Код черный

«На публике они воспринимаются как команда сорвиголов, состоящая из парней, которые выглядят и ведут себя как Агент 007 и Бэтмен вместе взятые. Но они не достигают результата, действуя по-идиотски рискованно и безрассудно. Каждый их успех — результат тщательного планирования, почти фанатичного внимания ко всем деталям и практически полного исключения всех неожиданностей. Когда работают SAS, они знают проблемы и все детали этих проблем. Действуя в обычной манере, для уничтожения эскадрильи самолетов на острове Пебл они хотели знать всю местность вплоть до последней лужи. Они хотели бы знать место каждого часового, сколько точно человек на базе, яркость луны, силу ветра, какие ворота скрипят и ещё много другого. Для достижения такого уровня информированности они по возможности засылают туда на неделю человека четыре. Действовать же они начинают, когда изучены в деталях все сообщения разведчиков, имеются подходящие условия и после нескольких дней репетиции.» Адмирал Дж. Вудворд о бойцах отряда SAS. *** 30 июля 2016 г. Джон повидал разного дерьма за время с того момента, как он в восемнадцать поступил на специальную службу… вслед за кузеном… и если что - это не жалоба. Но все эти годы он считал, что пока в нем есть какая-то черта допустимости происходящего, которую его не заставляют переступать — он свободный человек. Нет, не физически, но в моральном плане. Не сопливый анархист, утверждающий что государство, как институт, должен быть разрушено во имя власти силы… но тот, кто имеет свое мнение. Не чужое, а свое. Мнение, не зависящее от большинства и первобытного желания примкнуть к стае. Не зависящее от политики… быть может, даже невыгодное во многих аспектах. Служба в SAS не является самой чистой и престижной в специальных войсках, стоит признать — пехота британской армии будет повыше, и на парадах идет раньше. Специальная авиационная служба… спецназ, разбросанный по миру с репутацией хаотичных аморальных говнюков. В количестве трех полков и десятка отрядов. Но это не так. Хотя он подозревает, что этой репутации можно найти объяснение — есть среди любой профессии беспринципные отбросы, конченые сломленные глубоко внутри люди, которые - скорее всего — никогда и не были людьми… Или может Джонни так легче думать? Заводской брак, выпущенный в систему от безысходности и отсутствия кадров… наемники… которые ради бабок готовы окунуться в любое говно в любой точке света, не выясняя заранее, что от них требуется — только ради чувства полнейшей вседозволенности. Насколько ничтожное эго у этих ублюдков?.. Даже не ради бабок, а ради какого-то бессмысленного азарта. Того, что заставляет их полые черепные коробки вибрировать от мнимой самоценности и громких девизов. Видимо, когда надежды о лучшем конце жизни и перспективы теряют краски — этим людям ничего не остается, кроме как выключить систему моральной навигации. И… в глубине своей мятежной души Джонни боится когда-то стать одним из них. Ледяным равнодушным социопатом. Так долго просидеть в седле этой работы — если лошадь сдохла, слезь с нее! - чтобы потерять в себе нетронутый крохотный сейф глупых идеалистических убеждений. Когда он потеряет желание говорить «нет» на некоторые из заданий… он знает — с ним будет покончено. Заметьте — не отказываться, а хотя бы мысленно противиться… Быть может в процессе этого внутреннего умирания родится какая-то иная личность… Но Соуп предпочел бы этого избежать. В свое время он выучил, как утрамбовать в себе смерть приятелей и сослуживцев. Перевод в новую группу. Восстановление после периода нетрудоспособности… отсутствие семейной жизни даже по праздникам. И прочие неизбежные вещи. Он знает стадии принятия любого горя, ранения, инвалидности… этапы восстановления от невосполнимой потери. Но… как быть с темной стороной луны, тьфу, их работы — он не знал. Он не знает до сих пор. И кто-то назовет его инфантильным идеалистом, не подходящим для 141-й группы. И 142-й… и 143-ей, вы поняли логику. И в этот раз Джонни не станет даже отрицать, что проблема в нем. Может, ему стоит пойти работать аниматором в детский хоспис?.. Раз он за все хорошее… Соуп чувствует жар на своих щеках от этих мыслей. И чувствует липкое потное отвращение подмышками, которое не может преодолеть, поэтому молча стоит и утирает пот со лба. Но он не собирается покидать комнату. Неа. Он почти справился с собой. Не то, чтобы до этого дня он не присутствовал на допросах ни разу. Последним отборочным испытанием в группу этой зимой был пятичасовой допрос и сопротивление давлению. Его — как и десяток дошедших до финального дня — посадили в одиночную комнату со слабым светом лампы, по одному… но, не будем об этом. Он справился. Очевидно, раз он тут. Ну, вы знаете, все равно даже при неком физическом воздействии — вроде профессионального мордобоя без фатальных переломов костей челюсти и скуловых, ты понимаешь, что это слегка театр… понарошку. Полоса препятствий в другой плоскости. Что это экзаменаторы, которые не причинят тебе непоправимого ущерба, а будто берут тебя на слабо. Просто потому что ты — претендент на место в отряде, а не вражеская цель. И цель их — сломить тебя, а не прикончить… и само это осознание — что это не настоящие террористы, лишает тебя первобытного животного страха чужой вседозволенности — например, остаться без наиболее любимых конечностей вроде кистей обеих рук… Но сейчас он третий раз на настоящем серьезном допросе. С настоящим серьезным противником, который не будет сотрудничать. Который скорее всего предпочтет мученическую смерть, потому что это близко его философии… И ничего не остается, кроме как работать с этим безнадежным заданием. Это не его профиль. По правде — это ничей из присутствующих профиль! Довольно редкое явление среди полевых захватов — когда нужно оперативно достать сведения из свидетеля, и нет времени или нужды (тут он задумывается, что планируется делать с пленником после, когда он станет не нужен) доставлять цель к оперативным профайлерам в штабе, через два материка. А потому сейчас ситуация еще неприятней — второй стороне нечего терять. И профессионалов в коммуникации среди них нет. По крайней мере он так думает. Они находятся на закрытом военном аэропорту, принадлежащем штатам. Официальное его назначение — для гражданской авиации. Неофициально — штаб миротворческих отрядов американо-британских