blindness

Когда Бакуго просыпается на этот раз и все вокруг погружено во тьму, он действительно хочет исчезнуть. Ему, вообще-то, неважно, как именно, сдохнуть тоже кажется приемлемым способом. Отчаяние и разочарование скребутся в его душе, царапают сердце, грызут сознание. Бакуго хочет закричать и что-нибудь разбить, в идеале — чье-то лицо. Он жмурится, с силой закусывает губу, чтобы не издать ни звука, а затем бьет по кушетке сжатой в кулак рукой — он понял, что он в медицинском крыле. Железо дребезжит и трясется в той же мере, в которой прямо сейчас хочет трястись и сам Кацуки — настолько это невыносимо. Казалось бы, совсем недавно он открыл глаза и увидел. Что-то кроме пустоты или галлюцинаций, в которых он видел лица одноклассников, где очертания были размазанными и то принимали неестественную форму, то растекались во все стороны. Линии по-прежнему были расплывчатыми и все вокруг сливалось друг с другом, но он видел перед собой лицо Тодороки — не воображаемое, настоящее, с этим темным шрамом, двухцветными волосами и разными глазами. Серый и бирюзовый эффектом боке отпечатались на сетчатке Кацуки, и сколько бы он ни жмурился — от этого избавиться не получалось. Что-то внутри Бакуго дрожит, оно заставляет его сильнее стиснуть челюсти и глубоко вздохнуть, чтобы снова не ударить по кушетке. — Бакуго, — раздается откуда-то сбоку, сонное и сдавленное, сиплое. Это определенно Тодороки, хотя удивительно, что он проснулся от глухого звука — обычно Шото спит крепко. Кушетка скрипит и шаркает ножками о кафель, когда одноклассник начинает шевелиться. — Спи, — тихо говорит Кацуки в надежде на понимание. Тодороки шумно сглатывает и издает сонный вздох, снова шуршит одеждой — наверняка трет глаза. — Я позову Исцеляющую Девочку, — после очередного шороха, когда Бакуго понимает, что тот встает со второй кушетки, он резко передвигает руку в чужую сторону и сначала хлопает Тодороки по бедру чуть выше колена, а затем наощупь ищет кисть Шото, крепко стискивая тыльную сторону ладони, в аккурат возле запястья. — Ты спал на этой гребаной железке, значит, сейчас ночь. Утром разберемся, — тихо шепчет Бакуго, словно кроме них здесь есть кто-то еще, хотя он и не слышит больше ничьего дыхания. Тодороки стоит так еще недолго, заставляя Бакуго сначала мысленно возмутиться тому, что его, возможно, почти вынуждают сказать "пожалуйста", что, в его понимании, означает мольбу и неспособность сделать что-то самостоятельно, а затем опомниться и убрать свою руку с чужой. Шото ложится обратно, а Бакуго переворачивается на живот, утыкаясь лицом в подушку так, чтобы свободно дышать. Бакуго думает, что, будь его зрение в порядке, сейчас он бы видел хоть что-то, ведь здесь есть окна, а на улице фонари. Потом к нему приходит в голову ужасная мысль. А вдруг то была очередная галлюцинация, просто четче и лучше других из-за головной боли? И на самом деле ни черта он не видел, и это все было лишь игрой измотанного организма? Похожее у него уже было, он помнит. Остаток ночи глаза он не открывал, вслушиваясь в тихое дыхание Тодороки и тихий гул воды в трубах. Кацуки никак не отреагировал на открывающуюся дверь и щелчок выключателя и даже не шелохнулся, когда Исцеляющая Девочка разбудила Шото. Наловчился, что сказать. Тодороки издает длинный, громкий и по-детски сонный вздох, снова шуршит — скорее всего трет глаза — и шаркает ножками кушетки. — Когда ты сказал, что уже уходишь, я думала, что ты уже уходишь, — недовольно говорит женщина, и Бакуго уверен, что она качает головой. Он полагает, что научился угадывать движения и привычки многих по их интонации. — Учитель разрешил мне не возвращаться в общежитие этой ночью, потому что я что-то вроде его сопровождающего. Не знаю, как точно это назвать, — Кацуки почему-то знает, что он хмурится, как и всегда, когда не понимает отсылки на сериалы западников