Elle s'en va, moi je reste

Скарлетт О’Хара Гамильтон Кеннеди Батлер сидела в кресле, укутавшись в одеяло, едва уловимо дрожа, крепче стискивая до побелевших пальцев толстую тетрадь, что лежала у нее на коленях. Несмотря на хорошо натопленную комнату, ее усиленно знобило: прежде не знавшая серьезных недомоганий, за исключением случившегося много лет назад выкидыша, она была неприятно удивлена и предсказуемо негодовала, что болезнь, одолевшая ее на сей раз явно выходила за рамки обычно простуды. Слишком явно. Неловко оторвавшись от чтения, она бросила пространный взгляд на уныло висевший портрет в углу стены. Единственный портрет Мелани, украшавший этот дом при ее жизни: ведь она была так скромна, он остался на своем месте и после ее смерти. Портрет был написан примерно за год до кончины жизни Мелли и запечатлел ее в двадцати шестилетнем возрасте: достаточно молодой, улыбающейся, с робкой радостью смотревшей на мир женщиной. На памяти Скарлетт Мелани действительно редко унывала в те далекие годы: несмотря на неприглядное жилище, несмотря на отсутствие возможности обставить свой дом привычной роскошью, несмотря на тесноту, что сопровождала ее семью, Мелани Уилкс всегда находила повод улыбнуться, пригласить гостей, встретить их самым радушным образом, выслушать чужие горести и печали. В прежние времена Скарлетт недоумевала: почему жители Атланты так тянутся к ней, к непримечательной, робкой Мелани, что не обладала ни толикой шарма и светских навыков, что были присущи Скарлетт. И лишь столкнувшись с утратой своей единственной подруги, она поняла, за что представители старого Юга столь ценили Мелани, за что именно к ее дому тянулись будто мотыльки к свету. Ласковая, почти материнская нежность, безграничное принятие и та самая редкостная забота – Мелли дарила ее практически бескорыстно каждому, кто только едва давал понять, что нуждается в ней. Дарила она ее и Скарлетт и, по чести сказать – более всего. Сжав ветхие от времени листки сильнее нужного, Скарлетт едва смахнула слезу, вздрогнув, обнаружив, что смяла их слишком сильно. Торопливо поправив старую бумагу, женщина осторожно перелистала тетрадь в самый конец. Терпение никогда не было в числе ее добродетелей, а все самое важное, на взгляд Скарлетт, заключалось именно в конце. Именно в самой последней записи Мелани, которую она оставила… Может быть незадолго до смерти? Или… когда? Нетерпеливо пробегая по строчкам, Скарлетт замерла, поняв что ошиблась в своих предположениях. Последняя запись была сделана, когда Мелли не подозревала о том, что погибнет не только она сама, но и ее ребенок. Почерк был неровный, возможно Мелани была на эмоциях, когда делала эту запись, но главное Скарлетт уловила четко: Мелли предчувствовала, что умрет, она не доверяла Эшли и она… писала о Скарлетт. Едва завидев свое имя, Скарлетт впилась в строки глазами. Мелани отчаянно не хотела – боялась оставлять ее, буквы сквозили столь отчетливым отчаянием, что Скарлетт невольно прикусила губу. В конце концов, мне бы хотелось, чтобы она прожила эту жизнь за меня. И я знаю, что у нее это получится. «У меня получилось, Мелли», - промелькнуло в мыслях, и Скарлетт улыбнулась. Она пыталась вернуть Ретта – дважды, трижды, раз за разом натыкаясь на его непробиваемое равнодушие. Он не видел никакого смысла возобновлять то, что было потеряно, не желал видеть в ней то, что давно развидел. Скарлетт злилась, падала в пучину непонимания, чтобы однажды прозреть: в погоне за очередной целью она столь увлеклась процессом, что не заметила, как интерес к результату пропал. Как было с Эшли. Как было всегда. Она вновь вернулась на те же грабли, чтобы уже – начать все с начала. Мало-помалу, Скарлетт вновь наладила собственное дело: ведение предприятия воодушевляло ее ничуть не меньше, чем прежде, во времена владения лесопилками. Скарлетт чувствовала в своих руках пьянящую, чуть было не ускользнувшую, но вернувшуюся власть, и – была непобедима. Во всей картине ее жизни недоставало лишь одного фрагмента: того самого, чей осколок она держала сейчас в руках. Мелани Гамильтон Уилкс сочетала в себе что-то из детства: то самое непередаваемое чувство безоговорочного принятия, какое она встречала лишь у Мамушки, и непоколебимое спокойствие, ощущение защищенности, какое давала ей лишь матушка, Эллин. Скарлетт потеряла всех троих – и ощущение детства ушло из ее жизни окончательно. - В моей жизни и не было чувства Бога, кроме тех моментов, когда рядом была ты или мама, - прошептала Скарлетт, тихонько захлопнув дневник. Резко облокотив голову о спинку кресла, она поймала себя на мысли, что почти не ощущает дрожи, и что физическое недомогание отступает перед теми чувствами, что пробудила в ее душе эта ветхая тетрадка. В самом деле, ей понадобились годы, чтобы это осознать. Эшли, Ретт – оба были лишь увлечением, призрачными тенями, преследование которых составляло ее смысл жизни. Никто из них не понимал ее полностью, а если и понял, то не принял бы. Ретт преуспел в этом Эшли, но ей потребовались годы, чтобы понять – ненамного. Не заметив как задремав, Скарлетт выронила дневник из рук. Коснувшись пола, его страницы разметались, и едва ли кто мог заметить как рядом с последним предложением, написанным в этой тетради, мелькнула беглая надпись, появившаяся будто из ниоткуда. «Я по-прежнему с тобой, Скарлетт О’Хара. Пока ты бежишь, я остаюсь».