служб. Присутствие Кейтлин Ласвелл на миссии среди них — впервые за несколько месяцев лета — значило не только знакомство с обновленной командой. А признак того, что происходит нечто важное. Они заранее готовились к допросу. Она… равноправный участник, а не наблюдатель, «Хранитель». И не безликий координатор в сотнях миль от горячих действий. Соуп сглатывает густую слюну. Несмотря на заход солнца от земли еще идет жар и сколько не пей воды — прохладней не становится, просто больше потеешь. Крохотная комнатка железного сарая пропитана сигаретным дымом. И еще чем-то неприятным, вроде унизительного запаха нечистот, или помета животных — будто раньше это было стойлом, или же отхожим местом для солдат. Судя по тому, как Аллен сморщил в отвращении нос, помогая Гоусту затащить пленника — это учуял не только Джонни. Прайс с Кёнигом, в соседнем строении, напоминающем морской контейнер (таких на территории с десяток, без капитальных строений) — кэпу не обязательно присутствовать, он ждет. Они здесь уже два часа, на этой базе. Майор Келси — гладковыбритый загорелый мужчина с седыми висками — прохладно приветствовал Ласвелл, заверив что они посодействуют всеми силами их таинственной миссии. Им здесь не очень рады, потому что не хотят подчищать дерьмо за британскими операциями. Или привлекать внимание к прикрытию тихого аэродрома гражданских средств — это опасное место в тылу врага и повстанцев. Небольшой частный самолет прибудет за ними через пару часов, он вылетает из Мосула с задержкой, нужно загрузить доставку вооружения на базу — Джонни полагает, что это условие американцев, раз они пользуются их гостеприимством, но это практичней, чем ехать в крупный аэропорт, хоть они и теряют время. Поэтому атмосфера тревожная… и напряженная. Наблюдатели сидят на вышке, так будет продолжаться, пока они не отчалят, ага. Опасные гости. Вот, кто они. После сорока минут поездки в лютой тряске они вывалились на нагретый потрескавшийся асфальт, время после обеда, Прайс сказал Джонни разгрузить машину с оборудованием и ждать — черт знает, чего. После чего они с Гоустом выволокли бессознательного Джанами из машины — все еще мягкого, как полупустой мешок, и с потерянной обувью. Пленника бросили в запертую комнатушку, оставив Аллена на пороге. Газ и Роуч медленно побрели к вышке на границе единственной взлетной полосы (короткой и рассчитанной на стремительный взлет). Уже темнеет и тусклая лампочка освещает их компанию из трех человек. Насекомые роятся у потолка. Джанами пришел в себя полчаса назад. Они не приводили его в сознание, хотя фельдшер на базе имеется — выигрывали время. Джонни сначала не понял, почему, раз они спешат и опасаются ответных действий боевиков, но Ласвелл и Прайс уединились в ангаре, и тихо переговаривались. А еще — совещались по спутниковой защищенной связи с кем-то невидимым. Они планировали. Или же получили приказ этот допрос начать, не теряя времени. Джонни не знает, почему ему сказали пойти в комнату с Ласвелл и Гоустом — безопасность Хранителя мог бы обеспечить и Райли. Значит, он здесь не для этого. Для чего-то другого… Для психологического давления? Должен ли он сделать мрачное лицо? Оно и так замерло в маске усталости. Соуп никогда не был силен в этих играх. Значит ли, что Прайс и Кейт дают ему шанс… чему-то научиться?.. Понаблюдать?.. Или — он должен увидеть что-то? Джонни, чтобы успокоить дрожащие от недостатка сна руки, лезет в карман на бедре, выбивает сигарету и прикуривает со второй попытки. Когда он разминирует систему, руки его не дрожат. Он чувствует на губах соль от пота, все это время не сводит глаз с пленника в центре комнаты, тот сидит склонив голову, наверное, оценивает обстановку. Соуп разминает шею, опирается на стену лопатками — задолбался стоять как безмолвный охранник на фейс-контроле. Внезапно, словно получив сигнал, неподвижность сцены прерывается. Младший Джанами кашляет, поднимает голову. Кейт насмешливо хмыкает. — Вы пришли в себя, — говорит она. Затем Ласвелл подвигает хлипкую табуретку, единственную мебель помимо стула пленника, садится в пяти футах от Джанами, на выверенном расстоянии, тоже достает сигарету из кармана форменной рубашки. На спине ее темнеет пятно пота. И Джон не заметил, чтобы она курила до этого. И затем… она делает странное. То есть все происходящее потом будет казаться Джонни странным. Наверное, он все же глуп, как пробка. Она поднимает левую руку и скучающим движением стягивает невзрачную канцелярскую резинку со своих тонких пшеничных волос. Они рассыпаются по ее плечам, в жалком беспорядке, и она трясет головой, будто привлекая внимание. На вспотевший лоб налипает пара прядей. Ласвелл крутит шеей. В этом нет красоты… однако это нарочитое вызывающее движение, как и ее затяжка и шумный выдох в сторону Джанами. Так, чтобы сигаретный дым легким касанием коснулся одежды пленника. Джанами невольно прикрывает маленькие темные глаза, его зрачки направлены в сторону вечернего окна, демонстративно игнорируя женщину напротив. Соуп чувствует, что напряжение нарастает, хотя ничего не произошло. Джонни наблюдает за этим нехарактерным поведением Хранителя, постепенно начиная вникать в смысл… Кейт Ласвелл — сорокатрехлетняя сотрудница внутренней разведки, за плечами которой несколько крупных провалов, а также успешный опыт в профилировании террористов Ближнего Востока со времен американской войны… ей потребовался час, консультация неизвестного специалиста, она не может ошибаться. — Бехнам, — говорит Ласвелл деловито, ее голос хриплый от долгого молчания, — мы хотели бы побеседовать с вами… Она дает этой фразе осесть, стать тяжелее, несмотря на свою незаконченность. Будто вооруженное похищение со священного ритуала захоронения может подразумевать под собой разные смыслы… будто она намеренно недооценивает его догадливость. На мгновение Соупу кажется, что скинув холодное презрение и равнодушие, Джанами бросится на нее. Плевав на последствия. Джонни знает, что спокойствие пленника вынужденное — он будто впал в транс, игнорируя все обращения, как пришел в себя. Как он смотрит сквозь их лица, глядя в потолок или в пол. Его веки подрагивают… будто он сосредоточенно избегает замечать лицо Ласвелл. А пальцы перебирают что-то невидимое у левого колена. Уголок рта Джанами дергается к щеке при звуке своего имени, но он быстро берет себя в руки. Снова оборачивается к