или новых слэнговых слов, возникающих в интернете каждый день. Бакуго знает, но не может представить. Женщина вздыхает и обходит кушетку, подходя к голове Бакуго и трогая мягкими пальцами его шею. — Обязательно делать здесь... вот так? — голос Тодороки звучит недовольно, почти злобно. — Он будет напуган. Ночью еще можно не обратить внимания, — Бакуго бы хотел открыть глаза и посмотреть, что творится вокруг, но он убедился уже ночью, что его слепота вернулась. Он почти уверен, что она и не пропадала, а то, что было — всего лишь игра его уставшего мозга и истощения. Даже если глаза Тодороки казались вполне реальными и такими близкими. — Если к нему, как ты сказал, действительно вернулось зрение, то обязательно, — просто говорит женщина и откидывает легкое одеяло. Кацуки для вида поежился и сильнее зарылся в подушку. У него нет сил хотя бы мысленно возмущаться словам Тодороки и его правоте — защитная реакция не срабатывает, когда такое говорит Шото. — Я уверен, — отрезает он. Голос твердый, серьезный, так и не скажешь, что одноклассник проснулся всего минуту назад. — Его глаза, его выражение лица, голос. Зрение точно вернулось, — Кацуки закусывает внутреннюю сторону правой щеки, чтобы Исцеляющая Девочка не заметила этого. Ему хочется закричать и разбомбить все вокруг себя от безысходности. Женщина отходит, снова щелкает выключателем и пару секунд, кажется, стоит у двери неподвижно, тихо щелкая чем-то. Бакуго немного хмурится — зачем? — Разбуди его, — говорит она и снова приближается, но останавливается и начинает тихо перебирать что-то на тумбе — он слышит шуршание сухой ткани и плескание какого-то лекарства в стеклянной бутылочке. Шото обходит кушетку и становится слева, там, куда направлено все еще зарывшееся в подушку лицо Кацуки, голова которого лежит на правой стороне. Теплая рука одноклассника ложится на его лопатку и Тодороки слегка потряхивает его. — Бакуго, просыпайся, — тихо, спокойно говорит он. Кацуки картинно стонет и спустя несколько секунд со вздохом приподнимает голову со все еще закрытыми и, надо признаться, слипающимися глазами. У Тодороки появилась новая способность — он, как и Айзава с Деку, может с легкостью определить, спит ли Кацуки, а изображать сонные глаза с полным отсутствием зрения слишком сложно. Он научился, конечно же. Бакуго вопросительно мычит, приподнимается на локтях и вертит наугад головой, после чего примерно определяет местонахождение головы одноклассника. — Сядь, пожалуйста, — просит его Тодороки и убирает руку с его спины, отходя назад. — А ботинки тебе не поцеловать? — ворчит Кацуки и, по-прежнему изображая сонливость, довольно неуклюжими движениями переворачивается и садится, проводя рукой по лицу. К его ногам пододвигают табуретку, на которую встает женщина, после чего кожи вокруг глаз касается мокрая тряпка. Он сразу же дергается, когда чувствует покалывание и неприятный запах. — Что это?! — вскрикивает он на эмоциях, почти выдавая себя и то, что он не спал. — Анестетик. На всякий случай, — она отвечает прежде, чем Бакуго задаст вопрос, заставляя его цокнуть языком и недовольно засопеть. Он не шевелится, пока женщина не заканчивает работу, и непривычное онемение вокруг глаз немного напрягает. Исцеляющая Девочка отходит на небольшое расстояние. — Попробуй открыть глаза, — просит она, и у Бакуго начинает трепетать сердце. Непонятные надежда и волнение заселяются где-то под мечевидным отростком, холодком распространяются по легким и стискивают сердце, которое бьется быстро-быстро, но согреться никак не может. Его ладони, несмотря на тепло, неприятно потеют, и Бакуго, в принципе, привык к этому, но сейчас он небрежно вытирает их об свои штаны и облизывает губы. Когда Бакуго открывает глаза и видит, как перед ним стоят два расплывчатых блеклых силуэта, ему хочется заплакать от облегчения. Он закрывает