Кровью на снег

Часы тикают, минуты смеются. Ничто не вечно, но может ощущаться как нескончаемое. Акутагава смотрит, как Дазаю зашивают вены. Крови много, сочетание белого и бордового становится привычным. Интересно, почему больничные окна почти никогда не занавешивают? Палата Дазая на втором этаже, но расёмон способен справиться с этим. И всё же очень красиво, белый, сливаясь с красным, напоминает рассвет. Или закат.

***

Акутагава не был в мафии уже несколько дней; взял отпуск. Впервые за все четыре года. Вероятно, даже Огай был удивлён, но у Рюноске не было ни единой лишней минуты, чтобы рассуждать об этом. Он вновь шёл по направлению к больнице, прерывисто дыша и ощущая колющую боль в лёгких, которая с каждым мгновением всё сильнее напоминала о наставнике. Почему-то образ всепоглощающей боли всегда ассоциировался с Дазаем. В его глазах Рюноске видел свои сломаные рёбра, в его улыбке собственные разбитые в кровь костяшки пальцев, а в отражении ровного безразличного стана Акутагава непременно вспоминал себя, бессильно лежащего в луже собственной крови. И всегда на белом фоне. Рюноске на секунду остановился и безвольно взглянул на белоснежные стены больницы, столь мучавшие и истязавшие его сердце. Он нервно сжал руку в кулак, впиваясь ногтями в свою тонкую бледную кожу, а после вновь двинулся вперед. Оказавшись у входа в больницу, он прошёл внутрь, не обращая внимания ни на что вокруг. Второй этаж, 207 палата, эти числа были гвоздями вбиты в его сознание. Он распахнул дверь и... Белый цвет. Абсолютно белый. Белые новые простыни, аккуратно сложенные в стопку, белые стены и ни единого следа прибывания Дазая здесь. Больничные тапочки не стояли у кровати, не было отстегнутой капельницы, и никакого красного цвета. Акутагава застыл. Расемон сам тонкой нитью потянулся из его плаща и коснулся запястья, разрезая. "Алый, багровый, малиновый, венозный, красный, вишнёвый, я должен вернуть на место этот цвет. Дазай-сан, неужели вы покинули меня навсегда, неужели вас не спасли, разве я виноват в своей привязанности?! Почему верёвка на моей шее, которая была раньше зажата в вашем кулаке и сдавливала мне горло, стала необходимой для моей жизни?Почему без вас, без боли, что причиняла мне эта любовь, стало ещë больнее? Дазай-сан, прошу, вернитесь ко мне. " Белый свет. Больничные тапочки стоят подле кровати. Капельница на своём месте. Бинты на руке окрашены в красный цвет. Акутагава вздрагивает, моментально поднимается, срывает с себя всё провода и датчики жизнеобеспечения, вырываясь из палаты. Он босой бежит по коридору вплоть до стойки регистрации и, почти трясясь, чуть ли не задыхаясь от дрожащего комка в горле, предвещавшего слезы, срывается на крик: "Где Дазай-сан? Где он? Если он погиб, я хочу знать, кто забрал его тело. Я хочу хотя бы попрощаться, я хочу вновь увидеть его. Позвольте мне, позвольте мне оказаться там вместе с ним, в аду, пылать рядом в огненном костре, или, если после смерти ничего нет, я хочу гнить в одной с ним земле, я не хочу никогда оставлять его, не хочу быть один до конца дней. Не хочу дышать, если Дазай не будет, не хочу есть и пить, не хочу жить без него. Я больше не смогу смеяться и плакать, я больше не смогу смотреть на солнце, потому что буду знать, что ему больше никогда не увидеть этот свет. Я не смогу ни с кем говорить, я потеряю рассудок, если ещë не сошёл с ума, а память о нём будет убивать мою душу, пока я не окажусь рядом с ним. И я не знаю, что делать... Почему вы молчите? Я задыхаюсь. " Акутагава оборачивается только в тот момент, когда шприц с широкой иглой вонзается в его горло кем-то из санитаров. Вновь белый свет. Вновь больничные тапочки у кровати. Бесконечный кошмар. Бесконечная боль. Открыв глаза, Рюноске выдергивает все провода, сметает какие-то склянки со стола рядом, и просто кричит. Кричит бессильно, кричит, не в силах осознать свою потерю. Кричит то самое знакомое до боли имя. Кричит, пока голос не хрипнет, пока жизнь не лишает его и этой возможности. И лишь тогда он больше не кричит, но продолжает шёпотом звать. Вместо Дазая в палату заходит врач, начинает говорить что-то, но Акутагава не слышит его. Рюноске слышит только свой голос, из раза в раз называвший одно и то же имя. Когда доктор приближается к нему, Акутагава замолкает, хотя изо всех сил хочет призвать тканные лезвия способности, но без плаща он бессилен. Оказавшись в абсолютном отчаянии, он поворачивает голову к доктору и произносит лишь одну просьбу: — Пожалуйста, помогите мне его увидеть. Я готов на всё, у меня есть деньги, я сделаю всё. — Это невозможно. — Тогда позвольте мне умереть. — Я не могу исполнить вашу просьбу. — С этими словами доктор вновь берёт острый шприц и вводит что-то Акутагаве в руку. Рюноске не сопротивляется. Белый цвет, словно в последний раз, окружает его, а тонкая струйка алой крови стекает по бледной коже. Акутагава вновь открывает глаза. Он уже не кричит. Он молча встаёт, берëт капельницу с пола и, вырвав её из розетки, разбивает большое окно. Он не смотрит на солнце, не пытается выдернуть из руки катетер и прочие провода, которые сами по себе отстегиваются, когда он отдаляется от кровати. Рюноске выпрыгивает в окно, точно в белый снег. Он бежит куда-то, не представляя куда. Он не чувствует холода, ступая босыми ногами по белой глади. Ветер истрепал волосы и нервы. Истрепал всë, что было. И лишь одно осталось неизменным. Белый цвет снега. Белый цвет, который спустя несколько мгновений окрашивается в красный. И больше не осталось ничего в душе. Ничего кроме красного и белого. Совсем ничего.