окну, впадая в медитативное презрение. Ласвелл невозмутима. — День закончен, он прошел не так как все мы планировали, — констатирует она снисходительно, однако эти слова оказывают неожиданный эффект. Никто не ожидает ответа. Но несмотря на это, ответ появляется: — Убирайся, — тихо говорит Джанами. Это первые его слова, которые они слышат. Джонни невольно делает шаг вперед и кидает под ноги окурок. Его правая ладонь нащупывает поясную кобуру. Будто в нем просыпается тревожная потребность… инстинктивно защитить женщину от опасности… Он останавливается, осознав это. И чувствует на себе тяжелый взгляд Гоуста. МакТавиш обретает контроль и возвращается на место, подпирая взмокшей под жилетом спиной металлическую обшивку сарая. Ему почти стыдно, потому что он понимает, что Ласвелл подняла бы его на смех, узнав о его мотивах… а может она и знает. — Нам лучше сотрудничать, — отвечает она спокойно. — Иначе день может закончиться еще хуже. — Оставь меня, — говорит Джанами презрительно. — Ты ничего не получишь. Джонни отмечает, что у пленника почти нет акцента. Ему не нужен переводчик. Ласвелл внимательно смотрит на пленника в ответ, не произнося ни слова. Она продолжает вдыхать и выдыхать дым, хотя жадности в этом нет, будто ей нужно это как реквизит, еще один раздражающий фактор для традиционного шиитского мировоззрения. И при всем при этом Ласвелл выглядит удовлетворенной тем, что он прервал молчание. — Ваш брат не был предан земле… нам очень жаль, — говорит она, будто не слышала предыдущих слов Джанами и не показывая раскаяния. Она провоцирует его вновь. Словно идет по невидимому сценарию, известному только ей, и не имеющему рационального объяснения. Для сотрудничества нужно предложить что-то взамен?.. Показать выгоду? Или нет? Но Хранитель идет другим путем. Она озвучивает очевидное, осмеливается упоминать имя покойного брата, бередя внутренние раны Джанами, словно в этом и состоит ее цель. Еще больше измучить его… морально. Кровь больше не капает из его пореза на лице. Но Джонни откуда-то знает, что раны и мучения не остановят этого упрямого нежелания говорить. Что в том нет страха смерти… иные люди не становятся во главе организаций. Должно быть что-то иное… Джанами больше не прерывает молчания. Будто приказ уйти случайно сорвался с полированной поверхности его презрения. И тот не намерен показывать слабость вновь. — В отличие от бесчестных мужчин вашей семьи, я держу свое слово, — спокойно произносит Хранитель. И затем она кидает угасший окурок под ноги. — И я даю вам слово, что тело вашего брата погребут, как только вы дадите нам нужную… Джанами плюет ей под ноги. Джонни уже не удивляется. Это выглядит таким вульгарным и дешевым — как в кино — что он еле сдерживает смешок. Или это нервное. А потом… Ласвелл кивает, светлые волосы падают на ее лицо — равнодушное и хмурое. — Гоуст, — говорит она хрипло. — Это нехорошо… И тот подходит к Джанами. Будто это привычная для них рутина, что он понимает ее без слов — просто по одному обращению по имени. И Райли наотмашь ударяет пленника по щеке. Так бьют паршивые хозяева провинившуюся собаку… или плохая мать ребенка — оскорбительно слабо, чтобы не навредить сверх меры. Это — акт воспитания. И унижения. Лицо лейтенанта все еще скрыто тонкой балаклавой, он поправляет тактическую перчатку с обрезанными пальцами, снимает ее. И… эта анонимность на сей раз… обретает внезапно тошнотворный смысл. Будто… трусливый режим инкогнито… Будто… Гоуст палач… который таким образом отделяет себя, чтобы его не нашли… Джонни никогда не был чувствительной натурой, но есть что-то противоестественное во всем происходящем — то, что шепчет ему покинуть комнату допроса, потому что ему не нравится его роль наблюдателя? На тестовом допросе при прохождении испытаний в SAS он был жертвой, но не чувствовал себя хуже. Он не за этим здесь вообще… …а зачем?.. Джонни тянется за еще одной сигаретой, чтобы отвлечься и скрыть свои неуместные мысли. Горький дым сушит губы. Он заставляет себя не отводить взгляд от троицы в трех футах от него, и не выпустить иррациональное неодобрение наружу… Это террорист, МакТавиш… твердит он себе мысленно. Такие как он… Обезглавливают врагов… детей, женщин, им плевать… Гоуст отвешивает вторую пощечину, сильнее, голова пленника откидывается, но тот молчит, хрипло дышит. Затем третью, потом, когда Джанами сплевывает на пол кровавую слюну, Гоуст берет его левое запястье в свою широкую ладонь, и проворачивает с отвратительным глухим звуком против часовой стрелки. Раздается пронзительный жалкий вопль. Как бы ни храбрился этот фанатик… физическая боль делает равным всех… Джонни слышит свое дыхание, ему кажется, что оно непозволительно громкое, будто врезали только что ему. — Достаточно, — говорит Хранитель все тем же невозмутимым голосом. Соуп моргает, шокированный этой громкой грязной реальностью. Он чувствует липкое отвращение… не знает, к кому — к Райли или к Ласвелл, что устроила этот спектакль, оставив его бессмысленным свидетелем, или же его роль еще впереди. Джанами смотрит на пол, облизывает окровавленный уголок рта. Рука его безвольной тряпкой лежит на его коленях. Этот ублюдок полностью заслуживает такого отношения, Джон понимает это… разумом. И он не защищает его даже мысленно, он и сам убивал людей, пусть и без энтузиазма… просто — он вдруг думает о том, что… … ЧТО в голове у лейтенанта Райли… который по одному кивку понял, что от него требуется, и кинулся выполнять это. Соуп откуда-то знает, что сердечный ритм его не ускорился ни на пару ударов. Гоуст скучает… для него это как пробежать кросс… или сдать тактическое планирование. Работа. Что… что если сейчас Ласвелл скажет ему сломать этому жалкому ублюдку другую руку?.. Вырвать ноготь?.. Что он станет делать? Какая-то первобытная часть МакТавиша хочет выбраться вон из прокуренной темной — с запахом нечистот и крови — комнаты пыток и не возвращаться больше в эту дерьмовую реальность… та часть, которую он считает нормальной. Которую нужно игнорировать сейчас. Он убеждает себя, что это часть — трусливая жалкая обуза в его профессии. Лживая инверсия. — Мне сообщили, что по вашему приказу был казнен Абу Аль Ханар… Именно по вашему, Бехнам. Почему вы решили, что именно он должен быть казнен? Может, кто-то намекнул вам? Кейт Ласвелл остается спокойна. Она хочет узнать, есть ли предатель в штабе (потому что