глаза, жмурится, снова открывает, но зрение все равно не фокусируется — как при просмотре снятых на отвратительную камеру видеороликов с самым низким качеством при плохом интернете. Он стискивает зубы, жмурится и горбится, вжимаясь лицом в сгиб локтя, лежащего на коленях, и тихо шмыгает, даже не стараясь унять дрожь в плечах. Тодороки подходит ближе, садится справа и кладет свою руку на его левую лопатку, незаметно поглаживая — этого достаточно. Напряженные плечи дрожат, как и он сам, он мелко и часто дышит, но не плачет — просто не смеет, не может себе позволить, пока рядом вертится Исцеляющая Девочка, хотя очень хочет. Его слабость видели только пять человек, включая его мать, что уже слишком много, и он не хочет, чтобы список увеличился еще на одного. Когда она отходит, чтобы не позволить никому войти в комнату, он снова шмыгает и чувствует, как намокает локтевой сгиб, как слезы собираются на кончике носа и капают на грубую ткань штанов, как дрожат его плечи, как вместе с редкими слезами уходит страх, сменяясь покоем. Бакуго выпрямляется, ладонями размашисто вытирает лицо и осторожно — глаза и кожу под ними. Он оглядывается, щурясь в попытке улучшить зрение и рассмотреть хоть что-то в полутьме. — Почему здесь так... ну, как в сумерках? — Исцеляющая Девочка сказала, что твои глаза нельзя напрягать, поэтому освещение на минимуме даже ночью, и что зрение полностью восстановится через несколько дней, если делать определенные... — Что угодно, — перебивает его Бакуго и пытается заглянуть в глаза Тодороки. — Если это вернет мне мое прежнее зрение, то я готов хоть дорогу на Эльдорадо отыскать, — он чуть посмеивается и видит непонимание на лице одноклассника. — Стой, ты серьезно не смотрел ничего из того, что смотрел обычный среднестатистический человек? — от возмущения и удивления он приподнимает бровь. — Ну... я смотрел "Замок Такеши Китано", — скомкано отвечает Тодороки и отводит глаза. Подбородок Бакуго прямо сейчас готов отвалиться. — Ты... ты же ничего не смыслишь в сериалах других стран, да? — когда Шото отворачивается от него и желание Кацуки засмеяться по непонятной причине возрастает, он решительно хлопает себя по бедру. — Решено. Ты начнешь смотреть все, что должен был посмотреть каждый. Я буду твоим проводником, идиот, — он делает акцент на предпоследнем слове и ухмыляется. — Разве человек не должен сам выбирать, что ему смотреть, а что — нет? — Тодороки поднимает на него этот непонимающий взгляд "типа Бэмби" и тоже выгибает бровь. — Конечно сам, но не когда он не смотрел хотя бы "Секретные Материалы", — Бакуго фыркает и кривит губы. — Ты же хочешь понимать наши шутки, верно? — спрашивает он прежде, чем Шото возразит. Одноклассник с раздражением на лице медленно кивает. — Вот и отлично, Скалли, — хохотнув от недоумения на чужом лице, Кацуки ухмыльнулся. Через какое-то время залетает весь его класс — Бакуго уверен, что весь, пусть он и видит только размытое темное пятно со всполохами цветов. Они наперебой спрашивают, как его зрение, просят сказать, сколько пальцев показывает каждый из них, суют под нос новые комиксы, говоря, сколько новых глав вышло, хотя Бакуго их даже не читал. Они делают вид, что не замечают на штанах возле колена маленькое пятно и не говорят про небольшую красноту его глаз, и Тодороки кажется от этого расслабленным и спокойным. Бакуго об этом не знает и все понимают, что так и должно оставаться. Когда следующие несколько дней — с субботы по пятое число — они остаются в общежитии на праздники, Бакуго по вечерам сам спускается к ребятам. Уже когда по несколько раз сделал все упражнения для глаз и дважды полежал с мазью, которая накладывается под веко, — чисто для профилактики, — он спускался, опираясь на перила и стены уже больше по привычке, нежели по надобности. Его встречали, с ним шутили, ему говорили "осторожно", но он спускал это