть, что будет дальше, хён. Может быть, сделать шаг или два. Чанбин был известен тем, что первым делал шаг на встречу. Черт возьми, он практически изобретал новые пути каждый раз. Обнажив часть тела для симпатичного парня из его класса или принося девушке ее любимых цветов на день рождения, Чанбин был великолепен. Конечно, все это смущало его не меньше, чем другого парня, независимо от опыта, но, тем не менее, это заканчивалось свиданием. Но с Чаном и Джисоном все было иначе. Он не мог просто положиться на тактику обаяния или на неконтролируемые односложные фразы, которые он произносил, когда понимал, что испытывает к кому-то чувства. Он должен был заставить их почувствовать себя такими же особенными, как и он сам, что подразумевало что-то вроде «вы заставляли меня снова захотеть любить, каждый день, который мы провели вместе». Это будет не просто. Проще было сказать себе, что это невозможно; они никогда не полюбят его так, как он любит их. В любом случае, его сердце было слишком повреждено. Как подобное разочарование, которое в конечном итоге должно было стать следствием его действий, могло ему хоть как-то помочь? В том-то и дело, что никак. Чанбин готов был поспорить. Поэтому он проигнорировал это. Он позволил разочарованию сидеть глубоко внутри, позволял царапать его кожу во время каждого свидания и каждой встречи. У него не было сил искать другую девушку или парня. Но он мечтал об этом. Время шло, и вот они втроем наконец-то нашли квартиру своей мечты по доступной цене. Чанбин был поражен ее размерами: она была совсем не похожа на их с Сынмином комнату в студенческом общежитии. Он только и смог сказать: «Вау», — и быстро моргал, словно зрелище было нереальным, отчего Джисон и Чан рассмеялись так сильно, что у них заболели животы. Они обняли его так крепко, что Чанбин подумал, что его ребра могут треснуть, а когда он об этом сказал, они рассмеялись еще сильнее. — Как насчет этого, Бинни? — спросил Чан, ведя его за руку в спальню по коридору, и Чанбину пришлось остановить себя от смущенной широкой улыбки на это прозвище. — Комната за пределами студии, с настоящей кроватью вместо старого дивана. Матрас был огромный (и до смешного удобный, как позже узнает Чанбин), с комодами по обе стороны и окном, из которого прекрасно просматривался сеульский горизонт. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой; так и должно было быть. Джисон с волнением пробежал мимо них, запрыгнул на кровать, улегшись с блаженной улыбкой. Он с надеждой посмотрел на своих соседей по комнате. — Это будет просто замечательно, не так ли? Чанбин не мог не согласиться. И в тот вечер, в первую ночь в их новой квартире, было легко размышлять о том, что предложил Сынмин: «Может быть, сделать шаг или два». Чанбин проявил изрядную долю сдержанности, когда лежал на постели с ноутбуком, просматривая свою библиотеку треков, и тут в комнату вошел Джисон и плюхнулся рядом с ним. Он говорил, что победил Чана в Mario Kart уже три раза за последние несколько часов, настойчиво отвлекая Чанбина от работы. — У нас есть повод для праздника, хён, — настойчиво повторял он, потягивая за бицепс. — Давай сыграем с нами пару раундов, ничего страшного не случится. От близости парня у Чанбина помутилось в голове, и ему потребовалась вся его воля, чтобы не поцеловать его прямо там. Джисон еще ничего не успел сделать, а Чанбин уже чувствовал себя беспомощным. — Да, хорошо, — наконец согласился Чанбин. — Думаю, ничего страшного не случится. Но было больно. Было больно, когда Чан закричал, как только Чанбин вошел в гостиную, а он не смог сдержать улыбки, не смог притвориться раздраженным, потому что был доволен тем, что находится там, где находится. Ему было больно, когда он сел между парнями, которые, играя, придвигались к нему с двух сторон и время от времени толкали его плечами. Было больно, когда он проснулся около трех часов ночи, уткнувшись лицом в грудь Чана и переплетя руку с рукой Джисона. Они все еще спали, оба тихонько похрапывали, Чанбин чувствовал их тепло. Они не должны были выглядеть такими неземными в тусклом свете телевизора, а Чанбин не должен был обнаружить себя в их объятиях, целым и невредимым, но, черт возьми, он это сделал. Ему