есть признаки). И удостовериться, что Бехнам Джанами младший - тот, кто им нужен. Пока они не уверены в этом. Может, от него вообще можно избавиться. В ее голосе нет ни гнева, ни иных эмоций. Только равнодушие и следование невидимому протоколу. Естественно, она не будет марать руки в чужой крови. Для этого… есть они. Исполнители грязной работы. Где тут найти благородное оправдание вынужденному насилию — что они спасают мир, пытая ублюдка?.. Он не знает, он не уверен, что это поможет. Не из-за жалости, нет… а из отвращения к подобному. Соуп заставляет себя мысленно отстраниться. Сосредоточиться на мотыльке, который вьется у желтой лампы накаливания над потолком… не слышать глухих стонов гнусного террористического засранца… И последующие час… полтора… он не уверен, сколько проходит… …где чертов самолет… почему сюда не поставили Газа… почему тут нет кондиционера… слились для него в череду криков, стонов, не укладывающихся в голове умений Гоуста… еще пары сломанных костей… двух выбитых зубов… и, кажется, потери сознания допрашиваемого… — Это… нерационально, надо сделать перерыв, — он не сразу понимает, что это произнесли его бесчувственные губы. А когда понимает — ужасается. Гоуст поднимает на него тяжелый взгляд, Ласвелл же не отворачивается от Джанами, который откинул голову на своем стуле. Во взгляде лейтенанта Джонни замечает… растерянность. Это становится для Соупа бОльшим ударом, чем все остальное… Будто… будто только для него все происходящее было омерзительным. И он выдал себя… что он не подходит им, мягкосердечный идиот… — Я… то есть, его нужно привести в чувство, и дать обдумать… предложение… — бормочет он, опуская взгляд к босой ноге Джанами. — У нас нет времени, — глухо отвечает Гоуст. Его плечи чуть опускаются, будто даже он утомился. Наконец Ласвелл поворачивается к ним, скользит взглядом по рукам и лицу Джонни. — Ты прав, старлей, — говорит она вдруг одобрительно. — Пойду за водой, тут душно… Присмотри за ним пару минут. Джонни видит, как судорожно сжимается глотка Джанами. Который точно хочет пить. Он продолжает притворяться бессознательным — в нелепой уловке отсрочив продолжение экзекуции, пытаясь сохранить кости, избежать боли. Кейт кивает лейтенанту, чтобы тот следовал за ней. А Джонни послушно остается. Один на один с пленником. Как только Гоуст медленно закрывает за собой дверь… Джонни оборачивается, почувствовав на себе чужой напряженный взгляд… конечно, пленник и не терял сознания. Бехнам Джанами-младший следит за ним черными непроницаемыми глазами. Точнее — одним, прищуренным от кровоподтека. Левый глаз пленника заплыл, на щеке вздувается багрово-фиолетовый синяк… он придерживает рукой свое сломанное запястье и тяжело дышит и наблюдает за Джонни. Внимательно, будто пытается определить мотив Соупа, раскусить его мягкую суть. МакТавиш кладет большой палец правой руки на рукоятку метательного ножа в намеке на свою начинку… не отводит взгляд. Оба они знают, что пока тот не раскололся — никто не причинит ему фатального вреда. А когда расколется — то он не будет нужен… то есть — его вариант — бесконечное сопротивление пыткам. — Хочешь убить меня? — спрашивает Джанами хрипло и равнодушно. Соуп отводит взгляд. Собирается, как перед прыжком в ледяную воду. На такую дешевую провокацию он не поддастся. Проходит пара минут. Слышны отдаленные глухие голоса, будто кто-то спорит. Назойливая муха бьется о лампочку. И Джонни устало прикрывает глаза. С уходом Райли и Ласвелл стало легче, но они ничего не добились… он чувствует грязное опустошение. Будто все, чему он стал свидетелем — было зря. Он размышляет о том, что злополучный Райли сейчас пьет холодную воду — устав от своей роли. Устав физически, не морально. Соуп думает, является ли тошнота признаком недостатка сахара, или же его неустойчивостью. Раздаются шаги за дверью, он мгновенно открывает глаза. — Мистер Джанами? На пороге Прайс. Пленник сглатывает, молчит. В его позе теперь таится ожидание боли. Это нельзя скрыть. Кэп заходит в их импровизированную камеру с пыльным полом в крови, закрывает за собой дверь, будто в споре за стеной он победил. А затем тот достает из кармана тактической брезентовой куртки две синеватые бутылки воды, запотевшие. — Хотите пить? — спрашивает он деловито. Джанами с подозрением косится на бутылку. Но в его карих глазах мелькает животная жадность, прежде, чем он успевает быстро опустить их в пол. Это нельзя контролировать, даже решив быть молчаливым и терпеть побои… нельзя решить не испытывать жажды… или боли. — С водой все окей, — говорит капитан. Он демонстративно открывает бутылку, делает крохотный глоток, и протягивает открытую Бехнаму, показывая что все безопасно. — Видите? Не отравлена. И какой смысл вас травить? Джанами не брезгуя хватает ее здоровой рукой, прикладывает к губам, присасываясь как к жизненно необходимому лекарству… и выпивает до конца, давясь и захлебываясь, больше не соблюдая приличий гордости. Вода течет по его седой щетине и вороту рубашки — он не брился с момента смерти брата, по обычаю. Затем Джанами тяжело дышит, пластиковая пустая бутылка падает на пол с высоким звуком. Прайс кивает, отодвигает табурет Лавелл, будто хочет быть подальше. — Меня зовут капитан Джон Прайс, мистер Джанами, — представляется он официально. — Это старший лейтенант МакТавиш. Моя коллега… применила недостойные методы беседы… я сожалею. И приношу вам свои соболезнования. Джонни удивленно слушает кэпа, видит, как тот качает головой на раны пленника, как заботливая тетушка. И Соуп старается так сказать не выдать лицом собственного удивления. Что за херня тут происходит?! А Прайс вежливо беседует с пленником — тот односложно отвечает ему, в глазах его замерло подозрение — и Соуп солидарен с этой оценкой. Что за перемена курса. Если кэп и замечает что-то, то не подает виду. Он говорит, что у британской службы есть кое-какая информация о его племяннике с семьей, и его невестке с единственным внуком, пропавших на прошлой неделе. И Джанами может подумать об этом пятнадцать минут. Затем Прайс передает ему новое белоснежное полотенце, еще одну бутылку воды, и говорит, что тот может помолиться, пока они выйдут — ведь время ночной молитвы прошло пару часов назад. И что охрана стоит около окна и двери на всякий случай, если вдруг тому захочется проверить крепость двери. — Пойдем, Соуп, — говорит Прайс. И