с рук — просто потому что они все привыкли к этому, а он слишком рад тому, что снова зрячий. Так что ему пока что не до язвительности. К нему приходил Айзава, чтобы поинтересоваться его состоянием. Бакуго отвечал честно, но в ответ требовал того же. Учитель рассказывал о причуде парня, которая могла активироваться только тогда, когда имелось ДНК жертвы в достаточном количестве. Кровь Бакуго, которая осталась на лезвиях одного из ребят не старше их самих, была передана этому придурку. — Понятно, почему во время поездки в больницу я еще мог видеть, а после того, как очнулся — нет, — он задумался над отказом Исцеляющей Девочки лечить его причудой и слова врача, который успокоил его прикосновением. На него уже тогда действовала опасная причуда, и лишнее использование даже регенерирующей силы могло и вовсе лишить его зрения — насчет этого он не уверен, но такое могло бы произойти. Когда к концу праздников зрение восстанавливается полностью, — он даже идет к Исцеляющей Девочке, чтобы проверить, насколько оно теперь точное, — Бакуго встает перед зеркалом и выдыхает через приоткрытый рот. Кацуки приподнимает края футболки и смотрит на шрамы, которые женщина не успела излечить до наложения швов. Он осматривает свои бока, бедра, умудряется рассмотреть лопатку и в самом конце приближается к зеркалу, внимательно вглядываясь в собственные глаза и кожу вокруг них, покрытую мелкими, довольно редкими белесыми шрамиками, которые невозможно заметить, если не присмотреться. Ему все еще трудно к этому привыкнуть, хотя он ждал этого больше всего. Он иногда просто поднимает руку, чтобы понять, как именно она выглядит, чтобы сориентироваться в пространстве. А иногда просто смотрит на одноклассников, что кажется им жутким. Просто чтобы увидеть их лица, постараться вырезать их на обратной стороне век, запомнить. На всякий случай. — Что ты делаешь? — Бакуго оглядывается на Тодороки, стоящего в дверном проеме и подпирающего косяк, а затем отходит от зеркала. — Не слышал, как ты стучал. — Я не стучал, — Шото пожимает и проходит в комнату, закрывая за собой дверь. — Манерам не учили, придурок? — огрызается Бакуго и фыркает. — В следующий раз прицеплю на эту гребаную дверь замок и буду пускать только по кодовому стуку. О котором никому не скажу, — он продолжает бурчать и кривить губы, слегка пошатываясь от потери в пространстве. Он до сих пор не брал в руки телефон — матери только на звонки отвечал, но она не особо звонила ему. От нагрузки на глаза болел в первую очередь затылок — боль была тянущей, давящей. Глаза время от времени резало, и он обычно несколько минут сидел и жмурился, горбясь, прижимая большие пальцы к болевым точкам на висках. Одноклассники пугались и спрашивали, что не так, на что он всегда лишь огрызался, чтобы все поняли — все в порядке. Этого, казалось, было достаточно. Тодороки улыбается уголком губ и присаживается на его кровать, отодвигаясь и садясь спиной к стене, после чего внимательно смотрит на Бакуго. — Ты точно уверен, что можешь смотреть фильм на пару часов? — Шото слегка вытягивает шею и немного наклоняет голову, рассматривая одноклассника. — А лемминги уверены в том, что хотят прыгать с обрыва? — Бакуго, конечно, знает, что никакие лемминги ни с каких обрывов не прыгали и никогда не собирались, но в желании лишний раз понаблюдать за непониманием на лице Тодороки отказать себе не может. Что-то в груди приятно заливается теплом. — Конечно да, чучело, — снова отзывается он и берет с кровати ноутбук, который одолжил у Сэро. Тот, конечно, был недоволен тем, что Бакуго хочет подвергнуть риску свое зрение, но все равно дал гаджет в пользование. Он знает, что Кацуки уже сопоставил все риски и нашел наиболее выгодное решение. Он смотрит фильм с закрытыми глазами, открывая их только на культовых моментах. Бакуго не боится этой темноты — тут мелькает