стало больно, когда он почувствовал это слово, горячее на языке, и он пробормотал его про себя, чтобы проверить, как оно звучит. Любовь. Так что, возможно, Сынмин был наполовину прав. Он мог позволить себе «сделать шаг», но не мог позволить себе больше медлить. Джисон и Чан, вероятно, не заметили бы намека, поэтому Чанбин должен был быть очевидным. Очень, очень очевидно. Итак, неделю спустя трое сидели в студии, невыспавшиеся и удрученные. Сегодня они записали кучу материала, но ничего не звучало так, как надо. Ничего не складывалось, ни один из текстов не цеплял и не задевал за живое, и они чувствовали, что зря потратили время, написав песню, которая практически ничего не значила. Джисон был особенно строг к себе, входя и выходя из кабины звукозаписи с измученным видом. Каждый раз, когда он спотыкался на слове, он ругался про себя, и Чану приходилось напоминать ему, что это нормально, что все они делают ошибки и что это не конец света, это всего лишь песня, они могут записать еще один дубль, если захотят. Джисон только качал головой и продолжал. Если честно, Чанбина это немного беспокоило. У всех троих иногда наступали трудные времена, и все они справлялись с ними по-разному. Джисон, казалось, продолжал работать до тех пор, пока пение не отзывалось болью в горле, и накладывать вокальные партии до тех пор, пока они наконец не получались. — Может, нам стоит просто отправиться домой на ночь, Джи, — предложил Чан, проведя рукой по волосам. Он откинулся на спинку стула, подперев ногами звуковую панель, и посмотрел на Чанбина. — Я могу записать этот гребаный куплет, я просто знаю, что могу, — решительно заявил Джисон, но выражение его лица выдавало его, и уголки его рта еще больше опустились вниз. Его нижняя губа задрожала, и Чан с Чанбином выпрямились, обменявшись взглядами. — Боже, черт, я не знаю, ребята. Мне не стоило даже писать это тупое дерьмо. Они подошли к Джисону, который лежал на студийном диване, уставившись на свои тексты влажными глазами. Чан поднял его с места и усадил между собой и Чанбином. — Песня не глупая, Сонни, — мягко сказал Чанбин, положив руку на поясницу Джисона. Чан сделал то же самое, положив руку на руку Чанбина и ободряюще сжав ее. Чанбин предпочел проигнорировать это, или проигнорировать то, как это заставило его желудок делать сальто назад. — Ты же знаешь, что мы всегда рядом с тобой, верно? Мы знаем, насколько ты талантлив, просто мы думаем, что уже поздно и нам пора идти. Мы можем попробовать еще раз утром, хорошо? Хорошо звучит? Джисон тяжело вдохнул, по его лицу текли слезы, и он слабо улыбнулся. — Пообещай мне, что завтра будет лучше. Пообещай, что я проснусь и не буду чувствовать себя так паршиво. Чан захихикал, переместив руку на спину Джисона. — Мы никогда не чувствуем себя паршиво, когда просыпаемся вместе, Джи. Сегодня мы будем обниматься очень крепко, клянусь. Не раздумывая ни секунды, Чанбин коснулся рукой подбородка Джисона и нежно поцеловал его в щеку. Это длилось недолго, но Чанбин не мог об этом жалеть, когда щеки Джисона заалели, и он поднял руку, чтобы коснуться лица, как раз там, где Чанбин его поцеловал. Чан только рассмеялся, быстро чмокнул Джисона в другую щеку, затем встал и взял свою сумку, запихивая в нее разбросанные по студии бумаги. — Пойдемте, ребята, — позвал он из студии звукозаписи, собрав пустые бутылки из-под воды и застегнув сумку. Чанбин встал, подал руку Джисону, который принял ее с нечитаемым выражением лица и поднялся с дивана. Чанбин почувствовал, как в его сознание закралось беспокойство: а вдруг Джисон сочтет поцелуи странными? Он действительно пытался утешить его, но, конечно же, он был бы не против сделать это снова, если бы Джисон был не против. Они возвращались домой в поцарапанном Камаро Чана, Чанбин ехал за рулем, а Джисон — на заднем сиденье. Тишина нарушалась лишь гулом двигателя и тихим гудением Чана. — Знаете, мы никогда раньше не целовались, — пробормотал Джисон, его голос был едва слышен. Чанбин видел сквозь темноту ночи, как он сжимает руки на коленях и смотрит на двоих перед собой. — Я сплю или что? Это не… Мы так не делаем. Верно? Чанбин посмотрел на Чана в поисках ответа; его сердцебиение участилось, и он не был уверен, к