быстро поднимается с табурета. Джонни выходит в темный коридор вслед за ним. И видит поблескивающие глаза кэпа. Тот прикладывает палец к губам. За дверью они слышат шорох. В темноте на страже остается Аллен, становится рядом с дверью, прислушиваясь к тому, что происходит, а они с Джоном Прайсом выходят на воздух — душный и теплый. — Зачем… вы это сделали? — спрашивает тихо МакТавиш. — Он сейчас придет в себя и станет еще упрямей, чем был. И усилия Ласвелл… Кэп усмехается, усы его шевелятся от этого движения. — Ни черта ты не понимаешь, МакТавиш, — говорит он спокойно. — Сейчас он оценит, что может потерять. До того как я вошел, терять ему было нечего. А мы сообщили, что у нас есть заложники… и дали ему что-то взамен. Они молчат пару секунд. Джонни тянется к своей бутылке воды — она уже противная и горчит на вкус, но он жадно выпивает ее. — Ты показал ему человеческое отношение, — говорит многозначительно капитан. И Соуп… вдруг с ужасом понимает, что в этом и состояла его роль. Быть самим собой. Черт бы побрал того, кто это придумал. — Я показал себя идиотом, - шепчет он неожиданно язвительно. И пальцы нервно чешут левое запястье под часами. — Черт… я повелся на это все… и… — Ты прервал немотивированную жестокость, — говорит кэп. — И это не было подстроено заранее. Должно было создаться впечатление, что все по-настоящему, ты на его стороне. — Да ему насрать на это! — Нет, не насрать, это естественная реакция психики, подсознательная благодарность, — отвечает Прайс. — А что… что если, я бы этого не сделал? — идиотски восклицает МакТавиш. Он чувствует себя ослом, благонамеренным святошей без толики планирования, воспринявшим за чистую монету бессмысленные пытки. Прайс мгновение смотрит на небо. — Ты бы сделал, — говорит он уверенно, даже не глядя в лицо Джонни. — На эту роль подходил только ты, шотландец. Он оставляет повиснуть это заявление, не звучащее комплементарным. Будто мало до этого Соуп чувствовал себя тупым солдафоном. — Пора, давай закончим это дерьмо! И после этого Прайс манит его за собой. Они входят. Как Джонни и опасался, взгляд Джанами больше не похож на взгляд сдавшегося человека. Он обтер лицо, полотенце в разводах крови и грязи висит на спинке стула, он аккуратный человек. — Мистер МакТавиш солидарен со мной, что такой влиятельный человек как вы заслуживаете иное отношение, нежели предоставленное вам — говорит Прайс льстиво и серьезно. И Джонни мрачно кивает. Он все еще ощущает себя дураком, пусть даже получив одобрение своему идиотизму… и при этом в глубине души — ему хочется разбираться в таком дерьме. То есть — сразу распознать это кодовое слово, сигнал… манипуляцию. Капитан Прайс не чувствует себя униженным, что вежливо общается с террористом. Он не горячится, не теряет терпение, как до этого Гоуст, а подчеркивает, что теперь все пойдет иначе, если Джанами согласится на сотрудничество. Кэп приносит распечатанные бумаги (взяв у Аллена за дверью), на которых указаны фамилия и имя племянника Бехнама Джанами, его двух детей и жены, и говорит, что это первая часть их соглашени — программа защиты свидетелей, при сотрудничестве. Что под другой фамилией, с оплаченным жильем и частной школой, те смогут жить в безопасности и достатке, в другом мире… совершенно иное будущее, которое недоступно им сейчас… Пленник молчит несколько минут, но теперь Джонни видит в нем скрываемое сомнение. Ради себя он не готов был идти на сотрудничество с врагами. Но ради других… сейчас это не предательство во имя жалкой цели спасения себя, а благородное жертвование. — Вашей семье угрожает опасность, если они вернутся в Эрбиль… ваши коллеги — серьезные люди. Прайс очень вежлив, будто на контрасте с Ласвелл. Полон сочувствия, в котором не чувствуется фальши. Отделяет самого Джанами от неведомых злодеев, будто тот чист. Джанами хмурится… и, наконец, сдается. Его отекшее потемневшее лицо замирает в маске страдания. — Я могу… давать часть цепочки, — говорит он с акцентом. — Как свидетельство будущего сотрудничества, — замечает Прайс. Джонни видит, как пленник мгновение борется с собой. И тот выкладывает им информацию спустя четверть часа. Не всю. И вернее будет сказать не выкладывает, а выдавливает. Несколько пунктов перевалки оружия и обедненного урана на границе Сирии, чтобы доказать, что он знает больше. Поставщики из Центральной Азии. Только о плане движения пути поставки оружия — через Пакистанскую границу, три контрольных связных. Когда поступает сигнал о необходимости материала, он связывается с одной из сторон и уточняет статус. Как посредник. — Всего пути не знает никто, это небезопасно для общего. Капитан кивает. — Сарима сейчас находится с группой европейских миротворцев в Мардине, в лагере беженцев, — Прайс упоминает имя молодой женщины, показывая осведомленность. И говорит, что как только они приземлятся на базе, от дальнейшей информации пленника будет зависеть судьба его невестки. Вторая часть сделки. Он вешает перед изворотливым беспринципным фанатиком угрозу и вознаграждение одновременно. Тому плевать на себя и он ненавидит иноверцев. Но кровь от его родной крови… — Как я могу доверять вам? — спрашивает Бехнам, все еще торгуясь. — Слово нарушают. В его взгляде деловой расчет, но он тщательно скрывает боль, словно он главный в этих переговорах. Джон Прайс так не думает. — А терять вам нечего. Вариант — все станет только хуже. Не вам. Вы останетесь в тюрьме, пожизненно отбывая срок, когда ваши близкие будут мучительно убиты… и их дети. Джонни видит, что кэп терпеливо давит, не давая пленнику ускользнуть оправданиями и риторикой о честности. — Можно начать с того, кто сказал вам, что в сирийской группе есть наш агент? — спрашивает капитан. — Если они узнают, что я говорю, то информация может устаревать, — говорит пленник с ошибками, глядя темными глазами на Прайса, в его словах не страх, но опасение, что оплата будет отменена. Джонни понимает этот посыл. Если станет известно о предательстве — они все проиграют. Спугнут следующую поставку. И тогда Ласвелл придется начинать все с начала, а ненужного пленника с его бесполезными родственниками выкинут обратно на съедение своим же. — Тогда в наших общих интересах не допустить этого, — говорит многообещающе кэп. — Через два дня ваше тело обнаружат в горах, обезображенное… И Джонни отстраненно думает, что Райли обрадовался бы перспективе