свет, мелькают блики, это не пугает. Кацуки впервые за долгое время засыпает быстро, без задних мыслей, склоняя голову к плечу одноклассника. Плечи Тодороки секундно напрягаются, но расслабляются с той же скоростью. Бакуго не знает, в какой момент ему стало спокойнее рядом с Тодороки. Настолько, что он может положить голову на его плечо — обычно так делают только Каминари и Мина, когда они тусуются все вместе в его комнате или сидят внизу, в гостиной. Слишком тактильные, они иногда ложились на него, укладывали голову куда-то, не пересекая границ его комфорта — как-то сразу они догадались, где именно нужно остановиться, без проб и ошибок. Бакуго всегда скидывал их и ругался, сдаваясь и переходя на тихий бубнеж из оскорблений, то ли понимая, что они не отстанут, то ли зная, что причинить вред не сможет. В полудреме, под подколы над Стивом Роджерсом в штабе американских солдат, он ощущает тепло на макушке. Плечи рефлекторно напрягаются, но расслабляются, как только Тодороки убирает свою щеку с его головы. Бакуго сонно кивает, снова ощущая приятную тяжесть. Он встает ближе к концу фильма. Шото ставит на паузу, когда Стив пытается напиться, и внимательно смотрит на Бакуго, наклоняя голову набок. Кацуки берет зеркало Урараки, которое в его комнате оставила Ашидо, и присаживается на край кровати, возле ног одноклассника. Он уже пару дней ругается и говорит, чтобы Мина его забрала, потому что его комната — не барахолка, где можно оставлять всякий хлам, но сейчас он, возможно, немного благодарен тому, что она оставила его. Тодороки слегка подпинывает его ногой, словно спрашивая, все ли в порядке. Бакуго кивает, ожидая, что одноклассник вернется к фильму, открывает зеркало с отвратительным рисунком не менее отвратительного желтого банта, и приближает его к своему лицу, под светом от ноутбука и ночника рассматривая глаза и кожу вокруг них. Это кажется нереальным: и потеря зрения, и его возвращение. Ощущается точь-в-точь как сон во сне — неприятно. Бакуго не понимает, то ли он все еще спит, а это слишком живой сон, то ли весь тот месяц — плюс-минус, конечно — и был сном. В синем свете ночника его побледневшая от голодовок кожа кажется голубоватой, почти прозрачной, а шрамики выделяются белесым. — Если ты так хочешь покрасоваться перед зеркалом, давай хотя бы фильм продолжим смотреть, — голос Тодороки недовольный, нетерпеливый, немного раздраженный. Бакуго лишь фыркает, но то, что он продолжает ориентироваться по интонации, его напрягает. — Не я ставил на паузу, гений, — Кацуки с раздражением захлопывает складное зеркальце и отбрасывает его на стол, не парясь, разобьется оно, или нет. В конце концов, он говорил его убрать. — Что с тобой? — Тодороки откладывает ноутбук на край кровати и подсаживается, свешивая ноги по колено. — Давай без бабских соплей, — Бакуго щерится, кожа вокруг ноздрей ползет вверх, его плечи напрягаются. Он ожидал такой вопрос от Киришимы, который не обратил бы никакого внимания на оскорбление и колкость в ответ, найдя в "иди к черту, осел" то, как на самом деле чувствует себя Бакуго — наверняка подключился к мозгу Мидории по какой-то космической связи. Но от Шото он этого совсем не ждал. — Если ты продолжишь это, я выкину тебя нахрен из комнаты, — предупреждение кажется несущественным, но он действительно готов это сделать. Его голос становится тверже, раздраженнее, чуть громче обычного. Тодороки молчит и смотрит, он давит изучающим взглядом. Бакуго тоже смотрит: серьезно, предупреждающе. Ему неуютно из-за того, что теперь он может видеть чужие взгляды, но сейчас это ощущается борьбой. Шото щурится и отворачивается, чтобы взять ноутбук и отсесть обратно, принимая поражение. — Если ты ответишь, я больше не буду задавать этот вопрос, — Тодороки не поднимает взгляд, мягкий бежевый свет от экрана аккуратно лежит на его лице, блики отражаются в его