чему клонит Джисон. Рот Чана приоткрылся, хотя Чанбин этого не заметил, останавливая машину на красный свет. Чан наклонился над консолью и поцеловал Чанбина в челюсть, нежно и осторожно. Чанбин почувствовал, что краснеет еще до того, как Чан отстранился, и начал сомневаться, сон это или нет. — Мы делаем это сейчас, если все согласны, — просто ответил Чан. Чанбин посмотрел на заднее сиденье, и увиденное показалось ему комичным: расширенные глаза Джисона и слегка сбитое дыхание. — Да. Я, эм, более чем согласен. С этим. Возможно, это был обман зрения, и Чанбину показалось, как оба парня ошарашенно улыбаются при въезде на парковку жилого комплекса. Может быть, это была усталость, навалившаяся после поздней ночи, которая заставила Чанбина не обращать внимания на то, как Джисон держался стальной хваткой за него, прежде чем задремать, и как руки Чана идеально вписывались в изгиб его бедер. В этот момент Чанбину было все равно, могут ли эти дружеские прикосновения значить что-то большее. Он был просто счастлив оказаться в их обьятиях, заботливых и нежных. Что с того, что он был влюблен? Он сможет пережить это в один прекрасный день, как уже переживал любовь. Он мог бы похоронить ее глубоко в своей груди, забыть, как и всех остальных любовников, которые у него когда-либо были. Пять месяцев, три недели, шестнадцать дней, один час и девять минут с Бан Чаном и Хан Джисоном были лишь малой толикой того времени, которое он потратил на других партнеров. Ему не нужно было так абсурдно зацикливаться на них, не нужно было скучать по ним каждую секунду, когда он не был с ними, и дорожить каждой секундой, когда был. Но он был зациклен, и, черт возьми, как он мог не быть зациклен? Эта ночь изменила ход их отношений, все стало по-другому, и Чанбин не мог понять, как именно. Он просыпался от мимолетных поцелуев Чана в ключицу, небрежных и беззаботных, а потом вставал, чтобы приготовить завтрак. Джисон рисовал фигуры на его ладонях. Они держались за руки во время совместных лекций, наклонялись друг к другу, чтобы прошептать друг другу на ухо глупые шутки. И Чанбин готов поклясться жизнью, что Чан пытался остановить каждый спор в студии с помощью объятий, которые сбивают с ног и заставляют смеяться так сильно, что хочется плакать. Сынмин и Хёнджин с подозрением относились к ним, провожая взглядом всякий раз, когда они проводили время вместе. — Ты уверен, что не встречаешься с ними? — спросил Хёнджин у Чана. — Потому что я почти уверен, что да. Во всяком случае, так я веду себя с Минни. Чан просто рассмеялся, покачав головой. — Думаю, я бы первым узнал, если бы встречался с кем-то, Хёнджин. У нас просто особая связь, вот и все. Сынмин преувеличенно громко повторил «особая связь», подмигнув Чанбину несколько раз, и Со без колебаний ударил его по плечу, после чего они продолжили прогулку. Так дни постоянной близости превратились в недели, недели — в месяцы, а Чанбин остался доволен своей жизнью в целом. Он больше не хмурился подолгу, ведь рядом всегда был кто-то, кто мог прибежать к нему с распростертыми объятиями и готовыми словами поддержки. Теперь он мог лежать на коленях Джисона просто так, а не только когда ему приходилось спасаться от толпы фанатов в Camaro, как раньше. Он мог смотреть на Чана в их постели и говорить ему, что у него красивая улыбка, не краснея от смущения, не испытывая ни малейшего сожаления. Он не мог сожалеть, дополняя тех, кого Чанбин медленно начинал считать любовью своей жизни. Черт, это было странно признавать. Он никогда не признался бы в этом, никогда не признался бы в том, что каждую свободную минуту радуется тому, что родился в одном тысячелетии с Чаном и Джисоном. Но, Боже, как же ему этого хотелось. Становилось все труднее игнорировать его увлечение лучшими друзьями, особенно когда одним весенним вечером они расположились на диване, Чан щелкал каналы телевизора, а Чанбин и Джисон с легким интересом смотрели на свои телефоны. — Может, признаем, что нам всем чертовски скучно? — простонал Чан, отбросив пульт в сторону и повернувшись лицом к своим соседям. Чанбин поднял глаза от своего телефона, после чего положил его в карман и прищурился. — Ладно, Эйнштейн, что ты предлагаешь нам с этим