собственноручно привести этот приговор в исполнение. Но обнаружат тело какого-то незнакомого бедолаги пяти футов ростом. — Тогда я скажу — нам доложил о предательстве агент штатов, ЦРУ, что среди восточных новобранцев из Ракки есть тот, кому нельзя доверять, — отвечает Джанами. — Он получил за это оплату… мы покупаем такие сведения и щедро платим. Это выгодней в будущем. Его заплывший синяком глаз не выражает никаких эмоций, кроме рациональности. Джонни чувствует серую усталость. *** 31 июля 2016. В кабине самолета темно, горят лишь аварийные огни вдоль прохода и две лампочки у неспящих боссов. Лететь еще часа четыре. Кайл, Роуч… сидят слева, каждый подложив личный вещмешок под голову — а Сандерсон еще и накрыл голову форменной курткой. Они спят, а не сидят, так точнее. Джозеф Аллен и еще двое американцев, которых прихватили с собой — разговаривают о чем-то в самом хвосте — кажется, обсуждают прошлые миссии, как рейнджеры, они пересекались ранее. Прайс пятился в светящийся экран планшета, изучая какие-то карты и габариты. Пленник-Джанами — сидит в середине, опустив голову, между кэпом и Ласвелл через несколько рядов, которая также печатает что-то на старом ноутбуке. На ней шумоподавляющие наушники. Больше она не обращает внимания ни на кого из присутствующих. Перед ней бумажный стакан, в который она плеснула чистого джина. Военный самолет устроен иначе, чем гражданский. Нет нужды делать ряды кресел вплотную друг к другу. Однако несколько скамей в задней части есть. Остальное место под груз и фюзеляж. вплоть до кабины пилотов. Джонни оглядывается. Лейтенант-Гоуст сидит с закрытыми глазами позади, будто тоже спит. Соуп хмурится и отворачивается. Джонни кажется, что он завидует Сандерсону, который закрыл лицо курткой и отрубился. А МакТавиш чувствует себя слишком разбитым и разочарованным. Тем, что он долбоеб… или тем, что работа его — полное дерьмо? Черт знает. Может, тоже стоит выпить?.. Вряд ли кто-то будет против. Вопрос только — что? Он не хочет спрашивать, есть ли у кого, или тем более — просить Кейт угостить его. Хотя он и знает, что та не усмотрит ничего такого в его просьбе. Просто… ему не охота столь явно демонстрировать слабость. Еще раз — мысленно добавляет он. Он знает, что Ласвелл таким образом расслабляется, и так же знает, что в его случае - это слабость. Попытка утихомирить разочарование и усталость. Он из тех, кто не пьет, ради удовольствия. А чтобы выключить что-то, как врубить глушилку в переполненном вагоне метро. В салоне раздается ровный гул двигателей, ремни, фиксирующие груз временами скрипят за кабиной управления. И Джонни не знает, как он сможет провтыкать без сна еще несколько часов. Это мучение. Уши закладывает от высоты и он постоянно сглатывает. В его солнечном сплетении поселилось что-то холодное. Вот в чем состояла его роль. Он — добрый полицейский. — МакТавиш? Соуп не вздрагивает. Он просто оплот спокойствия, цитадель равнодушия. Обелиск отрешенности… — Чего тебе, Райли? — спрашивает он устало. И не поворачивается. Гоуст бесцеремонно сидит уже через одно кресло от него, слева. Как он там оказался и как давно, Джонни не имеет понятия. Тот молчит. Джонни вспоминает, как Саймон… — нет, не Саймон, а «лейтенант»… «Гоуст»… ему не подходит имя! — отер окровавленные костяшки о левую ладонь, без тени брезгливости… как тот размеренно скупыми движениями выворачивал чужое запястье. Медленно и равнодушно. Соуп существует, чтобы оттенять холодную жестокость лейтенанта своей наивностью, так? Он отчего-то не злится на этот план Кейт и кэпа. Он… злится на самого себя… и на своего антагониста. Между ним и Райли теперь будто пролегает прозрачная плотная перегородка… как пузырь из латекса — невидимый гандон — который защищает Джонни… от чего-то по ту сторону. Это что-то очень сложное и сильное… и непреодолимое. У него волшебные ассоциации. — Что-то случилось? — спрашивает Гоуст. Медленно проговаривая слова в своей тягучей южной манере, и просто ведя себя абсурдно. И Джонни с тревогой понимает, что тот тоже ощущает эту внезапную ледяную пропасть между ними. Что зародилась в той пыточной на земле несколько часов назад. Которая разрослась в Соупе и вышла за пределы его головы… еще немножко и она захватит весь самолет целиком, пилоты окаменеют в вечной мерзлоте… замерзнут двигатели и они со всем экипажем упадут в ебучий океан с высоты десять тысяч футов… стоп. — Эмм, нет, что за ерунда? — фальшиво отвечает он. Нет никакой ледяной стены… И поднимает решительно взгляд. Но посмотреть в глаза Райли он не может себя заставить, и отворачивается к своим рукам. — У тебя травма? — спрашивает Райли. — Ты обращался к фельдшеру? Конечно, только сотрясение мозга может вызвать у Соупа нехарактерную молчаливость. — Нет, — говорит он. — Тебе… Объект сказал тебе что-то, пока ты его охранял?.. — еще более мрачно спрашивает Райли. Джонни заржал бы в любой иной ситуации — шизанутый Гоуст прикопался к нему, потому что подозревает, что Джонни ушибся головой либо поехал крышей, так?.. — У меня нет никаких травм, ни физических, ни моральных, — говорит он спокойно. — Я бы… если ты не против, хотел бы побыть один. Я устал. Гоуст не двигается с места. Нулевое понятие границ. Джонни уже не чувствует гнева или возмущения. Только что-то саднящее и беспомощное. Не может даже отъебаться от него!.. Впереди в десятке футов он видит светлый затылок Ласвелл, та воткнула карандаш за ухо, чешет шею. Расстояние между рядов как в бизнес классе — обалдеть комфорт. Прайс пялится в иллюминатор. Он больше не видит головы Джанами — быть может, тот сполз на соседнее сиденье — бежать с подводной лодки или самолета — некуда. — Ты злишься, что я бил террориста? — спрашивает Райли задумчиво. Будто в игре в сапера он перебрал все клетки и нащупал мину. МакТавиш закатывает глаза. — Не будь буквальным, — кидает он. Он не знает, как подтвердить «злость, что Райли ударил кого-то», когда это суммарное разочарование миссией, своей реакцией… и тем, что ему почудилось в лейтенанте… глубокое мерзкое, жестокое… то, что проложило между ними ледяную пропасть из-за его мгновенного отторжения. Будто он учуял опасность… Джонни чувствует печаль, что несмотря на разные вольности — тут нельзя курить. Гоуст рядом вдруг начинает возиться, он снимает неизменные перчатки, бросает на сиденье между ними. Затем раздается треск липучки на кармане брюк. — На, — говорит