зрачках, и Бакуго снова испытывает эйфорию от того, что вернул зрение. Кацуки не подсаживается к нему, лишь отворачивает голову в сторону окна и рассматривает темноту, пустоту за пределами комнаты. Тодороки ожидаемо молчит, понимающий, что Бакуго ответит. Потому что привык. Не то чтобы он выделялся среди одноклассников, но Шото знал, что в каких-то вещах они похожи, искать лазейки с этим знанием в шипастой и когтистой броне одноклассника было чуть-чуть легче, чем он предполагал раньше. Бакуго шумно выдыхает и хмурится, прикусывая губу. — Я не могу почувствовать реальность происходящего, — наконец формулирует он и приподнимает руку, переводя на нее взгляд. Кацуки плавно двигает ей в разные стороны, сжимает ее в кулак, четко следит за каждым движением, но ощущение, словно он учится ходить заново, мерзко и больно царапается. — Черт, я как в дурацкой мелодраме, — он цыкает, опускает руку и закатывает глаза. Тодороки с коротким выдохом в очередной раз убирает ноутбук и подсаживается к нему, рассматривая спину и колючие волосы. Шото не задает вопросов и не говорит ничего в ответ, и Бакуго так легче, потому что вряд ли он найдет, что сказать. Он не думает, что ему станет лучше от размусоливания этого дерьма: он не перестанет прислушиваться и опираться на стены при спуске, не сможет снова быстро шевелить глазами, чтобы не упустить цель из виду, не сможет избавиться от суетливости, пока цепляется взглядом за что-то, и далее по списку. Тогда зачем это? Кацуки фыркает. Тодороки ожидаемо молчит. Бакуго не знает, что чувствует, потому что эта смесь облегчения и непонятно откуда взявшегося легкого разочарования — не от безмолвия собеседника, а от того, что этот разговор в принципе состоялся — смешивается с тревогой, засевшей в трахее. Это мешает дышать, мешает чувствовать себя наконец свободным, вырвавшимся из вязких, цепких лап пустоты. — Тебе правда трудно поверить, что это реально? — Бакуго не видит его лица, но голос позади него кажется таким же разочарованным, расстроенным, задумчивым. Словно Тодороки мечется между какими-то эмоциями и мыслями, понятными только ему, и сбором информации для построения плана, словно на очередной тренировке на расследование дел. — Ты, что, с первого раза не понимаешь? — Кацуки разворачивается, звучит резко, недружелюбно, но ему, так-то, плевать — так и должно быть. Шото заходит слишком далеко, даже спрашивая о его состоянии. Бакуго ответил, ему обещали отвязаться, но одноклассник, почему-то, не держит свое слово. Почему-то лицо Тодороки начинает раздражать — будучи слепым, как долбаный котенок, ему хотелось вернуть зрение и не говорить никому об этом для того, чтобы наблюдать за посетителями. Конечно, он бы сразу завопил и выскочил из больницы даже в этих отстойных одноразовых шмотках, но все же. Он хотел увидеть, как его мать читает книги, сидя рядом с ним, хотел увидеть Сэро, которого успел прикрыть во все разы кроме самого последнего, когда уже не до этого мира было, хотел увидеть, как Мина и Киришима нарисовали Каминари длиннющие черные усы на манер французов из мультфильмов, а ему никто так и не сказал о них — даже если и сказал, то перманентный маркер оттереть вряд ли получится с первого раза. Бакуго хотел увидеть, как издает смешок расслабленный в его компании Тодороки. Он хотел этого, потому что представить себе не мог, что не вернет зрение. Потому что был напуган, слаб. Сейчас, когда глаза, пусть и не до конца, восстановлены, его потихоньку начинает раздражать это все. Бакуго больше не уязвимый, не бесполезный. Они просто не имеют права задавать такие вопросы, не имеют права жалеть его. — Когда ты... поворачивал голову во время общения, — Тодороки говорит четко и тихо, его твердый голос распространяется по комнате холодом, вызванным вовсе не причудой, — твои глаза были неподвижны. Они были стеклянные, как у старых фарфоровых