делать? Чан задумался на мгновение, глаза загорелись идеей. — Поцелуйте меня! Вы оба, поцелуйте меня! Джисон подавился собственной слюной и громко закашлял, несколько раз ударив себя кулаком в грудь, отложив телефон в сторону. — Это… смелая просьба, Чан. — Ну, а что нам еще делать? — с досадой спросил Чан, поднимаясь со своего места. — Вот. Он наклонился вперед со своего места и перебрался на колени Джисона. Он закрыл лицо руками, надувшись. — Хан Джисон, — начал он, и Хан поднял на него удивленный взгляд. — Могу ли я поцеловать тебя в губы, а затем поцеловать Со Чанбина, тоже в губы? — Да, придурок, зачем ты так выразился… — Джисон покраснел. Чан небрежно прижался губами к губам Джисона, так как оба не имели практики, но это им не помешало. Чанбин не смог удержаться от улыбки, наблюдая за ними, и решил присоединиться, слегка прикоснувшись ртом к шее Хана, в то время как Чан провел языком по нижней губе Джисона. Чан потянулся к Чанбину, поворачивая его к себе лицом, и провел большим пальцем по подбородку. — Со Чанбин, могу ли я… Чанбин поцеловал парня над собой, закатив глаза. Со глубоко вздохнул, чувствуя, как Джисон поглаживает его по чувствительной коже за ухом, и его переполняла сильная и чертовски страстная любовь к этим двум людям. Он обожал их полностью и бесконечно; он не уверен, что есть кто-то, кого бы он любил больше за всю свою жизнь. Он хотел остаться здесь навсегда, в этом моменте, обмениваясь поцелуями со своими возлюбленными из колледжа, пока они шептали ему всякое. Он провел так много времени, пытаясь забыть всех прошлых любовников, свидания, связи и разбитое сердце. Но он не хотел забывать вкус губ Чана и Джисона, их ощущение на его губах, на щеках, на челюсти, на шее, на ключицах. Он не хотел забывать, как Джисон говорил: «Черт возьми, ты чертовски красив», прижимаясь к его рту, как Чан хихикал, высасывая кожу везде, где только мог. Он не хотел забывать этот вечер, который привел их на новую территорию, где, как они думали, они никогда не окажутся, безмятежные от каждого поцелуя, прикосновения губ и глупого комментария, который заставил их смеяться. И вот они закончили свою ночь, обнимая друг друга, как они часто делали, находя некое утешение в мягком матрасе. — Не могу поверить, что я потратил всю ночь, целуясь с парой неудачников, — поддразнивал Чанбин, ритмично перебирая пальцами волосы Джисона, а младший прижимался к нему, фыркая. — Но ты все равно нас любишь, Бинни, — дразняще пробормотал рядом Чан. Чанбин знал, что это была всего лишь шутка, но осознание всего этого обрушилось на него, как груз кирпичей, в сотый раз с тех пор, как он встретил этих двоих (семь месяцев, два дня, восемнадцать часов и сорок шесть минут). Он почувствовал, как напрягся под их прикосновениями, и Джисон слегка приподнялся, на его лице читалось беспокойство. — Ты в порядке, хён? Потому что то, что мы только что сделали, было очень напряженным для нас троих. Чанбин вынырнул из своих мыслей и кивнул в ответ на слова Джисона. — Не волнуйся за меня, Сонни. Я дорожу каждым этим мгновением. Он любил их, и они могли полюбить его в ответ. И поэтому он продолжал выражать это так глубоко, как только мог, как будто его время для этого истекало. Он целовал их отчаянно, как будто любить их было недостаточно, но это было не так. Слово «любовь» даже не могло описать то, что Чанбин чувствовал к Чану и Джисону. Ему нужно было слово, которое бы описало его желание вычеркнуть из своей жизни кусок, чтобы заполнить его воспоминаниями о себе и своих соседях по комнате, желание вернуться в прошлое и встретиться с ними еще до того, как он сходил хоть на одно свидание, потому что они были единственными его партнерами, которые когда-либо имели значение. И хотя они не встречались, не приглашали друг друга на свидание и не говорили «парень», они знали. Они знали, что их сердца будут биться в такт друг другу, знали, что они были первыми и последними мыслями от заката до рассвета. Чанбин не был поэтом, но Чан и Джисон заставляли его быть поэтом. Он сказал им об этом однажды летним вечером, когда они ели на кухне еду на вынос. Он не хотел говорить об этом так прямо, но Чан корчил рожи Джисону, пытаясь заставить его выплюнуть газировку, и