он и протягивает что-то Соупу, ударив по плечу в грубоватой солдатской манере. Джонни сначала замечает окровавленные костяшки (о чужие зубы, ага), а затем… маленькую металлическую фляжку на десяток унций в чужих пальцах. Он отпихивает от себя его руку. Раздосадованный тем, что его так легко прочитать. Это уже повод обратиться в АА? — Иди нахер, мне не нужно, — врет он. Рука не убирается. Все так же настойчиво упирается в его локоть. — Взял, чтобы отметить? — спрашивает он язвительно. — Ну так отметь!.. Ты охеренный профессионал. Гордись… Почему-то это звучит мелодраматично. И МакТавиш, сдавшись, берет фляжку, открывает, в нос ударяет запах виски. Гоуст молчит, и Джонни бесится теперь от этого. Он делает глоток, обжигает губы и язык. Огнем алкоголь согревает пищевод, проваливается под ребра. — Ты нарушаешь уставные взаимоотношения, лейтенант Райли? — спрашивает он тихо и устало. Цитирует слова Гоуста. — Хуле ж тебе от меня надо? На этот раз, хоть Соуп и не надеется, Гоуст отвечает: — Я не знаю. Вот его ответ. Джонни косится на темную фигуру Райли. Он не знает. Да, ничего он не знает… никто из них ни черта не знает, кроме невидимых кукловодов в пиджаках. Соуп делает еще один глоток, затем в порядке справедливости возвращает фляжку Гоусту. Тот мнется секунду: — Мне не нужно… — Пей, черт тебя дери, раз пью я, — с усталостью бормочет Соуп. Всего два глотка согрели его лицо. И убрали напряженную дрожь в горле. Темнота самолета и вибрация турбины теперь делают его тяжелее, а не нервней. Он видит, как Райли поднимает свою чертову балаклаву, мелькает все тот же бугристый шрам у его проклятой глотки. Кадык дергается, когда он запрокидывает голову и отхлебывает. Он не морщится. Около минуты они просто молчат. Ледяная пропасть поперек самолета начинает таять. Он практически слышит звук срывающихся капель… Джонни рад, что Райли не додумался сесть на соседнее кресло, иначе его нервная система могла бы устроить потасовку… пространство… дает ему силы смириться с присутствием… кого-то, кто является… беспринципным отбросом — как сказал Роуч пару дней назад. И как Соуп — ебаный кретин — спорил с ним, защищая Райли, его принципы и прочее. Он не знает, почему так расстроен. Потому что мир оказался уродливей, чем он думал? Потому что он считал Гоуста кем-то другим?.. Или считает вообще всех людей лучше, чем они есть? Дебил. Идеалист… Две грани одной монеты, ага. Гул двигателей успокаивает его. Джонни вытягивает ноги. Прикрывает глаза. Смотрит на выцветшую татуировку на своей руке, изображающей герб и единство, она скрыта за темными волосами на предплечье… ага. Ему было двадцать, когда он ее сделал. С того момента многое изменилось. — Я сделал что-то, что по твоему мнению неправильно? — спрашивает Гоуст спустя какое-то время. Ну конечно, этот алгоритм так просто не заткнуть. Голос его не выделяется особым волнением. — Как будто тебе это важно, — малодушно отвечает Соуп. Зачем Райли пытается играть в человека? Вот Кайла или Гари действительно волновало бы, если б они посрались. Ирония в том — что с ним они и не поссорятся, проблема решится мгновенно, препирательством и вспышкой, и затем обиду забудут. Как у всех нормальных солдат. Но с Гоустом… все не так. — Я… не понимаю, почему ты думаешь, что я сделал что-то не так, — уперто повторяет Райли. И Джонни сдается. Он хочет такой же стычки, как с нормальным человеком? Окей. — Если бы Ласвелл сказала тебе проломить мне башку в профилактических целях, ты бы сделал это?.. — спрашивает он со злостью. — В этом нет смысла. — Ответь, блять! — говорит Джонни и фыркает. — Окей, оказалось, что я дискредитирован, меня обвиняют в шпионаже!.. Представь это своей головой! — Тогда тебя объявят в розыск, — глухо говорит Райли его глаза смотрят вдаль, будто в поисках ответа на неразрешимый вопрос. Вот все его воображение. — …Может и объявили! Вот я стою перед тобой, связанный и обосравшийся, и ты бы по приказу сломал мне ногу или… руку, как тому жалкому придурку? — Любой бы это сделал… — без заминки отвечает Райли. Джонни оборачивается наконец к нему, теряя терпение. Видит бог, он пытался. Кроме чертовой черной балаклавы и белесых коротких ресниц он ничего не видит. Лейтенант смотрит прямо перед собой в соседний ряд пустых кресел… взгляд его рассеян. — Я спрашиваю тебя. Ты бы — сделал? На этот раз сомнения мелькают во взгляде Гоуста, тот моргает. — Я… я не знаю, наверное — да. Какое это имеет значение? — спрашивает он. Джонни молчит. Делает глоток из фляжки, трясет ее — еще треть осталась. Жаль. Мало. Ни Роуч, ни Газ бы не сделали это. Он это знает. Он как токсичный родитель сравнивает своих сослуживцев. — Хоть ты и не спрашиваешь, отвечу про себя — я бы не стал, — говорит Соуп уязвлено. — Не только тебя, никого бы я бить не стал… ни Кайла, ни Гари… Ни Джо… Он молчит долгое мгновение, испытывая грусть и пустоту. Может, и зря он не стал бы. Наверное, на этом его карьера закончена — психологически он какой-то бракованный. — Ты собираешься стать предателем? — спрашивает Райли совершенно нелепое. — Да, конечно, так это и работает… я ведь такой идиот, что решил заранее рассказать тебе о своих «шпионских планах», — печально бормочет он. — Знаешь, даже люди с расстройствами личности менее прямолинейны, чем ты. И это НЕ комплимент. А чего он ожидал? От этой криптографической машины в образе человека. Джонни вспоминает, как невыразительно двигался Райли в той комнате, когда ударил в лицо ублюдка, выбив ему зуб… может он и драматизирует, но в этом было что-то отвратительное… противоестественное. Гоуст молчит. Затем неожиданно пихает Джонни в локоть. И забирает фляжку. Отпивает большой глоток среднего теплого виски, и наконец морщится. Соуп удовлетворенно кивает — так тебе, засранец, строящий из себя неуязвимого робокопа. От этого его настроение улучшается на сотую процента. — Я… мне сложно ответить, — хрипит Райли. Откашливается и повторяет заново, словно ему стоит огромного труда произнести следующее. — Однажды… со мной случалось такое. Ну, один сослуживец предал нас… и меня… Джонни хмурится. — Сдал информацию? — Не, не информацию, а всех нас, — говорит коротко Райли. В его позе и интонации что-то фоново звучит. Какая-то важность происходящего. МакТавиш не собирается жалеть этого сумасшедшего мерзавца. — И… и что с вами случилось? — спрашивает он. Против воли — любопытство его никогда не спит. — Мы оказались в плену… это… логично. Голос Райли скрипучий и равнодушный. Будто скучающий. Такой голос, который пытается заставить тебя заткнуться, не задавать вопросов дальше, предупреждает не лезть… потому что это… неинтересная история… ….