кукол, — Бакуго уверен, что может представить такую куклу, но не человека с таким взглядом, — мутные и тусклые, — его голос повышается, как тогда, во время одной из самых эмоциональных ссор в его палате. Бакуго становится не по себе. — Смотреть на такого тебя было очень больно, — тихо признается Шото и на пару секунд отводит взгляд, сразу же снова заглядывая в глаза Кацуки. Живые, ярко-красные, с острым и раздраженным взглядом. Бакуго хочет съязвить, чтобы не продолжать этот разговор, но все возможные варианты ответов кажутся ему странными, неподходящими, поэтому он тоже замолкает, рассматривая Тодороки. — Это — реально, — Шото поднимает левую руку и слегка хлопает его по плечу. Кацуки с раздражением выдыхает, но подавляет желание взорваться еще в груди, прежде, чем оно вырвется наружу. Бакуго почти никогда не подавляет эмоций, он не отступается ни от своих слов, ни от мыслей, но прямо сейчас раздражение кипит в трахее и прожигает в легких дыру, желая выбраться. — И я тоже реален. Все мы, — Тодороки явно не знает, как убедить его, доказать, что это не сон. — Уйди, — ладони начинают теплеть, когда он сжимает руки в кулаки и стискивает челюсти. Он слышит, как сердце привычно начинает биться почти в горле, как его стук отдается в ушах, чувствует, как губы снова стягивает от сухости — еще чуть-чуть, и появятся лопнувшие ранки. Дыхание тяжелеет. Тодороки глубоко дышит, смотрит тяжело, будто ждет чего-то. Бакуго повторяет фразу, громче, настойчивее, улавливая, как звуки притупляются. Шото встает с кровати, продолжает смотреть с нахмуренными глазами, Кацуки улавливает блики, перекрывающие его зрачки. — У меня не было в мыслях утешать тебя, —Тодороки говорит сдержанно, осторожно, но Бакуго слышит щелчок в голове. Тот самый, когда от ярости темнеет в глазах, а слова путаются, когда пытаешься говорить — нередко случалось, что он говорил совершенно не подходящие по контексту слова, когда заводился. — Я сказал проваливать! — Кацуки вскакивает с кровати и вытягивает руку в сторону двери. Голос его хрипит, шея под отросшими волосами становится горячей. — Не сдалась мне ваша жалость, в гробу я ее видел! — Бакуго понимает, что срывается на человека, который не давал согнуться от голода, помогал ходить и видел, как к нему возвращается зрение. Но он выбрался из ямы, он по-прежнему опасный противник с хорошими рефлексами и навыками, так почему на него до сих пор смотрят как на поломанную куклу? Тодороки кажется ошарашенным. Бакуго не очень точно понимает все эмоции, которые обычно отражаются на его лице, голос привычнее, но брови одноклассника приподняты, глаза неестественно расширены. — Это осторожность, придурок, — Шото тоже повышает голос, но не слишком сильно. Его глаза кажутся злыми, словно оскорбленными несправедливостью, Бакуго не всегда хорошо различал оттенки этого чувства. Тодороки не говорит больше. По выражению его лица можно сказать, насколько много он еще хотел вывалить, но он молчит — Бакуго тоже. Они тяжело дышат, чтобы эта ссора не вылилась в масштабный конфликт, грозно хмурят брови и оценивающе смотрят. Пристально, внимательно. Чтобы увидеть, поняли ли друг друга. Шото сдается первым, что, в общем-то, не в его стиле — Кацуки думает, что это из-за усталости. Он грузно выдыхает, зачесывает назад волосы, которые снова тут же падают на лицо, и Бакуго задается вопросом, давно ли у него появилась эта привычка. Одноклассник выглядит непонятно, словно сдерживает себя от каких-то слов, и Бакуго стал бы копать дальше, глубже, если бы прямо сейчас не давил внутри себя желание врезать Тодороки. — Спасибо за фильм, — коротко говорит он и разворачивается, на две секунды зависнув в дверях. Словно Бакуго должен был остановить его. Но Бакуго знает, что при еще одном слове заменить лицо одноклассника манекеном для боксирования не получится. У них еще будет время.