это было так трогательно и очаровательно, что Чанбин не смог остановиться, не успев понять, что он делает. — Вы оба — весь мой мир. Джисон выплюнул газировку, жидкость потекла по его подбородку, и он судорожно вытирал ее салфеткой. Чан был слишком потрясен, чтобы смеяться над этим. Чанбин был не из тех, кто сразу дает понять о своих чувствах. Такое случалось редко, и двое парней напротив него внимательно слушали, наклонившись вперед на своих местах. — Знаете, — начал Чанбин. — Иногда я смотрю на вас двоих и просто… вижу все. Как бы глупо это ни звучало. Я вижу все, без чего я никогда не смогу жить, мое безопасное место, мое счастье и мой дом, и я просто… так благодарен, что нахожусь в присутствии двух невероятно умных, добрых, внимательных, красивых людей, которых я никогда даже не смогу заслужить. — Он ущипнул себя за переносицу, усмехаясь. — Боже, как больно думать о том, как много вы для меня значите. — Он снова посмотрел на них, оба явно напряглись, чтобы не заплакать, чертовы глупцы. — Просто всегда знайте это, и никогда не позволяйте себе забывать об этом, да? Я лю… Я с нетерпением жду встречи с вами, ребята, каждый день, и благодаря вам каждый чертов год моего пребывания на этой земле стоит того. Чан начал всхлипывать, его грудь вздымалась, а Джисон крепко обнимал его, тяжело дыша. Чанбин встал и подошел к ним, обнимая их изо всех сил, пока они практически дрожали. — Чувак, ты намочил картошку, — зашипел Джисон, отодвигая Чана подальше от стола. Это вызвало безудержный смех Чанбина, который удвоился, пока Джисон и Чан вытирали слезы, и их смех подражал его собственному. Когда Чанбин снова поднялся и посмотрел на любимых, они просто смотрели на него, широко улыбаясь и не веря своим глазам. Джисон что-то прошептал Чану, отчего тот улыбнулся еще шире, а глаза снова заслезились. — Что? — спросил Чанбин. — У меня что-то на лице? — Нет, ангел, просто, — сказал Чан, подходя к Чанбину и обнимая его за талию. — Ты думаешь, что тебе невероятно повезло, что мы у тебя есть, да? Чанбин быстро кивнул в знак подтверждения, не понимая, к чему все идет. — Но это нам повезло, детка. Боже, как же нам чертовски повезло. — Чан медленно поцеловал его, прикосновения были легкими и едва заметными, он двигался руками по бокам Чанбина и наконец остановился на спине. — Каждое утро, когда я вижу тебя, Бинни, великолепного даже спящим, — заговорил Джисон, подходя к ним и крепко сжимая их руки. — Я считаю своим благословением, и я считаю так снова, и снова, и снова, и снова. И я делаю то же самое, когда Чан входит со своей фирменной яичницей с беконом, бодрый и красивый, и я снова и снова решаю, что нет места, где бы я хотел быть, кроме этого. Чанбин из последних сил держал себя в руках. Он любил их. Он любил их. Он любил их всем сердцем. И, может быть, поэтому было еще больнее, когда сразу после этого они забрались в Шевроле Камаро 95-го года, чтобы заказать столик в ресторане. Все трое сияли от счастья: пятничные свидания были их любимым временем недели, и Джисон в волнении первым забрался на пассажирскую сторону. Чанбин пожалел, что не сделал этого. Он очень, очень жалел, что не сделал этого. Он перебрался на заднее сиденье и улыбнулся Чану, который поправил зеркало заднего вида и подмигнул ему через него, после чего завел машину и выехал с парковки жилого комплекса. Они направлялись в итальянский стейк-хаус, в который Чанбин умолял съездить уже чертовски долгое время (один месяц, шесть дней, четыре часа и пятьдесят восемь минут). Он едва мог усидеть на месте от перспективы аппетитно поесть в ближайшем будущем. Он увидел фары раньше, чем Чан и Джисон, с его стороны вылетела яркая вспышка. — Чан, — осторожно начал он, потому что Чан был хорошим водителем; он знал, что делать, и все было бы в порядке. Они все будут в порядке. Было слишком поздно. Он сказал недостаточно громко. Он должен был закричать. Джисон закричал раньше, чем они. Удар, пришедшийся на правую сторону, был настолько сильным, что машина перевернулась, прежде чем приземлиться вертикально. Чанбин услышал, как разбилось стекло, как сработали подушки безопасности, и дальше все происходило как в замедленной съемке. Перед глазами все размылось из-за слез, он