ее не нужно слушать… ее можно перемотать, не потеряв нити сюжета… — И что, в плену было… паршиво? — по-детски спрашивает Джонни. Будто в каком-то плену может быть не паршиво. Он поворачивает голову влево, пялясь на лейтенанта. Гоуст смотрит перед собой, напряженный, сгорбленный в потертом сером кресле, которое ему неудобно, будто прислушивается к чему-то далекому. — Да, было нехорошо, — говорит он очень тихо. До Соупа доходит какая-то непропорциональная важность заявления и смысла «нехорошо». Он понижает голос, хотя его некому услышать. Гул стоит ровный. — Они… они пытали тебя? — спрашивает он, начиная догадываться. Он помнит, как лейтенант что-то бросил про «погребение заживо», хотя не думал что это так серьезно буквально, но тут его взгляд упирается в белый рубец под подбородком, доходящий до уха… — М-ммм, да, — затем, будто ляпнув что-то не подумав, Гоуст быстро добавляет, — но это ничего, это в общем не так страшно, как звучит, наверное… Райли не хочет, чтобы кто-то жалел его. И… Райли не хочет рассказывать. Сейчас он пытает сам себя, заставляя произнести вслух то, что произносит… принося Джонни жертву… зачем-то. — Поэтому ты отлично… вырываешь ногти засранцам? — переводит тему МакТавиш, отворачиваясь… давая больше пространства. — Метафорически. Гоуст утвердительно мычит. Потом он вновь возвращает фляжку Соупу. — Сочувствую, мужик, — говорит МакТавиш искренне. Он может быть эмоциональной бомбой… но при всей раздражительности, он может только представить, что Райли мог пережить. Он делает глоток. И почти благодарен — перенести эту беседу после сегодняшнего дня без анестезии — невозможно. Невольно — он больше не чувствует отвращения к придурку. То ли дело в алкоголе… то ли тот таки разжалобил его своими страшными историями о жизни и пытках (без подробностей, но чуть не откусив себе язык от попытки). Несчастный чокнутый маньяк. Джонни поворачивается к Райли и открывает рот, чтобы спросить его про историю в Косово, про которую говорил Гари перед отлетом… раз уж тот такой говорливый в мнимом проступке… и это же безопасная история… И видит, как Гоуст распрямляет плечи, как летчик-камикадзе, а затем… поддевает край балаклавы большим пальцем… …и тянет вверх, оголяя нос, ухо… шрам на щеке… высокий лоб… взъерошенные русые волосы… …он все так же смотрит на ряд сидений впереди…своими серыми невидящими глазами. А Джонни все так же сидит с открытым ртом. — Ну ты… пиздец, — говорит он идиотски. И закрывает рот. Райли поворачивается к нему и пялится куда-то в район его переносицы, теперь когда видно его лицо, в нем легкое недоумение… Соуп видит, что у Гоуста отсутствует кусочек левого уха… длинный шрам на правой щеке к виску, тонкий, светлый… прямой нос, пару раз сломанный, но выпрямленный на данный момент… на раненой правой брови еще не отросли волосы, и красный свежий шрам касается века… и… в общем все. — Ты сам пиздец, МакТавиш, — говорят мрачно губы Райли. Четко очерченные губы, раньше верхнюю наполовину скрывала балаклава… легкая щетина в районе скул… и все. Джонни опасался чего-то более пугающего после этих интриг, чертовых черепов и прочего говна… для всех нормальных людей увидеть лицо при знакомстве — это первый шаг. С Райли — один из последних, видимо. …и Соуп не знаток эстетических мужских стандартов… но Саймон Райли практически красив вне зависимости от потертости его лица… хоть ему и нахер это не нужно. Ни знание, ни красота. Ни мнение Соупа… «Саймон» замечает он… больше не «Гоуст», снова вернулся, да? МакТавиш теперь думает что роже лейтенанта подходит это имя. Паскудной его натуре, ломающей чужое запястье — нет, а вот… — Какого хера ты мне показываешь свое… лицо? — почти возмущенно бормочет Соуп, будто тот ему хер показал. А затем, как вор приподнимается на сиденье и смотрит вокруг — никто ли не пялится на их разборки. — Все чисто, говнюк!.. — говорит он свою фирменную фразу. — А ты ссыкло, — говорит довольно Райли. Теперь, когда он не может скрыть свою гнусную морду за черной тряпкой, Джонни видит, что тот сдерживает усмешку. — А ты сам вляпался в… как ты сказал «неуставные отношения»? Это ты малодушное ссыкло! — он в хорошем настроении делает глоток паршивого виски. — И пойло твое говно, — разохотившись припечатывает он. — Это я попросил Прайса… поставить тебя со мной, — говорит Райли и хмурится. Джонни теряет дар речи от такого объяснения их команды. — Поэтому… сам ты тряпка! Он молчит мгновение. И добавляет: — И вообще, я не пью виски. — Ну и не пей, — тупо отвечает Соуп. Райли вдруг судорожно вздыхает, а затем тянется к балаклаве на коленях, и быстро надевает на лицо, словно дверь, что распахнулась на пару минут, и снова закрыта на засов. Он вновь становится… собой, Гоустом. Соуп все еще находится в странном шоке от произошедшего, истерической веселости и отупения от алкоголя на голодные кишки. Нахрена… Райли показал ему свое лицо?.. Он… он пытался извиниться?.. Или… что-то… поправить?.. Это что, ебучая честь?! Гоуст закрывает глаза… кладет ладони на подлокотники. И упирается затылком в подголовник. Будто приходит в себя после тяжкого выступления в цирке. — Ты что это, спать вздумал? — возмущенно шепчет МакТавиш. — Чего ты тут уселся? Иди на свой ряд! Ответом ему служит тишина. Ну, и черт с ним. Тяжелый влажный узел в груди Джона развязывается. И он не собирается думать о причинах. Он делает последний глоточек, трясет фляжку, как старый выпивоха, и завинчивает крышечку, руки его становятся теплыми, а ладони тяжелеют. Соуп кладет ее на пустое сиденье между ним и лейтенантом, рядом с чужими перчатками, чтобы тот не забыл. Малодушный трусливый говнюк. Пользуясь моментом, он незаметно косится на лицо Саймона Райли, который будто задремал… представляет его нос под этой черной тканью. И короткие тонкие волосы. Кажется, Райли старше его на пару лет, отстраннено думает он. Джонни требуется еще около двадцати минут, чтобы до него дошло. Вообще, я не пью виски… Что эту ебучую фляжку Райли принес… ему. Фляга, чтоб уберечь его флягу. То есть — не поделился своим. А просто на всякий случай имел в запасе. Изначально. Для Джона МакТавиша.