почти ничего не видел, но заметил, как цифровые часы под автомобильным радиоприемником почти дразняще мигают ему «6:22 вечера». И когда часы в машине остановились, все внутреннее ощущение времени Чанбина, казалось, тоже замерло. Он больше не следил за минутами; нет, это было последнее, о чем он думал. Он услышал слабый зов Чана, болезненное: «Чанбин, Джисон» сорвалось с его губ. Чанбин отстегнул ремень безопасности, руки дрожали, когда он полз вперед по машине. Он чувствовал, как стекло впивается в кожу под ним, как угол консоли впивается ему в бедро, но он не обращал на это внимания, когда увидел Чана и Джисона, с переплетенными конечностями, как будто они вернулись на свой матрас в квартире. Чанбин везде видел кровь, и, хотя сам он не выглядел сильно исцарапанным, Чан и Джисон были совсем другой историей. — Нет, — первое, что сказал Чанбин, и это прозвучало скорее как вопрос, чем как что-то другое, словно он не мог поверить в то, что видит. Он просто не мог. Он слышал голоса вдалеке, гудки машин, едва слышные сирены, но все это не имело значения. Важно было то, как вздымается и опадает грудь Джисона, как он дышит, осколки стекла, которые Чанбин торопливо собирает с рук, лица, ног Чана, отовсюду. — Нет. Нет, нет, нет, нет, нет, нет, — бормотал он, чувствуя, как по лицу текут горячие слезы. — Этого не может быть. Этого не может быть, черт возьми. Дыхание Джисона стало медленнее, из осколка, застрявшего в шее, сочилась кровь, и Чанбину было чертовски страшно. Он не знал, что делать, как поступить, как все исправить. Ему хотелось, чтобы это был он. — Эй, — сказал он, прижимаясь к коже Чана, а потом чуть громче, когда тот не ответил. — Эй! — Бинни? — просипел Джисон, и Чанбин повернулся к нему, со всей силы притягивая обоих парней ближе, прижимая их лбы к своим. — Все хорошо, — прошептал Чанбин, слегка целуя их лица, покрытые синяками и порезами. — Мы в порядке. Приедет скорая… я слышу, я уверен в этом… и с нами все будет в порядке, да. Джисон медленно кивнул, на его лице появилась слабая улыбка. У Чана было такое же выражение лица, хотя и немного более печальное. Он вцепился в руку Чанбина, голова немного опустилась вперед. — Поцелуй меня… в последний раз, как ты сделал это в нашей гостиной несколько месяцев назад. — Слова были произнесены с усилием, как будто ему было трудно их говорить, и, вероятно, так оно и было; из уголка его губ сочилась кровь, которую Чанбин быстро убрал рукавом. — И ты тоже, тупица, — сказал он, слабо подняв руку, чтобы указать пальцем на Джисона, но потом сразу опустил ее. — Хорошо, — выдохнул Чанбин, и Джисон наклонился к нему, и трое поцеловали друг друга. Чанбин чувствовал слезы, каскадами стекавшие по их лицам, но он все равно целовал их так, как не целовал никого раньше. Он целовал их отчаянно, потому что время поджимало; их губы были покрыты слюной и кровью, и это было худшее, что Чанбин когда-либо чувствовал за всю свою жизнь, проклиная всех богов и божеств, о которых он когда-либо слышал. И все же Чан и Джисон были прекрасны, и он любил их, и он сказал это с убежденностью, повторяя как мантру. — Я люблю вас. Я люблю вас обоих, так чертовски сильно, что это причиняет боль, и я люблю вас практически с тех пор, как встретил вас. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю вас. Чан и Джисон повторяли это за ним, слова становились все тише и тише, но все же они произносили их с такой решимостью, что Чанбин только громче кричал, вскрикивая, когда чувствовал, как его любовники прижимаются к его груди. Они ушли так легко, все произошло так быстро — это было чертовски несправедливо. Он кричал о помощи, о ком-то, о ком угодно, и слышал, как сирены становились все громче, звеня в ушах. Но он также слышал их шепот, и то ли это было лишь его воображение, то ли они все еще были живы, повторяя слова, которые он с таким трудом пытался произнести: они любили его. Чан и Джисон любили его, и он любил их, и они знали, и они всегда будут знать. Девять месяцев, две недели, пять дней, двадцать один час и тридцать шесть минут. Прошло девять месяцев, две недели, пять дней, двадцать один час и тридцать шесть минут с тех пор, как Со Чанбин встретил любовь всей своей жизни. Камаро затих.